Текст книги "Капкан на диких охотников"

Глава 14

Генрих Шорц любил проводить в своих «экспериментах» так называемые «свободные дискуссии» с пленными и вербовочными агентами лично, почерпывая таким образом для себя познания славянской души. Сегодня его «подопечным» был попавший в окружение ефрейтор Глеб Мартюшевич, белорус из селения Сенно, что на Витебщине. Конечная цель «дискуссии» – отбор и вербовка Мартюшевича в новую ягдкоманду. А если потянет на интеллектуальном направлении, то вербовка в отдельные агенты абвера. Мартюшевич был из 316-го стрелкового полка, разгромленного немцами у поселка Копысь. При захвате в плен у него были обнаружены грамоты от командующего особого Белорусского округа «За лучшие показатели и меткость в стрельбе». А это очень важно для ягдкоманд. Попал, по его рассказам, ефрейтор в войска прямо со сборов, призванный туда всего год назад после демобилизации. «Товарищ ефрейтор» был человек серьезный: за время работы на гражданке его даже поставили бригадиром полеводческой бригады, хотя в партии не состоял.

– За что так удостоили тебя большевики, поставив бригадиром колхозной бригады? – спрашивал Шорц, сидя напротив Мартюшевича на грубо сколоченном деревянном табурете.

– А кто его знает? – пожимал плечами Глеб.

– Хорошо работал на большевиков?

– Не отлынивал – это точно, – ответил Мартюшевич.

– Я вот все удивляюсь, чего это вам, природным землепашцам, нужно было за какие-то палочки работать на жидовско-большевистскую власть? Прижали вас крепко к земле или пообещали большое светлое счастье в очень далеком будущем?

– Можа, оно и было бы в будущем, если бы… – и мужчина, вскинув на мгновенье взгляд на Шорца, замолчал.

– Говори, ефрейтор, – улыбнулся Шорц. – Только я и сам могу завершить твои слова: если бы не война. Правильно я мыслю?

– Может, и так, – уклончиво ответил Мартюшевич. – Кто его знает?

– А войну мы для чего начали? Чтобы вас освободить от большевистского ига. Чтобы не палочки вы получали, а деньги, за которые можно купить хорошую одежду, обувь и пищу. Вот у нас в Германии почти все бауры живут в десятки раз лучше. А почему? Потому что трудятся на себя. А вы? На комиссаров, жидов-лавочников и их интеллигентиков в драповых пальтишках. Ты, Мартюшевич, в бригадиры пусть и выбился, а много ли получал? На мешок два ячменя или ржи больше, чем твой подначальный. И стоило ли идти воевать за такую власть? Чтобы опять большевики потом в свой колхоз погнали? Вот и размышляю, отчего вы, восточные славяне, идете сейчас отдавать свои жизни?

Мартюшевич молчал. Опустив голову, он рассматривал облупленные носы солдатских сапог.

– Давай, ефрейтор, поговорим откровенно. Не бойся, я тебя не расстреляю. Поверь мне. Просто хочется понять, почему вы терпите советскую власть, которая ничего вам не принесла? Или вы действительно верите в светлое будущее?

– Мы родину свою защищаем. Так же, наверное, как и вы поступили, если бы на вас напали.

– Логично, – кивнул Шорц. – Но дальше? Что вас ждет?

– А дальше, если бы нам не мешали, можно было бы построить, как вы говорите, светлое будущее.

– Наивные люди! – вытянулось лицо Шорца. – Это вы сами себе постоянно мешаете. Сколько врагов народа объявлено у вас теперь? Сколько арестовали и расстреляли красных командиров перед войной? Да знаете ли вы, что ваше жидовское правительство и Троцкий мечтали всех людей мира загнать в тесные коммуны. И Германия на этот крючок тоже попалась. Наши социалисты были готовы взять власть в свои руки, если бы нация, спохватившись вовремя, не призвала к себе Гитлера. Показали бы вы всему миру образец своей демократии! Где же ваш знаменитый лозунг: «Земля крестьянам!» А земли, оказывается, вам дали всего полгектара, чтобы не сдохли с голоду. Так зачем вам была нужна тогда кровопролитная октябрьская революция?

