Текст книги "Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев"

Кейтель запротестовал: «За семь лет я ни разу не отказался выполнить ваш приказ, однако этот я выполнять не стану. Вы не можете бросить вермахт в беде». Гитлер ответил: «Я остаюсь. Это не обсуждается». Тогда Йодль предложил отвести армию Венка с позиций на Эльбе к Берлину[55]55
  Поскольку Йодль тщательно изучил документы «Иклипса», он был убежден в том, что американцы остановились на Эльбе навсегда и не помешают продвижению Венка на восток.


[Закрыть].

Кейтель объявил, что немедленно едет на Западный фронт повидать Венка, освободить его от всех предыдущих приказов и отдать ему распоряжение передислоцироваться к Берлину и соединиться с 9-й армией.

Наконец-то Гитлер услышал предложение, которое мог одобрить. Кейтелю показалось, что его слова «принесли Гитлеру некоторое облегчение в той абсолютно ужасной ситуации». Вскоре он отправился в штаб Венка.

Некоторые офицеры, не присутствовавшие на том совещании, такие, как начальник штаба люфтваффе генерал Карл Коллер, были так потрясены известием о резком упадке сил Гитлера, что даже отказывались верить своим собственным представителям. Коллер устремился в Крампниц в пяти милях к северо-востоку от Потсдама, где сейчас располагался штаб Йодля. Йодль подтвердил, что информация Коллера верна, что Гитлер действительно признал ситуацию безнадежной и решил в последний момент совершить самоубийство.

– Гитлер также сказал, что не может принять участие в сражении по состоянию здоровья и из-за угрозы попасть раненым в руки врага, – продолжал Йодль. – Мы пытались разубедить его, но он объявил, что у него больше нет сил и он передает власть рейхсмаршалу. А когда мы предположили, что войска не станут сражаться за Геринга, фюрер заметил: «О чем вы говорите? Что значит сражаться? Сколько еще сражений осталось? Войска больше не сражаются, противотанковые заграждения в Берлине открыты, никто их больше не защищает. А когда дойдет до переговоров, рейхсмаршал будет полезнее меня».

Обитатели бункера фюрера уже поняли, что Гитлер говорил серьезно. Он часами разбирал документы, которые затем выносились во двор и сжигались. Затем он послал за Геббельсом, фрау Геббельс и их детьми, которые должны были оставаться с ним в бункере до последнего момента. Как знал доктор Вернер Науман, помощник Геббельса, единственным приличным поведением в момент катастрофы его шеф считал «пасть в бою или совершить самоубийство». Магда Геббельс, жена рейхсминистра, придерживалась того же мнения. Услышав о предстоящем переезде Геббельса в канцелярию, Науман понял, что «все они умрут вместе».

Геббельс презирал «предателей и недостойных» не меньше Гитлера. За день до вспышки гнева фюрера он собрал персонал министерства пропаганды и сказал: «Немецкий народ потерпел крах. На востоке бегут, на западе встречают врага белыми флагами. Немецкий народ сам выбрал свою судьбу. Я никого не принуждал к сотрудничеству. Почему вы работали со мной? Теперь вам перережут ваши тощие шейки! Но поверьте мне, когда мы уйдем, земля вздрогнет».

По критериям Гитлера, единственными лояльными немцами оставались те, кто планировал самоубийство. В тот самый вечер отряды эсэсовцев обыскивали дома в поисках дезертиров. Наказание было быстрым. На соседней Александерплац шестнадцатилетняя Ева Кноблаух, беженка, недавно попавшая в Берлин, видела на фонарном столбе труп юного рядового верхмахта. К ногам мертвеца была привязана белая карточка: «Предатель. Я предал свой народ».

Весь этот решающий день Хейнрици ждал новостей. Он предчувствовал, что Гитлер позволит 9-й армии отступить. Войска Буссе, окруженные и отрезанные от соседей на флангах, были близки к полному уничтожению. Однако Кребс продолжал настаивать на том, чтобы они не покидали свои позиции. Он пошел еще дальше: предложил некоторым подразделениям 9-й армии пробиваться на юг для соединения с армией фельдмаршала Шернера. Сам Буссе осложнял свое положение. Хейнрици пытался заставить его отступить без приказа, а Буссе отказывался даже думать об этом без особого приказа фюрера.

