Текст книги "Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев"

Что касается Соединенных Штатов, казалось, что жребий брошен. Хотя «Большой тройке» еще предстояло одобрить британский план, суровая реальность для США состояла в том, что Британия и Россия пришли к соглашению[13]13
  По одному из многочисленных мифов, появившихся после окончания войны, за зоны оккупации ответственность нес Рузвельт. На самом деле это был абсолютно британский план. Он был задуман Антони Иденом, разработан комитетом Эттли (который использовал строго военную концепцию Моргана), одобрен Черчиллем и его кабинетом и представлен Стрэнгом Европейской консультативной комиссии. Многие американские и британские источники называют это зональное деление русским планом. В этом ошибочном заключении виноват тот факт, что, когда Гусев на втором заседании Европейской консультативной комиссии принял британский проект, он также представил на рассмотрение советский проект условий капитуляции для Германии. В одном из разделов говорилось о зонах оккупации: это был полностью британский план.


[Закрыть]. Некоторым образом, это был свершившийся факт, и Уайнанту лишь оставалось проинформировать свое правительство.

Быстрое принятие Советами британского плана сбило с толку Вашингтон и президента. Рузвельт поспешно отправил записку в Государственный департамент. «Каковы зоны в британском и русском документах и какую зону предлагают нам? – спрашивал президент. – Я должен знать, согласуется ли это с тем, что я решил некоторое время тому назад». Чиновники Государственного департамента были озадачены, на что имелась очень хорошая причина: они не знали, какие решения принял Рузвельт в Тегеране и Каире относительно зон оккупации.

Прежде чем президент получил запрашиваемую информацию, разразился шквал телефонных звонков между Комитетом начальников штабов и Государственным департаментом. Рузвельт отреагировал 21 февраля, просмотрев англо-русский план. «Я не согласен с британским вариантом демаркации границ», – резко заявил он в официальном меморандуме Государственному департаменту.

«Наша главная цель, – отмечал Рузвельт, – состоит не столько в том, чтобы принять участие в международных проблемах Южной Европы, сколько в том, чтобы уничтожить Германию, как возможную и вероятную причину третьей мировой войны. Выдвигались различные возражения относительно трудностей транспортировки наших войск… с Французского фронта на Северо-германский фронт – что назвали «обходным маневром». Это поверхностные аргументы, так как, где бы ни находились британские и американские войска в день капитуляции Германии, они без труда смогут попасть куда угодно – на север, восток или юг… Учитывая все обстоятельства и то, что снаряжение поставляется с 3500 миль и более морем, Соединенные Штаты должны использовать порты Северной Германии – Гамбурга и Бремена – и… Нидерланды… В связи с этим я считаю, что американская политика должна быть направлена на оккупацию Северо-Западной Германии…

Если необходимы еще какие-то доводы для оправдания разногласий с британцами… я могу лишь добавить, что политическая ситуация в Соединенных Штатах делает мое решение убедительным». Затем, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что государственный секретарь действительно понял его желания, Рузвельт добавил, подчеркнув слова: «вы можете обратиться ко мне лично, если вышеизложенное не совсем ясно».

В более шутливом тоне Рузвельт объяснил свою позицию Черчиллю. «Пожалуйста, не просите меня оставить какие-либо американские войска во Франции, – написал он премьер-министру. – Я просто не могу это сделать! Как я говорил ранее, я отказываюсь от отцовства над Бельгией, Францией и Италией. Вам следует самому воспитывать и обучать ваших детей. Поскольку в будущем они могут стать вашим оплотом, вам следует по меньшей мере заплатить за их образование сейчас!»

Американские начальники штабов, очевидно, тоже получили послания от президента. Почти сразу же армейские офицеры из отдела гражданских дел круто изменили свою позицию в Рабочем комитете безопасности. Через несколько дней после лондонского заседания Европейской консультативной комиссии в кабинет профессора Мосли в Государственном департаменте явился какой-то полковник и разложил на столе карту. «Вот чего хочет президент», – сказал он. Мосли взглянул на карту. Он понятия не имел, когда и при каких обстоятельствах она была подготовлена. Он, как и любой другой в Государственном департаменте, никогда не видел ее раньше. Это была та карта, которую президент Рузвельт разметил на борту «Айовы».