– Не все сразу строится.

– Э-э, заладил ты, покуда вы построите мировой социализм, так совсем перебьете друг друга или сдохнете с голода.

– Трудно судить, как живется в доме, который еще не построен, – вздохнул Глеб.

– А ты знаешь, с чего начинается у нас строительство? – перешел вдруг на шепот Шорц и наклонился к уху Мартюшевича. – Мы сначала убираем всех жадных жидов, захвативших у нас экономику. А знаешь ли ты, кто такой знаменитый Карл Маркс? Жид! А подкупил он немца Фридриха Энгельса, и пошли они вместе дурачить народы. Но немецкий народ оказался хитрее, он этот эксперимент большевистского коммунизма или социализма предложил вам – русским. И получилось у вас правительство более чем на восемьдесят процентов еврейское. А не проскочит кто в правительство, так полезет в культуру или в идеологию. Оттуда они всех славян вытолкнут, будете скоро их песни и гимны везде распевать. Если они даже Иисуса Христа не пожалели, где им вас, крестьян, жалеть. Так что подумай о моих словах хорошенько, ефрейтор. Ты, наверное, голоден?

– Курт! – крикнул Шорц.

На пороге появился обер-фельдфебель с автоматом на плече.

– Курт, подай этому русскому ефрейтору булку хлеба и кусок сала. Пусть немного оживет, на голодный желудок плохо соображает.

Все это Шорц говорил по-русски, но обер-фельдфебель Курт Зильбер тоже неплохо знал язык, как и многие в их ведомстве, потому сказанное начальником понял.

Когда Зильбер увел Мартюшевича, Шорц снял фуражку, положил ее на стол, затем взял лист с фамилиями пленных и обвел фамилию Мартюшевича, сказав при этом по-немецки вслух:

– Этот нам не подойдет для ягдкоманд. При первой возможности сбежит к своим и пришибет своих партнеров. А если, – Шорц оперся широкой спиной на спинку кресла, – показать сначала этому русскому всю прелесть нашей западной цивилизации? Разумеется, не отпускать его на волю, а отправить на предприятия Германии. Пусть поработает, поживет, может, по-другому взглянет на свою жизнь. А для ягдкоманд нужны звери, обиженные на большевистскую власть.

В это время раздался телефонный звонок. Это был штандартенфюрер Кринг.

– Бандиты опять взорвали склад с запчастями в Болбасово. И самолет, взлетевший с этого аэродрома, взорвался в воздухе с десятью нашими лучшими десантниками. Гестапо не справляется со своими обязанностями. Подключи срочно свои ягдкоманды! Ты сам понимаешь, что без связи с партизанами, а может даже и с засланными из-за линии фронта диверсантами, это не может происходить! Цепляйтесь за любую ниточку. Ты же говорил, что есть у тебя профессиональная команда, которая может делать все. Вот и поручи ей сосредоточиться на этом. Где она у тебя работает?

– В районе поселка Копысь.

– Это недалеко от Болбасово?

– Так точно, господин штандартенфюрер! Километрах в десяти, не больше.

– Видно, это и требуется нам. Ищите любые нити, ведущие к подполью в Болбасово! Меня эти диверсии совсем замучили!

– Будет исполнено, господин штандартенфюрер! У нас тут кое-какая операция намечается.

– Тогда действуйте!

Шорц медленно опустил трубку на рычаг. Да, гестапо, очевидно, притормозило в своем розыскном направлении. Он был информирован от своего агента, что в Копыси недавно сгорел маслозавод, взорван лесозавод, посреди железнодорожного участка Копысь – Шклов уничтожен эшелон с военной техникой. Но это дела гестапо, однако обратились к нему. «Надо срочно связаться с Вепром, – заключил про себя Шорц. – И дать ему новые вводные про Болбасово. Еще в том районе действует отряд неуловимого Быкова. И надо попробовать совместить наши дела».

