Текст книги "Убийство на пляже"

8

Офис редакции «Дейли геральд» высится над влажными тротуарами Лондона на высоте семи этажей. Старший репортер Карен Уайт сидит под шумным кондиционером и под постоянные зевки коллег по работе, лениво отщипывая кекс, пытается слепить пресс-релиз насчет государственных субсидий ветровым электростанциям.

Время от времени она проверяет свою электронную почту – в большей степени, чтобы не заснуть, чем из-за того, что может произойти что-то интересное, – когда вдруг в почтовом ящике появляется срочное сообщение, от которого в ее вены бьет заряд адреналина. Несколькими нажатиями клавиш она быстро находит местные новости из Дорсета – и вот он, человек, за которым она следит, детектив-инспектор Алек Харди, который сейчас выглядит, пожалуй, даже суровее, чем тогда, когда она видела его в последний раз.

– Это короткое заявление, подтверждающее, что сегодня утром на пляже Харбор-Клифф у Бродчёрча было найдено тело одиннадцатилетнего мальчика, – говорит он в камеру. – Позднее ребенок был опознан. Это Дэниел Латимер, проживающий в этом городе. Мы рассматриваем его смерть как вызывающую подозрения. Наше расследование продолжается, и сегодня вечером состоится полноценный брифинг.

Несколько секунд у Карен уходит на то, чтобы переварить новость о том, что он получил новое место работы после Сэндбрука, и вот уже ее пальцы летают над клавиатурой, пока она отслеживает источник информации. Первое упоминание об этом деле оказывается в твиттере местной газеты, но более подробного рассказа на их веб-сайте нет, причем ни одно из больших национальных изданий на это еще не отреагировало. Это хорошо. Значит, есть время, чтобы этот сюжет стал ее. Дверь редактора открыта: Карен проверяет свое отражение в зеркале, приглаживает длинные темные волосы, стянутые в конский хвостик, и поправляет воротничок сшитого на заказ жакета, считающегося деловым костюмом, хотя он старит ее лет на десять. Стучать она не удосуживается. Зубы у Лена Данверса прорезались на Флит-стрит[7]7
  Флит-стрит – улица в Лондоне, где до недавнего времени располагались редакции главных британских газет; фигурально – британская пресса.


[Закрыть] еще тогда, когда пресса считалась королевой. Он полагает, что манеры в условиях спешки только мешают.

– Ты что, издеваешься? – говорит он, после того как она вкратце обрисовывает ситуацию. – Пусть агентства изложат эту историю, а ты ее потом отполируешь. Одиннадцатилетние мальчишки вечно попадают в неприятности.

– Но это же Алек Харди, – возражает она. – И сюжет о нем.

– Только если он еще раз облажается. – Данверс делает неопределенный жест в сторону бухгалтерской книги, лежащей на его столе. – Сама знаешь, что у нас сейчас с бюджетом. Прости, Карен. Мой ответ: нет.

Она возвращается к своему столу и тяжело опускается во вращающееся кресло. Пресс-релиз относительно субсидий ветровым электростанциям в ее отсутствие сам собой не слепился. Десять минут она продолжает мучиться над ним, а затем вновь переходит на аккаунт «Эха Бродчёрча» в твиттере. Имя журналиста Олли Стивенс, а в его профайле записано: «Бесстрашный репортер напористой местной газеты Эхо Бродчёрча». Она пробивает его имя по Гуглу. Он выложил свое резюме и образцы работ в онлайне и утверждает, что обладает амбициями, чтобы стать ведущим журналистом общенационального издания. Карен набирает его номер и с удовлетворением отмечает восхищение в его голосе, после того как представилась.

– Я увидела, что это вы подняли историю Дэнни Латимера, – говорит она. – Возможно, я приеду, чтобы освещать ее. И хотела узнать, могли бы вы сообщить мне кое-какие подробности. Выпивка за мой счет.

Разумеется, он соглашается. Карен сворачивает свой сюжет насчет ветровых электростанций, после чего звонит в отдел кадров. Она в этом году много и упорно работала и не брала пока что ни одного положенного ей отгула. Так что они ей должны.

Стоит жара, и асфальт влажно поблескивает под солнцем. Расплывчатый силуэт черного такси по мере приближения становится все более четким. Карен останавливает его и просит водителя отвезти ее на вокзал Ватерлоо.