Так же таинственно, как появилась, карта Рузвельта исчезла. Мосли ожидал, что ее принесут на следующее заседание вашингтонского комитета. Ничего подобного. «Я не знаю, что с ней случилось, – сказал Мосли много лет спустя. – На следующей встрече офицеры отдела гражданских дел предъявили совершенно новую карту – вариант, который, как они объяснили, основан на инструкциях президента. Кто получил эти инструкции, я так и не смог выяснить».

Новая концепция была в чем-то похожа на президентскую карту с борта «Айовы», но не совсем. Американская зона все еще находилась на северо-западе, британская – на юге, однако разделительная линия между ними, проведенная по 50-й параллели, теперь резко обрывалась у чешской границы. Более того, восточная граница американской зоны круто поворачивала прямо на восток выше Лейпцига, захватывая даже больше территории, чем прежде. Было и еще одно отличие, более важное, чем все остальные: американская зона теперь не включала Берлин. По оригинальному плану Рузвельта, восточная граница американской зоны проходила через столицу; теперь эта линия поворачивала на запад, волнистым полукругом огибая город. Мог ли Рузвельт, прежде убеждавший своих военных лидеров: «Мы должны дойти до Берлина» и «США должны получить Берлин», изменить свое мнение? Офицеры отдела гражданских дел об этом не сказали, но они потребовали немедленно передать новое предложение в Лондон, где Уайнант должен был добиться, чтобы его приняла Европейская консультативная комиссия!

В любом случае, это было нелепое предложение, и Государственный департамент это понимал. По новому плану и Британия и Россия получили бы меньшие оккупационные зоны. Трудно было поверить, что они согласятся с подобным предложением после того, как ранее одобрили более выгодное для себя разделение территории. Офицеры отдела гражданских дел предъявили новое предложение без какого-либо сопроводительного меморандума, который мог бы помочь Уайнанту логически обосновать его перед Европейской консультативной комиссией. Когда их попросили подготовить такие сопроводительные документы, они отказались, заявив, что это работа Государственного департамента. В конце концов предложение было передано Уайнанту без каких бы то ни было сопроводительных документов. Посол в отчаянии телеграфировал просьбу прислать более детальные инструкции и, не получив их, положил план под сукно. Этот план так никогда и не был представлен на рассмотрение.

То была последняя попытка представить американский план. Рузвельт продолжал возражать против принятия британского варианта до конца марта 1944 года. В то время Джордж Ф. Кеннан, политический советник Уайнанта, вылетел в Вашингтон, чтобы объяснить президенту возникшую в Европейской консультативной комиссии тупиковую ситуацию. Выслушав объяснения и еще раз изучив британский план, Рузвельт сказал Кеннану, что, «учитывая все обстоятельства, это, возможно, справедливое решение». Затем он одобрил советскую зону и весь план, но с одним условием: США, непреклонно заявил он, должны получить северо-западный сектор. Как доложил Кеннан Мосли, он в конце встречи спросил президента, что случилось с его собственным планом. Рузвельт рассмеялся и сказал: «О, это была просто идея».

Все те важнейшие месяцы 1944 года, когда англо-американские войска вторглись на континент, изгнали немцев из Франции и начали наступление на рейх, не прекращались закулисные политические сражения. Рузвельт цепко держался за свои требования северо-западной зоны Германии. Черчилль так же твердо отказывался уступать свои позиции.

В апреле Уайнант устно информировал Европейскую консультативную комиссию о позиции своего правительства, однако не сразу представил делегатам пожелания президента в письменном виде. Посол не был готов это сделать до получения инструкций по вопросу, который он считал ключевым. В британском плане все еще не было условия доступа западных союзников к Берлину.

Британцы не видели в этом никаких проблем. Они полагали, что с окончанием военных действий какие-то представители германских властей подпишут условия капитуляции и передадут страну под контроль Верховного главнокомандующего. Как видел будущую ситуацию Стрэнг, ни одна зона не будет закрыта от любой другой, и «немцы смогут свободно передвигаться из зоны в зону и из западных зон в столицу… также сохранится свобода передвижения военного и гражданского личного состава союзников в любых разумных целях». Более того, когда бы этот вопрос ни упоминался в Европейской консультативной комиссии, представитель России Гусев спокойно уверял Стрэнга и Уайнанта, что не предвидит никаких трудностей. Как неоднократно повторял Гусев, само присутствие американских и британских войск в Берлине автоматически обеспечивает их права доступа. Это считалось само собой разумеющимся; нечто вроде джентльменского соглашения.

