Текст книги "Моя система воспитания. О нравственности (сборник)"

IX. Общий взгляд на возникновение наших народных школ

Народная школа в более образованных государствах Запада имеет уже свою длинную историю, тогда как наша русская школа только что возникает, ибо все прежние попытки ввести школьное образование в массу народа, попытки, направленные сверху и не нашедшие себе никакого отзыва в народе, можно, кажется, считать окончательно неудавшимися и даже не оставившими по себе никаких прочных следов. Только после великих реформ нынешнего царствования сам народ, и то далеко не везде и не всей своей массой, выказал пробуждающееся сознание потребности образования. И это понятно: в прежнем положении народ и действительно не имел нужды в образовании, может быть, даже оно было для него не безопасно, открывая ему глаза на его тяжелое положение. Великие реформы нынешнего царствования[150]150
  К.Д. Ушинский имеет в виду реформы императора Александра II (1855–1881) и, в частности, Крестьянскую реформу об отмене крепостного права 1861 г.


[Закрыть], между многими громадными влияниями на нашу жизнь, имели еще и то необычайное влияние, что поколебали в народе его вековую косность, выражавшуюся в убеждении, что детям и внукам следует непременно жить, как жили их отцы и деды, – поколебали эту гранитную основу невежества и эту величайшую преграду всякого прогресса. Став в другое положение, получив свободу как от крепостной зависимости, так и от административной опеки, мешавших ему двигаться свободно, будучи призван к действительному, а не номинальному только участию в экономических делах страны, народ критически отнесся к своему прежнему положению. Он начал понимать, что жил до сих пор, не как следует жить, что быт его действительно может быть улучшен и что в этом отношении и для него возможен тот прогресс, который прежде задевал только верхние слои общества, и что, наконец, это улучшение быта во многом зависит от него самого, от того, насколько он будет в состоянии хорошо воспользоваться своим новым положением и своими новыми правами. С другой стороны, само это новое положение народа беспрестанно стало ему напоминать, как мало он подготовлен к тому, чтобы воспользоваться всеми его благодетельными последствиями, и потому естественно, что народ пожелал, по крайней мере, детей своих приготовить к той новой жизни, которая перед ним открылась, а отсюда уже возникло прямое и искреннее требование школы.

Если это требование, в искренности и живучести которого невозможно уже сомневаться, высказалось еще далеко не повсеместно, то это объясняется разнообразием характера наших сел и волостей, раскинутых на огромном пространстве и выросших на нем семьями, как грибы в лесу. В иных местах укоренилось поголовное пьянство, в других мрачный раскол не позволяет еще взглянуть на школу открытыми глазами; в третьих остались самые печальные воспоминания о последствиях различных административных школ; четвертые так уединены и дики, что в них даже нет и понятия о возможности выучиться грамоте; но в большинстве случаев тяжелая бедность, перебивающаяся изо дни в день, не позволяет еще и подумать о школе. Понятно, что там, где крестьянин едва может прокормить своих детей, да и то не чистым хлебом, а пополам с лебедой, соломой или мякиной, – трудно появиться школе.

Нельзя не заметить также, что пробуждению в народе потребности образования немало содействовала и образованная часть земства в различных губерниях. И этого влияния земства нельзя приписать только частной или индивидуальной инициативе того или другого члена. Как кажется, в земстве все более и более уясняется мысль, что благоденствие всех и каждого и то улучшение экономического хода дел, в котором чувствуется повсюду у нас такая настоятельная потребность, зависит, главным образом, от народного образования, и что ни железные дороги сами по себе, ни земские учреждения, ни судебные реформы не могут оказать на народ всего своего благодетельного влияния, если уровень его образования не будет хоть сколько-нибудь поднят школой. Конечно, не одна школа образует народ: образование вносят в него и промышленность, и улучшенные пути сообщения, и законодательство, и суды, и различные общественные учреждения. Но все это образование является чем-то шатким, не подвигающимся правильно вперед, зависящим от удачи, от случая, заключающим в себе множество противоречий, в которых иногда самая дикая невежественная мысль стоит рядом и уживается с последней новейшей идеей цивилизации, если в основу этому жизненному образованию не положено будет порядочное школьное образование. Это-то сознание настоятельной потребности образования простого народа, более или менее ясно выраженное, побуждает образованную часть земства разъяснить народу потребность школы и содействовать учреждению школ. Но, конечно, это воздействие земства не принесло бы никаких существенных результатов, если бы навстречу ему не шло из самой среды народа пробуждающееся сознание потребности в образовании, вызванное к жизни новыми реформами.

