Текст книги "Во тьме Эдема"

10
Джерри Красносвет

Мне было грустно-прегрустно. И страшно. И жалко-прежалко Джона. Беллу я тоже жалел немного, жалел и злился на нее.

Больше всего я люблю, когда все ладят друг с другом. Мне нравилось, когда все хвалили Джона. Когда при встрече люди из других групп говорили мне, что Джон храбрый-прехрабрый или что Белла – лучший вожак в Семье. И мне было больно, что Джон с Беллой всех расстроили и разозлили. Пожалуй, еще больнее, чем если бы все разозлились и расстроились из-за меня. Но я не винил ни Джона, ни Беллу. Я знал, что те, кто сильнее меня, не заботятся о чужом мнении. Я понимал, что у них могут быть другие причины делать то, что им важно, даже важнее того, чтобы всем нравиться, важнее доброты. Если честно, поэтому я ими и восхищался: в них было то, чего нет во мне, – сила воли. Поэтому я на них и не обижался, только мечтал, чтобы все снова стали восхищаться Джоном так же, как я, и хвалили Беллу как лучшего вожака в Семье, а не перешептывались и не шипели.

Чего я еще терпеть не мог, так это секретов. И когда люди не говорят, что думают. Клянусь сердцем Джелы, и так-то непросто разобраться, что к чему!

– Почему все молчат? – шепотом спросил я у Лиса, когда Джон сидел в шалаше у Беллы, а все вдруг затихли.

Лис подмигнул, взъерошил мне волосы, как будто я мальчишка-несмышленыш, встал и отошел от меня.

Я отправился к маме.

– Джон сейчас там спит с Беллой? – спросил я. – Почему все замолчали?

Сью сжала мою руку, но ничего не ответила.

Даже Джефф не захотел со мной поговорить.

И Джон, когда наконец вылез из шалаша Беллы, тоже отмахнулся от меня, ушел прочь из группы и вернулся только спустя четыре-пять часов, когда все уже спали или пытались заснуть.

– Что с тобой, Джон? – прошептал я, когда он забрался в шалаш, который делил со мной и Джеффом.

Но Джон ничего не ответил, залез под спальную шкуру и затих.

Я же глаз не сомкнул до следующего дня. В Гадафщину и так приходится непросто: спячки и бдни идут наперекосяк, а сейчас еще труднее – все встало с ног на голову. Кругом творилось что-то странное-странное. Только что Джона превозносили до небес – и вот уже вся Семья на него злится. Беллу называли лучшим вожаком, а сейчас даже ее собственная группа думала о ней такие жуткие-прежуткие мерзости, что и вслух не сказать.

При этом что Джон, что Белла, похоже, понимали, на что шли. Они сознательно поступили так: они отлично знали, что все рассердятся. Джон с Беллой поступили как два хитрых-прехитрых шахматиста, которые неожиданно жертвуют королевой: все недоумевают, почему они так поступили, но догадываются, что не случайно, а по какой-то причине, которая обнаружится через три-четыре хода.

– Ты выступишь еще раз? – спросил я шепотом. – Когда Семья снова соберется на Поляне Круга, ты попробуешь еще раз?

Джон ничего не ответил, а Джефф прошипел мне со своего края шалаша:

– Оставь его в покое. Дай ему поспать.

* * *

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

Когда внезапно затрубили рога, объявляя второй день Гадафщины, у меня сна не было ни в одном глазу.

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

Ненавижу этот звук. Он для меня все равно что прочие семейные гадости, вроде секретов, слухов и всего того, о чем обычно так охотно сплетничают люди, да еще такими словами, что сразу и не поймешь, в чем смысл, и приходится догадываться.

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

Джон сел, потер обеими руками бородку и зевнул. Вид у него был усталый-преусталый.

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

Джефф тоже сел, потер свои искривленные ступни и, прищурясь, посмотрел на Джона. Мой братишка тоже был из таких: вел свою игру и не заботился о том, что подумают другие, поэтому, пожалуй, понимал Джона лучше меня. Они оба походили на шахматистов, а я и мне подобные, скорее, были фигурами на доске.

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

Нам не нужно было идти на Поляну Круга, потому что на второй день Гадафщины Совет обычно обсуждал Грамму без посторонних, но рога трубили, чтобы вся Семья знала: пора вставать и приниматься за дело, и до конца Гадафщины нельзя возвращаться к привычным дням и спячкам.

