Текст книги "13.09"

13

Человек будто случайно, по щелчку пальца, возник из какой-то другой Вселенной и налип на сиденье внутри раскуроченного автомобиля, и сквозь разбитое стекло в темный салон врывался поздний вечер нашего мира. Лицо застыло просящей уже не о помощи, но пощады маской. Вместо глаз багровые бездны. Кровь уже замерзала, украшая светлые брови рубинами, усеивая иссиня-бледные щеки густым слоем оникса. В пронзительно морозном воздухе отчетливо ощущался запах безумия: мне нужно было снять пальто с мертвеца.

Осторожно, стараясь не глядеть на него, застыв над телом, пальцами нащупал металлический язычок у основания кресла и утопил вглубь замка – щелкнуло. Натяжение лямки ослабло, ремень с тихим шипением втянулся в катушку. Тело обмякло. Рваными движениями принялся расстегивать черные круглые пуговицы. Самая нижняя не выдержала суеты и отлетела куда-то вбок. Руки уперлись в плечо и бедро, коротким рывком переворачивая тело на бок. Ощутил холодную ткань нежного кашемира, сжал пальцы, впиваясь в плоть роскошного материала, потянул на себя. Я словно снимал шкуру с только что убитого зверя. Медленно, сантиметр за сантиметром, лишал Николаса ненужного ему теперь тепла и комфорта. От осознания действий накрыло волной омерзения, заставило с силой выдернуть полы из-под мертвеца; я потерял равновесие и опрокинулся на спину, крепко прижимая к груди черный ком. Быстро поднялся на ноги и со злостью захлопнул дверь. Темный силуэт внутри вздрогнул. Вот бы кто-нибудь вновь щелкнул пальцем, чтобы…

Отвернулся и увидел фигуру гиноида. Различил движение губ на бесстрастном лице. Вновь услышал тихую просьбу:

– Пожалуйста, укрой меня.

Это было безумием – но это было и необходимостью.

– Вот. Надень.

Обнаженная девушка ступала по снегу, приближаясь ко мне. Еще пару мгновений, и она скроет свою наготу под этой роскошной одеждой, пронизанной его ароматом.

Нет!

Отбросил пальто ван Люста в сторону и принялся снимать с себя собственное. Озлобленное лицо исказила гримаса яростного негодования. Мотив поступка был донельзя банальным: это явила себя ревность. Дикое чувство-диктатор, направленное от вещи к вещи, продиктованное желанием обладать исключительными правами на мысли, эмоции, запахи, ощущения и на само существование объекта притязаний. Даже сейчас недопустимо, чтобы и молекула его запаха коснулась образа, осквернила, изъела мерзким, сладким ароматом.

– Нет, нет, нет, – исступленно шептал я, стряхивая с себя пальто, – ну уж нет, нет…

Гиноид покорно ждала окончания мизансцены. Не возражала, когда положил ей на плечи дешевый полиэстер с примесью искусственной шерсти, терпела, пока застегивал наглухо пуговицы, с равнодушием смотрела вперед, не обращая внимания на потуги придать форму этому пугалу в мешковине. Молочная бледность таяла под оболочкой. Лишь лицо оставалось нетронутым, образ на смешливо наклоненной вбок голове ожидал своей участи. В темноте «Сиберфамм» могла бы сойти за бродягу без пола, но что-то – мое тоскливое сердце – выдавало в ней иную сущность. Тогда я извлек из кармана одетого на нее пальто мягкую теплую вещицу.

– Надень.

Черная вязаная шапка скрыла под собой копну волос. Нелепый конус качнулся вперед – брови нахмурились, а изящный нос чуть сморщился. Изо рта вырвался пар – очень естественно, до одури по-настоящему.

– Спасибо.

Дико улыбнулся, отступил на шаг, чтобы оценить новый образ. Гиноид подняла руку, пытаясь поправить головной убор на какой-то нужный ей лад. Шапка съехала набок, обнажив изящное ушко; бледное пятнышко плоти подрагивало в темноте, будто проснувшийся посреди зимы зверек. Я резким движением натянул шапку чуть ли до переносицы.

– Не трогай ничего. Не снимай. Понимаешь?

Она кивнула, изъявляя покорность. Прекрасные губы чуть улыбнулись, дополняя немой ответ. Я подхватил с земли кашемировое пальто, натянул на себя, застегнулся. Тепло обхватило со всех сторон, невесомая ткань паутиной налипла на тело. Роскошное одеяние мертвеца было мне впору.

