Текст книги "Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев"

* * *

Пока горел Берлин и умирал рейх, единственный человек, которого Гитлер никогда не подозревал в предательстве, уже превзошел Геринга в жажде захвата власти.

В Вашингтоне днем 25 апреля генерал Джон Эдвин Халл, временно исполняющий обязанности начальника оперативного штаба армии США, был вызван в Пентагон к генералу Джорджу Маршаллу, начальнику штаба. Маршалл сообщил, что президент Трумэн в данный момент направляется из Белого дома в Пентагон, чтобы поговорить с Уинстоном Черчиллем по телефону-шифратору. Через графа Фольке фон Бернадота, руководителя шведского Красного Креста, было получено предложение немцев о переговорах. Это предложение о мире поступило не более не менее как от человека, которого Гитлер называл «мой верный Генрих». От Генриха Гиммлера.

Предположительно, эти тайные предложения Гиммлера были переданы закодированным посланием из американского посольства в Швеции. Маршалл попросил Халла связаться с телефонной комнатой Госдепартамента и выяснить, прибыл ли текст шифрограммы. «Я позвонил в Госдепартамент Дину Ачесону, – вспоминал Халл, – и он сказал мне, что понятия не имеет ни о какой телеграмме, содержащей предложения Гиммлера. На самом деле послание уже передавалось в Госдепартамент, но никто его еще не видел».

Затем прибыл президент Трумэн, и в 15.10 по американскому времени он разговаривал с премьер-министром из аппаратной Пентагона. «Когда президент подошел к телефону, – вспоминал Халл, – он даже не знал, в чем заключались немецкие предложения, а Черчилль сразу же начал со слов: «Что вы думаете о послании?» Президент ответил: «Его еще только передают».

Черчилль прочитал версию, полученную от британского посла в Швеции, сэра Виктора Маллета. Гиммлер хотел встретиться с генералом Эйзенхауэром и капитулировать. Шеф СС сообщил, что Гитлер безнадежно болен, что, возможно, он даже уже мертв, а если нет, то, в любом случае, будет мертв через несколько дней. Было ясно, что Гиммлер хочет капитулировать, но только западным союзникам, и ни в коем случае не русским. Бернадот спросил Гиммлера: «Что случится, если западные союзники отвергнут ваше предложение?» Гиммлер ответил: «Тогда я приму на себя командование Восточным фронтом и погибну в сражении». Халл, слушавший по другому телефону, услышал слова Черчилля: «Ну, что вы думаете?»

Новый американский президент, занимавший свой пост всего тринадцать дней, ответил без колебаний: «Мы не можем принять это предложение. Это было бы позором, поскольку у нас соглашение с русскими не заключать сепаратный мир».

Черчилль быстро согласился. Как позже он сформулировал: «Я сказал ему (Трумэну), что мы убеждены: капитуляция должна быть безусловной и одновременно всем трем главным державам». Когда Черчилль и Трумэн проинформировали Сталина о предложении Гиммлера и их ответе, генералиссимус поблагодарил их обоих и пообещал, что Красная армия «продолжит наступление на Берлин в интересах нашего общего дела».

Лейтенант Альберт Коцебу из 69-й американской дивизии, ехавший в своем джипе, увидел вдали ферму и подумал, что, пожалуй, вокруг слишком тихо. Он вышел из джипа и пошел к дому один впереди своего патруля из 26 человек.

Вся местность у Эльбы была необычно тихой. Над деревнями развевались белые флаги капитуляции, и это было единственным движением; жители деревень не покидали свои дома. Альберту уже приходилось разговаривать с несколькими бургомистрами, и слышал он одно и то же: русские приближаются, и жителей наверняка убьют, а женщин изнасилуют.

Коцебу настороженно приблизился к фасаду дома. Дверь была приоткрыта. Он остановился сбоку и широко распахнул дверь винтовкой. Дверь со скрипом закачалась туда-сюда, а Коцебу замер в изумлении. Вокруг обеденного стола сидели фермер, его жена и трое их детей. Это была мирная, домашняя сцена… если не считать, что все они были мертвы. Их страх был столь силен, что все они приняли яд.