Мы выползли из шалаша – сперва Джон, за ним я, потом Джефф. Старый Роджер, Белла и моя мама Сью жарили на завтрак всей группе стебли звездоцветов и вяленую рыбу.

– Доброе утро, Джон! – крикнула Белла, и я заметил, что она ловит его взгляд, чтобы понять, о чем он думает.

Но Джон взял еду, которую дала ему Белла, стараясь не встречаться с ней глазами.

– Доброе утро, сынок, – проворковала моя мама Сью и протянула мне еду. – Что-то у тебя усталый вид. Сегодня все новошерстки пойдут искать пищу. Только не уходите дальше часа пути. С тобой опять будут Джон с Метом, а еще Кэндис и Дженни. Джеффу нужно отдохнуть бденек, чтобы ноги не болели, так что мы ему найдем занятие в группе.

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

* * *

Мы с Джоном, Метом, Кэндис и Дженни, прихватив копья, веревки, мешки и дубинку с каменным наконечником, отправились в сторону Кома Лавы на поиски пищи. Я не спускал глаз с Джона, стараясь понять, что творится у него на душе, но без толку: лицо его было спокойным-преспокойным, как маска.

Из-за Гадафщины все держались неподалеку от Семьи и бодрствовали в одно и то же время, и, разумеется, мы то и дело натыкались на взрослых, новошерстков и детишек из других групп. Все искали пищу и спугивали чужую добычу. Потому-то обычно у групп разный режим, чтобы не путаться друг у друга под ногами. Сейчас же все выбрались в лес: Синегорцы, Мышекрылы, Лондонцы, Звездоцветы… все группы вместе, даже те, чьи бдни и спячки не совпадали с нашими. Завидев Джона, соседи наперебой отпускали замечания.

– Сопливый грубиян! – рявкнул Том Рыбозер, детина бремен сорока-пятидесяти, с мышиным рылом и клешнями вместо ступней. – Добился своего, испортил всем Гадафщину! О чем ты только думал?

Том и еще двое мужчин из Рыбозеров развесили на деревьях старую рваную рыбацкую сеть, сплетенную из волнистых водорослей. Еще двое, сидевшие на древосвете, привязали нитки к ножкам махавонов и дергали их, чтобы заманить в сеть летучих мышей.

– Вот-вот, – поддакнул с дерева один из Рыбозеров, – если тебя, Джон Красносвет, так уж тянет хамить взрослым, в следующий раз делай это в собственной группе, а нас оставь в покое. – С этими словами он нагнулся над светоцветом, так что свет снизу бил ему прямо в лицо, и плюнул. Джону пришлось отскочить в сторону, чтобы плевок не попал ему на голову.

Я вышел из себя.

– Член Тома! Ты бы лучше…

Но Джон положил руку мне на плечо и покачал головой, чтобы я не связывался с этими дураками. Мол, хватит склок.

– Знаешь что, Джон, – заявила Дженни, когда мы углубились в чащу. – Ты, конечно, полный идиот и взбесил Каролину, но даже тебе не удалось сделать Гадафщину хуже, чем она есть.

И Дженни рассмеялась. У нее, как и у моей мамы, было мышиное рыло, она была страшная-престрашная, но всегда веселая и жизнерадостная.

Впереди мы заметили двух старомамок из группы Синегорцев, которые, стоя на коленях у прудика и уставив тощие задницы в небо, выуживали из воды прудовиков.

– Продолжай в том же духе, Джон Красносвет, и ты разобьешь сердца Старейшин, – заметила одна из старомамок по имени Люси.

– А ты побольше заботься о том, как бы не огорчить старого Митча, и мы будем голодать, – огрызнулся Джон. – Правда, это его тоже расстроит, тебе не кажется?

– Да что ты в этом понимаешь, глупый новошерсток? – отрезала Люси Синегорка. – Слышал бы ты себя со стороны. Это же полный бред!

– Ничего не бред, – горячо возразил я. – Не забывай, что ты говоришь о моем брате Джоне, который в одиночку справился с леопардом. Он сильный, и ловкий, и уж куда-куда умнее тебя.

Вторая старомамка, Мэри, лишь злорадно расхохоталась на это.

– Нет, вы только посмотрите на него! – заявила она. – Клянусь членом Гарри, твой драгоценный братец – обычный новошерсток, у которого еще даже борода толком не выросла. И ты думаешь, из-за того, что ему повезло убить одного-единственного леопарда, он умнее Каролины и Совета с их многобременным опытом?

Наша Дженни рассмеялась.