– Умница. А теперь…

Вдруг потерял гиноида из вида: гул мотора ударил по набережной, и яркий свет взрезал ночь, выхватывая из ее объятий блестящий снег. Массивное тело грузовика пронеслось мимо нас в паре десятков метров. Блеклый асфальт окрасился в красное; огни габаритов исчезли, оставив после себя рваные сполохи. И вдруг потерялся весь смысл моих намерений; пропали и сами намерения – их не существовало, они не хотели рождаться вновь. Сполохи становились бледнее, растворяясь во мраке, и в этом будто придуманном мраке отчетливо, неумолимо я видел гиноида, что замерла над Невой – безмолвное нелепое пугало. За ней простирались далекие очертания города, размазанные чей-то огромной кистью; божественного таланта художник-супрематист5050
  Супрематизм – направление в авангардистском искусстве, основанное в 1915 году К. Малевичем, разновидность геометрического абстракционизма


[Закрыть] изобразил на холсте Петербурга прямоугольники, круги и квадраты, и заполнил их тягучим мазутом. Взгляд влево: абстракция округляется, обрастает мягкими линиями, жизненным реализмом, и вот уже отблески фонарей моста за поворотом реки мягко стелятся рассеянными, едва различимыми волнами по снежному насту. В этом обманчивом полумраке стало вдруг опять пронзительно страшно.

…Так что же теперь?

Выборгская сторона вымерла. Населявшие эту ее часть аборигены ложились рано, засветло просыпаясь, чтобы снова снять с паузы свою серую жизнь. Улицы здесь темны и пустынны. Мы пронзали их, стремясь к гигантскому пятну света, дрожащего обманчиво близко: то было свечение Финляндского вокзала. Нужно постараться успеть на последнюю электричку. Мои холодные пальцы вонзались в теплую ладонь гиноида; таща ее за собой, подгонял невнятным шипением; казалось, она еле идет, из последних сил переставляя обнаженные ноги. Изящные ступни погружались в снег, взбивая грязную белесую крошку, крошку подхватывал дующий с Невы ветер, кружил по улице, кидал в кирпично-красные стены. Я начинал задыхаться, сердце бешено колотилось в груди. Мышцы горели от пульсирующей боли. Но цель была уже близко: низкое черное небо заполнилось ярким электрическим светом. Можно было разобрать недалекие, гулко звучащие объявления вокзального автомата-информатора. Еще несколько сотен метров. Дикий спринт измотал тело, но выпарил из души тот почти животный страх, что охватывал на месте безумной аварии. Разум становился циничнее, направляя вперед четкими и уверенными шагами.

Впереди взметнулась ввысь узкая темная полоса – громада монорельса прокладывала себе дорогу сквозь город. Черная паутина опорной конструкции утопала в железобетонных глыбах, многотонные конусы вырастали прямиком из домов. Дорога появлялась из ниоткуда, и в никуда же пропадала.

Остановились: вокзал в каких-то ста метрах от нас. Свет фонарей освещал главный вход, часть площади и фасады щерящихся из темноты зданий по периметру. Дальше, во тьме, угадывалось пустое пространство огромного пустыря, ограниченное Арсенальной набережной – некогда бывший здесь комплекс фонтанов и просторный уютный сквер были закатаны в асфальт. Ходила легенда о том, что под ним погребены тысячи погибших людей. Злые языки утверждали: властям дешевле было сравнять эту площадь с землей, чем создавать очередной мемориал. Мне было плевать на все это. Крепче сжав руку гиноида, устремился сквозь стылую темноту площади. Подсвеченная бледно-голубым сиянием прямоугольная башня с часами служила маяком. Острый шпиль ее впивался в небо, словно бы делая инъекцию темным облакам; их плавный ход отражался в остекленных проемах фасада. Я поднял взгляд к огромному циферблату: едва миновала полночь.

– Внимание! Прибывает пассажирский поезд, следующий до станции «Вартемяги»5151
  Вартемяги – деревня Всеволожского района Ленинградской области


[Закрыть]. Отправление в ноль часов семь минут. Поезд проследует со всеми остановками. Внимание!..