Подъехали остальные патрульные, лейтенант прыгнул в свой джип, и машины понеслись к Эльбе. В тот самый момент, когда патруль подъезжал к реке, Альберт Коцебу вошел в историю. В деревне Леквиц он увидел очень странного мужчину в необычной военной форме верхом на пони. Человек, сидевший в седле, обернулся и взглянул на Коцебу. Лейтенант, в свою очередь, уставился на него. Коцебу и человек на пони прошагали с боями полмира, чтобы встретиться здесь. Альберту показалось, что он встретил первого русского.

Кто-то из американцев, владевший русским языком, задал всаднику вопрос. «Да, я русский», – подтвердил тот. «Где ваша часть?» – спросил Коцебу. Мужчина коротко ответил: «На Эльбе». Патруль отправился дальше к реке. Мужчина смотрел им вслед. Коцебу и еще несколько патрульных нашли гребную лодку и переправились на другой берег, пользуясь винтовками, как веслами. Когда они вышли из лодки, Коцебу увидел, что берег на сотни ярдов устлан телами мертвых гражданских: мужчин, женщин и детей. Вокруг были перевернутые подводы и тележки; повсюду разбросаны вещи, одежда. Ничто не указывало на то, как или почему произошла эта бойня. Несколько минут спустя американцы встретили первую группу русских. Коцебу отдал честь. Советские солдаты тоже отдали честь. Никакой радости при встрече не ощущалось, никто не хлопал друг друга по спине, не обнимался. Они просто стояли, разглядывая друг друга. Это случилось днем 25 апреля в 13.30. Западные и восточные союзники встретились в маленьком городке Штрела.

В 16.40 в Торгау на Эльбе, примерно в 20 милях к северу, лейтенант Уильям Д. Робинсон тоже из 69-й дивизии встретился с другой группой русских. Он привел четырех советских солдат в свой штаб. Эта встреча войдет в историю как официальная встреча на Эльбе западных союзников с русскими. В общем, не имеет особого значения, в 13.30 или в 16.40 гитлеровский рейх был рассечен пополам солдатами 1-й американской армии генерала Ходжеса и 1-м Украинским фронтом маршала Конева. И в тот же самый день – похоже, никто не знает точного времени – замкнулось кольцо вокруг Берлина.

* * *

Обрушился весь северный фланг 9-й армии. Полностью окруженную 9-ю день и ночь бомбили русские бомбардировщики. Ситуация со снабжением сложилась критическая.

Самолеты люфтваффе пытались сбрасывать амуницию, но ничего не получалось. Не хватало ни самолетов, ни горючего для них, а сброшенные грузы приземлялись совсем не там, где их ждали. Однако, несмотря ни на что, 9-я армия упорно пробивалась к 12-й армии Венка.

Только теперь Хейнрици узнал правду о Венке: вопреки тому, что говорил Кребс, 12-я армия была очень малочисленной. Хейнрици позвонил Кребсу и обвинил его в намеренном фальсифицировании информации. «Это армия-призрак, – бушевал Хейнрици. – Ей просто не хватит сил дойти до 9-й, соединиться с ней и повернуть на север, чтобы освободить Берлин. К тому времени, как они встретятся, от обеих армий почти ничего не останется, и вы это знаете!»

В реальности 3-я танковая армия фон Мантейфеля – вот и все, что осталось от группы армий «Висла». Фон Мантейфель цеплялся за свои позиции изо всех сил, но в центре линия его обороны опасно прогнулась. Хуже того, танки Жукова, продвигавшиеся вдоль южного фланга, теперь достигли удобной точки, чтобы повернуть на север и окружить армию фон Мантейфеля. Единственной силой, преграждавшей им путь, была потрепанная группа войск СС генерала Феликса Штейнера.

По гитлеровскому плану освобождения Берлина, Штейнер должен был наступать на юг, пробиваясь через русские войска с одной стороны города, в то время как 9-я и 12-я армии будут наступать на север с другой стороны. Теоретически это был выполнимый план. В реальности у него не было ни шанса на успех. Штейнер был одним из препятствий. «Он все время находил самые разные предлоги, чтобы не атаковать, – сказал Хейнрици, – и постепенно у меня сложилось впечатление, что что-то не так».

