Текст книги "Капкан на диких охотников"

Глава 19

Был у Генки и Жорки друг Сашка, в деревне его звали Шуркой. Учились они в одном классе, но в отличие от своих друзей, Шурка был болезненным мальчишкой, каждую зиму у него по нескольку раз случалось обострение ангины. И хотя часто пропускал уроки, но оставался Шурка круглым отличником. Более того, мог запросто перемножить в уме четырехзначные цифры.

И вот недавно Шурка подошел к Жоре и сообщил одну тайну, которую нечаянно подслушал. Их соседка тетка Вера поведала матери Шурки о своем сожителе. Мальчишка в это время сидел за занавеской на печи, женщины его не заметили, а соседка разоткровенничалась.

– Не знаю, что и делать мне? – полушепотом рассказывала тетка Вера, к которой примкнул в прилёпы сожитель, выдававший себя за бежавшего из плена красноармейца. – Я все насчет своего прилёпы. Человек он работящий, дров сколько уже наготовил, на две зимы хватит! Пуню починил недавно.

– Что тебе тогда надо? – говорила мать Шурки. – Ты же вдовицей уже почти семь лет маешься. Хиба в постели хлипочок?

– Нет, не хлипочок, но какой-то вельми скрытный, не светлой души человечек.

– И как это тебе кажется?

– Не любит он нашу советскую власть. «Проспали, – говорит, – советы и комуняки нападение немецкое».

– Оно в чем-то так и было, – отвечала мать Шурки. – Но не сразу же большая хата строится, сколько еще треба брёвен назапасить да обкорить, потом в углы засечь. А тут такую державу строили впервые!

– Я это и сама разумею. Недавно выпил добра и говорит: «Все равно немцы соберут великую силу и победят большевиков. Но нам, Верунька, это не грозит, даже к лучшему…» – «Как это – к лучшему? – пытаю я. – Заставит немец на себя работать, еще в плуг запряжет» – «Может, кого и запряжет, только не нас». И хитро, як тот кот пасля сметаны, жмурится. «У нас с тобой все тогда будет: и земля своя, и нават те, кто в плуге будут ходить». Насцярожылася я… «Э, – думаю, – что-то у этого человека в душе нечистое». Пошел он один раз на работу. Ты же знаешь, на пилораму устроился, а пиджак свой, каторы звычайна носит, переодел. Залезла я во внутренний карман, а там маленький карманик зроблены. В нем – две тоненькие бумажки. Одна – на немецким языку написана, печатка стоит с их головастым орлом. А на другой – на нашей мове фамилии александрыйских людей. И поставлены возле них какие-то знаки. Я многих добра ведаю, мая сестра малодшая там замужем. Одна фамилия – Селиванов Федя. Есть у меня сведки, что этот Федя с партизанами знается. Он еще мне нейкой дальней радней приходится. Белье своего прилёпы я все перащупала и нашла запрятанный наган. Вот и думка у меня про те его разговоры в голове крутиться – черный он человек!

– Во как! – задумчиво сказала мать Шурки. – Тут, правда, что-то нечистое. Будь начеку, Верка!

– А недавно принес две немецкие консервы и сказал, что дали за хорошую работу. Я когда ходила в Александрию к сестре, ее мужик с моим на пилораме работают, то спросила у сестры: «А приносил твой какие консервы?» – «Ты что, сдурела? – пытае. – Марки приносил, за которые можно отоварить только кило сала, консервы же – никогда».

– А откуда родом этот прилёпа? – уточняла мать Шурки.

– Был такой разговор. Откуда-то с Пинщины. Но сомневаюсь у том очень. Власть нашу не любит он очень!

– Гад! – выслушав весь рассказ Шурки, сказал Жорка. – Мне все ясно – шпик он немецкий. Ты, Шурка, понаблюдай за их двором, потом порешаем, что поделать с ним.

В этот же день Жорка встретился с Генкой и передал все, что слышал от Шурки.

– Надо его того… Бабахнуть из нашей снайперки! Опыт уже есть. Ага!