В 11 утра 22 апреля Хейнрици предостерег Кребса: к сумеркам 9-ю армию расколют на несколько частей. Кребс уверенно заявил, что фельдмаршал Шернер исправит ситуацию, начав наступление на север, чтобы соединиться с Буссе. Хейнрици так не думал. «Для подготовки наступления Шернеру понадобится несколько дней, – сказал он Кребсу. – К тому времени от 9-й армии уже ничего не останется».

Час за часом ситуация становилась все безнадежнее, и Хейнрици неоднократно убеждал Кребса что-нибудь предпринять. «Вы говорите, что я должен сделать все возможное и невозможное, чтобы не допустить позора окружения фюрера в Берлине, и в то же время закрываете моим войскам путь к отступлению, – бушевал генерал. – Против моей воли, несмотря на просьбу освободить меня от моих обязанностей, мне не позволяют вывести единственные войска, которые можно использовать для защиты фюрера и Берлина». Штаб фюрера не только создавал сложности Буссе, он еще требовал, чтобы 3-я армия фон Мантейфеля отбросила армии Рокоссовского за Одер – приказ столь невыполнимый, что Хейнрици едва не задохнулся от ярости, получив его.

Через десять минут после полудня Хейнрици снова предупредил Кребса: «Я убежден в том, что наступил последний момент, когда еще можно отвести 9-ю армию». Через два часа он позвонил снова, но Кребс уже выехал на совещание к фюреру. Генералу Детлефзену Хейнрици сказал: «Мы должны принять решение». Без десяти три Кребс позвонил Хейнрици сам и сообщил, что фюрер согласился сдать Франкфурт и передислоцировать некоторые части 9-й армии на северный фланг внешнего обвода. Хейнрици только фыркнул. Это была полумера, и вряд ли она сможет улучшить ситуацию. Он не стал напоминать Кребсу, что город упорно защищал Билер, человек, которого Гитлер назвал «не Гнейзенау». Теперь Билеру будет трудно оторваться от противника. В любом случае приказ пришел слишком поздно. 9-я армия окружена.

Почти два часа спустя Кребс позвонил снова. На этот раз он сообщил Хейнрици, что на совещании у фюрера было принято решение отвести 12-ю армию генерала Венка с Западного фронта, чтобы начать наступление на восток на помощь Берлину. «Я удивлен, – сухо заметил Хейнрици. – Они будут очень кстати». Однако 9-я армия до сих пор не получила приказ отступить. Хотя войска Буссе находились в окружении, Хейнрици верил, что им хватит сил для продвижения на запад. А еще Кребс кое-что сообщил ему о Венке, и эти новости открывали совершенно новые возможности. Как сказал позже Хейнрици: «Эти новости дали надежду на то, что 9-ю армию еще можно спасти». Генерал позвонил Буссе: «Кребс только что сказал мне, что армии Венка приказано повернуть в вашем направлении. Ваша самая боеспособная дивизия должна прорвать русское кольцо и направиться на запад навстречу Венку». Буссе возразил, что таким образом лишь ослабит свои позиции, но у Хейнрици лопнуло терпение и он решительно закончил спор: «Итак, приказ для 9-й армии: отведите одну самую сильную вашу дивизию и направьте ее на соединение с Венком».

Ночное небо отсвечивало пламенем пожаров, полыхавших во всех районах города, артобстрел не прерывался ни на минуту, однако в подвале Лехртерштрасской тюрьмы царило ликование. Днем освободили двадцать одного человека, позже некоторым из оставшихся узников вернули их ценности. Охранники утверждали, что начальство приказало ускорить процесс освобождения, и заключенные верили, что в любой момент их могут выпустить на волю. Некоторые полагали, что будут дома еще до утра. Даже Герберт Косни думал, что избежал казни.

В подвал спустился один из охранников со списком в руке и начал зачитывать фамилии. Люди напряженно слушали. Вызвали одного коммуниста, одного русского военнопленного и нескольких человек, которых, как знал Косни, подозревали в заговоре против Гитлера в 1944 году. Охранник продолжал выкликать фамилии: «…Мунзингер… Зозинов… Косни… Молль…» Вдруг до Герберта дошло, что вызвали и его, и его захлестнула надежда.