Проклятый твиттер. Сердце Харди обрывается при мысли о том, какую работу им придется проделать теперь, чтобы восстановить доверие к себе семьи Латимеров. Когда он уходит из участка, ДС Миллер все еще пытается как-то извиниться за своего племянника. Харди это не интересно. И все же после утреннего нагоняя он уверен, что она больше этого не допустит. Что за день такой! Что за чертов день!

От свежего воздуха на улице в голове не прояснилось – наоборот, он чувствует себя даже хуже. Частое поверхностное дыхание и расплывающееся в глазах изображение являются предвестниками очередного приступа, и все, чего хочется сейчас Харди, – упасть на свою постель, чтобы это не произошло с ним на людях.

Чтобы открыть тяжелую дубовую дверь в «Трейдерс хотел», требуется немалое усилие. Он сам решил поселиться в гостинице – подбирать себе что-то более постоянное означало бы признать, что он приехал сюда надолго, – хотя предпочел бы жить анонимно в каком-нибудь отеле национальной гостиничной сети на окружной дороге. Здесь очень мило – полы из натурального камня, на стенах современная живопись, колористика от фирмы «Фэрроу & Болл», – но ключи висят на гвоздиках за стойкой администратора, а это означает необходимость вступать в разговор каждый раз, когда он приходит или уходит.

– Тяжелый выдался денек, долгий, да? – говорит Бекка Фишер, когда он протягивает руку за ключом.

Она довольно симпатична со своим гламуром пляжной блондинки, выдающим в ней австралийку еще до того, как она заговорит. Бекка ему вполне нравится – нравится на нее смотреть, по крайней мере, – однако он не хочет, чтобы она сделала его день еще более долгим.

– Настоящая трагедия, – продолжает она, не обращая внимания на его нетерпение. – Представить трудно, что пришлось пережить этой семье. Мы все тут в шоке. Знаете, ведь Хлоя работает здесь по субботам. Но не думаю, что я завтра ее увижу. Не то чтобы она была мне очень нужна… У меня сегодня и так уже две отмены брони было.

Харди мысленно отмечает информацию относительно Хлои, но в ответ только кивает Бекке. Он уже ставит ногу на нижнюю ступеньку лестницы, когда кто-то окликает его по имени. Он поворачивается медленно, чтобы не потерять равновесие.

Замечательно! Это тот бродячий репортер, племянник Миллер. Рядом с ним – блондинка средних лет, которая стоит с таким видом, будто готова схватить его за горло.

– Мэгги, редактор «Эха», – представляется она, протягивая ему руку.

Харди вяло пожимает ее. Мэгги подталкивает Олли, и тот говорит:

– Я совершил ошибку, выложив эту новость. Простите меня.

– За такие вещи мне следовало бы подвесить его за яйца на шпиле ратуши, – говорит Мэгги. – Все репортажи об этом теперь будут идти исключительно через меня. «Эхо» работает в сотрудничестве с полицией. Я сама поговорю с Латимерами и принесу им наши извинения.

Харди медленно щурится.

– Не путайтесь у меня под ногами, – говорит он Олли.

Похоже, на его пути к свободе появляется еще одно препятствие. Бекка Фишер следует за ним по пятам до самого конца первого пролета.

– Как вы думаете, завтра пляж будет открыт? Мне просто нужно знать, что говорить гостям.

– Я иду наверх, – говорит Харди, берясь рукой за поручень: с одной стороны, чтобы опереться, с другой – чтобы продемонстрировать твердость своих намерений.

От усилий, потраченных на то, чтобы преодолеть два пролета лестницы, Харди вспотел и запыхался.

Добравшись наконец до своего номера, он освобождает карманы пиджака: бумажник приземляется на прикроватную тумбочку и открывается на фотографии человека, лицо которого продолжает преследовать его. На снимке маленькой девочки свет падает сзади, и ее волосы похожи на ореол. Смотреть на нее больно. Тем более видеть ее всякий раз, когда он открывает бумажник. Прежде чем он успевает ослабить галстук или развязать шнурки, ноги отказывают ему, и он валится в кресло. Взгляд его упирается в оттиск на холсте с изображением скал Харбор-Клифф, висящий на дальней стене. Даже здесь не удается скрыться от этого проклятого места. Притом что в мире столько разных других пляжей…

По спине бежит холодный пот, и Харди вдруг понимает, что таблетки находятся в другом конце комнаты. На то, чтобы встать, добраться туда и проглотить их, уходят все имеющиеся у него в наличии силы.

