Текст книги "Горец I"

10

– …Тебе нужно научиться сражаться в любой ситуации, – Рамирес вставил тяжелые весла в уключины и уселся на скамью, постелив на нее свой плащ.

– У меня острый меч, – огрызнулся Конан.

Испанец приглашающим жестом указал на лодку. Конан вошел в нее и стал на носу. Оттолкнувшись от близлежащего валуна, Рамирес пустил лодку в плаванье.

– Иногда, Мак-Лауд, самого острого оружия в мире недостаточно для победы.

Лодка покачивалась на небольших волнах, неумолимо удаляясь от берега. Рамирес налегал на весла, напевая протяжную незнакомую песню. Чувство неловкости овладело Конаном, он испуганно посмотрел на испанца.

– Я не люблю лодок и воды. Я мужчина, а не рыба, – гордо, но дрожащим голосом заявил он.

– В своем наряде ты больше похож на женщину. А еще ты похож на хэгиш,

– язвительно заметил Рамирес.

– Что значит «хэгиш»? – поинтересовался Конан, не зная, обижаться ему или нет.

– Хэгиш – это желудок овцы, нашпигованный травами.

– Что вы с ним делаете?

– Как что? Едим его, разумеется.

– Но ведь это отвратительно, – Конан скривился.

Рамирес оставил весла, повернулся к Мак-Лауду и достал из кармана кисет.

– Почему же?.. – сказал Рамирес, нюхая табак. – Это… – он прищурился и громко чихнул.

Лодка сильно закачалась, Конан бешено взмахнул руками, стараясь удержать равновесие.

– Осторожно! Мы сейчас перевернемся! – волна гнева накатила на него.

– Ты, испанец, какого черта…

– Я не испанец, – спокойно прервал его вопли Рамирес. – Я египтянин.

Конан захлебнулся душащей его злостью и, насупив брови, пристально посмотрел на улыбающегося Рамиреса:

– Но ведь ты сказал, что испанец. Ты лжец!

– Я подданный испанского короля.

– Все равно ты лжец!

Глаза Мак-Лауда горели злобой, рука автоматически поползла по бедру, нащупывая рукоять меча.

– Знаешь что! – Рамирес повысил голос. – У тебя манеры осла, пахнет от тебя, как от козла, одет ты, как женщина, и совершенно не понимаешь своих возможностей.

– Что я должен понимать, и вообще – какого черта!..

– Заткнись. Сейчас ты многому научишься и многое поймешь. Смотри сам.

Рамирес качнул еще раз лодку. Правый борт почти зачерпнул темную воду, а затем резко поднялся вверх. Конан потерял равновесие и, перекувырнувшись через голову, полетел в воду. Звонкий смех вырвался из груди Рамиреса и полетел к берегу, чтобы отразиться от прибрежных скал и помчаться далеко в море.

– Помогите, помогите! Я не умею плавать! Помогите! Тону!

Шерстяная юбка и накидка из оленьей шкуры, наброшенная на плечи, постепенно пропитались водой и превратились в свинцовые путы, неудержимо влекущие слабое тело на дно.

– Помоги!.. Помоги… – вопил Конан, захлебываясь и глотая воду.

– Дурак! Ты не сможешь утонуть! Ты не умеешь! Ты бессмертен! – продолжая истерически хохотать, отозвался Рамирес.

Ему явно нравилось это действо, и поэтому он, чувствуя, что выполнил свой долг как надо, поплыл на лодке к берегу, распевая во все горло свои протяжные песни.

Значительно облегченная лодка, легко разрезая невысокие волны, понеслась к обрывистому берегу бухты.

Промокшая одежда сковывала движения. Интенсивная работа руками и ногами измотала Конана – и он стал медленно погружаться в прозрачную холодную бездну. Последний большой пузырь воздуха, окруженный многосотенной свитой маленьких пузырьков, вырвался из его рта и серебристым мягким шаром рванулся вверх сквозь бирюзовую прозрачную жидкость к изломанному зеркалу поверхности.

Соленая морская вода хлынула в легкие. Конан ждал смерти, но она почему-то не приходила. Сердце продолжало громко колотиться в груди, разгоняя кровь по всему странно чужому телу. Во рту был отвратительный привкус морской воды, но скоро Мак-Лауд со всем этим свыкся. Глаза тоже постепенно привыкли и лишь слегка щурились. Представшая картина потрясла его.