Его и еще пятнадцать человек гуськом вывели из подвала. Затем охранник пересчитал их и отвел к кабинету начальника охраны. Они ждали перед дверью, пока их одного за другим вызывали в кабинет. Когда наступила очередь Косни, он увидел в кабинете шестерых абсолютно пьяных эсэсовцев. Один из эсэсовцев нашел в списке его имя и выдал личные вещи, отобранные во время ареста. Их было ничтожно мало: армейская чековая книжка, карандаш и зажигалка. Герберт расписался за свои вещи в бланке, где говорилось о его освобождении. Один из эсэсовцев сказал: «Ну, скоро ты увидишься с женой».

Всем велели вернуться в подвал и собрать вещи. Косни едва верил в свою удачу. Он быстро собрался, тщательно сложил выходной костюм, который жена подарила ему на четвертую годовщину свадьбы. Закончив сборы, он стал помогать своему приятелю Хаусхоферу. У того оказалось немного еды, включая бутылку вина и буханку хлеба из непросеянной ржаной муки. Буханка не влезала в рюкзак, поэтому Хаусхофер отдал ее Косни. Ждать пришлось долго. Почти через полтора часа шестнадцать человек выстроили парами и вывели в неосвещенный вестибюль. Вдруг дверь за ними захлопнулась, и они оказались в кромешной тьме, но почти сразу же вспыхнул электрический фонарик. Когда глаза Герберта привыкли к полумраку, он понял, что фонарик висит на поясе офицера СС. Это был подполковник в каске и с пистолетом. «Вас переводят, – сообщил он. – При малейшей попытке побега вы будете расстреляны. Вещи сложите в грузовик и пешком пойдете на железнодорожный вокзал Потсдама».

Надежды Косни были разбиты. На мгновение он подумал, не метнуться ли в одну из ближайших камер. Он не сомневался, что русские будут здесь через несколько часов, но тут же понял, что по всему периметру помещения стоят эсэсовцы с автоматами.

Заключенных вывели из тюрьмы и погнали в сторону Инвалиденштрассе. Шел дождь; Герберт поднял воротник куртки и покрепче затянул на шее полотенце, которым пользовался вместо шарфа. Вскоре заключенных остановили и обыскали и снова забрали все личные вещи, которые вернули ранее. Колонна снова отправилась в путь, рядом с каждым заключенным шел эсэсовец с автоматом за спиной и пистолетом в руке. Когда дошли до Инвалиденштрассе, сержант СС предложил пройти напрямик через разбомбленное здание выставки. Пробираясь по строительному мусору, они вошли в руины огромного здания с торчащими, как скелеты, бетонными колоннами. Вдруг каждого заключенного схватил за шиворот находившийся рядом охранник. Часть пленников потащили влево, часть – вправо. Их подвели к стене и расставили на расстоянии шести-семи футов друг от друга, и тогда они поняли, что их ждет.

Некоторые начали умолять сохранить им жизнь. Человек рядом с Косни закричал: «Сохраните мне жизнь! Я ничего не сделал». В этот момент Герберт почувствовал прикосновение холодного дула пистолета к загривку. Когда сержант скомандовал «Огонь!», Герберт чуть повернул голову. Эсэсовцы выстрелили вразнобой. Косни почувствовал резкий удар, упал на землю и затаился.

Подполковник направился вдоль шеренги упавших людей, стреляя в голову каждому. Дойдя до Герберта, он произнес: «Этой свинье достаточно… Пошли, парни. Надо спешить. У нас сегодня еще много работы».

Косни не знал, сколько пролежал неподвижно. Через некоторое время он очень осторожно коснулся рукой шеи, потом щеки. Кровь текла ручьем, но в то мгновение, повернув голову, он спас себе жизнь, однако не чувствовал ни правой руки, ни ноги. Он медленно пополз через развалины до Инвалиденштрассе, там встал, но обнаружил, что не может идти. Покрепче затянув полотенцем рану на шее, он медленно, с трудом преодолевая боль, потащился к больнице «Шарите». Несколько раз Герберт падал, один раз его остановила группа подростков из гитлерюгенда и потребовала документы, но, увидев, что он тяжело ранен, его пропустили.