9

Элли и Бэт стоят спиной к скалам и смотрят на воду. На золотистом небе низко висит розовое солнце. Вокруг почти никого нет – то ли из страха, то ли из уважения. Даже море ведет себя сдержанно в это время – прилив сменяется отливом. Элли, которая боится сказать что-то не то, испытывает облегчение, когда Бэт заговаривает первой.

– Я часто приносила его сюда, когда он был совсем маленьким, – говорит она. – Середина дня, и только мы с ним на пляже. Я поднимала его и опускала в волны, а когда вода омывала его маленькие пухлые ножки, резко поднимала вверх. Господи, как же ему это нравилось, он всегда смеялся как сумасшедший! – Она улыбается, и это самая печальная картина, которую Элли видела когда-либо в своей жизни. Без всякого перехода Бэт вдруг с силой бьет себя кулаком в грудь. – Здесь, Элл, пусто, ничего нет. Как будто я головой понимаю, что случилось, но не могу ничего почувствовать.

– Думаю, это шок.

– Обещай мне ты, Элли, потому что о твоем боссе я не имею ни малейшего представления… – Под ложечкой у Элли снова тоскливо сосет, потому что она понимает, что Бэт по-прежнему не связала имя Харди с Сэндбруком. – Но нам-то с тобой есть что вспомнить. И нашим мальчикам тоже. И я рассчитываю на то, что ты его поймаешь.

– Клянусь тебе, – говорит Элли.

Может быть, сказать Бэт сейчас? Уж лучше она узнает это от нее, от подруги, чем сделает выводы сама или поймет из газет. Элли набирает побольше воздуха в легкие, но ловит на себе умоляющий взгляд Бэт.

– Он ведь знал, да? Как я люблю его.

Момент упущен. Как может Элли в ответ на такой вопрос выкладывать ей свою правду про Сэндбрук? Она выберет другой день, чтобы все рассказать. А до пресс-конференции все равно ничего не выяснится.

– Что ты, – говорит она Бэт, – конечно, он знал. Он был замечательным мальчиком. Ты не заслуживаешь такого.

Бэт отворачивается.

– У меня такое ощущение, будто я сейчас очень далека от самой себя.

Солнце касается горизонта и, кажется, зависает там навеки.

Элли паркуется перед своим домом на Лайм-авеню и еще долго смотрит на него, вместо того чтобы сразу выйти из машины. Пять минут здесь для нее обычно достаточно, чтобы переключиться с работы на домашний лад, но сегодня все границы нарушены и сделать это не получается. В спальне Тома горит свет, у Фреда занавески задернуты, и это означает, что он уже спит. Благодарность за то, что ее дети по-прежнему на месте, вдруг сменяется вызывающим тошноту чувством вины. Это вина выжившего, которую она ощущает опосредованно, через сына: она задумывается, чувствует ли Том реальность произошедшего.

Должно быть, Джо услышал, как она вставляет ключ в замок, потому что ждет ее в прихожей, чтобы обнять. Он выглядит опустошенным. Элли прячет лицо у него на груди: от Джо пахнет йогуртом и детскими влажными салфетками, и его знакомое крепкое тело – это как раз то, что ей сейчас нужно.

– Ты в порядке? – шепчет он ей на ухо.

Элли кивает ему в плечо, хотя это и неправда.

– Я заехала, только чтобы принять душ, потом мне нужно обратно. Том уже знает?

Джо размыкает руки и качает головой.

– Он наверху. Я старался удержать его подальше от всего этого. – Он испуганно прижимает ладонь к губам, словно боясь задать следующий вопрос. – А нам тоже есть чего беспокоиться? За других детей?

– Не знаю, – честно отвечает она. – Я хочу сказать, мы должны пристально следить за Томом, но одиночный это случай или…

Она не может договорить эту фразу: слишком жутко думать о том, что такие вещи могут повториться.

Джо гладит ее по щеке.

– Мне очень жаль насчет твоей должности, – говорит он.

Контраст между утренним ощущением счастья и полным отчаянием вечера является тем тормозом, который Элли нужно отпустить, чтобы поплакать.

– Я видела, как он там лежал… – говорит она. – И я не знаю, смогу ли сделать это.

Джо бормочет какие-то слова утешения и нежно покачивает ее.

– Эй! – говорит он через некоторое время. – Впрочем, ладно, неважно.

– Что?

Джо качает головой.

– Это может подождать. Тебе нужно возвращаться на работу.