Тем не менее, Уайнант считал необходимым закрепить это условие документально. Он полагал, что «коридоры», изначально предложенные Мосли, должны быть включены в британский план до того, как его одобрит «Большая тройка». Уайнант намеревался представить такое предложение на рассмотрение Европейской консультативной комиссии одновременно с официальным изложением взглядов президента на зонирование. Он хотел получить гарантии особых железнодорожных, автодорожных и воздушных путей через советскую зону в Берлин.

В мае посол вылетел в Вашингтон, увиделся с президентом и затем изложил свои предложения по «коридорам» военному министерству. Отдел гражданских дел категорически отверг план Уайнанта[14]14
  Неизвестно, что происходило между Рузвельтом и Уайнантом и какова была позиция президента по вопросу доступа к Берлину. Сведения о том, возражало или нет военное министерство против «коридорного» плана Уайнанта, противоречивы. Генерал-майор Джон Хилдринг, шеф отдела гражданских дел, как отмечают, сказал Уайнанту, что «доступ в Берлин будет обеспечен». Версия, изложенная здесь, отражает взгляды трех основных американских историков по этому периоду: профессора Филипа Мосли («Кремль и мировая политика»); Герберта Фейса («Черчилль, Рузвельт, Сталин») и Уильяма М. Франклина, директора исторического отдела Государственного департамента («Зональные границы и доступ к Берлину: Мировая политика», октябрь 1963). «Уайнант, – пишет Франклин, – явно не делал никаких письменных заметок об этих разговорах… Ясно, однако, что Уайнант не получил ни инструкций, ни поддержки от кого бы то ни было в Вашингтоне для того, чтобы поставить этот вопрос перед русскими».


[Закрыть].

Офицеры отдела уверили Уайнанта, что вопрос доступа к Берлину, «в любом случае, исключительно военный» и должен решаться местными командующими по военным каналам, когда Германия будет оккупирована. Уайнант вернулся в Лондон ни с чем. 1 июня он официально согласился с британским планом и предложенным советским сектором с единственным исключением: США получат северо-западную зону. Документ не содержал никаких оговорок, касавшихся обеспечения доступа к Берлину[15]15
  По причинам, которые так и остались невыясненными, позиция Уайнанта по доступу к Берлину изменилась после его возвращения из Вашингтона. Дипломат-ветеран Роберт Мэрфи вспоминает, что вскоре после того, как он присоединился к штабу Верховного главнокомандования в сентябре 1944 года, он обедал с Уайнантом в Лондоне и обсуждал вопрос берлинского транзита. Мэрфи подстрекал Уайнанта прояснить проблему. В своих воспоминаниях «Дипломат среди воинов» Мэрфи пишет: «Уайнант утверждал, что наше право свободного доступа к Берлину исходит из нашего права находиться там. Русские… подозрительно отнеслись бы к нашим мотивам, и если бы мы настаивали на этой технической детали, то могли бы усилить их недоверие». Согласно заявлению Мэрфи, Уайнант не хотел навязывать этот пункт в Европейской консультативной комиссии.


[Закрыть].

По крайней мере, союзники предварительно решили судьбу города: когда закончится война, он будет совместно оккупированным островом почти в центре советской зоны.

Противоборство теперь быстро продвигалось к завершению. В конце июля 1944 года Гусев, жаждавший официально закрепить советские достижения в Европейской консультативной комиссии, намеренно довел вопрос до критической точки. Если англо-американский спор не разрешится так, чтобы «Большая тройка» смогла подписать соглашение, вежливо сказал он, СССР не видит ни одной причины для дальнейших дискуссий в Европейской консультативной комиссии. Подразумеваемая угроза выйти из консультативной комиссии и тем самым свести на нет работу долгих месяцев произвела желаемый эффект.

По обе стороны Атлантики встревоженные дипломаты и военные советники убеждали своих лидеров сдаться. И Черчилль и Рузвельт оставались непреклонными. Рузвельт казался наименее взволнованным советской угрозой. Уайнанту передали, что, поскольку США готовы согласиться на советскую зону, президент не понимает, «зачем сейчас нужны дальнейшие дискуссии с Советами».