– Зря воздух сотрясаете, милочки, – сказала она Синегоркам. – Даже если Джон назовет черное белым, а верх – низом, Джерри все равно будет его защищать.

– Ну и дурак, – отрезала Мэри Синегорка. – И кстати, правда, что я слышала про Джона и Бе…

– Так что ты предлагаешь? Как нам прокормиться, когда нас станет в два-три раза больше? – перебил ее Джон.

– Как я уже говорила, – упрямо повторила Мэри Синегорка, – пусть это решают Каролина и Совет. Не твоего ума дело. А теперь, уж извините, но мы заняты: добываем пропитание для группы.

– Да я уж вижу, – усмехнулся Джон. – Прудовики. Скажи честно, неужели в детстве ты могла себе представить, что когда-нибудь нам придется жрать улиток?

– Тебя не касается, что я думала в детстве, сопляк!

– Да нет, – вмешался я, – Джон хотел сказать…

– Брось, Джерри, хватит, – проговорил Джон усталым-усталым голосом и зашагал прочь, не дожидаясь никого из нас.

– Так мы будем искать пищу или как? – поинтересовалась Кэндис. Она была хорошенькая-прехорошенькая, но вечно всех высмеивала, и я побаивался ее острого язычка. – Или подождем, пока Джон не устроит здесь персональную Гадафщину?

– Вот-вот, – поддакнул Мет. – Мне тоже не нравится, что на нас все ругаются. Между прочим, это не мы вылезли со своим мнением на Поляне Круга. Мы тут вообще ни при чем.

* * *

Мне было жаль Джона: все на него ополчились. Я не мог забыть, как он выглядел вчера вечером, когда вышел из шалаша Беллы: одинокий-преодинокий, да еще и отмахнулся от меня, чтобы я оставил его в покое.

Но не все злились на моего брата. Нам встретилась группа новошерстков из Бруклинцев – Майк, Диксон, Джела и Клэр, и вот они-то как раз поддерживали Джона.

– Молодчина, Джон. Почему бы нам, новошерсткам, не высказать свое мнение, если мы этого хотим? – заметил Майк Бруклин. – Мы охотимся и добываем пищу наравне со взрослыми, помогаем ухаживать за детьми и стариками, так почему у нас нет права голоса?

– Да, Джон, ты все правильно сказал, – согласился Дикс Бруклин. – Старейшинам легко говорить, мол, пусть все остается, как было, но они же скоро умрут. И нам надо думать о том, что будет, когда мы вырастем и Семья увеличится.

– А сколько нас будет, когда мы станем взрослыми? – спросила Джела Бруклин, и вовсе не в насмешку над Джоном, а потому, что действительно хотела это знать.

Я надулся от гордости за брата.

– В смысле, когда у нас будут дети и у наших детей тоже родятся дети? – уточнил Джон. – Нас будет несколько тысяч. Сама подумай. Изначально, сто шестьдесят три года тому назад, было всего двое, а сейчас нас пятьсот тридцать два. То есть – сколько это бишь? – в двести с лишним раз больше. А еще через сто шестьдесят лет…

– Что? Нас будет в двести с лишним раз больше, чем теперь? – Джела нервно рассмеялась. – Клянусь шеей Тома, я даже цифр таких не знаю!

– Еще как будет, – заверил Джон. – Вот только большинство умрет от голода.

Он был, пожалуй, единственным новошерстком из всех, кого я знал, который задумывался о чем-то помимо того, что происходило прямо сейчас. Именно это мне в нем и нравилось, поэтому-то я и поддерживал Джона, но это меня и пугало – и в нем, и в таких, как он. Брат готов был рискнуть и сделать что-то, из-за чего на него все ополчатся, если считал, что в перспективе выйдет толк. У меня бы на это духу не хватило.

Но зато я умел оставаться верным, несмотря ни на что.

11
Джон Красносвет

Попрощавшись с бруклинскими новошерстками, мы разделились и принялись активно искать пищу. Правда, толком ничего не нашли: вся Семья крутилась поблизости, так что раздобыли мы лишь несколько паршивых летучих мышей да грязные ошметки пеньковицы. Но через четыре-пять часов Кэндис заметила маленького каменяка, который пасся в звездоцветах. Ей хватило ума не гнаться за ним, поскольку, едва завидев нас, зверь умчался бы прочь, и мы бы его уже не догнали: у него-то шесть ног, а у нас всего две, так что бегает каменяк раза в два-три быстрее нас. Кэндис прокралась к остальным и жестами показала, где каменяк, чтобы мы его окружили. Я медленно полз сквозь мерцающие звездоцветы, как вдруг наткнулся рукой на что-то, что принял сперва за камешек странной формы. Присмотревшись, я сразу понял, что это вовсе не камень. Это было кольцо, вроде тех, что вырезают из дерева, полируют шерстячьим жиром и носят на пальце.