Командующий «Вислой» знал, что у Штейнера слишком мало сил, чтобы дойти до Шпандау, как требовал Гитлер, но Хейнрици все равно настаивал на наступлении. В любом случае, Штейнер был достаточно боеспособен, чтобы сдержать натиск Жукова, и тогда русские не смогли бы окружить армию фон Мантейфеля, а Хейнрици получил бы время, необходимое для того, чтобы потихоньку отвести войска фон Мантейфеля к Эльбе. Сейчас ничего больше не оставалось, кроме как спасать людей; неизбежный и полный крах рейха был делом нескольких дней. У Хейнрици была карта, на которую он нанес пять путей отступления с севера на юг до Одера и дальше на запад. Первый путь был назван «Вотан», второй – «Юкер», остальные просто имели номера. Пути отступления находились друг от друга на расстоянии от 15 до 20 миль. Фон Мантейфель в данный момент находился на линии Вотан. Другой вопрос – сколько он там продержится.

Утром 25 апреля Хейнрици посетил фон Мантейфеля. Когда они гуляли в садике за штабом, мрачный командующий 3-й танковой армией тихо сказал:

– Больше я держаться не могу… без танков, без противотанковых орудий, с неопытными солдатами, падающими с ног от усталости, кто может ожидать, что я смогу сколько-то еще продержаться?

– А сколько вы СМОЖЕТЕ продержаться?

Фон Мантейфель покачал головой:

– Может, еще один день.

Над разрушенным городом, окутанным дымом пожарищ, оглушенным разрывами артиллерийских снарядов, порхали сброшенные с самолета листовки. В Вильмерсдорфе Шарлотта Рихтер подобрала одну из них: «Держитесь! Генерал Венк и генерал Штейнер идут на помощь Берлину».

Самым главным теперь было выяснить, что задумал Штейнер. Хейнрици нашел его в штабе 25-й танковой гренадерской дивизии в Нассенхайде… вместе с Йодлем. Они уже обсудили план наступления, но теперь еще раз обсудили его вместе с Хейнрици. Затем Штейнер заговорил о состоянии своих войск:

– Кто-нибудь из вас их видел?

– Они в первоклассном состоянии, – ответил Йодль. – Их боевой дух очень высок.

Штейнер изумленно уставился на Йодля, а Хейнрици тихо спросил:

– Штейнер, почему вы не наступаете? Почему вы откладываете час атаки?

– Все очень просто. У меня нет войск. У меня нет ни малейшего шанса на успех.

– А что у вас есть? – терпеливо спросил Хейнрици.

Штейнер объяснил, что у него всего шесть батальонов, включая и батальоны полицейской дивизии СС, плюс 5-я танковая дивизия и 3-я военно-морская дивизия.

– О моряках можно забыть. Держу пари, они хороши на кораблях, но для сухопутных боев их никто не готовил. У меня почти нет артиллерии, очень мало танков и лишь несколько противотанковых орудий… Легче сказать, что у меня есть: сборная толпа, которой никогда не дойти до Шпандау из Гермендорфа.

– Ну, Штейнер, вам придется наступать ради вашего фюрера, – холодно произнес Хейнрици.

Штейнер свирепо взглянул на него и выкрикнул:

– Он и ваш фюрер тоже!

Когда Хейнрици и Йодль покинули штаб, командующему «Вислой» было совершенно ясно, что Штейнер вообще не собирается наступать.

Несколько часов спустя в штабе «Вислы» в Биркенхайне зазвонил телефон. Хейнрици снял трубку. Звонил фон Мантейфель, и, судя по голосу, он был в полном отчаянии. «Я вынужден просить у вас разрешения отвести войска от Штеттина и Шведта. Больше я держаться не могу. Если мы не отступим сейчас, то будем окружены».

В январе Гитлер отдал высокопоставленным генералам приказ, по которому они лично отвечали перед ним и не имели права отводить войска или сдавать позиции, не уведомив его заранее, чтобы дать ему возможность самому принять решение. Хейнрици вспомнил этот приказ, но сказал: «Отступайте. Вы слышали, что я сказал? Отступайте. И знаете что, Мантейфель? Одновременно сдавайте и крепость Штеттина».