Мысль бабахнуть прилёпу тетки Веры очень понравилась Генке, хотя он дал слово Ивану не вмешиваться в опасные дела.

– Может, сначала по ноге бабахнем, а там докусаем. И спросить можно тогда, какие бумажки лежат в его карманах. А чтобы нас не узнал, обмотаем лицо анучками и проведем допрос, – продолжал развивать идею Генка, хотя была мысль сообщить о том своему соседу Ивану, когда тот придет в деревню. Но у них же есть своя голова на плечах. И к тому же не берет он их пока в партизаны.

– Нет, – сказал Жорка, – допрос не надо, а бабахнуть для страху в мягкое место не мешало бы.

Так и порешали ребята. Благо, сейчас просто было отследить прилёпу тетки Веры. Он каждый вечер после работы пользовался временной переправой, что было самой короткой дорогой из Александрии в Левки.

«Снайперка» находилась на скотном дворе, но взять ее и незаметно принести к кустарнику у переправы нужно было особым способом. Для этих целей решили использовать велосипед Жорки.

Спустя три дня вечерней порой Жорка и Генка, замотав «снайперку» в мешковину вместе с ореховыми удилищами, привязав все это к велосипедной раме, а поверх, для видимости, примотали к багажнику небольшую сетку-топтуху, которую использовали для ловли рыбы на небольших водоемах, отправились к временной переправе. Казалось, на вечернюю рыбалку отправились ребята.

– Надо, чтоб этот гад сегодня там переправлялся, – всю дорогу приговаривал Жорка.

Генка в этом ничуть не сомневался.

– Главное, чтобы не донес на кого-нибудь фрицам.

Генка был на сто процентов убежден в продажности прилёпы, потому решили разобраться с ним самостоятельно.

Минув несколько прибрежных оврагов, ребята, шагая по пригорку с велосипедом, сквозь заросли прибрежных кустов уже видели отдаленные деревянные старые перила спуска к переправе. Вдруг услышали за своей спиной негромкий, но повелительный возглас:

– Стоп! Куда идем, партизаны?

Ребята на мгновение оцепенели. Неужели нарвались на засаду полицаев? Но тут же обернувшись, увидели двух человек в рабочих спецовках и летних кепи темно-синего цвета, надвинутых по самые уши.

– М-мы на это на рыбалку, – пролепетал Жорка.

– Рыбалку? Давай посмотрим ваши снасти, – сказал один из них, широкоплечий мужчина.

– Гет, так это мой сосед, Генка! – вдруг воскликнул другой и поднял вверх шапку.

Это был Иван Боровский!

Подошел к ребятам, поздоровался за руку. В это же время напарник прощупал то место, где располагалась «снайперка».

– Ого, рыбачки. На крупную рыбку, видно, собрались? – хитро прищурившись, засмеялся он.

– Ну, мы это… – залепетал было Жорка.

Иван отозвал мужчину в сторону и шепнул ему на ухо:

– Это тот Генка Анохин, что предупредил о засаде на меня, – вполголоса заговорил Иван и, понизив голос, добавил. – Идти вам дальше, хлопцы, никак нельзя. В Копыси один рыбачек позавчера немца подстрелил, так в лозняке они организовали засадный пост. Мы сами едва не нарвались на них. Генка, о чем мы с тобой договаривались? Ты ведь в партизаны хотел, а там, брат, – дисциплина твердая.

Алексея заинтересовала прозвучавшая фамилия мальчишки, по понятным причинам он был представлен иначе. «Здесь, кажется, мои какие-то родичи действительно живут, – подумал он. – Очень может быть, от Левков до Яковлевич всего семь километров». Но рассуждать об этом сейчас не было времени. После недавнего убийства в Копыси немецкого офицера, совершенного подпольщиками, и взрыва маслозавода, немцы решили устроить засады в окрестностях поселка и на подступах к нему. Сегодня пробираться в Копысь или к Левкам опасно. И только высокий профессионализм Анохина, и предупреждение разведчиков Быкова не позволили им наткнуться на немецкую засаду. «Что ждало бы этих хлопчиков? И еще оружие привязано к велосипеду», – размышлял Анохин.