Он снял башмаки, потому что «они казались слишком тяжелыми». Потом он попал под сильный артиллерийский огонь. Сколько он шел почти в бессознательном состоянии, он так никогда и не вспомнит, но наконец он добрался до своего дома за Францискиштрассе. Затем в последнем усилии Герберт Косни, единственный живой свидетель бойни в Лехртерштрасской тюрьме, заколотил в свою дверь. Хедвиг, его жена, открыла дверь и не узнала человека, стоявшего на пороге. Его лицо и куртка были залиты кровью. «Кто вы?» – в ужасе спросила она. И перед тем как потерять сознание, Косни прошептал: «Я Герберт»[56]56
  Остальные пятнадцать тел были найдены три недели спустя. В кулаке Альбрехта Хаусхофера еще были зажаты сонеты, написанные им в тюрьме. Вот одна строчка: «Есть времена, когда правит безумие; и тогда летят лучшие головы».


[Закрыть].

В час ночи 23 апреля в штабе командующего 12-й армией генерала Вальтера Венка, расположившемся в Визенбургском лесу, затрезвонил телефон. Самый молодой генерал вермахта, не сняв мундира, дремал в кресле. Его командный пост, «Старый ад», в 35 милях к востоку от Магдебурга, раньше был домом егеря.

Венк сам снял трубку. Один из его командиров доложил, что фельдмаршал Вильгельм Кейтель только что пересек позиции и направляется в штаб. Венк вызвал своего начальника штаба, полковника Гюнтера Рейхгельма. «К нам едет гость, – сказал он. – Кейтель». Венк всегда сильно недолюбливал начальника гитлеровского штаба, и Кейтель был последним человеком в мире, с которым он хотел бы сейчас разговаривать.

В последние несколько недель Венк видел больше горя, лишений и страданий, чем за всю свою боевую жизнь. По мере того как сжимались границы Германии, его район все более походил на огромный лагерь беженцев. Бездомные немцы были повсюду: вдоль дорог, в полях, деревнях и лесах; они спали в телегах, палатках, разбитых грузовиках, железнодорожных вагонах и под открытым небом. Все подходящие здания – дома, церкви, даже деревенские танцзалы – Венк приказал превратить в укрытия для беженцев. «Я чувствовал себя священником, инспектирующим свой приход, – вспоминал он. – Каждый день я совершал обход, пытаясь как можно больше сделать для беженцев, особенно для детей и больных. И все время мы задавались вопросом, как скоро американцы начнут наступление со своих плацдармов за Эльбой».

Его армия кормила теперь более полумиллиона человек в день. Поезда со всего рейха съезжались в эту узкую полоску земли между Эльбой и Берлином, а дальше пути им не было. Груз, который они везли, был для 12-й армии и благом и бременем. Здесь было все – от частей самолетов до сливочного масла. В нескольких милях от Венка на Восточном фронте танки фон Мантейфеля останавливались из-за дефицита горючего, а Венка чуть ли не затопило горючим. Он докладывал в Берлин, однако до сих пор не было принято никаких мер, чтобы вывезти излишки. Никто даже не подтвердил, что получил его донесения.

Сейчас, ожидая Кейтеля, Венк с некоторой тревогой думал, что если начальник штаба ОКВ узнает о его общественной деятельности среди беженцев, то вряд ли это будет одобрено. По моральному кодексу полководца Кейтеля, подобные действия были просто немыслимы… Венк услышал, как подъехал автомобиль, и один из его офицеров сказал: «А теперь посмотрим, как Кейтель сыграет роль героя».

В полной маршальской форме (вплоть до жезла), в сопровождении адъютанта и ординарца Кейтель вошел в домик, занимаемый штабом. Высокомерие и показной блеск Кейтеля и его окружения показались Венку омерзительными. Фельдмаршал вел себя так, будто только что взял Париж, и это в то время, когда все вокруг говорило о позоре и страданиях потерпевшей поражение Германии.