Все в той же дубленке и кожаных крагах времен Первой мировой войны Хейнрици стоял у письменного стола, раздумывая над тем, что только что сделал. Он прослужил в армии ровно сорок лет и знал, что, даже если его не расстреляют, с его карьерой покончено… Через некоторое время он вызвал полковника Айсмана и своего начальника штаба.

– Проинформируйте ОКВ о том, что я приказал 3-й армии отступить. – Он подумал пару секунд. – Когда они получат ваше донесение, будет слишком поздно отменять мой приказ. – Хейнрици взглянул на фон Трота, ярого гитлеровца, и на своего друга Айсмана, и детально объяснил, в чем отныне будет заключаться его тактика: он больше не будет бессмысленно подставлять войска. – А каково ваше мнение?

Айсман немедленно предложил издать приказ «отступить за линию Юкер, оставить озера Мекленбурга и ждать капитуляции».

Фон Трота, захлебываясь от возмущения, выкрикнул:

– Это не в нашей компетенции; только ОКВ может отдавать такие приказы.

Хейнрици спокойно сказал:

– Отныне я отказываюсь выполнять самоубийственные приказы. Не подчиняться этим приказам – мой долг перед моими войсками. Я также отвечаю за свои действия перед немецким народом… и превыше всего, Трота, перед Богом… Спокойной ночи, господа.

Только через сорок восемь часов Кейтель узнал, что Хейнрици приказал фон Мантейфелю отступить. Он видел это отступление собственными глазами. Направляясь в район дислокации 3-й танковой армии, он с изумлением видел повсюду отступающие войска. В ярости он приказал Хейнрици и фон Мантейфелю встретиться с ним на перекрестке около Фюрстенберга.

Когда начальник штаба фон Мантейфеля, генерал Буркхарт Мюллер-Хиллебранд, узнал об этом, то сначала удивился, а затем встревожился и поспешил на поиски своих штабных офицеров. Почему на перекрестке? Почему под открытым небом?

Когда Хейнрици и фон Мантейфель вышли на перекрестке из своих автомобилей, то увидели уже прибывшего Кейтеля и его свиту. Начальник гитлеровского штаба еле сдерживал ярость, он был мрачен и не переставал постукивать маршальским жезлом по затянутой в перчатку ладони. Фон Мантейфель приветствовал маршала, Хейнрици отдал честь. Кейтель тут же завопил:

– Почему вы приказали отступать? Вам было сказано стоять на Одере! Гитлер приказал держать оборону! Он приказал вам не сходить с места! – Кейтель указал на Хейнрици. – А вы! Вы приказали отступить!

Хейнрици молчал, а когда, как вспоминал фон Мантейфель, «взрыв ярости утих, Хейнрици очень спокойно объяснил ситуацию, и его аргументы были абсолютно логичными». Хейнрици сказал:

– Говорю вам, маршал Кейтель, что я не могу удерживать Одер с теми войсками, какими располагаю. Я не собираюсь напрасно жертвовать человеческими жизнями. Более того, нам придется отступить еще дальше!

Тут вмешался фон Мантейфель. Он попытался объяснить тактическое положение, которое вынудило к отступлению:

– С прискорбием должен отметить, что генерал Хейнрици прав. Если я не получу подкреплений, то мне придется отступить еще дальше. И я приехал сюда, чтобы выяснить, получу я подкрепления или нет.

Кейтель снова взорвался:

– Резервов нет! – Он ударил жезлом по ладони. – Это приказ фюрера! Вы будете удерживать эти позиции! – Он снова ударил жезлом по ладони. – Вы развернете вашу армию здесь и сейчас!

– Маршал Кейтель, – произнес Хейнрици, – пока я командую группой армий, я не отдам фон Мантейфелю этот приказ.

– Маршал Кейтель, – подхватил фон Мантейфель, – 3-я танковая армия подчиняется генералу Хассо фон Мантейфелю.

Тут Кейтель совершенно потерял контроль над собой. «У него началась такая истерика, – вспоминал фон Мантейфель, – что ни Хейнрици, ни я не могли понять, что он говорит. Наконец он выкрикнул: «Вы ответите за это перед историей!»

Фон Мантейфель тоже потерял самообладание:

– Фон Мантейфели служили Пруссии двести лет и всегда отвечали за свои действия. Я, Хассо фон Мантейфель, с радостью принимаю на себя эту ответственность.