Однако это кольцо было не из дерева. Оно было твердым и гладким и, как вода, отражало свет цветов. Я сразу же понял, что оно из металла – твердого, гладкого и блестящего вещества с Земли. (Говорили, будто в Эдеме оно тоже есть, где-то в камнях, каким-то образом с ними смешано, но никто не знал, где его искать.) А если кольцо из металла, значит, принадлежало кому-то из Первой Пятерки – Анджеле, Томми или одному из Трех Спутников.

Тут мне пришла мысль, от которой по спине пробежал холодок и закружилась голова.

Клянусь членом Тома! Да это же то самое кольцо, Потерянное Кольцо, кольцо Анджелы, про которое ставят пьесы! Это и правда оно!

То это кольцо или нет, но это Памятка, и заикнись я о нем хоть единой живой душе, меня тут же заставят отдать его Старейшинам, а те положат его на хранение к остальным Памяткам: Ботинкам, Поясу, Рюкзаку, моделям Небесных Лодок и Земли, пластмассовой Клавиатуре, состоящей из нескольких рядов квадратиков с буквами, и мертвому прямоугольнику, который когда-то показывал картинки, что умели двигаться и говорить…

Бух! В меня врезался каменяк, да так сильно, что от удара перехватило дыхание. Я рухнул на спину и угодил прямо в гигантский муравейник.

Все расхохотались.

– Надо же, леопарда убил, – поддразнила Джейн, – а каменяка, который несется прямо на него, не заметил.

– Джон, ты идиот, – обругала меня Кэндис. – Упустить такую добычу! Во имя Гарри, о чем ты только думал?

Я поднялся и торопливо стряхнул с себя разозленных муравьев: их тельца полыхали красным, предупреждая о том, что муравьи сейчас укусят. Я чувствовал себя полным дураком, но запросто мог бы все объяснить и успокоить всех, даже сердитую Кэндис, если бы только показал кольцо. Такая находка для Семьи дороже десяти каменяков. Каждый согласился бы со мной, что, найди он кольцо, и думать забыл бы об охоте.

Я был бы рад показать ребятам кольцо. Мне совсем не улыбалось, что меня сочтут витающим в облаках мечтателем или разиней, который на охоте только мух ловит. Я не хотел, чтобы обо мне так думали, к тому же это неправда. Но надо думать о том, чего ты хочешь добиться в будущем, а не стараться облегчить себе жизнь – таково мое правило, мое правило леопарда. Поэтому я решил, что лучше до поры до времени никому не показывать кольцо. Я зажал его в кулаке – оно было прохладное и гладкое на ощупь, – улыбнулся, пожал плечами и ничего не ответил. У меня к поясу был пришит небольшой карманчик, где я хранил всякую полезную мелочовку – куски черного стекла и пеньковицы, зерна белых светоцветов. Туда-то я и спрятал кольцо, пока никто не видит, и словом не обмолвился о находке. Мы отправились дальше.

– Ты какой-то странный с тех пор, как поймал леопарда, – заметила Кэндис. – Выскочил на Гадафщине с предложением пересечь Снежный Мрак. Зачем это вообще было нужно? И не надо мне рассказывать про нехватку пищи, Проходной водопад и прочий бред. Это не нам решать, и тебе это прекрасно известно. По-моему, тебе просто захотелось внимания.

– Я бы сказала, что он стал странным после того, как переспал с этой Тиной Иглодрев, – добавила Дженни.

Мет уставился на меня. Джерри тоже. Неужели я не дам отпор этим нахалкам? Но я ничего не ответил. Мы шли дальше и вскоре наткнулись на Дэвида, который охотился вместе с Лисом. Дэвид светился от удовольствия: он только что убил каменяка своим длинным копьем с наконечником из черного стекла.

– Эй, это же мой каменяк! – воскликнула Кэндис. – Это я его нашла, и мы бы его поймали, если бы Джон не хлопал ушами.

Дэвид разразился хохотом и повторил старую пословицу:

– Добыча не твоя, если в ней нет твоего копья.

Он перевел взгляд на меня.