На столе перед Шорцем лежала серая папка. В ней фамилии пленных и лиц, содержащихся ныне в тюрьмах гестапо, а в отдельной графе указаны особые сведения. Несведущему человеку они бы показались странными. Вот, например, русское слово «жук» совсем безобидное. Но значение этой татуировки означало на тюремном языке «желаю успешных краж». Воры-домушники рисовали у себя на руках котов с ключами.

Особенно удивило Шорца изображение Ленина, точнее, его профиль, который выкалывали заключенные на плече или груди. Все исходило из расшифровки слова «вор» – вождь октябрьской революции. А вот звезды на коленях называли «звездами беспредела», что означало «никогда не стану на колени перед кем-нибудь». Выколотое слово «горн» означало «государство обрекло в рабы навеки». Ну и «ригальные» рисунки, позволяющие отличать человека высших уровней тюремной иерархии.

В тюрьме обер-фельдфебель Зильгер раздевал пленных и задержанных, и по их отличительным знакам формировал первоначальный банк данных будущих кандидатов в ягдкоманды.

Сам же Шорц любил работать с интеллектуалами, которые больше подходили к настоящим делам абвера, но сегодня у него была другая задача: искать среди бывших арестантов и военнопленных кандидатуры для ягдкоманд, которые могли охотиться, выслеживать и уничтожать партизан или сочувствующих им. Хорошим сейчас прикрытием были своеобразные лесные банды, косившие под партизан.

Были у Шорца и более высокого уровня ягдкоманды. Пусть они не отметились числом уничтоженных партизан, зато выслеживали местонахождение важных партизанских отрядов, захватывая первоначально их разведывательные группы или отдельных связных. А это было более ценно, чем просто убивать людей.

В этих делах абвер сейчас несколько даже конкурировал с гестапо, основная цель которого – борьба с подпольем и партизанским движением.

Шорц подготовил две интеллектуальные операции, которые должны определить выход на партизанский отряд Быкова, возможно, еще и на отряд «Чекист», действующий в оршанских лесах и доставляющий много хлопот немецким властям. Он специально подключил две лучшие ягдкоманды и агента, человека родом из Западной Украины, направив его в Копысь под видом окруженца, но будто очень симпатизирующего Красной Армии. Зацепиться возможно и с Болбасово.

Чувствовал Шорц, что штандартенфюрер Кринг обратился к нему неспроста, знал давно его профессионализм и хорошую работу на восточном направлении.

«Ну что же, поможем и тебе, Кринг, но награда от тебя потребуется большая!» А лучшей наградой для себя Шорц сейчас считал заняться настоящей разведкой, где игра стоящих интеллектуалов приносит хорошие плоды. К тому же это верный путь в высшую германскую иерархию, где люди играют даже в большие двойные игры, обеспечивая свое будущее на случай поражения Германии. И такая возможность представилась ему.

Глава 15

Иван Курлыкин согласился помочь партизанам, но неожиданно едва не сорвал все планы Анохина и Смелевича.

Дело в том, что через Левки в поселок Копысь на мотоциклетном ходу проезжал немецкий жандармский батальон, и в одной из колясок сидел подвыпивший бывший счетовод колхоза Арсен Ерёма, усердно служивший теперь немцам. По его просьбе батальон остановился в центре деревни, что недалеко от бывшего дома Ерёмы, где теперь проживал Пилип – его двоюродный брат. Арсен упросил немцев, чтобы они согнали к его дому сельчан. Став рядом с калиткой палисадника, Ерёма в присутствии немецкого офицера и переводчика закатил пламенную речь о величии Германии и освобождении Белоруссии от гнета большевиков.

– Кем я был? Звычайным рахункаводом Арсеном Ерёмой! А зараз кем стал? Намесникам шкловского бургомистра! А завтра стану и самим бургомистром! Хайль Гитлер!