Резкие линии солнечных лучей, искривляясь в зеркале морских волн, проникали в зеленоватый полумрак, бросая дрожащие блики на покрытые водорослями валуны и почерневшие от времени и гнили толстые стволы затонувших бревен от разбитых штормами кораблей.

Стаи больших и маленьких рыб проплывали мимо, круглыми бусинками глаз глядя на странного пришельца, неизвестно как попавшего в их молчаливый мир. Хотя нет. Полной тишины там не было. Просто звуки, тихие, шуршащие, глухие и одновременно нежные, воспринимало уже не ухо, а все тело.

Конан извлек из ножен меч и, размахнувшись им, разрезал густой клубок длинных веревок водорослей. В воде меч казался намного легче, но двигать им было труднее, чем в воздухе. Это было весело и странно, и Конан засмеялся, выпуская из легких струю теплой воды. Вместо смеха в ушах зашуршало.

«Дьявол!» – подумал он.

Не в силах осознать до конца происходящее с ним, Конан начал пробираться по густо поросшему дну в сторону чернеющего вдали скального уступа, расчищая себе дорогу ударами меча.

Вскоре Конан вышел из воды бесшумно, как грозный морской царь Келп. Вода тонкими струйками стекала с его мокрой одежды. Волосы перемешались с тонкими стеблями морской травы и облепили лицо.

Рамирес сидел лицом к морю на большой коряге, выброшенной приливом, и грелся возле костра, наспех сложенного из сухих водорослей и сучьев, принесенных сюда морем.

Стараясь как можно тише ступать по мелкой гальке путающимися в мокрой юбке ногами, обутыми в такие же мокрые сапоги из плохо выделанной кожи буйвола, Конан приблизился к сидящему. Рука, крепко сжимающая рукоять меча, медленно поднялась над его головой и мгновенно опустилась. Сталь со звоном врезалась в старое дерево, разбрасывая во все стороны сырые осколки древесины.

Рамиреса на коряге не было. Он словно растворился в сыром воздухе побережья. Конан же не удержался на ногах и упал на колени.

Холодный металл коснулся затылка Конана, срезая прядь мокрых волос. Он застыл на месте и в нерешительности повернул голову. Рамирес, не убирая клинка с шеи, улыбнулся и, погладив свои тонкие усы, проговорил:

– Это просто поразительная неловкость. Твое внезапное нападение было настолько же успешно, как и нападение неуклюжего ребенка.

Испанец одним быстрым движением вернул свой меч в ножны и помог Конану подняться на ноги. Тот попытался что-то сказать, но вместо звука из его рта вырвалась мощная струя воды, заливая расшитый золотыми пряжками и роскошными аграмантами камзол из бордового бархата.

– Черт! – мокрый Рамирес отскочил в сторону. – Ты все-таки умеешь отыгрываться!..

Вода все продолжала выливаться из легких Конана. Хрипя и откашливаясь, он изрыгал теплую воду на мшистые камни. Резкие судороги перехватили грудь, отдаваясь болью во всем теле.

Первый вдох был коротким. Пламя обожгло внутренности – казалось, что воздух хлынул в легкие из кузнечного горна. Сердце бешено колотилось, готовое в любую минуту вырваться из груди. Новый вдох вызвал лишь приступ клокочущего кашля, выбрасывавшего из трахей остатки морской воды.

Еле шевеля языком Конан произнес:

– Это невозможно. Это какие-то дьяволовы дела…

Что-то холодное и скользкое проползло по бедру и упало на камни. Две небольшие рыбешки выпали из-под килта.

– Ты сейчас похож на трубадура, Мак-Лауд, – Рамирес хохотал, как ребенок, с трудом переживая душащие приступы хохота и утирая рукавом набегающие слезы.

– Что ты ржешь, как необъезженный жеребец, – возмутился шотландец, косясь на лежащий на бревне меч. – Я не вижу здесь ничего смешного. Ты – пособник Люцифера. Так? Ты ему помогаешь?

– Господи! – пытаясь отдышаться, протянул Рамирес. Я помогаю одному идиоту-шотландцу Мак-Лауду. Пытаюсь ему объяснить и доказать, что он не умеет умирать. Пойми ты, дубина, что ты не сможешь этого сделать, как, впрочем, и убить меня!