Он всегда так делает, причем знает же, как это ее бесит.

– Я буду не в состоянии сосредоточиться на работе, если стану думать о том, что ты хотел мне сказать.

– Заходила Люси.

Джо сжимается в пантомиме ужаса, который лишь отчасти является наигранным. Он всегда немного побаивался Люси, и последняя стычка, когда он видел ее во время перебранки между двумя сестрами, громкой ссоры по поводу пропавших в доме денег, явно не способствовала улучшению ситуации. Причем он, вероятно, после этого начал побаиваться и Элли тоже. Она и вспомнить уже не могла, когда в последний раз так злилась.

– Она барабанила в дверь по-настоящему громко, – говорит он. – Фред дремал, так она его разбудила.

Было не похоже, что Люси приходила, чтобы извиниться, хотя это было единственное, что Элли хотела бы сейчас от нее услышать.

– Пошла она к черту. Надеюсь, ты ей так и сказал?

– Я не смог найти подходящих слов.

Она медленно поднимается по лестнице, лелея надежду, что Том уже спит и она сможет отложить задуманное до утра. Но он, от усердия высунув язык, играет в какую-то игру на своем телефоне. Несколько мгновений она молча следит за этой версией своего сына, наслаждаясь последними секундами его детства. Потом тихонько входит и присаживается на край кровати.

– Ты знаешь, что Дэнни сегодня не было в школе? – спрашивает она.

Он мгновенно улавливает ее напряжение.

– И что?

В голосе его слышится страх.

Элли берет Тома за руку.

– Том, солнышко. Дэнни умер. – Тот никак не реагирует. – Мне очень жаль…

Он часто моргает. Элли знает, что его слезы уже на подходе, и видит, каких усилий ему стоит сдерживать их.

– Как это случилось? – наконец выдавливает из себя Том.

– Мы пока точно не знаем. Его нашли на пляже, рано утром.

– А его мама с папой знают?

Солипсическая наивность этого вопроса, мысль о том, что она рассказала бы – или могла бы рассказать – об этом Тому раньше, чем Бэт и Марку, разбивает ей сердце.

– Да. Так что… Послушай… Когда кто-то умирает неожиданно, это оставляет в душе большое незаполненное пространство. И это нормально, если становится грустно или хочется плакать.

Эти слова ей самой кажутся каким-то памфлетом по поводу тяжелой утраты.

– О’кей. А ты… Я хочу сказать, а полиция захочет задать мне какие-то вопросы?

– Да. Есть что-то такое, что ты хотел бы сказать мне прямо сейчас? – Она движется по очень тонкой грани между мягкостью и неопределенностью. – С Дэнни все было в порядке?

– Да. Конечно. – Он мнет в руках край одеяла. – А можно, я немного побуду один? – спрашивает он.

Элли думает о том, когда же он начал стесняться плакать при ней.

– Конечно.

Ко времени, когда она приняла душ и переоделась, Том уже спит. На улице темно. С арестом подозреваемого до наступления ночи ничего не вышло.

Когда Элли уже идет к двери, Джо сует ей в руку сэндвич. Она жует его по дороге в полицейский участок, уже за письменным столом запивает чашкой слабого чая и начинает просматривать составленный одним из детективов-констеблей список вещей, изъятых при осмотре тела Дэнни и его комнаты. В глаза ей бросается один момент – точнее, отсутствие одного предмета, – и сердце ее замирает. Она читает еще раз. Нет мобильного телефона. А он у Дэнни определенно был. Той же самой модели, что и у Тома. Элли оглядывается, чтобы рассказать об этом кому-нибудь, но она в офисе одна.

Отложив список в сторону, она приступает к просмотру записей с камер видеонаблюдения в центре города за прошлую ночь. Делает с экрана несколько снимков появившихся там фигур. Затем, на отметке времени 22:47, видит такое, от чего у нее перехватывает дыхание. Изображение очень крупнозернистое, но нет никаких сомнений в том, что мальчик, со свистом мчащийся на своем скейтборде по Хай-стрит, – это Дэнни Латимер. Какого черта он делает ночью на улице, да еще совсем один? Она покручивает этот фрагмент дважды.

– Эй, вы только посмотрите! – зовет она.

На этот раз за ее плечом материализуется Харди, одет он уже в другой костюм. Элли чувствует, как он наклоняется к ней.

– Он не был похищен. Он сам сбежал. Но зачем? Куда он направляется? С кем собирается встретиться?