Однако на Рузвельта теперь давили со всех сторон. Пока продолжалась политическая перебранка, огромные англоамериканские армии подбирались к Германии. В середине августа генерал Эйзенхауэр послал телеграмму в Объединенный комитет начальников штабов, предупреждая, что можно «столкнуться с оккупацией Германии скорее, чем ожидалось». И снова расположение войск, как и предвидел Морган в своем плане «Рэнкин Си», стало мучить проектировщиков: британские войска слева направлялись к Северной Германии, американцы справа подступали к югу. Эйзенхауэр теперь искал политического руководства по оккупационным зонам, и был первым военным, который это делал. «Все, что можем сделать мы, – сказал он, – это подойти к проблеме на чисто военной основе», а это означает продолжать «нынешнее развертывание наших армий… Если мы не получим противоположных инструкций, то должны будем предположить, что это решение приемлемо… учитывая ситуацию, с которой мы можем столкнуться, и отсутствие базовых решений по зонам оккупации».

Давно прогнозируемый, неизбежный кризис наступил. Военное министерство и Государственный департамент США, впервые в полном согласии, встали перед дилеммой: никто не готов вновь обращаться с этим вопросом к президенту. В любом случае, проблему необходимо обсудить на новой встрече Рузвельт – Черчилль, намеченной на осень; любое окончательное решение придется отложить до тех пор. Поскольку американские начальники штабов уже имели планы американской оккупации и северо-западной, и южной зон, 16 августа они уведомили Эйзенхауэра, что «полностью согласны» с его решением. Таким образом, хотя Рузвельт еще не объявил своего решения, предположению, что США займут южную зону, давалось право на жизнь.

Рузвельт и Черчилль снова встретились в Квебеке в сентябре 1944 года. Рузвельт внешне очень изменился. Обычно энергичный президент выглядел хрупким и болезненным. Последствия полиомиелита, которые прежде маскировались его знаменитым обаянием, остроумием и непринужденностью, теперь проявлялись в болезненной неуверенности каждого его движения. Но и это еще не все. Рузвельт занимал свой пост с 1933 года – дольше, чем любой другой американский президент, – и даже сейчас он искал возможности баллотироваться на четвертый срок. Избирательная кампания, дипломатия дома и за границей, тяжелое бремя военных лет быстро уносили его силы. Вполне понятно, почему его врачи, родственники и друзья просили его не баллотироваться на новый срок. Британской делегации в Квебеке стало ясно, что Рузвельт быстро сдает. Начальник штаба Черчилля генерал сэр Хастингс Исмей был шокирован видом президента. «Два года назад, – сказал он, – президент был образцом здоровья и энергичности, однако сейчас он так сильно похудел, что будто съежился: пиджак висел на его широких плечах, а воротничок рубашки казался на несколько размеров больше, чем нужно. Мы поняли, что тени сгущаются».

Усталый, разочарованный, в капкане обстоятельств и под давлением своих советников и Черчилля, Рузвельт в конце концов сдался и согласился на южную зону. Британцы пошли на компромисс. Среди других уступок они согласилсь отдать США контроль над большими гаванями и военными базами Бремена и Бремерхафена[16]16
  На конференции вспыхнул еще один спор, когда президент и американский министр финансов Генри Моргентау представили жесткий и далеко идущий экономический план, по которому Германия должна была превратиться в сельскохозяйственную страну без собственной промышленности. Сначала Черчилль согласился с этим планом, однако под давлением своих советников впоследствии вернулся на свои первоначальные позиции. Месяцы спустя Рузвельт отказался от спорного плана Моргентау.


[Закрыть].

Последняя за военное время встреча «Большой тройки» состоялась в Ялте в феврале 1945 года. Это была решающая встреча. Победа была близка, но стало ясно, что узы, связывающие союзных людеров, ослабевают по мере того, как военные реалии сменяются политическими соображениями. С каждой милей, завоеванной в Центральной Европе, русские становились все более требовательными и заносчивыми. Черчилля, давнего врага коммунизма, особенно тревожило будущее таких стран, как Польша, которую Красная армия уже освободила и теперь контролировала.