– Вот что, братцы-рыбачки, дуйте-ка вы немедленно назад, старайтесь быстрее выйти к полю. А ваши рыбацкие снасти мы заберем, – сказал Анохин и стал снимать их с велосипеда.

Ребята, потупившись, с виноватым видом смотрели на землю, когда Анохин достал из мешка ствол снайперки.

– Теперь я понимаю, кто порешил нашу новую власть, Арсена Ерёму, – подмигнул Иван соседу. – Эх, Генка! Забыл ты совсем про свою просьбу пойти в партизаны.

– Так вы нас не берете, – забормотал мальчишка.

– Оружие у вас доброе, оно очень нужно партизанам. А вот вам с ним нельзя так вольно шляться, когда рядом враг. Немцы за это по головке не погладили бы. К стенке – и весь разговор! Да еще и всю семью, – вздохнул Иван.

– Того предателя у переправы действительно вы шлепнули? – допытывался Алексей. – Тут, ребята, можно не только себя погубить, но и всю деревню подставить! Почему и делают партизанские засады в большинстве случаев как можно дальше от деревень. С умом надо воевать. А сейчас шагайте домой, а мы вас на всякий случай подстрахуем.

– Гена, помни, что я тебе говорил, – повторил Иван. – Остальное оружие ваше скоро заберем. Я уже о том доложил своему командиру. А все ж по какому случаю вы сюда направлялись? Ведь опять шли на дело.

Пришлось Генке и Жорке все рассказать о прилёпе тетки Веры.

– Очень хорошие сведения, – сказал удивленным ребятам Анохин. – Ну, Иван, таких ребят обязательно нужно зачислять в партизанскую разведку!

– Да, с ними не соскучишься, – улыбнулся Боровский. – Будем думать!

Глава 20

– Как говорят русские – наша жизнь в тельняшку, – считал так и Генрих Шорц, белые полосы его жизни очень часто чередовались с черными. Теперь на его «эксперимент», кажется, уже наступают русские. И неизвестно, какая сейчас будет для него полоса: черная или белая. Погибла недавно одна лучшая ягдкоманда. Непонятно, как обернется дело с группой «Вильдшвайна», на которую возлагает большие надежды. Уничтожив русскую группу РДГ, ягдкоманда Вепра разработала с его помощью очень важную операцию по истреблению сразу нескольких, пусть небольших, но значимых партизанских отрядов. Идея с якобы захваченными немцами установками «Катюш» пришла в голову одному из офицеров абвера, но Шорц моментально присвоил ее себе, зная, какую ценность они представляют для русских. Для перехвата снарядов русские пойдут на любые жертвы. И, кажется, партизаны уже проглотили эту наживку.

Уничтожить сразу несколько элитных партизанских групп на оршанском направлении, а еще бы захватить кого-нибудь из них в плен, было бы самой большой удачей сейчас для Шорца. Даже судьба Вепра не так важна, как, впрочем, и всех членов этой ягдкоманды. Будут новые группы, хотя Вепр – очень колоритная фигура. Но это может случиться рано или поздно. А если операция пройдет успешно, то это для него – большая удача и возможность получить значимое финансирование для подготовки остальных ягдкоманд. А еще – его путь к дальнейшей карьере. Правда, новых диких охотников сейчас будет труднее отыскать, однако есть полицаи, чьи руки уже по локти в крови после расправ с мирными жителями. Но в таком случае их нужно будет засылать в отдаленные места, чтобы не могли обнаружить их случайно свидетели.

Неприятным для него стало сообщение, что один из его надежных агентов по кличке Альт, недавно внедрившийся в группу подпольщиков, действующий на александрийском лесозаводе, сумевший прижиться у одной женщины в деревне Левки, что совсем недалеко от Копыси, был повешен на лесозаводе. Он так и не успел передать очень важные сведения о копысском подполье, ниточка от которого тянется до самого Болбасово, где находился один из важнейших стратегических аэродромов, на котором в последнее время происходили одна диверсия за другой. На нейтрализацию этого подполья его сориентировало начальство.