– Я ненавижу тебя!

Конан схватил меч и приставил его к груди Рамиреса.

– Великолепно, – испанец скептически посмотрел на дрожащий кончик клейморы, которая внезапно, повинуясь его быстрому движению, закувыркалась в воздухе, сверкая на солнце. – Это просто прекрасное начало. Раздевайся.

Рамирес расстегнул застежки на своем камзоле и, подняв с земли суковатую палку, подвесил его прямо над пламенем. Конан некоторое время стоял в раздумье, глядя, как мокрый бархат исходит белыми облаками пара.

Солнце постепенно скатывалось в море. Ветер стал прохладней. Сообразив, наконец, что замерзает, Конан сбросил одежду и присел возле костра, хлопая себя по синеющим плечам непослушными ладонями. Испанец одел уже успевший просохнуть наряд и повесил сушиться обмундирование Мак-Лауда, а затем, вынув из лодки свой странный павлиний плащ, накинул его на плечи Конана.

– Быть бессмертным, – поучительно заметил он, – это совершенно не значит, что холод никогда не застанет тебя врасплох. Надо все-таки заботиться о своей персоне. Иначе можно попасть в затруднительное положение.

Подняв с земли сумку, Рамирес извлек из нее небольшую глиняную бутылочку, плотно закупоренную пробкой. Распечатав сосуд, он поднес узкое горлышко к своему длинному носу и, вдохнув аромат напитка, протянул бутылочку Конану. Тот взял и тоже понюхал горлышко.

В нос ударил резкий запах спирта и горькой полыни. Конан поморщился, возвращая бутылочку, но испанец остановил его руку, подталкивая ее к лицу.

– Пей, дурья твоя башка!

Сам не понимая почему, Конан послушался и сделал большой глоток из глиняной посудины. Обжигающий комок, прокатившийся по горлу в пищевод, был похож на проглоченную каплю расплавленного олова. Небо и глотка горели огнем, но зато в груди и животе было тепло. Слезы брызнули из глаз Мак-Лауда. Подскочив на месте, он бросился к воде, делая судорожные глотки и тут же отплевываясь от мерзкого и соленого морского питья.

Рамирес чуть не упал с коряги от хохота.

– Что ты мне подсунул? – пытаясь отдышаться, прохрипел Конан.

Во рту все еще оставался горьковатый привкус полыни, но огонь внутри погас и осталось только приятное тепло, расходящееся от желудка во все стороны.

– Боже мой-ой-ой! – Рамиреса смех сворачивал буквально в три погибели. – Ты решил, что я тебя отравил?! Ха-ха-ха! Господи, какой болван! Это абсент – спирт с полынью. Очень хорошо греет – как снаружи, так и изнутри.

– Спирт?! – Конан бросил недоверчивый взгляд на валявшуюся на гравии и уже бережно закрытую пробочкой бутылочку. – Это гораздо крепче эля. От этой штуки пьянеешь, как от большого кувшина разом.

– Да, – Рамирес кивнул, – только это скорее не выпивка, а лекарство.

– Послушай, – Конан завернулся в плащ Рамиреса и сел рядом. – Объясни мне. Ведь я же не настолько глуп, чтобы не понять того, что произошло сегодня. То есть я, конечно, мало что понял, но…

Испанец подбросил в костер большую охапку мелких веток и сухих водорослей, пристально всматриваясь в разгорающееся с новой силой пламя.

– Почему встает солнце? Почему звезды – это только дырочки в покрывале ночи? Никто этого не знает, Мак-Лауд. Известно только, что ты другой. А я – такой же, как и ты. Люди будут ненавидеть тебя, стараться изгнать, как твои родственники изгнали тебя из твоей деревни. Но этого можно избежать, если ты научишься скрывать свои способности, свою силу. Скрывать все. До тех пор, пока мы не соберемся все вместе.

Рамирес умолк, продолжая смотреть на алые языки пламени.

– Кто я? Кто – все вместе? – Конан озадаченно насупился.

– Таких, как мы с тобой, осталось совсем немного. И с каждым годом нас становится все меньше и меньше. Мы разбросаны по всему бескрайнему миру, но мы соберемся в один великий день и соединимся все вместе в одно.

– Но как мы узнаем друг друга?