Таким образом, мы видим, что наша народная школа, как ни слабы еще до сих пор ее начатки, уже действительно начинается у нас и начинается самым естественным образом, из прямых своих источников: из понимания народом необходимости образования для жизни и из теплого источника любви родителей к детям, которых отцы хотят приготовить к жизни лучше той, которую они сами вели.

Как ни просто и как ни естественно такое начало народной школы, но оно не так обыкновенно, как может показаться, и не обыкновенно именно потому, что слишком просто и естественно. Человек только в редких случаях нападает сразу на прямой путь; по большей же части он долго колесит вокруг и около, прежде чем придет к тому, что просто и естественно. Странным может показаться, если мы скажем, что наша, только что зарождающаяся, народная школа стоит на той прямой дороге, к которой едва в самое последнее время начинает приближаться народное образование в некоторых западных государствах, далеко обогнавших нас в этом деле; но, между тем, это действительно так. Германская народная школа, как известно, прежде всего обязана своим началом стремлению реформации бороться с папством. С самого начала реформы народная школа была признана могущественнейшим орудием для религиозной борьбы, и это орудие оказалось столь сильным и опасным для папства, что и католичество, с своей стороны, заботившееся до того времени только о том, чтобы держать в руках образование высших сословий, стало заводить народные школы, как противодействие школам государств, признавших реформу. Только во второй половине XVIII столетия, под влиянием развившейся тогда европейской мысли о науке и образовании, многие правительства Германии, уже независимо от религиозных соображений, начинают заботиться об образовании народа. Но отпечаток религиозного происхождения, положенный на школы, был так силен, что только в самое последнее время началась действительная борьба с этим отпечатком, и вовсе не потому, чтобы школы приняли антирелигиозное направление, а просто начинает входить в жизнь та мысль, что народная школа, хотя и не должна противоречить церкви, но строится не на одних с нею основаниях, будучи призвана удовлетворять потребностям и здешней временной жизни, и что религиозное образование само по себе, а светское само по себе. Нельзя не заметить, что это противодействие церковному заведыванию школами вызвано было самим же духовенством. Когда школа перестала быть орудием религиозной пропаганды и должна была развиваться уже соответственно с развитием потребностей гражданской жизни, то и самое отношение духовенства к школе изменилось: духовенство скорее стало мешать дальнейшему развитию школы, чем способствовать ему. Таков уж характер всякой сословной деятельности; в ней искренно и постоянно преследуются только сословные же интересы. Конечно, мы видим между немецкими педагогами из духовного сословия и таких людей, которые широко поняли задачу народной школы; но зато эти исключительные личности встречали противодействие в том самом сословии, к которому принадлежали. В истории германской народной школы мы видим явные указания, что народная школа может широко и беспрепятственно развиваться только тогда, когда о развитии ее будет заботиться тот самый народ, которому она нужна и чьи дети в ней учатся.