Харди делает паузу, чтобы потуже затянуть галстук. Элли подбрасывает еще один вопрос.

– И куда подевался скейтборд?

10

Хлоя плачет у себя в спальне. Мягкие женские всхлипывания, хотя на этот раз она плачет уже по-взрослому, прерываются сигналами приходящих на ее телефон сообщений.

– Хочешь, я обниму тебя? – шепчет Бэт в замочную скважину. – Знай, что я всегда рядом, когда буду тебе нужна.

Рыдания на секунду прекращаются.

– Я скоро спущусь, – говорит Хлоя.

Уже в следующий момент у нее звонит телефон, и она отвечает так тихо, что Бэт даже интонацию различить не может, не то что слова. С кем она говорит? О чем? Ей неприятно думать, что подруги Хлои – они хорошие девочки, но все же еще дети! – успокаивают ее, тогда как Бэт это не разрешается. Тем не менее она уважает запертую дверь. Больше всего на свете ей хочется сейчас обнять дочь, чтобы получить у нее – равно как и дать ей – утешение, но она не должна показывать это Хлое. Ей ведь всего пятнадцать. Умер ее младший брат. Ей хотя бы с этим справиться, не задумываясь о том, какая ответственность лежит сейчас на ней за душевное состояние матери. Поэтому Бэт пятится и спускается вниз. Руки ее тяжело и безвольно болтаются по бокам, и в то же время она ощущает, как несет на себе невыносимый груз избытка любви.

В холле, глядя на свой телефон, стоит Марк.

– Каждый раз, когда он звонит, я думаю, что это может быть Дэнни.

Его мобильный настроен так, что каждому номеру в телефонной книге соответствует свой сигнал. Клаксон для Найджа, «Джингл беллс» для Бэт. Для звонков от Дэнни – восторженный гул толпы. Они больше никогда не услышат этого.

– Мне все время кажется, что вот сейчас он войдет, – говорит Марк.

Они ведут этот разговор – или его повторяющуюся версию – целый день, отправляя друг другу посылы своего неприятия случившегося.

– Ты прикасался к нему? Ну, в этом…

Закончить она уже не может. Марк качает головой.

– Они мне не позволили это сделать.

Ее бы они остановить просто не смогли. После того как первый ужасный вопрос прозвучал, второй вырывается уже невольно:

– Почему ты не заглянул к нему в ту ночь?

– Бэт… – начинает он, но она перебивает:

– Ты ведь всегда заглядываешь к нему, когда идешь спать!

Когда эти слова срываются с губ, она вдруг понимает, что не слышала, как Марк укладывался. Впрочем, ничего необычного в этом нет. Она отбрасывает эту мысль, чтобы снова перейти к обвинениям:

– Почему ты не заметил, что он ушел?

– А ты почему? – говорит Марк в ответ.

Этот вопрос буквально вонзается ей между ребер.

Ни у кого из них нет ответов на эти вопросы. Только обвинение и встречное обвинение. Неужели они и дальше будут так между собой? Про себя она торжественно клянется, что не позволит этому разрушить их брак. Ради Дэнни они должны оставаться сильными и вместе. Если уж ей довелось пережить такое, нужно, чтобы Марк был рядом с ней и на ее стороне.

Карен Уайт стоит на берегу и потряхивает своим конским хвостиком, давая возможность соленому морскому ветру сдуть с ее волос налет Лондона. Солнце до половины опустилось за горизонт. Как она и ожидала, на берегу раскинулась импровизированная усыпальница. Шелестит целлофан на купленных в супермаркете цветах, в банках из-под варенья горят и стекают короткие свечи. В центре всего этого сидит маленький игрушечный шимпанзе. Пара подростков приклеивает на спасательный жилет липкой лентой открытку, а затем, взявшись за руки уходит, плача друг у друга на плече. После этого Карен остается одна. Она приближается к этому печальному маленькому мемориалу и становится перед ним на колени, словно в молитве. Быстро оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что никто ее не видит, она берет шимпанзе и прячет его в сумку. Затем Карен отправляется в зал местной школы на пресс-конференцию, пользуясь картой в телефоне, чтобы найти туда дорогу.

Как и все начальные школы, помещение кажется крошечным. За микрофоном сидит Харди, рядом с ним – старший офицер полиции, его начальница в униформе. Позади них расположен щит с эмблемой нового места работы Харди – полиции Уэссекса. За всем этим высится гора школьного инвентаря для физкультуры.