Кейтель отсалютовал, коснувшись маршальским жезлом фуражки, и Венк заметил, что, несмотря на педантичное соблюдение формальностей, посетитель встревожен и взволнован. Адъютант расстелил на столе карты, и без всяческих преамбул Кейтель наклонился над столом, ткнул пальцем в Берлин и произнес: «Мы должны спасти фюрера».

Затем, словно почувствовав, что слишком резок, он сменил тему и попросил коротко охарактеризовать положение 12-й армии. Венк не стал упоминать ни о беженцах, ни об участии в их судьбе своей армии. Вместо этого он в общих словах заговорил о положении на Эльбе. Даже когда принесли кофе и бутерброды, Кейтель не расслабился, да и Венк не помогал гостю почувствовать себя непринужденно. «Дело в том, – впоследствии объяснил Венк, – что мы чувствовали свое огромное превосходство. Ну что такого, чего бы мы уже не знали, мог сообщить нам Кейтель? Что пришел конец?»

Кейтель вдруг встал и зашагал взад-вперед по комнате. «Гитлер, – мрачно сказал он, – совершенно расклеился. Хуже того, он сдался. И поскольку сложилась такая ситуация, вы должны развернуть свои войска и направиться к Берлину вместе с 9-й армией Буссе». Венк молча слушал, и Кейтель напыщенно продолжил: «Битва за Берлин началась. На карту поставлена ни много ни мало судьба Германии и Гитлера. Ваш долг – броситься в атаку и спасти фюрера». И вдруг Венка посетила совершенно неуместная мысль: вероятно, впервые в жизни Кейтель оказался так близко к передовой.

Давным-давно, общаясь с Кейтелем, Венк понял, что, «если с ним спорить, получается одно из двух: либо два часа приходится выслушивать гневную речь, либо теряешь должность», поэтому он автоматически ответил: «Разумеется, фельдмаршал, мы выполним ваш приказ».

Кейтель кивнул и указал на два маленьких городка примерно в 12 милях серверо-восточнее передовых позций 12-й армии: «Вы начнете наступление на Берлин из сектора Бельциг – Тройенбрицен». Венк знал, что это невозможно. Кейтель раскрывал план, основанный на боеспосбности армии с полным личным составом и танками. Подобная армия была давно уничтожена или просто никогда не существовала. Практически без танков и самоходных орудий, с ничтожным количеством солдат, Венк не мог одновременно удерживать фронт на Эльбе против американцев и двигаться к Берлину на спасение фюрера. В любом случае, подобное наступление на северо-восток было бы чрезвычайно сложным: слишком много озер и рек по пути. С такими ограниченными силами Венк мог войти в Берлин лишь с севера, и он предложил Кейтелю другой вариант: «12-я армия направится на Берлин севернее озер через Науэн и Шпандау. Я думаю, что смогу начать наступление дня через два». Кейтель помолчал пару секунд и холодно произнес: «Мы не можем ждать два дня».

И снова Венк не стал спорить, так как не мог терять время, и быстро согласился с планом Кейтеля. Уже покидая штаб, фельдмаршал обернулся: «Желаю вам полнейшего успеха».

Когда автомобиль Кейтеля скрылся из вида, Венк созвал свой штаб. «А теперь, – обратился он к офицерам, – вот как мы поступим на самом деле. Мы подойдем как можно ближе к Берлину, но не оставим наших позиций на Эльбе. Оставив фланги на реке, мы сможем удерживать открытый путь отхода на запад. Было бы глупо наступать на Берлин только для того, чтобы русские нас окружили. Мы попытаемся соединиться с 9-й армией, а потом выведем из кольца на запад каждого солдата и каждого гражданского, которые смогут идти».

Что касается Гитлера, Венк лишь сказал: «Судьба одного человека больше не имеет никакого значения». Пока он отдавал приказы для наступления, ему вдруг пришло в голову, что за все время долгой ночной беседы Кейтель ни разу не упомянул гражданское население Берлина.

* * *

Когда над Магдебургом занялась заря, три немца проскользнули через Эльбу и сдались 30-й дивизии США. Одним из них был 57-летний генерал-лейтенант Курт Дитмар, офицер вермахта, который ежедневно передавал последние вести с фронта и был известен всему рейху как «голос немецкого Верховного командования». Вместе с ним в плен сдались его 16-летний сын Эберхард и майор Вернер Плускат, ветеран, чья артиллерия сражалась против союзников, высадившихся в Нормандии в день «Д», и пушки которого в Магдебурге сыграли важную роль в том, чтобы помешать 9-й американской армии генерала Симпсона форсировать Эльбу.