Первые английские поселенцы в Северной Америке, отцы-пришельцы, как их называют, как только выбирали места для поселения, так и основывали, прежде всего, церковь и школу, и часто прежде школу, чем церковь. Но это были люди, уже испытанные в религиозной и политической борьбе, которые из своей отчизны вынесли ясное сознание о значении школы как орудия в этой борьбе. Вот почему школьное дело рано пустило корни на новой почве Америки; но вот почему также оно до половины нынешнего столетия скорее прозябало на этой политическо-религиозной почве, чем развивалось, так что школа, под влиянием сектантских и политических разногласий, далеко не процветала в Северной Америке. Только уже в половине нынешнего столетия, под влиянием страха за будущую судьбу государства, при беспрестанном приливе невежественной эмиграции, сознана была и в Америке потребность народной школы, чисто как средства для народного образования, независимо от каких бы то ни было политических и религиозных тенденций. Со своей обычной энергией и быстротой Северная Америка сделала для народной школы в десятки лет то, что в старых государствах не могло быть сделано и в сотни, как только мысль о необходимости образования сделалась государственной мыслью всей республики, как только было сознано, что именно в народной школе кроется главный корень народного благоденствия и безопасности общества от случайностей и неожиданностей, порождаемых невежеством, как и всякой другой тьмой.

В Англии, как известно, все дело народного образования до последнего времени было предоставлено деятельности частных лиц и корпораций. Нельзя не видеть, что корпорации духовные, или, по крайней мере, проникнутые религиозным направлением, и в Англии более всего содействовали заведению школ, хотя, впрочем, были и другие сильные корпорации, имевшие в виду только одно дело народного образования. Если же в последнее время правительство начинает принимать все более и более сильное участие в народном образовании, то это явление также чисто английское и не может ни для кого служить примером. Оно вызвано в Англии страхом того все более и более размножающегося и более дичающего пролетариата, о котором так красноречиво говорят несомненные факты, время от времени собираемые разными комиссиями, нарочно для этой цели назначаемыми. Натянутое положение государства, основывающегося, главным образом, на промышленности и на конкуренции в промышленном производстве с другими государствами, развило в Англии, с одной стороны, громадное скопление капиталов, а с другой – громадный пролетариат. Пролетариат же, размножаясь, грозит самому благоденствию государства, управляемого народным представительством, приобретающим все более и более демократический характер. Отсюда несколько запоздавшие заботы правительства о народном образовании; но отсюда и та же исключительная потребность школ, которая не может служить ни для кого примером именно по своей исключительности.

При первом появлении христианства в России мы видим какую-то, хотя впрочем очень слабую, идею учреждения школ при церквах; но впоследствии эта идея совершенно исчезла и не могла уже возродиться, несмотря даже на многочисленные и энергические попытки Петра Великого вызвать школьную деятельность у церквей и монастырей. Несмотря на самые строгие указы, школы не заводились, а если и заводились, то быстро исчезали и увядали без всякого следа. Идея церковной школы не пустила у нас корней ни в народе, ни в духовенстве. Этому, конечно, не противоречат те частные явления, что кое-где священники и причетники заводили и поддерживали школу; много школ заводилось также отставными солдатами и писарями; но нельзя же из этих частных явлений выводить какое-нибудь общее заключение. Правда, в последнее время заявлено было какое-то особенное, внезапно родившееся стремление учреждать школы при церквах; но и это стремление, как оказывается теперь из отчетов различных земств, было что-то напускное и не дало положительных результатов. В удовлетворение различных предписаний, школы появлялись быстро и уничтожались, оставаясь, а иногда и появляясь только на бумаге, а не на деле. Мы видим даже, что для преподавания одного Закона Божия в школах, преподавания действительного и постоянного, и особенно, если над этим преподаванием есть зоркий контроль, не всегда можно найти преподавателей между приходскими священниками, так как они имеют для этого очень мало времени. С другой стороны, мы видим также, что и сами крестьяне высказываются, и иногда довольно решительно, против назначения лиц приходского духовенства учителями в крестьянские школы[151]151
  Статья Е. Гордеенко «Земство и народные школы». «Вестник Европы», январь, 1869 г.


[Закрыть]. Из этого явления чрезвычайно легкомысленно было бы заключить, что крестьянские общества, высказавшиеся так решительно против назначения священников наставниками школ, находятся в каких-то враждебных отношениях к духовенству – нисколько. Не имели ли все еще очень недавно случая убедиться, что наш народ любит свои церкви, дорожит своими приходами и своим приходским духовенством? При одном слухе о приготовлявшемся будто бы сокращении приходов и упразднении многих церквей народ повсюду, и очень заметно, выказал свое недовольство, так что даже должно было опровергать распространившийся слух.