– Так же, как я узнал тебя. Мы просто ощутим тягу друг к другу, где бы мы ни находились. И закончим битву, которую ведем с тех пор как родился этот мир.

– А против кого мы должны воевать?

– Наступит время, и ты сам все узнаешь. Ты увидишь лицо того, кто придет за тобой. Но пока я должен выполнить свой долг перед тобой. Научить тебя драться. И драться достойно. И иметь возможность противостоять всем трудностям, подстерегающим тебя в течение твоего бессмертия.

– И ты только ради этого нашел меня?

Недоверие и сомнения вновь охватили Конана.

– Да! – Рамирес кивнул. – Я пришел учить тебя, потому что ты – еще одна надежда на будущее. На то будущее, которое наступит после бессмертия.

– Так чего же ты ждешь?

– Я жду того момента, когда ты поймешь, кто ты, и захочешь идти по предначертанному тебе пути.

– Ты говоришь какими-то загадками, – задумчиво произнес Мак-Лауд. – Какая разница, хочу я или нет, если этот путь мне предначертан?

– Разве можно встретить кого-нибудь на дороге, если никогда не выходишь из дома? Ты должен захотеть стать тем, кем должен стать.

– Должен – значит, хочу, – неуверенно сказал Конан.

– Нет, – вздохнул Рамирес и покачал головой. – Не то.

– А что же тогда?

– Только «да» или «нет». И если «да», то не потому, что неудобно сказать «нет». И я не могу принять решение за тебя. Ну да ладно… Это не главное.

– Слушай, только что ты сказал, что это главное, а теперь…

– А теперь все будет, как будет. Твое решение само найдет тебя.

Уже почти стемнело. Рамирес поднял голову и, посмотрев на звезды, сказал:

– Одевайся и пойдем.

Он забросал костер мелкой галькой и песком и направился к лодке.

Еще во сне Конан услышал нервное похрапывание лошадей, подведенных Рамиресом к самому окну. Открыв тяжелые веки, он приподнялся на локте и осмотрел погруженную во мрак комнату. Уткнувшись носом в меховую накидку, Герда крепко спала.

Быстро вынырнув из-под овечьей шкуры, служившей одеялом, Конан натянул на ноги еще сырые после вчерашнего путешествия под водой сапоги и, коснувшись губами нежной щеки Герды, выбрался через окно на холодный утренний воздух.

– Ты очень много спишь, Мак-Лауд, – сердито заметил Рамирес. – Не я должен будить тебя, а ты сам обязан чувствовать приближение рассвета. Так, как это делают птицы, пробуждающиеся еще до того, как первые лучи солнца покажутся над горизонтом. Ни разу они не ошиблись и не проспали, и ты должен научиться этому.

– Я попытаюсь, – кивнул Конан, забрасывая ногу в стремя.

Рамирес взмахнул арапником, ударяя по кисти руки, вцепившейся в седло. Конан испуганно отпрянул, еле удерживая равновесие на одной ноге.

– Ты что? С ума сошел?

– Твой конь ускакал, Мак-Лауд, – пояснил Рамирес, собирая поводья его коня. – Раньше вставай. Тебе явно вреден комфорт. Сегодня ты будешь сопровождать меня пешком.

– Что? – Конан начал звереть.

– Ты что, настолько ослаб, что легкая пробежка утром тебе не под силу? – ехидно спросил Рамирес.

– Мак-Лауд ничего не боится! – гордо ответил шотландец.

– Тогда вперед!

…Береговая полоса белоснежного кварцевого песка кончилась. Испанец поднял на дыбы разгоряченного коня и, изящно осадив его, спрыгнул на землю. Конан, шатающийся из стороны в сторону с широко открытым ртом, опустился на колени, пытаясь перевести дух. Воздух с надсадным хрипом вырывался из его груди. Рамирес протянул ему меч:

– Защищайся, воин!

Взяв свое оружие и крепко сцепив зубы, Конан поднялся на ноги. Обрушившийся на него шквал резких ударов заставил его начать обороняться. Отразив серию выпадов Рамиреса, он сделал бросок вперед, стараясь достать противника. Изогнутое лезвие катаны Рамиреса змеей обогнуло сталь клейморы и уперлось в тяжело прыгающий кадык Конана.