– Что, Джон, прохлопал зверя? А все потому, что слишком много по бабам бегаешь. Переспал с Мартой Лондон, с Тиной Иглодрев, даже Беллу Красносвет – и ту умудрился огулять! Этот сопляк вообразил, что может любую поймать на удочку. Мы будем звать тебя Джон Удей. Все равно ты больше ни на что не годишься.

Его лицо, и без того уродливое, как мышиное рыло, исказилось от ненависти и зависти. Я вспомнил, как Дэвид посмотрел на меня, когда я вылез из шалаша Беллы, и подумал: будь у него возможность безнаказанно проткнуть меня копьем, как каменяка, он бы наверняка меня прикончил. И рука бы не дрогнула.

История учит, что на Земле такое случалось. Люди убивали друг друга, как мы – каменяков и трубочников. Иногда группа нападала на группу, как Гитлер с Вошистами – на Удеев. Говорят, все это творилось потому, что Семья на Земле разделилась на части, группы расселились порознь и стали вести себя так, словно каждая из них – отдельная Семья. Рассказывают даже, что некогда Белые охотились на Лондонцев – кожа у тех была черной, как у Анджелы, – связывали их веревками и торговали ими, как у нас в Семье группы продают друг другу черное стекло, звериные шкуры и зубы леопарда. (Все это – «история», предмет, который дети учили в Школе, пока ту не отменили.)

Заметив выражение лица Дэвида и догадавшись, что он хочет со мной сделать, я вдруг увидел, что с нами будет, если Семья распадется. Мне представилось огромное старое дерево, которое некогда давало тепло, свет, кору для шалашей, приносило плоды, но вот его срубили, и на изломе струя обжигающей смолы из Подземного мира хлещет прямо в небо.

– Запускаешь свое удилище в женщин, которым и вовсе не следовало связываться с глупым мальчишкой, не имеющего ничего, кроме смазливой мордашки, – не унимался Дэвид. – И этот сопляк еще пытается разбить Семью! Больше Джон ни на что не годится. Предлагает всякий бред, который мы должны выслушивать лишь потому, что на его копье наскочил бедолага-леопард.

Дэвид скривился в ухмылке.

– Скажи честно, малыш Джонни, ты ведь ничего такого не планировал? Ты и не думал убивать леопарда. Ты просто так перетрусил, что застыл на месте.

Джерри тут же бросился меня защищать.

– Чушь! Джон запросто мог убежать, как я, но он…

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

Дэвид умолк. Мы все прекратили разыгрывать эту дурную пьесу и прислушались к рогам, трубившим на Поляне Круга. Они не звали нас домой, просто извещали о том, что Совет закончил обсуждать Грамму и нам тоже пора закругляться, возвращаться в группы, есть и спать.

– Учти, я буду следить за тобой, – предупредил меня на прощание Дэвид, – и чтобы без фокусов на Гадафщине.

Он, как и все мышерылы, всегда брызгал слюной, когда говорил, но сейчас это было заметно сильнее обычного. Его речь сочилась такой ненавистью и злобой, что, казалось, Дэвид плюется ядом. Мне приходилось вытирать его слова с лица.

– И не думай, что тебе все сойдет с рук только потому, что ты – любимчик Беллы и спишь с ней. Ничего подобного. Пусть она – вожак нашей группы, но это не значит, что остальные должны ей в рот смотреть, не говоря уже обо всей Семье. В один прекрасный день она поймет, кто ты есть. Конечно, от любви люди глупеют и размякают, но это ненадолго, малыш Джонни. Скоро этому наступит конец.

Идиот Мет широко разинул рот. У Джерри в глазах стояли слезы. Кэндис нахмурилась. Дженни, казалось, пыталась найти в словах Дэвида что-то забавное, но не могла.

Дэвид вытащил из убитого каменяка копье и перехватил его левой рукой. Правой он взял зверя за заднюю ногу и одним движением взвалил еще теплую тушу к себе на мускулистое плечо.

– А сейчас, вы уж простите, мне пора, – процедил Дэвид на прощанье. – Надо отнести домой добычу.

– Похоже, тебе нашелся достойный противник, мистер Убийца Леопардов! – заметила Дженни, когда Дэвид скрылся из виду и не мог нас услышать.

Я пожал плечами. Дэвид пугал меня, что правда, то правда. Я боялся, что вся Семья ополчится против меня, а Белла уже не сможет меня защитить. Но Дэвид не сказал мне ничего нового, чего бы я сам не знал.

– Посмотрим, – ответил я, – игра еще не окончена.