– Был ты блудасловам и г…, им и остался! – прозвучал из толпы возмущенный голос Ивана Курлыкина, которого тоже вместе с матерью согнали немцы к дому Ерёмы.

– Ета хто там сказав? – выпучил покрасневшие глаза Арсен. – Хто, пытаю?!

– Я, – вышел вперед Курлыкин. – Это тебе не зерно колхозное с кладовщиком Парфёновым воровать.

– Иван?! Ты тут? Во, люди, кому-кому, а ему нужно благодарить немецкую власть, которая освободила его из тюрьмы. Благодари, Ванька, немцев!

– За тюрьму, в которую ты меня посадил по доносу вместе с Парфёном? – вскричал Иван. – Сам вор и других хотели сделать ворами!

Переводчик, наклонившись к офицеру, все тщательно переводил. Тот, заложив руки за спину и покачиваясь на месте, презрительно посмотрел на Арсена.

– Это еще доказать требуется! – закричал на всю улицу Ерёма и, подойдя к переводчику, что-то начал шептать ему на ухо.

Офицер, выслушав переводчика, еще больше поморщился, но, сказав «гут», пошел к мотоциклам.

– Ты, Иван, говори да не заговаривайся! – пробовал было еще кричать Арсен. – Я еще вернусь сюда! И не просто вернусь, властью новой вернусь!

И мелко засеменил вслед за немцами.

– Ну, Ванька, ты и его разделал, как сова мокрого воробья! – глядя восхищенно на Ивана, подошел к нему дед Степан. – Власть, смотри, нашлась – Арсен! Власть, якая умее красть! Малайчына, Ванька.

Сельчане по очереди подходили к Ивану и жали его руку.

– Рахункавод-то цап-царап! – весело засмеялась Матрёна Романькова, бывший колхозный учетчик. – Вернется – ага! Один таки вярнувся у дубовой шинели!

И новый взрыв смеха поднялся над деревней, разряжая гнетущую атмосферу.

Спрятавшимся в тайной коморке вместе с сестрами Ивана Сергею Смелевичу и Алексею Анохину стало не до смеха, когда Иван рассказал про визит в деревню Арсена Ерёмы.

– А если бы этот гад натравил на Ивана немцев? Шлепнули или погнали с собой? Что было бы с нашими планами?

– Иван, не надо больше лезть на рожон, – говорила ему Пелагея Никитична. – Не ведаешь, что у них зараз на уме: баранки либо ржавыя скабели.

– Я ему в следующий раз в его междуножье засажу с дробовика такой мелкой дробью, – огрызнулся Иван.

– Иван! Не смей! – прикрикнула мать и даже для острастки стукнула кулаком по столу.

– Ладно, – успокоил ее Иван и поцеловал в левую щеку. – Супакойся, матуля, все буде як тады.

Алексей Анохин, наблюдая эту сцену, в душе и порадовался, но и огорчился. А как там его мама? Даже в те два довоенных года не пришлось побывать дома, а все служба. Старший он был в семье, кроме него еще два младших брата и сестренка Аня. Что с ними теперь? Как вообще живет их деревня? Точно такая же, как и эти Левки, его родные Яковлевичи. Расположены они возле прекрасной речушки Лещи рядом с лесом, где преимущественно растут ели и осины, гонкие лесные дубы. И как его любимый дед Семён со своими вечными шутками и прибаутками, за которые его баба Нина звала «скалозуб бездонный»? Дед Семён часто мастерил ему из глины свистульки, а потом обжигал в домашней печи. Жив ли еще? Всегда мечтал увидеть внука в «командирской одёже». «Мой Лёшка будет большим человеком! – говорил дед не раз сельчанам. – Он увесь в меня! О, мне б тольки хоть семь классов, я б показал усем, кто мы – Анохины!» Вспоминая деда и эти слова, Алексей заулыбался. Иван тоже улыбнулся ему, считая это одобрением его недавнишнего поступка.