– Знаешь, почему ты проиграл? – убирая оружие, спросил Рамирес. – Потому что ты разозлился. Никогда не злись.

– По-твоему, я что – должен любить человека, который нападает на меня с оружием в руках и хочет убить?

– Почему бы и нет?

Конан окинул испанца недоверчивым взглядом.

– Ты сумасшедший сукин сын.

– А ты дурак. Ты бессмертен и тебя никто не сможет убить. Так зачем злиться попусту? Вот только если тебе смахнут голову с плеч – тогда все, конец. Ты умрешь. Но пока этого не произошло и чтобы не допустить этого, тебе нужно сражаться спокойно, без страха, ненависти и злобы.

– Попробую. Хотя, по-моему, этому нельзя научиться. Воин должен чувствовать ненависть. Она помогает преодолеть страх и уничтожить противника. Меня так учил Эйн Гусс.

– Твой Эйн Гусс глуп.

Глаза шотландца вспыхнули, но Рамирес поймал его взгляд и проговорил как можно ласковее:

– Ты не понял меня, Мак-Лауд. Твой Эйн Гусс дрался всю жизнь. А ты не должен драться. Ты должен сражаться.

– Я отлично тебя понял, испанец, – зашипел Конан. – Ты все время стараешься унизить меня. Ты издеваешься надо мной!

– Отнюдь. Я пытаюсь сделать из тебя настоящего воина, имеющего огромную силу. Глупо иметь в руках такую мощь и не уметь пользоваться ею.

– Тогда учи, черт тебя побери! – вскричал Конан.

– Обязательно, но только после завтрака. Пойдем домой.

Герда убрала со стола большую миску с обглоданными костями молочного поросенка и на ее место водрузила пузатый кувшин с золотым янтарным элем. Рамирес налил до краев большие оловянные бокалы и, отставив кувшин на край стола, пригубил пенящуюся жидкость.

– Отличный напиток, – он приподнял бокал и слабо кивнул.

– Это рецепт нашего клана.

– Ну что же, люди, которые варят такое пиво, достойны похвалы, – улыбнулся Рамирес.

– Ты говорил, что после завтрака… – залпом осушив свой бокал, проговорил Конан.

– Зачем ты торопишься? Неужели ты думаешь, что можно опоздать стать тем, кем ты станешь все равно? Подожди. Будь спокоен, и все произойдет само собой.

– Но ты заинтересовал меня своими баснями, а теперь…

– Чувства не должны заставлять тебя что-то делать. Наоборот, действия должны порождать у тебя какие-то чувства, которые тут же рассеиваются как дым.

– Но как же я тогда смогу понять, когда надо действовать? – спросил озадаченный Мак-Лауд.

– Этого не надо понимать. Ты просто должен или оставаться в покое, или чувствовать, что ты уже движешься. Не беспокойся, твое тело само знает, что нужно делать. Ты должен только наблюдать.

– То есть как наблюдать? Так, следуя твоим советам, я превращусь в одного из тех идиотов, которые ходят по дорогам, не видя, куда идут, которых кормят из жалости и над которыми издеваются даже пятилетние дети!

– Это пустяки, – успокоил его Рамирес. – Согласен, сначала твое поведение будет не совсем обычно, но зато потом ты сам сможешь выбрать для себя удобную форму существования. Так что не волнуйся, это пустяки.

– Пустяки?!

– Да. Сейчас для тебя есть вещи, которые намного важнее. Смотри внутрь себя и осознавай собственное "я".

– Как же мне это делать, если я – не "я", а наблюдатель, – придрался Конан.

– А ты представь, что наблюдатель – это я.

Перехватив бессмысленный взгляд Мак-Лауда, Рамирес успокоил его:

– Ну, пускай «ты». Какая разница?

– Это сумасшествие, – подвел итог беседы Конан.

– И ты больше ничего не можешь сказать по этому поводу?

– Больше ничего. Только одно мне непонятно. Какое отношение имеет весь этот бред к умению воина владеть оружием и поражать врага?

– Это научит тебя не проигрывать, – объяснил самозваный учитель.

– То есть как не проигрывать?

– Очень просто. Представь себе, что ты – это я. И проиграл я. Может, так тебе будет легче? Тебе покажется, что поражение не твое, а значит, его просто нет. И главное – не огорчайся по этому поводу.