Рузвельт, исхудалый и еще более слабый, чем в Квебеке, все еще видел себя в роли Великого Арбитра. По его мнению, спокойный послевоенный мир мог быть построен только при сотрудничестве Сталина. Рузвельт когда-то так сформулировал свою политику по отношению к красному лидеру: «Я думаю, что, если дам ему все, что могу, и ничего не попрошу взамен, nobless oblige[17]17
  Положение обязывает (фр.).


[Закрыть], он не станет пытаться что-нибудь захватить и будет работать со мной ради демократии и мира на земле». Президент верил, что США могут «поладить с Россией» и что он сможет «справиться со Сталиным», ибо, как он однажды объяснил: «в мужском разговоре… Дядя Джо… доступен». Хотя президента все больше тревожили советские послевоенные намерения, он словно заставлял себя проявлять оптимизм.

В Ялте были приняты последние великие решения военного времени. По одному из них Франции предоставлялось полное партнерство в оккупации Германии. Французская зона Германии и французский сектор Берлина были вырезаны из британской и американской зон. Сталин, возражавший против французского участия, отказался пожертвовать какой-либо частью русской зоны. 11 февраля 1945 года лидеры «Большой тройки» официально одобрили отведенные им зоны.

Таким образом, после шестнадцати месяцев неразберихи и споров США и Британия наконец пришли к согласию. План оккупации, основанный на варианте, первоначально называвшемся «Рэнкин Си», но теперь известный военным как операция «Иклипс», имел одно поразительное упущение: в нем никак не был оговорен доступ англо-американцев к Берлину.

Сталину понадобилось всего шесть недель, чтобы нарушить Ялтинское соглашение. Через три недели после конференции Россия свергла правительство оккупированной ею Румынии. В ультиматуме королю Михаю красные прямо приказали назначить премьер-министром Петру Гроза, лидера румынских коммунистов. Польша также оказалась потерянной для Запада: обещанные свободные выборы так и не состоялись.

Казалось, Сталин презрительно пренебрег самой сутью Ялтинского договора, в котором утверждалось, что союзные войска помогут «народам, освобожденным от власти нацистской Германии… и бывшим государствам-сателлитам «Оси»… создать демократические общества по своему собственному выбору». Однако Сталин неизменно следил, чтобы все удобные ему пункты Ялтинского соглашения – такие, как разделение Германии и Берлина, – выполнялись скрупулезно.

Хотя посол США в Москве У. Аверелл Гарриман часто предупреждал Рузвельта о беспредельных территориальных устремлениях Сталина, вопиющее нарушение обязательств советским лидером потрясло его до глубины души. Днем в субботу, 24 марта, в маленькой комнате на верхнем этаже Белого дома, когда президент только закончил ленч с миссис Анной Розенберг, его личным представителем, на плечи которой легло изучение проблем возвращающихся с фронта ветеранов, пришла телеграмма от Гарримана о ситуации в Польше. Президент прочитал телеграмму и в сильном гневе застучал кулаками по подлокотникам своей инвалидной коляски. «Он колотил по креслу, – вспоминала впоследствии миссис Розенберг, – и повторял: «Аверелл прав! Мы не можем иметь дело со Сталиным! Он нарушил все обещания, данные в Ялте!»[18]18
  Описание этого инцидента взято из частного разговора с миссис Розенберг (теперь миссис Пол Хоффман). Миссис Рузвельт также присутствовала на ленче; обе женщины позже сравнили свои заметки и согласились, что это точные слова президента.


[Закрыть]

В Лондоне Черчилль также был встревожен тем, что Сталин изменил духу Ялты. Он сказал своему секретарю, что «мистер Рузвельт и я подписали мошенническое соглашение». По возвращении из Ялты Черчилль сообщил британскому народу: «…Сталин и советские лидеры хотят жить в честной дружбе и равенстве с западными демократиями. Я чувствую, что… их слово – залог этого». Но в ту же самую субботу, 24 марта, обеспокоенный премьер-министр заметил своему помощнику: «Мне не очень хочется расчленять Германию, пока мои сомнения насчет намерений русских не прояснятся».