У Дитмара, считавшегося самым точным из немецких военных радиодикторов, было много внимательнейших слушателей не только в Германии, но и среди сотрудников станций радиоперехвата союзников. Его немедленно отправили в штаб 30-й дивизии для допроса, и ему удалось удивить офицеров разведки одной очень важной новостью: он уверен, что Гитлер находился в Берлине. До тех пор никто точно не знал, где находится фюрер[57]57
  Очевидно, полученное в Лондоне донесение Виберга распространить не успели.


[Закрыть].

Союзники полагали, что Гитлер может находиться в «Национальной цитадели», однако Дитмар твердо стоял на своем. Он не просто утверждал, что фюрер в Берлине, но и был уверен, что «Гитлер либо будет убит, либо совершит самоубийство».

«Расскажите нам о «Национальной цитадели», – предложил кто-то. Дитмар явно пришел в недоумение и сообщил, что единственное упоминание о «Национальной цитадели» он встретил в швейцарской газете в январе. Он согласился с тем, что на севере существуют очаги сопротивления, «включая Норвегию и Данию, и один очаг – на юге в Итальянских Альпах, однако здесь скорее желаемое выдается за возможное». Следователи продолжали засыпать его вопросами, но Дитмар лишь качал головой: «Национальная цитадель»? Это романтическая мечта. Это миф».

Итак, «Национальная цитадель» оказалась химерой. Как напишет впоследствии генерал Омар Брэдли, командующий 12-й американской группой армий, «Национальная цитадель» существовала в основном в воображении нескольких фанатичных нацистов, и просто удивительно, как мы могли столь наивно поверить в ее существование. Однако чем более преувеличенными были слухи, тем больше эта легенда… влияла на тактическое планирование».

* * *

Окутанные тучами пыли, немецкие танки грохотали по булыжным мостовым Карлсхорста, окраины восточного берлинского района Лихтенберга. Элеонора Крюгер, чей жених, еврей Йоахим Лифшиц, прятался в подвале ее дома, смотрела на них в изумлении. Откуда взялись эти танки? Куда направляются? Явно не в город. Они мчатся на юг к Шенефельде, как будто бегут из Берлина. Может, русские их догоняют? Если так, то наконец-то Йоахим будет свободен. Но почему немецкие войска покидают город? Неужели отступают?

Элеонора этого не знала, но она наблюдала за передвижением остатков 56-го танкового корпуса генерала Вейдлинга, пытавшихся воссоединиться с главными силами. После того как их вытеснили на окраины Берлина, солдаты Вейдлинга восстановили связь с уже окруженной 9-й армией Буссе самым кружным путем: воспользовавшись телефоном-автоматом, они позвонили в штаб Верховного командования в Берлин, и их обеспечили радиосвязью с 9-й армией. 56-й корпус немедленно получил приказ направиться на юг столицы, прорвать кольцо русских войск, снова соединиться с 9-й армией примерно в 15 милях от города в районе Кенигсвастерхаузена и Клайн-Киница и вместе с остальными войсками попробовать отбросить войска Конева.

Однако сначала Вейдлингу надо было закончить одно дело. Он слышал, что из штабов и Буссе и Гитлера были посланы офицеры с поручением арестовать его по обвинению в том, что он сознательно бежал с поля боя, оставив свои части без руководства. Разгневанный Вейдлинг приказал своим людям наступать без него, а сам отправился в город на встречу с Кребсом.

Несколько часов спустя Вейдлинг, проехав через весь Берлин, вошел в имперскую канцелярию, прошел через подвал к так называемому бункеру личных адъютантов, где находились кабинеты Кребса и Бургдорфа. Оба встретили Вейдлинга холодно. «Что происходит? – спросил Вейдлинг. – Объясните, почему меня собираются расстрелять». Вейдлинг резко заявил, что его штаб располагался почти на передовой с самого начала сражения: как можно говорить, что он бежал? Кто-то упомянул Олимпийскую деревню в Деберице. 56-й корпус даже близко не подходил к Деберицу, прорычал Вейдлинг, так как это было бы величайшей глупостью. Потихоньку Кребс и Бургдорф оттаяли, а вскоре пообещали «безотлагательно» уладить дело с фюрером.