Следовательно, не из нелюбви к своему приходскому духовенству народ не желает поручать ему своих школ. В этом случае народ руководствуется очень верной практической мыслью, справедливость которой уже не раз подтверждалась и многочисленными опытами. Как ни мало знаком наш народ с школьными делом, но все же понимает, что его нельзя делать кое-как и урывками, в часы, свободные от других главных занятий, что учитель школы должен отдать все свое время школьному делу и что приходский священник никак не может этого сделать. Зная близко жизнь своего приходского духовенства, народ видит очень часто, что приходский священник и своего-то собственного сына не может сам учить, а сбывает его, как можно ранее, в городские училища.

Но есть еще и другая причина, по которой крестьяне могут не желать иметь священников учителями в своих школах, и эта причина скрывается в особенности взгляда крестьян на их крестьянские школы, который не совсем сходится со взглядом образованного класса на те учебные заведения, где учатся его дети.

Образование высших классов, как известно, имеет у нас служебное начало. Петр Великий и его ближайшие преемники основывали разные училища не для удовлетворения потребности высших классов в образовании (этой потребности не было), но для того, чтобы иметь лиц, подготовленных к различным родам государственной службы. Отсюда и многочисленные служебные привилегии за образование, которые были не только привилегиями, но прямо средствами для начала той служебной деятельности, к которой подготовляло то или другое учебное заведение. Этот служебный толчок, данный нашему образованию Петром Великим, еще и до сих пор не потерял своей силы: еще и до сих пор большинство нашего образованного класса смотрит на учебные заведения как на путь к чинам и местам; еще и теперь большинство родителей образованного класса, отдавая свое дитя в училище, менее всего заботится о том, чему там учат и как там воспитывают, и более всего о том, какую служебную карьеру открывает то или другое заведение своим воспитанникам, т. е. смотрит на учебное заведение как на правительственное учреждение, как на начало служебной карьеры, точно так же, как смотрит на департамент, палату, полк.

Совсем не так глядит народ на свои школы: он, напротив, до того боится всякого служебного оттенка в них, что неудача многих школьных попыток именно объясняется убеждением народа, что школа может оторвать дитя от семьи и повести его к службе какого бы то ни было рода, и эта боязнь очень понятна. Благодаря еще обилию земли, крестьянин наш видит в детях, и особенно в мальчиках, не источник расхода, а источник дохода и средство улучшения экономического быта семьи, тогда как родители образованного класса чаще всего вынуждены заботиться о том, чтобы по возможности скорее ссадить сына на казенный хлеб.

Отсюда понятно, что народ, устраивая школы для своих детей добровольно, по своему собственному желанию и на свои деньги, видит в этих школах свои школы и хочет видеть в них учителями таких лиц, которые бы вполне от него зависели, исполняли бы безоговорочно свою учительскую обязанность не по прихоти или из милости, а по договору, и оставляли бы школу, если не хотят делать дела, за которое взялись.

Но если наставником школы является священник, дьякон или причетник, то такое отношение крестьянства к своему учителю оказывается невозможным. Может ли крестьянин сменить священника, если он оказывается плохим школьным учителем, может ли, наконец, даже жаловаться на него, если сам же он, крестьянин, различными церковными требами, отрывает священника от его школьного дела? Понятно после этого, что желание крестьянина иметь в своей школе настоящего учителя, а не священника, есть только типическое выражение совершенно верной и практической мысли.