Кейтель развернулся к Хейнрици:

– Вы во всем виноваты! Вы!

Хейнрици указал на дорогу, по которой отступали войска фон Мантейфеля, и ответил:

– Могу лишь сказать, маршал Кейтель, что, если снова вы хотите послать этих людей на верную смерть, почему бы вам этого не сделать?

Фон Мантейфелю показалось, что Кейтель вот-вот набросится на Хейнрици, но тот рявкнул:

– Генерал-полковник Хейнрици, с этого момента вы освобождаетесь от командования группой армий «Висла». Возвращайтесь в штаб и ждите преемника.

Высказавшись, Кейтель прошествовал к своему автомобилю и укатил.

Как раз в этот момент из леса появились генерал Мюллер-Хиллебранд и его штаб. Все – с автоматическими пистолетами.

– Нам казалось, что назревают неприятности, – пояснил генерал.

Фон Мантейфель все еще не исключал подобной возможности и предложил Хейнрици охрану «до конца», однако Хейнрици отклонил это предложение. Он отдал честь офицерам и забрался в свой автомобиль. Отслужив сорок лет в армии, в самые последние часы войны он был с позором отправлен в отставку. Хейнрици поднял воротник своей старой дубленки и приказал шоферу возвращаться в штаб.

Русские были повсюду. Хрупкая оборона города трещала по всем швам, и район за районом попадали в их руки. В некоторых местах плохо вооруженные фольксштурмовцы просто поворачивались к наступавшим спинами и бежали. Гитлерюгенд, фольксштурм, полиция и пожарные бригады сражались бок о бок, но у них были разные командиры. Они защищали одни и те же объекты, но зачастую получали противоположные приказы. А многие вообще даже не знали, кто ими командует. Новый командующий обороной Берлина генерал Вейдлинг послал немногих оставшихся в живых ветеранов разбитого 56-го танкового корпуса на усиление фольксштурма и гитлерюгенда, но это принесло мало пользы.

Целендорф пал почти мгновенно. Гитлерюгенд и фольксштурм, пытавшиеся дать бой перед ратушей, были уничтожены; мэр вывесил белый флаг и покончил с жизнью. В Вейсензе, до возвышения Гитлера преимущественно коммунистическом районе, многие кварталы капитулировали немедленно и появились красные флаги – на многих виднелись красноречивые следы поспешно удаленной черной свастики. Панков продержался два дня, Веддинг – три. Мелкие очаги сопротивления яростно сражались до конца, но непрерывной линии обороны не было нигде.

Уличные баррикады разлетались, будто были сложены из спичек. Русские танкисты на полном ходу стреляли по зданиям: им легче было взрывать их, чем посылать за снайперами солдат. Красная армия не теряла времени зря. Некоторые препятствия, такие, как трамвайные вагоны или набитые камнями телеги, расстреливали прямой наводкой. Если встречались более мощные преграды, русские обходили их. В Вильмерсдорфе и Шенеберге советские войска, встречая сопротивление, входили в дома по обе стороны блокированных улиц, расчищая себе дорогу из подвала в подвал базуками. Затем они появлялись за спинами немцев и уничтожали их.

Артиллерия стирала центральные районы с лица земли ярд за ярдом. Как только захватывался очередной район, русские вводили в него огромное количество пушек и «катюш», передислоцированных с Одера и Нейсе. В аэропортах Темпельхоф и Гатов пушки стояли сплошной стеной. То же самое наблюдалось в Грюневальде, в Тегельском лесу, в парках и на открытых пространствах, даже в садах многоквартирных домов. Ряды «катюш» загромоздили главные магистрали, испуская непрерывный поток фосфоресцирующих снарядов, поджигавших целые кварталы. «Было столько пожаров, что ночь превратилась в день, – вспоминает фольксштурмовец Эдмунд Хекшер. – Можно было читать газету, если она у вас была». Доктор Вильгельм Нольте, химик, насильственно завербованный в Службу пожарной защиты[61]61
  Некоторые из пожарных бригад, покинувших город, вернулись 22 апреля по приказу генерал-майора Вальтера Гольбаха, руководителя пожарного департамента. Судя по послевоенным отчетам, Геббельс приказал пожарным бригадам покинуть Берлин, чтобы машины не попали в руки русских. Гольбах, услышав, что его собираются арестовать за то, что он нарушил приказ Геббельса, попытался совершить самоубийство, но неудачно. С огнестрельной раной лица он был арестован эсэсовцами и казнен.