– Это бред. Чье-то поражение всегда есть.

– Нет, поражения никогда нет, потому что никогда нет боя.

– Что? – Конан чуть не подавился элем. – Все, что ты мне сейчас сказал – чистой воды идиотизм. Глупость. Ты отрицаешь очевидные вещи. Что ты твердишь? Я – это ты, ты – это я. Этого никто не сможет сделать. Ясно?!

– Ты все-таки хэгиш, – тяжело вздыхая, сказал Рамирес.

Солнце причудливыми бликами прорывалось сквозь густую крону дубов, бросая солнечные зайчики на небольшие кусты и редкую траву. Холодные струи пота стекали со лба Конана, заливая глаза. В ноющих от усталости мышцах гудела каждая клеточка, делая зажатый в руке меч бесполезной неподъемной железякой, непригодной для защиты, а тем более для нападения. Подняв на Рамиреса усталый взгляд, Конан смущенно улыбнулся.

– Попробуем еще раз, – утешил его Рамирес, занеся лезвие над головой и описывая им резкий полукруг.

Понимая, что он так и не сможет оторвать меч от земли, Мак-Лауд упал на колени, уворачиваясь от клинка, который пронесся над его головой.

Рамирес чуть заметно кивнул и как-то растерянно остановился. Вдохновленный его одобрением, а еще больше – беспомощной позой, Конан словно обрел новые силы. Он быстро сгруппировался, одним прыжком поднялся с колен и собрался было броситься на улыбающегося Рамиреса, но в этот миг дерево, стоявшее слева от него, заскрипело, качнулось и начало медленно падать, разбрасывая во все стороны гнилые сучья и обломанные ветки. Многокилограммовое бревно придавило Конана к земле.

– Ты дьявол, Рамирес! – простонал от собственной неосторожности Конан, с трудом выползая из-под ствола.

Левая рука безжизненной плетью висела вдоль туловища.

– Тринадцать тысяч сто, – смеясь, прохрипел Рамирес. – Юбилей. Поздравляю.

– Что ты все считаешь?

Конан потрогал сломанное плечо. Он никак не мог привыкнуть к ощущениям, возникающим при регенерации. Раздробленные кости срастались, мышцы восстанавливали свою первоначальную форму. Ощущения были такие, словно под кожей копошится целая армия каких-то цепких кусачих жучков с острыми коготками на лапках. Больно и щекотно. Отвратительно. Но полезно.

– Именно столько раз ты сказал, что я дьявол, – пояснил Рамирес. – Я хочу знать, когда тебе это надоест. Вот и считаю.

– На этот раз была чистая случайность… – начал было оправдываться Конан, но внезапно замолчал, и его взгляд упал на гладкий срез ствола. – О-о-о, нет! Ты действительно Дьявол!

– Тринадцать тысяч сто один, – со вздохом заметил Рамирес, опускаясь на траву и начиная по своему обыкновению хохотать.

Великолепный длинный выпад ушел в пустоту, и Конан с трудом удержал руку с мечом. Этот смертоносный порыв остановил звон катаны о шотландский металл. Клеймора замерла, а вместе с ней и Конан, но было поздно. Холодное лезвие катаны касалось затылка. Конан разжал руки, роняя меч.

– Но как? Черт!

– Все та же ошибка, Мак-Лауд. Никогда не пытайся нанести удар во всю длину клинка. Не горячись, – спокойным голосом объяснял Рамирес.

После почти получасовой непрерывной тренировки он сохранял ровное дыхание, словно биться мечом для него было так же естественно, как и дышать.

Конан вновь встал в стойку и, как только испанец шевельнул лезвием, обрушил на него сокрушительный удар сверху. Лезвие клейморы вновь с шумом вспороло пустоту. Конан потерял равновесие и полетел на холодные гранитные плиты перед своим полуразрушенным жилищем. Звериный рык отчаяния вырвался из его груди.

– Опять лишнее, – Рамирес насупился. – Веди себя с честью.

Конан попытался подняться, но, запутавшись в разлетевшихся складках заколотого на груди, как плащ, пледа, вновь растянулся на земле.

Сидящая на ступеньках девушка чуть не выронила из рук клубок пряжи. Ее веселый смех запрыгал по двору, как частый град из набежавшей тучки.