Перебирая в мыслях все события, связанные с ягдкомандами, Шорц, раскуривая сигару, сидел в кабинете, когда помощник доложил, что прибыл его старый друг, майор-интендант барон Вильгельм фон Корф, с которым они когда-то учились в берлинском университете, прослушали вместе и курс русской культуры. В отличие от него, Вилли, как дружески называл его Шорц, пошел по стопам своих родственников, промышленников, правда, в несколько другом качестве – стал имперским интендантом. Объединял их тогда интерес к русской культуре, хотя с совершенно разных позиций. Как потом удалось узнать Генриху, Корф мечтал вновь очутиться в Белоруссии, чтобы продолжить дело своего деда, имевшего накануне революции вблизи Орши большое имение и три хороших производственных объекта: тонкосуконная фабрика, кирпичный завод, конезавод. Было также в его планах на оршанских землях организовать большое овцеводческое хозяйство для обеспечения сырьем тонкосуконной фабрики, а потом создать мясокомбинат для производства деликатесных продуктов.

И вот Вилли Корф в дорожном сизо-зеленом плаще появился у него в кабинете с большим свертком в руках.

– Вилли! – раскинул руки Шорц. – Как я рад тебя видеть, мой дорогой дружище!

– И я, Генрих, рад тебя видеть. Узнал от Отто Бергера, что ты именно здесь, в Борисове, занимаешься каким-то очень важным проектом.

– Да какой это проект? – огорченно махнул рукой Генрих. – Все идет не так, как планировалось! Русский орешек оказался не с такой уже тонкой кожурой, как нам в последнее время виделось.

– С этим я согласен, – снял с головы фуражку барон, протирая белым шелковым платком свой высокий лоб с залысинами. – Мой дед всегда говорил, что нельзя смотреть на русских через уменьшительные линзы. Этот народ, в случае опасности, может мобилизоваться и показать невиданные чудеса и изобретательность.

Генрих подошел к столу и нажал кнопку вызова адъютанта.

Тот немедленно появился в кабинете.

– Нам нужно угостить с дороги нашего дорогого гостя, Фридрих, – широко улыбнулся Шорц.

– Только без спиртного, – сказал Вилли и тут же достал из внутреннего кармана дорожного плаща бутылку. – Это – настоящий французский коньяк!

– Ну! – развел руками Генрих. – Тогда что-то из закуски организуй, Фридрих. Бутерброды, галеты и прочее.

– О! Это неплохо, – развел руки Вилли. – По правде говоря, я очень проголодался с дороги.

Вилли поднял со стола сверток, завернутый в плотную бумагу, которая обычно используется в германских гражданских магазинах, и развернул его. Серый продолговатый предмет с двумя разветвлениями на концах лежал в нем.

– А это тебе подарок! – хитро прищурился барон и резким движением раздвинул предмет на две части.

Перед взором Генриха появилось что-то вроде двух сапог.

– Валенки! – торжественным голосом произнес Корф. – Это то, что могло бы помочь победить русских в их суровую зиму! Но это еще не все. Я показал бы тебе специальное воинское приложение к ним, которое позволило бы шагать в них до самого лета по местным дорогам.

– От тебя, Вилли, всегда стоит ожидать сюрпризов, – произнес Генрих.

– Это не сюрприз, Генрих, а реальность! Еще и упорство заносчивого Берлина. Ты отлично понимаешь, что это не последняя зима здесь, в этой очень суровой и морозной России. Берлин требует только шинельное сукно, считает, что хорошая овечья шерсть, идущая на эти валенки, предназначена исключительно для немецкой офицерской шинели. А я вот с этим в корне не согласен. Но мое начальство, словно заговоренное, требует только сукно!

– Что мне тебе сказать, Вилли, не у одного у тебя проблемы. Надеюсь, ты уже решил, как продвинешь свое новое дело?