[Закрыть], видел, как советские самолеты-корректировщики наводили артиллерийский огонь на его людей, пытавшихся тушить пожары. Германа Хелльригеля, недавно мобилизованного в фольксштурм, взрывная волна оторвала от земли и бросила в ближайшую воронку. К своему ужасу, Герман приземлился на трупы трех солдат. Пятидесятивосьмилетний фольксштурмовец, бывший коммивояжер, выбрался из воронки и со всех ног бросился домой.

Чем глубже русские проникали в город, тем больше валялось на улицах сброшенных мундиров и повязок и тем меньше фольксштурмовцев оставалось в рядах защитников. Некоторые части намеренно распускались командирами. На Олимпийском стадионе командир батальона фольксштурма Карл Риттер фон Хальт созвал всех оставшихся в живых после ожесточенного сражения и приказал разойтись по домам. Половина его людей вообще была бесполезна: они были вооружены немецкими винтовками и итальянскими патронами. «Оставалось лишь отправить их домой, – сказал фон Хальт. – Или домой, или бросаться в русских камнями».

По всему городу началось массовое дезертирство. Сержант Хельмут Фольк не видел причин отдавать свою жизнь за фюрера. Фольку, бухгалтеру абвера, немецкой разведки, вдруг вручили винтовку и отправили на сторожевой пост в Грюневальде. Услышав, что его часть получила приказ передислоцироваться в район имперской канцелярии, Фольк отправился домой на Уландштрассе. Родные не обрадовались его приходу, ибо своим мундиром он подверг опасности их всех. Фольк быстро скинул форму, переоделся в гражданскую одежду, а обмундирование спрятал в подвале. И вовремя: через час этот район был захвачен русскими.

На командном посту близ Фрей-Бридж рядовой Вилли Тамм услышал нечто такое, что заставило его принять решение остаться в своей части до конца. К капитану Тамма явился с докладом лейтенант и за чашкой кофе и стаканом шнапса заметил: «Подумать только! Вся пехота собралась дезертировать. Сегодня трое исчезли, не доложившись мне». – «И что же ты сделал?» – спросил капитан. «Пристрелил», – прихлебывая кофе, сказал лейтенант.

Хищные отряды эсэсовцев, прочесывавшие город в поисках дезертиров, взяли правосудие в свои руки. Они останавливали почти каждого, кто носил военную форму, и проверяли удостоверения личности и принадлежность к воинским частям. Любого, заподозренного в том, что он покинул свою часть, немедленно расстреливали или вешали на дереве или фонарном столбе в назидание прочим. Шестнадцатилетний Ариберт Шульц, член гитлерюгенда, направлявшийся в свой штаб в заброшенном кинотеатре в Шпиттельмаркте, увидел долговязого рыжего эсэсовца с винтовкой, конвоировавшего какого-то мужчину. Шульц спросил, что происходит, и эсэсовец объяснил, что человек этот – сержант вермахта, которого обнаружили в гражданской одежде. Эсэсовец довел сержанта до Лейпцигерштрассе, затем вдруг резко толкнул. Пока сержант махал руками, пытаясь сохранить равновесие, эсэсовец выстрелил ему в спину. Все это видел Шульц, топавший сзади.

В ту ночь Шульц снова увидел рыжего эсэсовца. Вместе с другими мальчишками своей части Шульц стоял в дозоре у баррикады, когда на Курштрассе появился советский танк «Т-34». Танк медленно поворачивал башню, когда по нему ударили прямой наводкой и взорвали. Единственного оставшегося в живых танкиста взяли в плен. В карманах красноармейца мальчишки нашли фотографии главных берлинских достопримечательностей. В штабе русского танкиста допросили и передали человеку с винтовкой, тому самому эсэсовцу. Он вывел пленника на улицу, но на этот раз, ухмыляясь, похлопал его по плечу и жестом показал, что можно уходить. Русский ухмыльнулся и только собрался уйти, как эсэсовец пристрелил его, тоже в спину. И тут юный Шульц понял, что долговязый эсэсовец – официальный штабной палач.