Правительство наше также мало сделало до сих пор для народной школы: оно не имело для этого ни времени, ни средств. Прицепленные могучей рукой Петра Великого к европейскому кораблю, мы едва успевали следить за ним, беспрестанно переформировываясь, чтобы не отстать. Для этой цели мы спешили готовить необходимых людей – и для этой-то цели заводили наши гимназии, корпуса, университеты, академии. Раз ставши в ряду европейских государств, и притом государств первоклассных, мы уже не могли отказаться от этой роли. Мы слишком быстро росли и преобразовывались, чтобы у нас оставалось времени и средств позаботиться о народной школе. Но теперь мы уже начинаем ясно ощущать всю тягость такого ненормального положения. Наши государственные потребности и потребности высших классов возросли до истинно европейских размеров и растут далее беспрестанно, тогда как простой народ наш находится на крайней степени невежества, и его обработка земли, – главнейший источник государственного дохода, – остается в том же первобытном положении, в котором находилась она, может быть, до татарского нашествия. Ясно, что такое положение долго протянуться не может, потому что с каждым годом оно становится все неестественнее и напряженнее. Но, спрашивается, может ли теперь правительство наше уже серьезно заняться делом народного образования и посвятить ему столько же усилий и столько же средств, сколько посвящается ему в образованнейших государствах Западной Европы и Северной Америки? Ответ на этот вопрос, к сожалению, слишком прост: для того, чтобы бюджет наших народных школ мог сравняться (принимая в соображение пространство и население, конечно) с бюджетом Берна, Цюриха, Нью-Йорка или Массачусетса, далеко не стало бы и половины всех наших государственных доходов.

Такое положение школьного дела показывает уже необходимость обращаться с ним как можно осторожнее, чтобы каким-нибудь насильственным вмешательством не повредить этому, только что начинающему пробиваться из земли, растению, а существенно мы можем повредить ему тогда, если чем-нибудь выкажем крестьянину, что его школа, им заводимая и оплачиваемая, не совсем-то его и что заводить-то ее он может, но распоряжаться ею будут другие.

Всякие государственные воззрения на школу, целиком заимствуемые нами из Германии, где и действительно школы заводились или церковью, или государством, – к нам неприложимы, не только потому, что школы у нас заводит сам парод, но и по особому характеру нашего народа.

Русский крестьянин не любит вмешиваться в политику: пошлите его хоть в Кохинхину, и он, наверное, не спросит, зачем его туда посылают. Даже к занятию мирскими делами он не выказывает особенной склонности и готов, по возможности, уклоняться от них, но заставьте его креститься тремя пальцами, когда он крестится двумя, заставьте его ходить вокруг аналоя направо, когда он хочет идти налево, – тут уже никакая государственная сила ничего сделать не может, как это мы видели на опыте. Точно так же не любит крестьянин, чтобы вмешивались в его частные, хозяйственные дела, и все старания различных ведомств заставить крестьянина улучшить свое хлебопашество, как известно, ни к чему не повели. Точно так же не любит крестьянин, чтобы вмешивались в его семейные дела. Строя и свой взгляд на государство по семейному своему быту, а не наоборот, крестьянин сам совершенно последовательно считает свое семейство своим маленьким государством. Всякий народ, конечно, проходит этот период семейного быта, и это не есть какая-нибудь исключительная принадлежность русского народа; но верно только то, что русский народ не прошел еще этого периода, благодаря обилию земли, которая дает ему возможность не тяготиться семьей, а напротив – видеть в ней свое богатство. Школу же крестьянин считает именно своим семейным делом и, устраивая ее для пользы своих собственных детей, не может понять, чтобы кому-нибудь, кроме него, было какое-нибудь дело до его школы. Всякие государственные соображения по этому поводу для него слишком отвлеченны.

Вот почему, так как все дело народного образования основывается у нас единственно на сочувствии крестьян этому делу, весьма опасно было бы подорвать это сочувствие или помешать ему развиваться далее. Только одно земство, находясь в ближайшем отношении к народу и имея в своей среде и образованных людей, может содействовать делу народной школы, да и то единственно путем разъяснения, убеждения, вспомоществования, а не путем каких-нибудь насильственных мер или регламентации.

Таким образом, мы полагаем, что у нас всего будет лучше и естественнее оставить народную школу чисто народным делом, еще более, – чисто семейным делом народа.