Механический голос прозвучал дикой пародией на человеческую речь, затопив собой пространство перед вокзалом. Чем-то по-детски удивленный, акцентируя каждое слово, этот голос подхлестнул меня, заставил ускорить шаг. Тело еще обладало достаточной энергией для рывка; но это были последние ее капли. Посмотрел на свою спутницу, опасаясь, что при ярком свете вокзальных фонарей ее маскировка окажется не более чем иллюзией; но черты лица, заострившиеся от блуждающей тут и там тени, оставались неясными между низко натянутой шапкой и поднятым воротом. Изящные белые икры слились с полем бледно-голубого снега, и казалось, что у фигуры рядом со мной нет нижних конечностей. Но эта странность никому не была важна: привокзальная площадь зияла зябкой безлюдностью.

– Не отходи от меня ни на шаг. Молчи, просто кивни.

Убедившись, что гиноид меня понимает, с усилием толкнул массивную деревянную дверь главного входа. Мы вошли в вестибюль. И здесь не было ни единой живой души; Финляндский вокзал давно превратился в обычную захолустную станцию, стал слабо различимой точкой на карте обновленного Петербурга. В глубине просторного холла мерцали огоньки билетного терминала. Экран отозвался на прикосновения пальцев, предлагая маршруты, время и цену. В карманах нашлось нужное количество монет. Плавный изгиб терминала выдал из своего чрева два узких прямоугольника.

– … «Вартемяги». Отправление в ноль часов семь минут. Поезд проследует со всеми остановками…

Огляделся вокруг. За турникетами матово переливались стеклянные двери выхода. Несколько десятков шагов, и мы окажемся на платформе. Но сначала нужно пройти мимо пункта полиции, маленькой комнаты, скрывшейся аккурат посередине между входом и выходом. Неспешно подошли к турникетам, я приложил билет к красному кругу. Круг мигнул зеленым.

– Проходи.

Провернулись три металлических планки, «Сиберфамм» преодолела препятствие, застыла на месте, ожидая приказа. Одним широким шагом проскочив турникет, я обхватил фигуру в черном пальто, и мы оказались на влажном бетоне платформы.

Что же теперь?

Она сидит напротив и смотрит в окно. Видит колею старой железной дороги, заснеженные руины, ветви черных деревьев, остовы автомобилей, изъеденные ржавчиной вагоны; затаившийся, прикинувшийся вымершим город в пронзительной тьме. Она видит этот город впервые. То здесь, то там вдалеке вспыхивает свет, и на мгновения в его ареоле вздымаются в темные небеса фабричные трубы, опоры линий электропередач, мачты радиовышек. Поезд несет нас над мерзлой грязной землей на север сквозь ночь декабря. Мы ненадолго укрылись от петербургской зимы, облачившись в чужие личины. Она – копия, я же… А кто я – теперь? Необъяснимое зло, способное брать из воздуха темную силу, чтобы калечить и убивать, обманывая целый мир: мол, я добро с кулаками? И не важно, что кулаки не мои, не важно, что они существа, созданного для любви, и любовь эта извращена, испорчена, ложна. И не важно «как», все равно «почему», наплевать на здравомыслие, на законы природы! Эта энергия, если она и вправду есть, спасает меня, эта злая сила творит добро, и, если вдруг хоть капля ее есть во мне, то…

…Хватит! Да прекрати же ты наконец!..

Как можно в подобное верить?!

…Но вот же она – сидит напротив и смотрит в окно.

Из нагретого кондиционерами воздуха материализовалась невысокая мужская фигура: человек вошел в вагон из дальнего тамбура, отразился в матовом мониторе над входом. Наверное, прошел через весь состав – мы находились в хвосте, – и теперь с удивлением взирал на нас, будто не ожидая встретить здесь кого-то еще, считая себя единственным пассажиром последнего рейса. Коричневый грубый бушлат, в который он был облачен, напоминал кроем военную форму, и я принял его за полицейского или работника МЖД, но быстро понял, что ошибаюсь. Рваные в нескольких местах грязно-голубые джинсы и нелепые для этого времени года классические черно-белые кеды дополняли облик вошедшего. Засаленные бесцветные волосы, хмурое узкое лицо, рыщущий по сторонам взгляд выпученных водянистых глаз – этот тип не внушал доверия. Гиноид сидела к нему спиной, я же смотрел прямо в его фигуру – куда-то в грудь или шею, – и наши взгляды вдруг встретились. Человек в бушлате словно того и ждал. Он как-то весь сжался, уменьшился в росте, ноги его согнулись в коленях. Он сорвался с места, направляясь к нам. Это был рывок гиены, почуявшей вонь гнилого мяса.

– Оу, ребята, я уж думал, подохну без курева! – радостно крикнул он издали. – Ни одной сволочи в целом поезде! У вас же найдется парочка сиг, да?