* * *

Мы вернулись со своей жалкой добычей к Красным Огням и получили свою скромную порцию каменяка, пойманного Дэвидом. Тот лишь ухмыльнулся, когда мы выложили на траву несколько жалких летучих мышей и замурзанную пеньковицу.

Белла держалась напряженно и отстраненно. До общего сбора на Гадафщине ей нельзя было рассказывать нам, о чем говорили на Совете, но причина ее холодности явно заключалась не только в этом. Она избегала встречаться со мной глазами и рано улизнула к себе, велев нам в эту спячку никуда не разбредаться и оставаться в группе.

Но я ушел к групповой выгребной яме, которую мы выкопали в зарослях звездоцветов, достал кольцо из кармашка на повязке и поднес его к цветку.

На ощупь оно было гладким-прегладким, но не везде. Снаружи вдоль всего кольца тянулась волнистая линия, и металл по обе ее стороны был разного цвета, а внутри, клянусь сердцем Джелы, я разглядел мелкую-мелкую надпись. Мало кто из новошерстков умел читать, но Белла объяснила мне, какая буква обозначает какой звук, и научила складывать их в слова. Я мог прочесть множество старых имен и слов, нацарапанных на деревьях по всей Семье. И, разумеется, я прочел имя внутри кольца, написанное маленькими-премаленькими буквами с такой аккуратностью, какая и не снилась обитателям Эдема, которые писали на клочках коры, камнях и стволах деревьев. Да и никто старше тридцати-сорока бремен сроду бы не прочел его своими слепнущими глазами. Это было самое известное имя в Семье: «Анджеле, – гласила надпись, – с любовью от мамы и папы».

Анджел в Семье хватало – и Джел, и Энджи, как их обычно звали, – но это могла быть только та самая Анджела, которая прилетела в Эдем давным-давно, в начале времен. Это было ее кольцо. То самое, из истории, – кольцо, которое Анджеле еще на Земле подарили родители и которое она потеряла, собирая пеньковицу, да так и не смогла найти.

Меня снова пробрала дрожь, пронизавшая все тело и мозг, как бывает, когда спишь с женщиной и кончаешь. В такие минуты сомневаешься: вдруг ты что-то напутал и все это лишь сон или выдумка, которую ты принял за реальность. До того странно-престранно было держать в руках то самое кольцо и знать наверняка, что эта часть Истинной Истории – чистая правда. Так необычно осознавать свою связь с нею, чувствовать себя в некотором роде ее завершением, потомком Анджелы, который наконец-то нашел ее кольцо. И еще диковинней – от того, что незадолго до этого, когда я сидел на берегу Глубокого озера, мне почудилось, будто наша мать Анджела тоже туда приходила.

Клянусь именами Майкла! Люси Лу была бы счастлива, найди она это кольцо. Она бы нам все уши прожужжала своими байками! Казалось, будто тень Анджелы и впрямь бродит где-то поблизости, следует за мной по пятам. И ни за что не отпустит.

Сидя на корточках в звездоцветах и притворившись, будто испражняюсь, я вспоминал всю историю. Как Джела потеряла кольцо. Как позвала на помощь Томми и детей. Тогда во всем мире не было других людей, кроме Томми, Джелы и их деток. Джела закричала, чтобы они пришли и помогли ей, все кричала и кричала, как будто ненавидела их, и требовала, чтобы они часами ползали в лесу по земле, день за бднем, и искали кольцо, которое ей подарили мама с папой.

– Это всего лишь кольцо, – заметил Томми. – Самая обычная вещь. Как камень или палка. У тебя есть мы, дорогая. У тебя есть я и дети.

– Не нужны мне твои чертовы дети, – отрезала Анджела, – и ты, жалкий никчемный эгоист, мне даром не нужен! Я хочу к маме. Я хочу к папе. Я хочу вернуться в свой дом, который ты у меня отнял!

И она плакала, плакала, плакала целых девять дней и спячек подряд, а дети зажимали уши и гудели, мычали, издавали всякие дурацкие звуки, лишь бы не слышать жестоких слов, которые говорила Анджела, и отогнать грустные-прегрустные мысли. История утверждает, что до того дня их мать была сердечной, доброй и сильной. А после не улыбалась целое бремя и никогда больше не взглянула на Томми с любовью, никогда-преникогда.

Я услышал чьи-то шаги: к яме ковылял Старый Роджер. Этот будет кряхтеть, брызгать и пердеть в отхожем месте добрых полчаса. Я убрал кольцо в карман и двинулся прочь.