– Удивительная вещь, уважаемый и дорогой мой Генрих, именно белорусские земли являются одними из благоприятнейших для овцеводства! Лугов и подходящих лесов здесь такое огромное количество! Золотое руно валяется прямо под ногами, и не поднять его – преступление. Да, возможно, нужно поработать над выведением новых пород овец, отладить ветеринарную службу, но отметать эту отрасль непростительно! Овца, это – и шерсть, и кожа, и деликатесное мясо! Я узнал, местный крестьянин, закабаленный красным колхозом, рассказывал, что выживал именно благодаря овцам! При этом большевики относят их едва ли не к самым сорным животным!

– Вот, Вилли, победим русских – и все поля Белоруссии станут твоими, огромная деятельность на благо великой Германии окажется в твоих руках!

– И что ты думаешь, Генрих, скоро это произойдет?

На лице Шорца застыла на мгновение неопределенная гримаса, потом он развернулся с какой-то сконфуженно странной улыбкой.

– А для чего тогда мы в этой темной дыре, дорогой Вилли? Ты же видишь наши успехи на поле баталий!

– Мы с тобой солдаты мобилизованные, Генрих. Выполняем приказ, – расстегивая пуговицы дорожного плаща, произнес Корф. – Но под Москвой изрядно забуксовали. И не получился там наш блицкриг.

В это время с подносом в руках появился адъютант Фридрих, который, обойдя стол у стены, закрытой широкими книжными шкафами, поставил его на рабочий стол Шорца. Расстегнув до конца плащ, Вилли подал его Фридриху.

Генрих пригласил жестом руки Вилли к столу.

– Начать сейчас производство здесь практически невозможно, – присаживаясь, продолжал Вилли. – Кто будет рисковать там, где очень нестабильная обстановка. Партизаны вокруг. А если даже и не появится русский десант, то разве местные партизаны позволят развернуть производство во благо немецкой армии? Я был недавно в бывшем имении деда, селение Яковлевичи, встречался с некоторыми жителями, многие немецкого происхождения, которых он пригласил из Германии. Откровенно рассказали о нереальности моего замысла. Даже они, немецкие люди, прожившие столько лет здесь, смотрят на это очень скептически. А почему? Понимаешь, наше поражение под Москвой знают в малейших подробностях! И уверены в победе русских!

– Ну, ты сгущаешь краски, Вилли, – недовольно поморщился Шорц. – Война, я считаю, только началась. Немецкая армия имеет неплохие резервы, у нас в руках почти вся Европа.

– Генрих, мне кажется, сейчас идет война не за Россию, а за Германию.

– Скажу тебе по большому секрету: у нас разрабатывается невиданной силы разрушительное оружие. Германия для всего мира была, есть и будет высокотехнологичной страной.

– А вдруг оно будет лишь тогда, когда русские захватят Берлин?

– Не нравится мне сегодня твое пессимистическое настроение. Давай лучше выпьем.

Шорц взял в руки бутылку и стал разливать коньяк по небольшим хрустальным рюмкам.

– Сначала выпьем за нашу Германию, мой дорогой скептический друг. Все равно колесо истории нам одним не повернуть. А пессимизм нужно гнать от себя прочь всеми силами.

– К сожалению, наверное – так, – согласился Корф и поднял свою рюмку.

Закусив, они несколько минут помолчали, думая каждый о своих проблемах. И если у Генриха на первом месте были вопросы, связанные с продумыванием новой операции по внедрению в копысское подполье, то у Корфа вопросы о выведении своего бизнеса в государства, которые не поддерживали сейчас Германию, но не вступили в войну против нее. Таким идеальным государством могла быть Турция. К тому же в этой стране традиционно развито овцеводство.

– Русские люди, живущие в разных географических местностях, очень отличаются друг от друга, – продолжил беседу Вилли. – Взять, например, Украину, по сути, это древняя русская земля, но сегодня там стала процветать идея резкого отмежевания от России.

– Уточняю, Вилли, это только на западных землях Украины. Кто-кто, а я это достоверно знаю. Что ты хочешь, там такая сложная история, а это почва для внутреннего сепаратизма, что может на время стать ее объединяющей силой.