Бушлат стремительно приближался, скаля желтые зубы. Я с отчаянием глянул на спутницу: ее остекленевший взгляд был направлен в проносящуюся снаружи ночь. Казалось, она не замечает происходящего вокруг. Шапка все так же натянута на нос, изящный подбородок и пухлые губы скрывают свою красоту в поднятом вороте, полы пальто лежат на обнаженных ногах. Если в упор не разглядывать это пугало, то ни за что не различишь в нем молодую женщину.

Я хотел встать с места, встретить ретивого парня хотя бы посередине вагона, но с удивлением и легкой паникой понял вдруг, что не успеваю выйти даже в проход между рядами сидений. Бушлат уже нависал над нами. От него несло табаком и влажным холодом. Изрытая морщинами желтая кожа на обманчиво дружелюбном лице принадлежала человеку намного старше меня, но глядя на него снизу вверх казалось, что мы с ним ровесники.

– Прости, друг, не курим, – негромко произнес я. Тон фразы не предполагал развития диалога. Но Бушлат так не думал.

– Ну не курите, вам же хуже, – расплылся в ухмылке он. – Помрете здоровенькими.

В словах не было угрозы, просто старая присказка, но дикие выпученные шары глаз уставились на меня, перестав бегать из стороны в сторону, пригвоздив к сиденью. Взгляд парня сверлил и сверлил, белесые брови хмурились, превращаясь в каких-то геометрических уродцев.

– А вы, ребята, местные или как? Я сам-то с Просвета5252
  «Просвет» – в просторечье название довольно обширного района на севере Санкт-Петербурга, происходит от названия крупнейшей улицы – проспекта Просвещения


[Закрыть]. Сечешь? Самая дырявая из дыр дыра!

Нижняя губа его оттопырилась, обнажая бледно-розовую десну. Он засмеялся и сел, точно рухнул камень с вершины горы, рядом со мной, тряся головой, как бы все повторяя: «Да-да-да, дыра, да!».

– Местные, – я кивнул, пытаясь хоть чуточку отодвинуться. Меньше всего на свете хотелось продолжить поездку в компании этого типа в кедах. – Слушай, мы с корешем немного…

Он не дал договорить, ткнул меня в бок кулаком – не сильно, точно укоряя в чем-то.

– Мешаю вам? А не напрягайся, ща отвалю. Точно курева нет? Плохо. Ну, ладно, бывайте, бойцы!

Он протянул раскрытую пятерню. Под короткими ногтями толстых кривущих пальцев забилась засохшая черная грязь. Бушлат щерился, вроде бы и в самом деле собираясь «отвалить».

– Удачи с куревом.

Обменялись рукопожатием – бессмысленным ритуалом двух незнакомцев. Желтое лицо вдруг вытянулось, взгляд безумных глаз скатился к переносице.

– Женат ты что ли?! – с каким-то истерическим восторгом вскрикнул Бушлат, и он вновь схватила мою руку, потрясая ею, словно желая оторвать от плеча.

Обручальное кольцо тускло сияло с безымянного пальца. Боже! Знал бы этот придурок с Просвета скольких озабоченных мужиков я отваживал, сколько лиц разбивал, и сколько раз разбивали мое подобные типы. Сейчас он начнет нести всю эту грязную чушь, просить, умолять, угрожать, полезет, черт знает что выкинет, лишь бы заполучить мою жену хотя бы на пять минут. Некоторым, как они утверждали, могло хватить и минуты, а иным было бы мало и целого дня. Но вся эта ерунда, жестокая глупость происходила со мной в одиночестве; рядом не было Софии; рядом не было ее кибернетической копии.

А теперь таковая имелась.

Я дернулся, вырывая руку из хватки Бушлата, попытался встать, загородить собой «Сиберфамма». Удивленные рыбьи глаза были готовы лопнуть. Парень оказался чертовски ловким: он успел схватить меня за плечо, усаживая обратно на место, вскочив с сиденья, вновь нависая над нами.

– Да тебе мозги отшибло, раз ты с бабой решил связаться! – воскликнул он, качая головой, будто не веря, что ему приходится говорить столь очевидные вещи. – Ты что, не сечешь по жизни, чудило?

Парень с Просвета осклабился и впервые посмотрел в сторону закутанного в пальто пугала.

– Знал, что дружок-то твой – дурачок? – обратился Бушлат к гиноиду, ища у нее поддержки. – Что ж ты его не образумил?