Харди смотрит мимо собравшихся представителей прессы в дальний конец комнаты, где поперек стены плывет бумажная рыба. Зал далеко не полный: одна съемочная бригада да несколько журналистов из печатных изданий. Такое впечатление, что остальная часть Флит-стрит согласна с Леном Данверсом. «Это хорошо», – думает Карен. Меньше конкурентов будет на этот сюжет. Она еще покажет ему! Карен остается в дальнем конце зала, позаботившись, чтобы никто ее не увидел.

По фотографии с веб-сайта она узнает Олли Стивенса и догадывается, что сидящая рядом высокая блондинка с бейджем «Эха Бродчёрча» на шее, должно быть, его коллега. Как только Харди представился, она тут же поднялась с вопросом.

– Мэгги Радклифф, редактор «Эха Бродчёрча», – говорит она.

Имя это Карен смутно знакомо, только она не может понять откуда.

– Какой совет вы можете дать жителям нашего города, особенно тем, у кого есть дети?

Свой ответ Харди адресует в камеру.

– Уровень преступности в этом регионе – один из самых низких в стране. Это просто ужасная аномалия. Мы находимся на ранней стадии расследования, которое может оказаться сложным.

На несколько секунд он отводит глаза от телеобъектива и окидывает взглядом зал. Карен с удовлетворением отмечает, что, заметив ее, он слегка вздрагивает, хотя камера этого не улавливает.

Он моргает и продолжает:

– Жизнь Дэнни затрагивала многих людей. Мы будем проверять все эти связи. Если вы или кто-то из ваших знакомых обладает какой-то информацией или заметил что-то необычное, пожалуйста, сразу же сообщайте нам. Я убедительно прошу каждого: не нужно ничего скрывать!

Оператор подходит так близко, что теперь лицо Харди занимает весь экран.

– Потому что мы все равно это обнаружим. Кто бы это ни сделал, мы поймаем его.

На залив Харбор-Клифф наконец опускается ночь. Краски дня потускнели, но в палатках для сбора улик горит свет, отчего белый брезент кажется бледно-розовым. Следственная бригада продолжает работу, и этот свет напоминает свечение морских медуз.

Смерть Дэнни оказывается главной темой десятичасовых новостей. Латимеры смотрят телевизор, сидя на диване, и на их лицах застыло одинаково глупое потрясенное выражение.

На ферме Дин смотрит на свой телефон, пока коровы мирно бредут себе в тупом невежестве.

Бекка Фишер смотрит новости в компьютере на ресепшне у себя в гостинице. Она делает большой глоток неразбавленного виски и в третий раз за последние пять минут проверяет свой мобильный на предмет пришедших сообщений.

Олли Стивенс и Мэгги Радклифф, заканчивающие макет первой полосы в редакции «Эха Бродчёрча», прерываются и смотрят телевизор молча.

Найдж Картер, работавший всю ночь, чтобы компенсировать отсутствие Марка, смотрит выпуск новостей в доме у какой-то женщины, которая даже не знала Дэнни. Она плачет, но у Найджа глаза сухие.

Джек Маршалл один в своем пустом магазине; он слушает радио, сунув руки в карманы кардигана и плотно сжав губы.

Пол Коутс смотрит свой iPad в ризнице, где каменные стены увешаны фотографиями его предшественников в рясах.

Сьюзен Райт смотрит портативный телевизор в своем снятом с колес стационарном трейлере; на коленях у нее лежит голова собаки, в руке – сигарета. Она качает головой, потом медленно выпускает длинную струю дыма.

Джо Миллер, убиравший в гостиной, замер перед экраном. В каждой руке у него по мягкой игрушке.

Наверху, в своей спальне, Том Миллер, долго, очень долго смотрит на свой телефон. Он задумчиво покусывает губу, потом выражение его лица напрягается. Он оглядывается, чтобы убедиться, что Джо не подсматривает за ним из коридора. Все спокойно. Теперь, когда решение принято, он действует быстро. Первым делом он удаляет все сообщения от Дэнни – летопись их дружбы, длившейся много лет. Затем он садится за свой ноутбук и жмет на клавиши в последовательности, зарезервированной для экстренных случаев. На экране возникает предостерегающее сообщение: «Вы уверены, что хотите переформатировать жесткий диск? При этом вы потеряете все свои данные». Том кликает кнопку «Да».

Он снова оглядывается через плечо. На лице его не скорбь по товарищу. Это страх.