Вечером того же дня скрипнула калитка во двор Курлыкиных. Заглянув за угол отодвинутой занавески, Иван припал к стеклу. Анохин со Смелевичем находились в засаде в доме Курлыкиных. Их интуиция подсказывала: Лёнька-бордос должен обязательно скоро сюда заявиться.

– Бордос! – сказал громким шепотом Иван. – Мама, Таня и Оля – в схрон быстрее. Я сам открою дверь.

Мать и сестры Ивана, сорвав пиджаки с вешалки, что была за дощатой перегородкой, тут же поспешили в сени. Анохин, нащупав в кармане пистолет, бросился во вторую половину хаты и стал в углу перегородки, плотно прижавшись к ней плечами. Смелевич поспешил через задний вход во двор.

Послышался громкий стук в дверь.

– Кто там на ночь глядя? – недовольным тоном спросил Иван.

– Открой, Ваня, – услышал он бодрый голос. – Это я – Лёнька!

– Какой еще Лёнька? – тянул время Иван.

– Бордос! – хохотнул тот за дверью. – Я же говорил, скоро вернусь сюда.

Иван, обувшись в старые резиновые галоши, пошел в сени, нарочно застучав громко железными задвижками.

– Здорово, колхозничек! – появился на пороге Лёнька-бордос с автоматом ППШ за спиной. – Мы опять приземлились в вашем сельце, – протянул Ивану руку партизан. – Принимай, деревня трактор!

И бордос бесцеремонно опустился на табурет у стола.

– А мамка твоя где? Очень понравился мне ее самогон! Но на нашу компашку еще бы такой гарнец. Но я не на халяву пришел. У меня за все плата есть.

И Лёнька-бордос, пошарив рукой в кармане брюк, достал из них карманные часы на блестящей золотой цепочке.

– Штукенция! – помахал в воздухе часами Лёнька. – Знаешь, сколько на базаре мне бы за нее налили самодуру? Ведро! Не меньше.

– Сейчас принесу, – буркнул Иван и пошел во вторую половину хаты.

– Мамашка где? – услышал за спиной голос Иван. – И для нее есть цацка.

– Соседка захворала, пошла проведать, – ответил Курлыкин, а сам, подойдя к двери перегородки, взял, не глядя, стоявшую за ней заранее подготовленную четвертную бутыль с самогоном и подмигнул Анохину. Тот кивнул, давая понять, что готов к действию.

– Расцветали яблони и груши! – весело потер руки Лёнька, поставив автомат к стене. – На пробу наливай! – сказал он, выложив посреди стола презент. – Часики швейцарские, старинные! Сам бы носил, но людям нужнее.

Иван, не глядя, достал левой рукой с подоконника граненые стаканы, поставил на стол.

– А мне? – услышал за своей спиной чей-то голос Лёнька, и автомат его, будто став вдруг живым, исчез.

Бордос развернулся на табурете и сразу съежился. Перед ним стоял широкоплечий парень в солдатской красноармейской гимнастерке с пистолетом в руке, в другой он держал за ремень Лёнькин автомат. Твердое волевое лицо парня и серые глаза с небольшим прищуром не обещали ничего хорошего.

– Спокойно! – сказал парень. – Спокойно! Мы – свои.

– Я – партизан, – залепетал тот.

– Как мой козел дойной корове брат, – произнес Алексей. – Давай говорить, партизан, по-мужски. Согласен?

Анохин пододвинул ногой к себе табурет и сел рядом, держа в руках пистолет, автомат положил на пол за табуретом.

– Итак, чем занимается ваша партизанская группа? Где сейчас Вепр?

От вопроса Лёньку даже закачало на табурете.

– Вепр? Я такого не знаю.

– Знаешь, Лёник, знаешь. Повторяю, чем занимается ваша партизанская группа? Где сейчас Вепр?

– Дайте глотнуть, – показал Лёнька головой на бутыль с самогоном.

– Налей, Иван, – согласился Анохин. – Полстакана пока.