Защитников Берлина уже оттеснили в развалины центральных кварталов. Чтобы замедлить продвижение русских, взорвали 120 из 248 городских мостов. В распоряжении генерала Вейдлинга осталось так мало динамита, что вместо него пришлось использовать авиационные бомбы. Фанатики уничтожали сооружения, зачастую не задумываясь о последствиях. Эсэсовцы взорвали четырехмильный тоннель под одним из притоков реки Шпре и Ландвер-каналом. В тоннеле, связанном с железнодорожной системой, укрывались тысячи гражданских лиц. Когда вода хлынула в тоннель, люди бросились по путям к более высокому месту. В тоннеле еще стояли четыре санитарных поезда с ранеными. Когда Эльфрида Вассерман и ее муж Эрих, вместе с другими обитателями Анхальтерского бункера пытались протолкаться наружу, Эльфрида слышала крики раненых: «Выпустите нас! Выпустите нас! Мы тонем!» Никто не остановился. Вода поднялась уже до пояса. Эриху, ковылявшему на костылях, было еще хуже. Дерущиеся, вопящие люди проталкивались к безопасному месту, затаптывая тех, кто послабее. Эльфрида пришла в отчаянее, но Эрих кричал: «Не останавливайся! Не останавливайся! Мы выберемся». И они выбрались. Скольким еще удалось спасти, Эльфрида так и не узнала.

К 28 апреля русские сжали кольцо вокруг городского центра. Ожесточенные бои шли на окраинах Шарлоттенбурга, Митте и Фридрихсхайна. Открытой оставалась лишь узкая дорога на Шпандау. Несколько опытных соединений Вейдлинга пытались удержать этот коридор открытым для последнего прорыва. Людские потери были колоссальными. Улицы усеяны трупами. Из-за артобстрела люди не могли выбраться из убежищ, чтобы помочь раненым друзьям и родственникам, лежавшим совсем близко от них: многие были захвачены врасплох, когда стояли в очереди за водой к старым уличным колонкам. Солдатам приходилось немногим лучше. Ходячие раненые, которые сами могли добраться до пунктов первой помощи, могли считать, что им повезло. Те, кто не мог ходить, часто оставались лежать там, где их настигла пуля или снаряд, и умирали от потери крови.

Фольксштурмовец Курт Бохг, которому оторвало пятку, проковылял и прополз несколько миль. В конце концов силы его иссякли, и он лежал на улице, криками призывая на помощь, однако осмелившиеся покинуть убежища были слишком заняты спасением собственных жизней.

Лежа в канаве, Курт заметил монахиню-лютеранку, короткими перебежками пробиравшуюся от подъезда к подъезду.

– Сестра, сестра, – позвал он. – Вы не поможете мне?

Монахиня остановилась:

– Вы сможете доползти до дома конгрегации рядом с церковью? Это всего в пяти минутах отсюда. А там я вам помогу.

Каким-то образом Курту удалось добраться. Все двери были распахнуты. Он вполз в вестибюль, оттуда – в приемную и потерял сознание. Очнувшись, он понял, что лежит в луже крови. Он медленно открыл глаза, чтобы разглядеть, откуда течет кровь, и увидел, что в дверном проеме, ведущем в сад, застряла корова, черно-белая корова голштинской породы с огромными печальными глазами. Из ее пасти обильно хлестала кровь. Человек и животное уставились друг на друга с молчаливым сочувствием.

У загнанных в центр города войск Вейдлинга закончились боеприпасы. В ответ на отчаянный призыв сбросить амуницию с самолетов Вейдлинг получил шесть тонн грузов и ровно шестнадцать танковых ракетных снарядов.

И вдруг свершилось невероятное. В аду сражения на оси запад – восток, широком шоссе, бегущем от реки Хавель на западе до Унтер-ден-Линден на востоке, вдруг приземлился «шторх». В этом маленьком самолете прилетели генерал Риттер фон Грейм и знаменитая летчица Ханна Рейч. Самолет был подбит русской зениткой, и из баков на крыльях вытекало горючее. Фон Грейм, который вел самолет, был ранен в ногу перед самым приземлением. Ханна перехватила управление и совершила идеальную посадку. Этих летчиков вызвал в имперскую канцелярию Гитлер и сразу же по прибытии произвел фон Грейма в фельдмаршалы, назначив его шефом уже несуществующего люфтваффе вместо «предателя» Геринга.