– Да ты о чем вообще?! – вскинулся я, наконец-то вставая, возвышаясь над невысокой фигурой Бушлата. Нужно вывести этого психа в тамбур, вышвырнуть на ближайшей станции; слишком странным он был, слишком навязчивым. Ланская, первая остановка после вокзала, отлично ему подойдет; поезд почти преодолел плавный поворот, за которым возвышался заснеженный холм с платформой.

– Баб ненавижу, – радостно пояснил Бушлат.

Это уже что-то новенькое. Наверное, очередной комплекс неполноценности, психологическая травма, ссора с матерью в детском возрасте, неудачи в отношениях с женщинами, да мало ли что. Ирония судьбы в наше мрачное время.

– Мизогиния, – подмигнул мне Бушлат. Он сделал шаг назад, взобрался как обезьянка на сиденье в соседнем ряду и уселся на спинку, закидывая ногу на ногу. Белые резиновые носки кед подрагивали в проходе, будто мордочки мышей – альбиносов.

– Женоненавистник, – зачем-то уточнил я.

– Ну да. Но мне больше нравится мизогинист. Женоненавистник бабское словечко, придуманное, чтобы оскорбить таких как я, самодостаточных мужчин. Что им от нас надо, уж ты-то знаешь, женатик. Правильно: создать гнездышко, родить пару ублюдков, и за это получать полное довольствие за наш счет. Те, кому не нужна семья, но, конечно же, любят покушать и всякое, выезжают на озабоченности нашего брата. И первое, и второе – проституция, отличающаяся методом, но одинаковая мотивом. Паразиты! Играют на инстинктах, держат за идиотов. Слава богу, на меня это не действует. Я себе цену знаю, и умею получать удовольствие от жизни на моих собственных условиях. И не готов, в отличие от тебя, например, поддаться желанию штуки в штанах и променять весь кайф на сомнительное счастье, каждый день подчиняться капризам этих коров. А они от этого бесятся, когда их отшивают, сечешь? Думают, что пупы земли и все вокруг них вертится. Нет уж, как-нибудь обойдусь без их рож на моей кухне!

– И многих ты так отшил? – с нескрываемой иронией спросил я, понимая вдруг, что слова этого парня каким-то странным образом задевают во мне что-то неуловимое, глубоко личное и тщательно скрываемое даже от самого себя. – Их ведь совсем немного. Война, вирус… может, слышал?

Бушлат презрительно скривился. Погрозил мне кривым пальцем, качая головой.

– Намек понял, боец семейного фронта. Но разве это не замечательно?

– Что именно?

Он развел руками и громко воскликнул:

– Да то, что они посдыхали на хрен! А те, кто не помер, наконец-то ощутили себя по-настоящему исключительными! Появился резон облизывать их со всех сторон, носить на руках и прочее. Ты вот – облизываешь свою со всех сторон, а?

Пропустил вопрос мимо ушей. Зачем-то продолжил эту идиотскую беседу.

– То есть, ты просто не хочешь создавать семью или заводить отношения. Но от секса-то не отказался? Ты ведь не…

Поезд сбрасывал скорость, подходя по дуге монорельса к платформе. Темнота за окнами прорезалась слабым свечением. Ланская. Шанс избавиться от этого мизогинического типа.

– Все работает, а по утрам хоть гвозди забивай. Или намекаешь на то, что я из этих друзей-голубей? – засмеялся Бушлат. – Нет уж, приятель. Все просто: нет предложения, нет и спроса. Если вижу какую корову, могу, конечно, завалиться к ней в хлев. С чего бы мне отказываться от секса? Но я не буду читать им стихи и целовать кончики пальцев, и уж тем более не собираюсь платить этим мымрам. Да это они должны мне платить! Некоторые еще и железки покупать новомодные вздумали – боже ж мой! Знаешь, что я про этих кукол думаю?

Одна из таких кукол все так же безучастно взирала сквозь стекло из-под низко опущенной шапки. Просто смотрела вперед, наблюдая, как приближается отворот белого холма, освещенный тусклыми фонарями.

– Это ж все равно, что с мертвой. Их по винтикам разбирать надо. Давить прессом к чертовой матери или плавить – как в том кино. Вот где извращение-то!

Первый вагон уже шел вдоль платформы. Состав резко дернуло, меня повело, ткнуло в сиденье. От толчка гиноида развернуло лицом к проходу, ткань пальто собралась на спине узлом, обтянула грудь плотной линией. И эта линия пожиралась взглядом выпученных глаз. Бушлат вскочил на ноги, покачиваясь на носках кед.