Но при этом в наших головах, воспитанных на обсуждении более всяких иностранных порядков, чем своих собственных, сейчас же рождаются различные опасения. Не раз нам удавалось слышать, что народная школа, именно по своей громадной важности для развития народа, не может быть вполне предоставлена самому народу, не может быть предоставлена случайностям, которые могут дать самое вредное направление этому важному делу.

Но в том-то и дело, что предоставить народную школу народу – вовсе не значит предоставить ее случайностям, ибо направление народа гораздо менее зависит от случайности, чем направление какой бы то ни было администрации. Вот уже около 20 лет, как мы более или менее вращаемся в кругу административных распоряжений по делу образования. И каких только перемен в этих направлениях ни насмотрелись мы! Почти не проходило не то что одного пятилетия, но даже двух-трех лет, чтобы выдерживалось одно и то же направление, и направление, только что принятое, с возложением на него великих ожиданий, не сменялось новым, которое по большей части с ужасом смотрело на прежнее и опять подавало новые великие надежды. Эта комедия направлений была довольно длинна и пестра, чтобы, наконец, не опротиветь окончательно всякому мыслящему человеку, не забывающему при криках сегодняшнего торжества точно таких же криков торжества вчерашнего. Не дай, Боже, чтобы эта бесплодная игра в направление была приложена и к делу нашей народной школы, – к этому только что начинающемуся делу, и от которого, по нашему твердому убеждению, во многом зависит вся будущность России. Если мы начнем и нашу народную школу также водить по разным направлениям, то не быть пути и из этого великого дела; оно не подвинется ни на шаг вперед, и тогда в какие-нибудь сорок или пятьдесят лет мы можем стать в более отсталое положение в отношении образованных государств Европы, чем то, в котором стояли при начале реформы Петра Великого; а отсталость на современном языке есть нищенство, бессилие, зависимость, экономическое и политическое ничтожество.

Если что-нибудь есть у нас наименее случайное, то это именно народ и его направление. Неслучайность народного направления имеет за себя тысячелетнее доказательство в его истории и выражается в каждом народном деле, но там, конечно, где этому выражению не мешали никакие случайные влияния.

Но будем выражаться яснее. Какого дурного направления можно бояться в народных школах? Конечно, эта боязнь не может относиться к тому, что в школах будут учить по той или другой азбучной методе, преимущественно по гражданским или церковно-славянским книгам и т. п. Без сомнения, люди, высказывающие такое опасение, относят его к предметам более важным, и именно – к религиозным и политическим убеждениям народа.

Но если есть у нас твердые религиозные и политические убеждения, которые мы можем признать основами нашего государственного и общественного быта, то, конечно, вышли они из народа же. Если эти убеждения кем-нибудь охранялись в продолжение многих столетий, то, конечно, народом же. История нам несомненно показывает, что если эти убеждения до сих пор сохранились у нас, то именно потому, что сам народ, и именно простой народ, сурово, зорко и ревниво следил за их охранением, что если бы не было этого стража, то, может быть, самые эти убеждения давно бы уступили место другим. Если были у нас попытки ввести католические или лютеранские принципы, то они шли сверху, а не снизу, и если у нас были попытки изменить государственный строй, то они шли оттуда же, и если эти попытки разбивались, то именно о суровую стражу самого простого народа. Вот почему мы считаем самую мысль об охране в народе религиозных и государственных его убеждений сверху и каким бы то ни было административным путем мыслью по меньшей мере странной, в которой не соображены ни характер нашего народа, ни его история. Мы же уверены, что народ, до сих пор свято охранявший свои убеждения, будет охранять их и в отношении им заводимых школ. Если бы даже признать возможной какую-нибудь вредную религиозную или политическую пропаганду детям от 7 до 10 лет, занимающимся первыми элементами грамотности, то мы уверены, что народ, прежде всего, вооружится сам против такой пропаганды. Если крестьянин заметит, что его дитя, посещая школу, начинает показывать неуважение к религии, к родителям, или болтает разные глупости, то поверьте, что, прежде всего, сам же крестьянин вооружится против такой школы и такого учителя. В этом не может быть ни малейшего сомнения.