По мере того как намерения Советов становились «ясными как день», Черчилль все отчетливее понимал, что самым мощным аргументом в переговорах будет присутствие англо-американских войск в глубине Германии и что встретиться с русскими необходимо «как можно дальше на востоке». Вот поэтому послание фельдмаршала Монтгомери, объявляющее о его намерении сделать рывок к Эльбе и Берлину, действительно было обнадеживающей новостью. Черчиллю быстрое взятие Берлина казалось теперь жизненно важным. Однако, несмотря на послание Монтгомери, ни один командующий на всем Западном фронте еще не получил приказ брать город, а приказ этот мог отдать только один человек: Верховный главнокомандующий генерал Эйзенхауэр.

Глава 4

Тот налет застал защитников Берлина врасплох. Незадолго до 11 утра в среду 28 марта появились первые самолеты. Тут же по всему городу загрохотали зенитные батареи. Оглушительный грохот орудий смешался с запоздалым воем сирен воздушной тревоги. Самолеты не были американскими. Налеты США были почти предсказуемыми: они обычно начинались в 9 утра, а потом в полдень. Этот налет был совсем другим. Самолеты появились с востока; и время и тактика отличались новзиной. Пролетая на самыми крышами, десятки русских истребителей поливали улицы пулеметным огнем.

На Потсдамер-плац люди бросились врассыпную. Вдоль всей Курфюрстендам торговцы ныряли в подъезды, бежали ко входам метро или под защиту руин церкви памяти кайзера Вильгельма. Но кое-кто из берлинцев, отстоявших долгие часы в длинных очередях за своим недельным рационом, не тронулся с места. В Вильмерсдорфе 36-летняя медсестра Шарлотта Винклер была полна решимости достать еду для двух своих детей, шестилетнего Эккехарда и девятимесячной Барбары. Давние подруги Гертруда Кецлер и Инге Рюхлинг спокойно ждали вместе с другими перед бакалейной лавкой. Совсем недавно обе они решили совершить самоубийство, если русские дойдут до Берлина, но сейчас об этом не думали. Они намеревались испечь пасхальный пирог и уже несколько дней покупали и запасали необходимые ингредиенты. В Кепенике пухленькая 40-летняя Ханна Шульце надеялась достать еще немного муки для праздничного «мраморного» торта. За день беготни по магазинам Ханна мечтала найти кое-что еще: пару подтяжек для своего мужа Роберта. Его последняя пара так износилась, что починить ее уже было невозможно.

Во время налетов Эрна Зенгер всегда тревожилась о «папе», как она называла своего мужа Конрада. Он упрямо отказывался идти в Целендорфское убежище и, как обычно, тащился в свой любимый ресторанчик «Альте Круг» на Кенигин-Луиз-Штрассе. Ни один авианалет до сих пор не помешал 78-летнему ветерану явиться на встречу с друзьями еще с Первой мировой войны, которая проходила каждую среду. Не помешает и сегодня.

Один берлинец просто наслаждался каждой минутой налета. Нацепив старую военную каску, юный Рудольф Решке бегал туда-сюда от подъезда своего дома в Далеме до середины улицы и обратно, нарочно дразня низко летящие самолеты. Каждый раз он махал рукой пилотам. Один из летчиков, явно заметив его кривлянье, спикировал прямо на него. На тротуаре, за спиной бегущего Рудольфа, взметнулся ряд земляных фонтанчиков. Рудольфу это казалось игрой. Для него война была величайшим событием за всю его четырнадцатилетнюю жизнь.

Волна за волной самолеты накрывали город. Истощив запас боеприпасов, они улетали на восток, и их тут же сменяли новые. Внезапный налет русских перевел ужас берлинской жизни в новое измерение. Людские потери были огромными. Многие горожане были убиты не вражескими пулями, а ответным огнем защитников города. Чтобы поймать в свои прицелы низко летящие самолеты, зенитным расчетам приходилось опускать дула пушек почти до макушек деревьев. В результате город был засыпан раскаленной шрапнелью. Снаряды летели в основном с шести огромных зенитных батарей, высившихся над городом в Гумбольдтхайне, Фридрихсхайне и с территории Берлинского зоопарка. Эти массивные, не пробиваемые бомбами форты были построены в 1941–1942 годах после первых налетов союзников на город. Все они были огромными, но самый большой зенитный комплекс построили почему-то рядом с птичьим заповедником в зоопарке. В комплексе было две башни. Меньшая, Л» – башня, ощетинившаяся радарными антеннами, была коммуникационным контрольным центром. Рядом с ней изрыгала орудийный огонь G» – башня.