Увидев вопросительный взгляд Корфа, Шорц добавил:

– Да, именно сепаратизм всегда был главной объединяющей силой. Мы, конечно, западные государства, постарались в свое время в той западной Украине. Взять Австрию, откуда пришло учение и первая грамматика украинского языка. И наша Германия старалась. Румыния и Венгрия – каждая в своих интересах. А влезли кто? Только Советы. А не случилось бы иначе: многие из названых государств стали бить друг другу морду за этот очень лакомый и обогретый солнцем кусок земли. Но, повторяю, влезли тогда Советы. Сейчас многие пытаются сосать, как говорят русские, сразу двух маток, чтобы, набрав силу, врезать потом этим маткам по морде.

– О! Как точно ты это сформулировал, Генрих! В тайне я подумывал об этом, а разместив там свою одну заготовительную контору, вскоре получил один пепел! Пробовал организовать еще одно дело, опять пепел.

– И появились там новые хлопцы, так, кажется, зовут они себя, готовые разорвать все и всех в клочья! Вот где было поле для наших спецслужб. Даже если мы проиграем в этой войне, во что я не верю, всегда будем иметь сепаратистские убеждения в виду. И дело техники направить потом все это в нужное русло. А еще – хорошо поиграть на национализме. Это такое огромное поле!

Глава 21

Не загадывал Алексей Анохин, что судьба забросит его в родные места. От его родной деревни Яковлевичи до Левков всего семь километров, а если напрямую, то все пять. Навестить родных сейчас никак нельзя. Во-первых, с большой вероятностью можно встретить кого-нибудь из знакомых или даже родственников. И кто знает, кем они сейчас стали: своими или колеблющимися в сторону врага, а может, и того хуже. Хотя в родственниках он был уверен, среди них никогда не будет предателей. Однако внезапный и стремительный рывок немцев в первый год войны возымел неоднозначное воздействие на часть жителей оккупированных территорий. И хотя подавляющее число населения было настроено патриотически, но именно то стремительное наступление немцев поколебало в некоторых веру в «непобедимую Красную Армию». К сожалению, было такое настроение не только у населения, но и у части окруженцев, которые подчас не успевали сделать ни одного выстрела по врагу, а были окружены и попадали в плен.

Да и саму операцию нельзя подвергать риску. И сейчас, анализируя все сведения об исчезновении заброшенных разведывательно-диверсионных и партизанских групп (в первые годы войны это были хорошо обученные люди), возникало много противоречивых вопросов.

И Москва нетерпеливо ждала сейчас от них ответы. Но они должны быть стопроцентно достоверными. На получение ответов, Анохин был уверен, кроме его группы, направлены и другие. Москва давно определилась в важности второго фронта борьбы в тылу врага. Да и Германия, очевидно, срочно перестраивала свои разведывательные и карательные органы, не готовые к таким непредвиденным событиям в своем тылу, масштаб которых не встречался ранее во всей Европе.

По правде говоря, встреча в Левках для Алексея со своим родственником, оказавшимся двоюродным племянником, стала полной неожиданностью. Естественно, Генка никогда не встречался с ним ранее, может, только слышал о его существовании. Наверняка слышал, потому что уехавших учиться на командиров родственники, даже в дальнем колене, обожали. А когда они приезжали в новой командирской форме, то это для мальчишек было вершиной восторга и радости!

Анохина так и подмывало допросить Генку об их родстве, хотелось узнать о судьбе родителей, но сделать это нужно очень тонко, чтобы этот смышленый мальчишка не догадался. Хотя, по некоторым известным Алексею эпизодам, паренек рвется в партизаны. Да еще со своим другом угрохал предателя Арсена.

И тут представился неожиданный случай, который, возможно, поможет узнать о судьбе своих родителей. Партизанам отряда Быкова необходимо срочно связаться с подпольем деревни Яковлевичи, руководителем которого был бывший директор школы Иван Яцко. Вопрос стоял о подрыве электростанции на реке, что протекала рядом. Имелись сведения, что на тонкосуконную фабрику, расположенную в Яковлевичах и когда-то принадлежавшую немецкому барону Корфу, возвращается его внук, и будто немцы желают срочно наладить там выпуск тонкосуконного полотна для нужд своей армии, понимая затяжной характер войны и особенности климата восточной Европы.