Мы думаем даже, что если бы родители, принадлежащие к высшим слоям общества, допущены были к какому-нибудь действительному участию в делах тех учебных заведений, где их дети воспитываются, – то мы не были бы свидетелями тех печальных явлений в учебных заведениях, каких видели немало в последнее время, когда эти заведения исключительно устраивались, реформировались и заведывались одной администрацией. Родительское чувство есть уже, по самой природе своей, чисто консервативное, и только разве какой-нибудь окончательно обезумевший отец станет разрушать в своих детях религию или возмущать их против общественного порядка. Напротив, чаще всего мы видим, что человек, сам давно уже не ходивший в церковь, ведет туда детей своих, и сам, охотно почитывающий какие-нибудь запрещенные или пикантные книжонки, заботливо прячет их от своего сына.

Что же касается до административных наблюдений за направлением учебных заведений, то неужели мы до сих пор еще не убедились, по крайней мере, в том, что это наблюдение в таком трудно уследимом деле, каково ученье и воспитание, весьма ненадежно и дает самые слабые результаты. Если мы в этом еще не убедились самыми тяжелыми опытами сначала над нами самими, а потом над детьми нашими, то, значит, мы принадлежим к разряду тех безнадежных людей, которых не только размышление, но даже самый тяжелый опыт ничему научить не может.

Вот почему даже для учебных заведений высшего класса мы находим совершенно необходимым призвать самих родителей к деятельному участию как в устройстве и реформах этих заведений и в назначении в них воспитателей и наставников, так и в надзоре над тем, чтобы эти деятели делали то, для чего они призваны, и чтобы в заведение не прокрадывались те семена, из которых вырастают горькие плоды для наших же собственных детей.

Но возвратимся к нашему предмету и скажем прямо, что если уже мы не можем сами следить за воспитанием своих детей, то не будем уже мешать делать это хотя простому народу. Удалим от себя навсегда ту ложную мысль, что простой мужик очень груб, необразован и глуп, чтобы следить за воспитанием своего дитяти. Положим, он груб и необразован, но он вовсе не глуп, и притом имеет еще очень твердые и ясные убеждения, да кроме того, в груди его бьется горячее родительское сердце, которое чутко ко всякой опасности, угрожающей детям. Не забудем, что если мы многому хотим учить простой народ, то есть многое, чему мы сами от него научились. Не забудем, что этот народ создал тот глубокий язык, глубины которого мы до сих пор еще не могли измерить; что этот простой народ создал ту поэзию, которая спасла нас от забавного детского лепета, на котором мы подражали иностранцам; что именно из народных источников мы обновили всю нашу литературу и сделали ее достойной этого имени; что этот простой народ, наконец, создал и эту великую державу, под сенью которой мы живем. Кто хорошо знаком с историей России, тот ни на минуту не задумается вручить народное образование самому же народу.

Конечно, есть опасность, чтобы кое-где народ, не по глупости своей, а по своему незнакомству с разными формами, изобретенными образованием, не был введен в обман каким-нибудь непрошеным пропагандистом, но этот обман не может продержаться долго, а самое наблюдение над тем, чтоб этого обмана не было или чтобы он открывался по возможности скорее, следует доверить тем, кто имеет в этом наблюдении свой собственный интерес, а за этими личностями является, с одной стороны, духовенство, а с другой – земство, и притом высший слой земства, пользующийся своими преимуществами только под охраной государственного порядка.

Надежен только тот хранитель, который имеет свой собственный интерес в охранении, и вот почему мы полагаем наилучшим вверить охранение народных школ от всяких противорелигиозных, противонравственных или противогосударственных пропаганд, во-первых, самому народу, из которого исходят все основные принципы нашего государственного и религиозного быта и дети которого учатся в этих школах; во-вторых, духовенству, которое самым положением своим поставлено охранителем религиозных принципов народа и, в-третьих, – земству, все благоденствие которого основано на охранении спокойствия и порядка.