«G» – башня была колоссальной. Она занимала почти целый городской квартал и возвышалась на 132 фута – высоту 13-этажного дома. Усиленные бетонные стены более восьми футов толщиной были прорезаны глубокими амбразурами, прикрытыми трех-четырехдюймовыми стальными пластинами. С крыши вела методический огонь при одном прицеле батарея из восьми пятидюймовых орудий; с каждой из четырех угловых башен выбрасывали в небо снаряды многоствольные, скорострельные пушки счетверенных малокалиберных зенитных артиллерийских установок.

Внутри форта грохот стоял почти невыносимый. Кроме артиллерийской стрельбы, постоянно грохотали автоматические лифты, бесконечным потоком подающие снаряды из арсенала на первом этаже к каждому орудию. <G» – башня была сконструирована не только как орудийная платформа, но как огромный пятиэтажный склад, госпиталь и бомбоубежище. На верхнем этаже, прямо под батареями, размещался военный гарнизон из ста человек. Ниже находился госпиталь люфтваффе на 95 коек с рентгенкабинетами и двумя полностью оборудованными операционными. Персонал госпиталя состоял из шести врачей, двадцати медсестер и десятков трех санитаров. Следующий этаж превратили в сокровищницу. Здесь хранились самые ценные экспонаты лучших берлинских музеев: знаменитые статуи из Пергамона, части огромного алтаря, построенного греческим царем Эвменом II около 180 года до н. э.; многие другие египетские, греческие и римские древности, включая статуи, барельефы, сосуды и вазы; «Золотые сокровища Приама» – огромная коллекция золотых и серебряных браслетов, ожерелий, серег, амулетов, утвари и драгоценностей, найденных немецким археологом Генрихом Шлиманом в 1872 году на раскопках древнего города Трои. Бесценные гобелены, множество картин – среди них прекрасные портреты немецкого художника XIX века Вильгельма Лейбла – и обширнейшая коллекция монет кайзера Вильгельма. Два нижних этажа башни были гигантскими бомбоубежищами с большими кухнями, продовольственными кладовыми и запасными помещениями для немецкой радиовещательной станции «Дойчеландзендер».

«G» – башня была автономной, со своим водопроводом и электростанцией, и во время авианалетов могла легко вместить пятнадцать тысяч человек. В комплексе был такой запас продовольствия, что военный гарнизон верил: что бы ни случилось с остальным Берлином, башня в зоопарке, если понадобится, сможет продержаться целый год.

Налет закончился так же неожиданно, как и начался. Умолкли орудия на «G» – башне. Тут и там над Берлином вился черный дым пожаров. Налет длился едва ли дольше двадцати минут. Берлинские улицы заполнились народом так же быстро, как и опустели. Перед рынками и магазинами те, кто в панике покинули очереди, теперь гневно пытались отвоевать свои бывшие места у тех, кто упрямо оставался под пулями.

В самом зоопарке, как только замолкли пушки <G» – башни, можно было заметить мужчину. Встревоженный, как всегда после налета, шестидесятитрехлетний Генрих Шварц понес маленькое ведерко с кониной в птичий заповедник. «Абу, Абу», – позвал он. С края пруда донесся странный хлопающий звук. Затем фантастическая птица Нила, с серо– голубым плюмажем и огромным клювом, похожим на поставленный вертикально голландский деревянный башмак, на тонких, как ходули, ногах изящно выступила из воды и приблизилась к человеку. Шварц испытал огромное облегчение. Редкий аист Абу Маркуб все еще был жив.

Даже без налетов ежеденевная встреча с птицей становилась для Шварца все большим испытанием. Он протянул конину. «Мне приходится давать тебе это, – сказал он. – Что делать? У меня нет рыбы. Будешь есть или нет?» Птица закрыла глаза. Шварц печально покачал головой. Точно так же Абу Маркуб отказывался от еды каждый день. Если аист не перестанет упрямиться, он точно умрет. Но Шварц ничего не мог поделать. Остатки консервированного тунца закончились, а свежей рыбы в Берлине не найти… во всяком случае, не для Берлинского зоопарка.