– Этооо чтооо ещееее? Жена твоя что ли? Да бляха! Просто праздник какой-то!..

Ход поезда стал затихающим, плавным. Я медленно встал. Ублюдок мерзенько улыбнулся, покачивая головой. Полез в карман бушлата и выудил оттуда нож-бабочку. Мотнул кистью, блеснуло острие лезвия.

– Ланская. Следующая станция – Удельная.

Бесстрастный механический голос заполнил вагон. Из тамбура раздалось глухое шипение открывающихся электродверей. Никто не войдет, слишком уж поздний час для поездок на север. Мы проследуем дальше со всеми остановками до станции «Вартемяги» – я, гиноид с внешностью моей жены и псих с холодным оружием. Отличная, сука, поездка.

– Больше, чем самих баб, я ненавижу якобы мужиков, которые ими торгуют, – произнес Бушлат, глядя одновременно и на меня, и на мою спутницу. – Такие как ты во сто крат хуже любой из этих шлюшек. Они-то просто жалкие, обиженные природой дурехи. У них ничего нет, кроме всех этих прелестей и бесконечного материнского инстинкта, переиначенного в жажду наживы. Ни ума, ни фантазии. Но ты-то… У тебя же есть ум, способности, ты ведь мужчина! Не смог ничего лучше придумать, чем стать гребаным сутенером?

Поезд тронулся с места. До Шувалово оставалось проехать две короткие остановки. Нож в руке Бушлата покачивался из стороны в сторону, лезвием выводя в воздухе невидимый знак бесконечности.

– Что молчишь? Считаешь себя умнее, мать твою, всех? Урвал кусок пожирней и решил наварить с него бульончик, да? Отличное решение, вполне в духе времени. Только что будешь делать, когда я твоей дойной корове сиськи отрежу? Из чего будет течь молочко?

Парень был близок к черте. В его сознании уже сложилась нужная картина. Ему оставалось только дать себе отмашку и с упоением окунуться в безумие.

– А может, для начала ты на них взглянешь? – услышал я вдруг свой ледяной от спокойствия голос, ощутил движение рук, стаскивающих с головы гиноида шапку. Блестящие в ксеноновом свете вороные локоны рассыпались по хрупким плечам. Не останавливаясь, одним быстрым движением расстегнул пуговицы пальто, распахнул ткань, обнажая шею, плечи и грудь. Тело мое трясло лихорадкой; я творил нечто странное, дикое, но не ведал, что именно.

Плоть засияла матовой бледностью, приковала к себе взгляд выпученных глаз. Бушлат вытянулся, наклоняя голову, ловя воздух вздувающимися ноздрями. Возможно, он пытался уловить запах так ненавистной ему женщины, и лицо его все больше и больше вытягивалось от удивления – ведь запаха не было.

– Беспринципный сукин сын, знаешь, на что можно поймать одинокого волка, – с извращенным удовольствием протянул он, скалясь все больше. – Хороша бестия, чего уж греха таить…

Костяшки пальцев, сжимающие рукоять, побелели. Вид гиноида парализовал Бушлата; он все шарил и шарил по ней взглядом, не шевелясь, не делая ни единого движения.

– А почему голая? – вдруг осенило его. – Ты почему голая, дура?

– Добрый вечер!

Казенный мужской голос вторгся в пространство вагона откуда-то издалека, разрезая собой застоявшийся теплый воздух. Штрихи реальности стали сменять друг друга с поразительной скоростью: блеск ножа вдруг исчез, обезумевший взгляд пропал; раздался гневный тихий плевок, фигура в бушлате заметалась, дернулась в сторону.

– Билеты предъявляем, проездные валидируем. Куда вы, мужчина? Идем и распечатываем…

Я будто проснулся: резко, как от хлесткой пощечины. Запахнул пальто на гиноиде, положил ей на плечи руки, усаживая обратно, натянул на разметавшиеся волосы шапку.

– В окно смотри!..

Хрип смешался с торопливыми шагами: рядом возникли два мужских силуэта в серо-малиновой униформе. Нащупав в кармане пластиковые прямоугольнички, протянул их навстречу черному кирпичу верификатора в руках одного из контролеров. Раздался тонкий радостный звук.

– Порядок. Спасибо. Леня, догоняй зайца, что смотришь!..