Вейдлинг коротко обрисовал ситуацию, объяснил, что его корпус собирается наступать к югу от Берлина, а затем, как бы между прочим, добавил, что получил донесение о русском танковом авангарде, который видели близ Рудова, граничившего с юго-восточным районом Нойкельна. Кребс сразу же увидел опасность и сказал, что необходимо изменить приказ для 56-го корпуса: ему придется остаться в Берлине. После этого Кребс и Бургдорф поспешили к Гитлеру.

Вскоре Вейдлингу передали, что Гитлер хочет его видеть. Идти до бункера фюрера пришлось долго, через «подземный город», как позже назвал его Вейдлинг. Из кабинета Кребса его сначала провели по подземному тоннелю, затем через кухню и столовую и, наконец, вниз по лестнице в личные апартаменты фюрера.

Первыми вошли Кребс и Бургдорф. «За столом, заваленным картами, – записал позже Вейдлинг, – сидел фюрер рейха. Когда я вошел, он повернул голову. Я увидел одутловатое лицо с лихорадочно блестящими глазами. Когда фюрер попытался встать, я, к своему ужасу, заметил, что его руки и ноги постоянно дрожат. Встать ему удалось лишь с огромным трудом. С перекошенной улыбкой он пожал мне руку и спросил еле слышно, не встречались ли мы раньше. Я ответил, что один раз, год назад, когда фюрер награждал меня. Гитлер сказал: «Я помню имя, но не могу вспомнить лицо». Гитлер сел, и Вейдлинг заметил, что, даже когда фюрер сидит, его нога постоянно движется, колено качается как маятник, только быстрее».

Вейдлинг рассказал Гитлеру о положении 56-го корпуса. Затем Гитлер подтвердил распоряжение Кребса о том, что корпус должен остаться в Берлине, и принялся развивать свой план защиты Берлина. Он предложил ввести в город армии Венка с запада, войска Буссе с юго-востока и группу Штейнера с севера, что позволит отбросить русских. Вейдлинг слушал со всевозрастающим изумлением, и ему стало ясно лишь одно: «Если не случится чудо, дни рейха сочтены».

В тот вечер 56-й корпус, неся тяжелые потери, сумел оторваться от русских на юге, повернуть и войти в Берлин. Двадцать четыре часа спустя Вейдлинг, к своему ужасу, был назначен командующим обороной столицы.

* * *

Приказ Сталина за номером 11074 был адресован Жукову и Коневу и разделял между ними город. В приказе говорилось, что двадцать третьего граница между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами должна проходить через «Люббен, Тойпиц, Миттенвальде, Мариендорф, Анхальтерский вокзал Берлина».

Хотя открыто жаловаться невозможно, Конев был совершенно подавлен. Приз получил Жуков. Пограничная линия бежала прямо через Берлин, оставляя войска Конева примерно в 150 ярдах западнее рейхстага, который русские всегда считали главным объектом города, зданием, на котором должен развеваться советский флаг.

* * *

Город умирал. Почти везде перестали работать городские службы: отключались вода и газ, закрывались редакции газет; последней – 26 апреля – перестала выходить нацистская «Вёлькишер беобахтер». Ее сменил четырех– страничный вдохновляемый Геббельсом листок под названием «Der Panzerbar» – «Бронированный медведь». «Боевая газета для защитников Большого Берлина», как еще ее называли, просуществовала шесть дней. Городской транспорт потихоньку останавливался, так как улицы становились непроходимыми, горючее заканчивалось и вагоны ломались. Система распределения тоже распалась: больше ничего и никуда не доставлялось. Заводы-рефрижераторы не функционировали. 22 апреля впервые в своей столетней истории закрылся городской телеграф. Последняя телеграмма была получена из Токио: «ЖЕЛАЕМ УДАЧИ ВАМ ВСЕМ». В тот же день из аэропорта Темпельхоф вылетел последний самолет; он направлялся в Стокгольм с девятью пассажирами на борту, а 1400 пожарным командам было приказано двигаться на запад[58]58
  Бесперебойно работали только метеослужба и пивоварни. Метеостанция в Потсдаме не пропустила ни дня за весь 1945 год, а одиннадцать из семнадцати пивоварен, отнесенных правительственным указом в разряд «необходимого» производства, продолжали варить пиво.