Немцы в районе деревни Яковлевичи устроили дополнительные посты, и партизанам стало проблематично связываться с местным подпольем. Тем более опасно было поручать это связному Боровскому, который мог уже стать объектом внимания гестапо. И тогда партизаны решили отправить Генку, у которого были родственники в Яковлевичах, и связаться с его помощью с Иваном Яцко, что будет сейчас значительно надежнее. И вот Алексей, узнав о таком поручении Генке, решил попросить Ивана, чтобы тот наказал Генке, узнать о судьбе своих родителей. Легенду для этого случая он придумал простую:

– Служил я на границе с другом из этих ваших Яковлевич, о которых он очень часто вспоминал. Рассказывал о неописуемой красоте своей деревни, о живописной реке. У друга фамилия Анохин. Сейчас он в Москве служит, преподает в специальной секретной школе. Так было бы хорошо при случае передать ему, если у нас все здесь скоро «срастется», – тут Алексей постучал костяшкой указательного пальца по столу, – о судьбе его родителей. Очень уж хороший мой друг, много для меня сделал. А в Москве мы с ним обязательно скоро встретимся.

Боровский попросил Генку разузнать о судьбе своих родичей Анохиных.

– Только надо это сделать так, чтобы про нас ты не обмолвился и словом, – предупредил Иван.

– Понял, – ответил Генка. – А к своему дедусю Семёну я и так загляну.

«Вот как бывает, самому рукой подать до родного дома, а нельзя там бывать. Да, судьба! Хотя для разведчика это не такая уже и редкость».

У Алексея всплыли воспоминания, как последний раз он бывал в отпуске в своей родной деревне, как за ним «гужом» ходили ребятишки, а местные девушки бросали на него ласковые, слегка смущенные взгляды. Как он со своим школьным дружком, Мишей Селихановым, ходил вечерами за раками на речку Леща.

Ранним утром ясного дня Генка и Жорка на велосипедах отправлялись в деревню Яковлевичи с первым серьезным поручением от партизан.

Дорога была ребятам знакома, по ней не раз Генка со своим отцом Петром отправлялись на велосипедах в гости к деду Семёну, жившему в Яковлевичах, иногда с ними ездил и Жорка. После смерти жены Нины дед жил один. Правда, в деревне находились две родные дочери, вышедшие замуж за местных парней, и сын Григорий, отец Алексея, дом которого находился совсем рядом с участком деда.

Очень любил Генка гостить у деда Семёна. Хозяйство у него было крепкое: две козы, три овцы, а кроликов в обороте – около пятидесяти, куры, гуси. Также самая большая пасека в деревне. Состояла не только из стационарных пчелиных домиков, но имела много дуплянок как на липах, рассаженных по всему периметру сада, так и в ближайшем лесу.

Любимым злаком у деда Семёна была конопля (это потом она стала запретным плодом), а тогда считалась самой обыкновенной культурой, из стеблей которой делали крепкие веревки, а плоды употребляли в пищу в виде перетертой в деревянной ступе вкуснейшей кашицы. Любил дед баловать зернами конопли снегирей, кормушки для которых подвешены круглый год на деревьях напротив южных окон дома. Снегири, ведая щедрость хозяина, прилетали к кормушкам даже летом. Семён любил любоваться яркими пернатыми созданиями, раскрасившими красными гирляндами весь сад.

Свою хату дед содержал в чистоте. Под домоткаными цветными дорожками всегда сверкали вымытые сосновые половицы.

– Сейчас деда нас медом начнет угощать, – то и дело повторял по дороге Генка. – Знаешь, какой мед у него! От темно-коричневого гречишного до светлого майского. Ого-го! А еще есть желтый липовый! Наедимся вдоволь, братка.

– Ага, наедимся, – нажимая на педали велосипеда с дребезжащим задним щитком, одолженного у соседа Василия, приговорил Жорка. – Немцы все, небось, сожрали. Любят они медок и курятину нашу, а еще молоко.