Бункер фюрера обстреливался, но пока еще был сравнительно безопасным местом. Другим островком безопасности в центре города была пара зенитных башен в зоологических садах. 132-футовая «^» – башня была набита людьми: никто не знал точно, сколько народа там укрывалось. Доктор Вальтер Хагедорн, врач люфтваффе, полагал, что тысяч тридцать гражданских плюс войска. Люди сидели и стояли не только в помещениях, но и на лестницах, и лестничных площадках. Двигаться было невозможно. Сотрудники Красного Креста, такие, как девятнадцатилетняя Урсула Шталла, делали все, что могли, дабы облегчить страдания гражданского населения. Урсула навсегда запомнит тошнотворную смесь запахов «пота, вонючей одежды, мокрых детских пеленок и дезинфицирующих средств из госпиталя». Проведя в бункере много дней, люди начинали сходить с ума. Некоторые совершали самоубийство. Две старые дамы, сидевшие рядышком на лестничной площадке первого этажа, одновременно приняли яд, но никто не мог сказать, когда это случилось: из-за жуткой давки они и мертвые просидели, пока их не заметили, совершенно прямо, может даже, несколько дней.

Пять дней подряд почти непрерывно доктор Хагедорн оперировал раненых в своем маленьком госпитале. А самой страшной его проблемой были мертвые. Как их похоронить? Даже высунуться из башни было страшно из-за обстрела. «Во время затишья, – вспоминал он, – мы пытались вынести тела и ампутированные конечности, чтобы похоронить, но это было почти невозможно». На данный момент, когда со всех сторон непробиваемые стены бункера и закрытые стальными ставнями окна обстреливались снарядами и шрапнелью, у Хагедорна было пятьсот мертвых и полторы тысячи раненых плюс неизвестное количество полубезумных людей. Почти все время совершались самоубийства, но из-за скученности их невозможно было сосчитать. Однако доктор запомнил, что некоторые, несмотря ни на что, говорили: «Мы сможем продержаться, пока не подойдут Венк или американцы».

Вокруг башни простиралась огромная опустошенная территория зоопарка. Жертвы среди животных были огромными. С каждым взрывом снаряда в небо взлетала стая птиц. Львов застрелили. Розу, гиппопотама, убил в ее собственном бассейне снаряд. Шварц, смотритель птиц, был в отчаянии; каким-то образом редкому аисту Абу Маркубу, проживавшему в его ванной комнате, удалось сбежать. А командир зенитной башни приказал директору зоопарка Луцу Хеку уничтожить павиана. Его клетка была повреждена, и существовала опасность, что он сбежит.

Хек, с винтовкой в руке, подошел к обезьяньим клеткам. Павиан, старый друг, сидел на корточках у решетки. Хек поднял винтовку и почти коснулся дулом головы животного. Павиан мягко оттолкнул дуло в сторону. Потрясенный Хек снова поднял винтовку, и снова павиан отклонил дуло. Хек попробовал еще раз. Павиан грустно смотрел на него, и Хек выстрелил.

Пока сражение продолжалось, происходило и другое насилие, дикое и беспощадное. Орды русских солдат, нахлынувшие за дисциплинированными боевыми ветеранами, теперь требовали исконной добычи завоевателей: женщин побежденных.

Урсула Кестер спала в подвале своего дома в Целендорфе со своими родителями, шестилетними дочерьми-близнецами Ингрид и Гизелой и семимесячным сыном Берндом, когда в дверь прикладами винтовок постучали четверо русских солдат. Они обыскали убежище, нашли пустой чемодан и свалили в него банки с компотами, авторучки, карандаши, часы и кошелек Урсулы. Один из русских нашел флакон французских духов, открыл его, понюхал и вылил содержимое флакона на свою одежду. Второй русский, угрожая винтовкой, загнал родителей и детей Урсулы в маленькую комнатку подвала, а затем, все четверо, они по очереди надругались над ней.