[Закрыть].

И теперь, когда все полицейские служили или в армии, или в фольксштурме, город стал выходить из-под контроля: начались грабежи. Товарные составы на сортировочных станциях взламывали средь бела дня. Маргарет Промайст, совершившей опасное путешествие под сильным обстрелом на товарную станцию, достался один-единственный кусок копченой свиной грудинки. «Оглядываясь назад, – скажет она, – я думаю, это было чистейшим безумием». Елена Майевски и Вера Унгнад всю дорогу до железнодорожной товарной станции в Моабите бежали бегом. Там они увидели, как люди растаскивают банки с консервированными абрикосами, сливами и персиками. Еще девушки видели мешки с какими-то странными бобами, но пробежали мимо, не признав зеленые (непрожаренные) кофейные зерна. Они ухватили ящик с консервами, на этикетках которых было написано «Абрикосы», а когда вернулись домой, то обнаружили, что это яблочный сок. Обе девушки его ненавидели. С Робертом Шульце получилось еще хуже: он пять часов промучился в толпе в большом продовольственном магазине, но, когда подошла его очередь за картошкой, картошка закончилась.

Если лавочники не желали расставаться со своими запасами добровольно, их просто заставляли. Член гитлерюгенда Клаус Кюстер зашел в продовольственную лавку со своей тетей, но владелец принялся утверждать, что осталась только крупа. Тогда Кюстер вытащил пистолет и потребовал еды. Лавочник быстро достал разнообразный набор продуктов буквально из-под прилавка. Кюстер набрал столько, сколько смог унести, и вместе с шокированной тетушкой покинул лавку. «Ты – нечестивый мальчишка, – воскликнула тетя, когда они вышли на улицу. – Ты пользуешься методами американских гангстеров!» – «О, заткнись! Теперь это вопрос жизни и смерти», – ответил Клаус.

Эльфрида Майгаттер услышала, что в Карштадте на Германплац грабят огромный универмаг. Она поспешила туда и увидела, что в магазине полно народа. «Все толкались и лягались, пытаясь пробиться к дверям, – вспоминала она. – Никаких очередей больше не было. Не было продавцов и, похоже, никакого начальства». Люди просто тащили все, что видели. Если в руки попадалось что-то бесполезное, это просто бросали на пол. В продовольственном отделе весь пол был покрыт слоем липкой грязи толщиной в несколько дюймов: смесью сгущенного молока, джема, лапши, муки, меда – всего, что перевернула и разбросала толпа».

Видимо, несколько продавцов все же осталось; иногда кто-то кричал: «Убирайтесь! Убирайтесь! Магазин заминирован!» Никто не обращал внимания, полагая, что это всего лишь уловка. В отделе готового платья женщины тащили пальто, платья и туфли. В других отделах с полок стаскивали постельное белье, подушки и одеяла. В кондитерской секции Эльфрида увидела, как какой-то мужчина выхватил коробку шоколадных конфет из рук маленького мальчика. Малыш заплакал, затем крикнул: «Я возьму другую». И взял.

Однако у дверей людей ждало отрезвление: двое контролеров останавливали всех, кто пытался выйти с добычей. Разрешали выносить еду, но больше ничего. Вскоре у дверей выросла огромная куча вещей. Люди продирались через нее, пытаясь прошмыгнуть мимо контролеров. Когда Эльфрида попыталась выскочить с пальто, один из чиновников просто выхватил пальто из ее рук. «Пожалуйста, оставьте мне пальто, – взмолилась она. – Я замерзаю». Он пожал плечами, взял пальто из кучи и отдал ей, сказав: «Берите». И все это время, пока толпа бушевала и хватала все, что попадалось под руку, кто-то продолжал кричать: «Убирайтесь! Убирайтесь! Магазин заминирован! Сейчас будет взрыв!»