Иван плеснул в стакан самогон. Лёнька, дрожащими руками залпом, даже не поморщившись, выпил, занюхал рукавом черной поддевки. И после его понесло. Рассказал все, что знал о находящихся в лесах Витебщины и Могилевщины ягдкомандах, об их целях, подготовке, которую проходили на специальной базе под Борисовом. Анохину прояснились многие непонятные моменты, связанные с исчезновением партизанских и групп РДГ.

– Где Вепр? – сурово спросил Алексей, при этом слове опять содрогнулся бордос, жалобно посматривая на бутыль с самогоном.

– Это такой страшный человек, мильтон из Западной Белоруссии. Один наш его опознал, он его когда-то посадил на нары. Но потом Вепра уволили из милиции. Если заподозрит в какой малости, сразу к дереву ставит, и рука не дрогнет, лично застрелит.

Лёнька рассказал и про нынешнюю дислокацию вепрской ягдкоманды.

– Мы сейчас возле Копыси пока кучкуемся. Команда разбита на четыре отделения, по четыре человека в каждой. В одной только, где сам Вепр и Грош, – шесть человек, – рассказывал Лёнька-бордос. – Пятеро из наших – сидели в тюрьме. Двое – немцы, но по-нашему много слов понимают, правда, говорят очень плохо. А остальные – из западников, то ли поляки, то ли венгры, хохлы. Три партизанские группы мы уже грохнули, но то – другое отделение. Наше по деревням ходит, баб иногда насильничает, отбирает еду да под настоящих партизан подделывается, что-то вынюхивает.

– А в Левках, что нюхали? – грозно спросил Анохин, от последних его слов у Лёньки даже мурашки побежали по телу.

– Нам надо было найти Ивана Боровского. Но то было в прошлый раз. Сегодня старшой проговорился: ситуация с Иваном поменялась.

– Как это?

– Сегодня трое наших к дому того Ивана понесли некую торбу, – и Лёнька обвел четверть стола рукой – показывая таким образом величину.

– И что там? – впился глазами в лицо Лёньки Анохин.

– Не знаю, – пробормотал тот.

– Мину? – допытывался Анохин. – На что похоже ее содержимое?

– По этим делам у нас спец Клык, он бы пошел обязательно.

– Колхозничек! – обратился Лёнька к Ивану. – Плесни мне, горло пересохло.

Иван посмотрел на Анохина, тот кивнул. После выпитого стакана Лёньку опять понесло:

– Не люблю я этих недобитых фашистов. Охотнички мне нашлись, ягдкомандой зовемся по-ихнему. А мне лучше щипнуть кошелю в толпе. А тут на людей то охота. На наших людей охота! Но наше отделение не того, мы больше нюхаем. Мы вот на Днепре часто загорали теперь в кустах. Должны были сопливку одну отследить и отловить. Связную партизанскую.

И бордос подробно рассказывал, как они отслеживают партизанских связных, как шастают по лесам, проселочным дорогам и тропам, чтобы напасть на любой след партизан или их связных.

– У нас такая задача. А та сопливка должна ходить через деревню Зубово и эту вашу, как ее?

– Левки, – подсказал Иван.

– Точно. К переправе или рыбачкам, что на лодке, когда подойдет, те по доброте душевной ее на тот берег переправят, – мысли Лёньки начали слегка путаться. – Думают, сопливка, а она партизанская связная, да еще какая! А у нас там бывает засадка.

– Откуда вам это становится известным? – задал вопрос Анохин.

– Не знаю, Вепр такую наколочку дает. И еще командует этот хитрый Грош, он спец в этом деле. А мы иногда таких сопливок даже на тот берег доставляли на своей надувной лодке. Мы же – охотники-рыбачки, а там – как масть пойдет и что прикажет дальше делать Вепр. Это наш старшой группы Грош хорошо обдумывает. А прошлый раз какие-то пацаны на своей лодке ту плиговку на другой берег переправили. А там ее уже поджидали партизаны. Мы только на воду спустились, а с того берега вдруг ба-бах! Добре, что не по нам. Сейчас Вепр думает отсюль уходить. Засекли нас. Другая птичка, похоже, крутиться у него.