– Не, деда не тот человек, чтоб немцу медок на показ выставлять, – не соглашался Генка. – Есть у него медок, точно. Вот посмотришь. Сховы надежные!

Дорога шла среди небольшого перелеска, на обочине которой росли густые кусты ольхи да одинокие ели и березы. Птицы вокруг звонко распевали свои веселые песни. В светло-голубом небе рассыпали серебряные трели жаворонки. Серыми едва заметными точками они зависали над просторами полей. Где-то недалеко громко считала годы кукушка. Белоснежные островки пролесков то и дело выскакивали из кустов прямо на обочину дороги.

– Нужно за сморчками сходить, – предложил Генка. – Здесь прошлым летом мы с батькой как заехали в лесок, так на березовой прогалине сморчки такие большие повстречались, прямо с мою шапку!

– С шапку? – засомневался Жорка. – Такими большими не бывают.

– А вот тут бывают! – уперся Генка. – Мы с батькой целую корзину набрали! Деда нам на припечке тут же их зажарил! Смаковище такое – пальцы заглотаешь!

– А если еще с цыбулькой, так и само в рот полезет! – жадно сглотнул слюну Жорка.

За сморчками ребята решили сходить на обратном пути. Дорога наконец вынырнула из перелеска и, обходя фабричный поселок, резко повернула вправо, пересекая длинный лог, обсаженный ивами.

– Свистулек столько можно наделать, – размечтался Жорка. – Пока ива в ядреной коре, то будет добре сниматься со ствола.

Ребята остановились, отломали светло-зеленые молодые сучья, по которым, если постучать «колодкой» ножика, то кора сама отстанет, получится пустое пространство, а если прорезать маленькие отверстия, то выходит очень хорошая свистулька. Но этим делом друзья решили заняться у деда Семёна, у которого хотели заночевать.

До деревни оставалось всего полкилометра. Селение Яковлевичи состояло из трех близлежащих деревень. Первые, или Большие Яковлевичи – главное и самое большое поселение, где располагались сельсовет, школа, почта и правление местного колхоза. За рекой Леща – Вторые, или Малые Яковлевичи. Чуть меньше размером, метров через семьсот – Фабричные Яковлевичи, где проживали до войны работники тонкосуконной фабрики, а рядом размещалась и сама фабрика.

Около Больших Яковлевичей находился широкий лог, тянувшийся через поле от леса до реки, пересекающий песчаную насыпь дороги, по которой сейчас и катили ребята. От насыпи до реки, на протяжении примерно трехсот метров, среди лога росли ивовые кусты, между ними было узкое русло ручья, по которому талые и дождевые воды с полей стекали в реку.

– Стойте, хлопцы! – внезапно из крайнего куста у самой насыпи ребята услышали приглушенный голос.

Раздвинув ивовые ветви, на них смотрели два напуганных мальчугана в длинных отцовских стеганых фуфайках.

– Сюда скорей! – зашипел мальчишка в полинявшей армейской пилотке. – В деревню сейчас нельзя! Там немцы. Они погнали наших людей в конюшню. Будут палить, наверное!

Генка и Жорка переглянулись, но говорить пока ничего не стали и, приподняв велосипеды, стали спускаться с насыпи к кустам. Только сейчас они услышали со стороны деревни женские голоса.

– Скорей, хлопцы! – размахивал руками паренек с веснушчатым лицом в крестьянской шапке. – Мы с Юркой огородами сбежали. Хотели в лес, так один немец за деревней с винтовкой стоит на отшибе.

– Фашисты – гады! – стиснул побелевшие губы первый мальчуган. – Мамку с братом Федькой и сестрой Любкой в конюшню погнали.

– И мою матку, деда с братом Пилипком, – со слезами на глазах говорил паренек в пилотке, – Петька – дурень, другой мой браток, испугался, залег под плотом… Найдут все равно.

– Твой Петька побоялся, что немец шуганет по нему со двора из винтовки, а это далековато, – хмыкнул паренек в фуфайке. – Вы, хлопцы, велосипеды далей в кусты хавайте, если что, придется на реку бежать, а там ужо и лес рядом.