Из всех оставшихся обитателей заповедника любимцем главного смотрителя Шварца был Абу Маркуб. Другие его любимцы давно исчезли. Арру, 75-летнего попугая, которого Шварц научил говорить «папа», два года назад увезли подальше от опасности в Саар. Все немецкие страусы заповедника умерли от контузии или шока во время авианалетов. Остался только Абу, и он медленно умирал от голода. Шварц был в отчаянии. «Абу все худеет и худеет, – говорил он своей жене Анне. – Его суставы начинают распухать. Каждый раз, как я пытаюсь накормить его, он так смотрит на меня, как будто говорит: «Ты ошибся. Это не для меня».

Из четырнадцати тысяч животных, птиц, рептилий и рыб, населявших зоопарк в 1939 году, осталось лишь шестнадцать сотен. За шесть лет войны обширные зоологические сады, включавшие аквариум, инсектарий, слоновник и террариумы, рестораны, кинотеатры, бальные залы и административные здания, – все было разрушено более чем сотней фугасных бомб. Самый страшный налет зоопарк пережил в ноябре 1943 года, когда были убиты десятки животных. Вскоре многих уцелевших эвакуировали в другие зоопарки Германии. В Берлине, где продукты распределялись по карточкам, доставать еду для оставшихся шестнадцати сотен животных и птиц с каждым днем становилось все сложнее. Для удовлетворения потребностей даже сокращенного зверинца требовалось поразительно много продовольствия: не только огромные количества конины и рыбы, но и тридцать шесть различных видов других продуктов, от лапши, риса и дробленой пшеницы до консервированных фруктов, джема и муравьиных личинок. Конечно, был запас сена, соломы, клевера и сырых овощей, но почти все остальное достать было невозможно. Хотя использовались суррогатные продукты, все птицы и животные получали менее половины своего рациона и выглядели соответственно.

Из девяти слонов остался только один. От голода кожа Сиама висела огромными серыми складками, и у него так испортился характер, что смотрители боялись входить в его клетку. Роза, большой гиппопотам, хандрила, ее шкура высохла и потрескалась, но ее двухлетний малыш Кнаучке, всеобщий любимец, все еще сохранял детскую резвость. Добродушный Понго, горилла весом 530 фунтов, потерял более 50 фунтов и теперь долгими часами неподвижно сидел в своей клетке, угрюмо таращась на людей. Пять львов (двое из них – львята), медведи, зебры, антилопы, обезьяны и редкие дикие лошади – на всех них сказался дефицит питания.

Существовала и третья угроза жизни обитателей зоопарка. Время от времени смотритель Вальтер Вендт докладывал об исчезновении некоторых из своих редких подопечных. Было только одно возможное объяснение: некоторые берлинцы крали и забивали животных, чтобы пополнить свой скудный рацион.

Перед директором зоопарка Луцем Хеком стояла дилемма – дилемма, которую даже дружба с партнером по охоте, рейхсмаршалом Германом Герингом, да и с любым другим, если уж на то пошло, не могла разрешить. В случае длительной осады птицы и животные наверняка умрут от голода. Хуже того, хищные животные: львы, медведи, лисы, гиены и очень редкий, ценный павиан, которого Хек лично привез из Камеруна, могли разбежаться во время сражения. Как скоро, размышлял Хек, ему придется уничтожить павиана и пятерых львов, которых он так сильно любит?

Густав Ридель, смотритель львов, который выкормил из бутылочки девятимесячных львят Султана и Бусси, уже решил: невзирая ни на какие приказы, он спасет маленьких львов. Ридель не был одинок в своих чувствах. Почти каждый смотритель придумал план спасения своего любимца. Доктор Катерина Хейнрот, жена семидесятичетырехлетнего директора разбомбленного аквариума, уже ухаживала за маленькой обезьянкой Пией в своей квартире. Смотритель Роберт Эберхард был одержим идеей защитить редких лошадей и зебр, доверенных его попечению. Больше всего Вальтера Вендта волновали десять зубров, близких родственников американского бизона. Они были его гордостью и радостью. Чтобы вывести их, ему потребовалась лучшая часть его тридцати лет в науке. Зубры были уникальными и стоили более миллиона марок, примерно четверть миллиона долларов.