– Какая другая? – допрашивал Анохин. – А эта где?

– Исчезла куда-то. Нам же платят в зависимости оттого, сколько мы «зверей» набахаем или живьем возьмем. А еще лучше, если отследим отряд.

– И как вам платят? – брезгливо поморщился Алексей.

– Т-тушенкой, шнапсом, марками.

– Когда живьем берете, куда направляете? – допытывался Анохин, в душе которого нарастало презрение и негодование, так хотелось хорошо врезать этому карманнику.

– Это уже не наше дело. О том Вепр с Грошем решают.

– А кто он этот ваш Грош?

– То ли поляк, то ли украинский западник. Но он, кажись, даже главнее Вепра, хотя считается Вепр у нас командиром. Хитер этот Грош, за километр чует супротивника. Вепру давай больше людской дичи, а Грошу, чтобы такую хитрую операцию заплести как с этими связными, а потом и на отряд партизанский выйти.

Иван посматривал за край занавески. К калитке подошли двое мужиков, очевидно, напарников Лёньки: один одет в защитного цвета телогрейку, другой – в солдатску шинель бойца Красной Армии. Кивком головы в сторону окна Иван дал понять, что там, на улице, сейчас находятся «товарищи» Лёньки.

– Куда вы сегодня еще идете? – Анохину показалось, что у него появилась тонкая слабая ниточка.

– Есть у нас тут одно местечко, мы в нем вторую ночку кантуемся, а потом, куда Вепр направит, но, скорее всего, на отлежку в Копысь. Там у нас другое местечко. Но мы люди подневольные. Куда скажут. Только мы сейчас без результата. А может, в баньке помоемся, что-то Грош с Вепром о бане шептались.

– О бане? – вспыхнул огонь в глазах у Алексея. – И что они о бане?

Но Лёнька только пожал плечами.

– Слушай и запоминай, Леонид, – перешел на громкий шепот Анохин. – Если, конечно, ты жить хочешь, а не быть расстрелянным как последний изменник Родины. Ты должен молчать о том, что здесь сейчас происходило. Молчать как рыба! Если что, я тебя достану везде.

– Я понял уже, – залепетал Лёнька.

– Вот такие они эти охотники-ягодники, – подвел итоги встречи с Лёнькой-бордосом Алексей, когда собрались в доме со Смелевичем, ожидающим его все это время с пистолетом в руке на дворе Курлыкиных. – Главная «дичь» у них – связные и небольшие группы партизан. Хотя, я думаю, здесь кроется и причина исчезновения наших групп РДГ.

– Да-а! – произнес Сергей, выслушав рассказ. – Не щука и не пескарь здесь.

– Не скажи, – не согласился Анохин. – Если бы это была только одна такая группа. Ты помнишь, что нам говорили в Москве? Уничтожена не одна, десятки наших групп РДГ. А люди в них имеют подготовку.

– А может, это совсем другое? – засомневался на мгновение от услышанного Смелевич. – Есть же у них абвер и гестапо?

– Появились теперь ягдкоманды. Не нужно сбрасывать их со счетов. Вот почему на повестке у нас эти неизвестные, так сказать, партизаны.

– Хорошо вроде и складно все. Будем анализировать. Теперь по последнему твоему предположению немного проясняется, почему у них эти объекты – Левки и Иван Боровский, в разработке – рассуждал Смелевич. – Понимаешь, из случайностей вырисовывается закономерность.

– Получается, так. Но Иван Боровский сейчас действительно для них – важный объект. Что-то они непростое вяжут с ним? Практически, им ничего не стоило захватить его у деревни. Уверен, они его не один день отслеживали, – развивал мысль Анохин.

– Оставаться в его доме нам сейчас опасно, – заметил Смелевич.

– В доме обоих Иванов лучше нам теперь не появляться. Но оставлять их без надзора нельзя.

– Здесь крепко думать надо. И без партизан нам не обойтись.