Краска стыда залила лицо Конана. Крепко сжав кулаки, он, словно пружина, подскочил в воздух, но снова запутался и упал.

– Герда, я тебя прошу! Перестань! Пожалуйста!.. – жалобно простонал он.

Рамирес повернулся к ней и, строго наморщив лоб, погрозил пальцем.

– Женщина не должна смеяться над воином. Это не делает ей чести, – проговорил он, и больше ни на мгновение не задерживая на ней внимания, обратился к Конану: – Ты опять собираешься меня убить и ненавидишь. А это ни к чему не ведет. Поймешь ты это когда-нибудь? Ладно, с сегодняшнего дня я дам тебе новое задание. Пойдем.

Огромные вековые дубы покачивали могучими ветками и скрипели на ветру, ломая желтые соломинки солнечных лучей. Лес становился все темнее и темнее, свет с трудом пробивался сквозь густые кроны лесных исполинов. Звуки шагов пытались взлететь, но, запутавшись в листве, гасли, становясь с каждой минутой все глуше и тише.

Неожиданно плотный темно-зеленый полумрак взорвался режущим глаза солнечным светом. Перед глазами возникла огромная поляна, идеально круглая, сплошь поросшая высокой густой травой, доходившей Конану почти до пояса. Посредине поляны красовался гигантский пень не менее трех с половиной ярдов в поперечнике. На идеально ровной поверхности спила не было видно ни одной царапины или трещины, ни одного, даже самого маленького, пятнышка гнили или плесени, хотя само дерево исчезло достаточно давно. Пень был серого цвета.

– Господи, – прошептал Конан, осторожно касаясь пальцами потемневшей древесины, – что здесь росло? Что это было за дерево и куда оно исчезло? Посмотри, Рамирес, ни обломков, ни щепок, ни срубленных веток, какие всегда бывают на месте вырубки. Ничего. И еще… Как его отсюда вывезли?

Лес плотной стеной окружал поляну, словно не решаясь вторгнуться в заповедные пределы. Или, может быть, он охранял это чудо? И Конан с Рамиресом были первыми за многие десятилетия, попавшими сюда. А может быть, даже просто первыми?!

– В каждой стране есть нечто подобное, – присаживаясь на край пня, проговорил Рамирес, – у каждого народа. Но не каждый может, а главное, не каждый умеет этим пользоваться. Это дар Бога, это источник жизни.

– Что же здесь росло? – Конан присел рядом.

Ощущение торжественности и значительности момента охватило Конана, он вдруг почувствовал, что ничтожен и мал, бесконечно одинок в этом огромном мире. Страх коснулся его тела липкими холодными пальцами – и оно задрожало. В холодном море этой нервной дрожи растворялся разум; еще немного – и переставший владеть собой Конан взвыл бы, как…

– По преданию, – голос Рамиреса вырвал его из склизкой бездны, – здесь росло дерево, давшее жизнь всему лесу. Не только этому лесу, а всему лесу на территории Английского и Шотландского королевств. В те времена еще не было даже эльфов и водяных. Так гласит легенда.

– Но куда же оно пропало?

– Говорят, из этого дерева были сделаны трон и стол короля Артура. Но в эту легенду я почему-то не верю, – усмехнулся Рамирес.

– Подожди, – Конан задал еще один вопрос: – А откуда ты узнал об этом месте? Кто тебе рассказал о нем? Ты ведь приезжий, и все это время жил с нами…

– Никто мне ничего не рассказывал, – улыбнулся испанец. – Ты же можешь найти ручей в лесу, когда хочется пить?

– Зачем их искать? Они же встречаются на каждом шагу! И к тому же, там более влажная земля и такие растения, которые…

– Вот видишь. Найти это место так же просто. Надо только увидеть окружающий тебя мир и почувствовать его, как ты чувствуешь прохладу близкой воды. Ты тоже научишься делать это.

– Тебе хочется верить, – Конан поднялся на ноги и поправил ремень, на котором висел меч.

– О-о-о, – Рамирес одобрительно кивнул. – Это уже что-то! Ты начал прислушиваться к моим словам.

– Ты мне сам говорил, что тебя надо слушать. А теперь я и сам говорю себе это, – Конан был признателен Рамиресу за то, что в этом странном месте тот чувствовал себя как дома и вел себя, как будто…

– Прекрасно, – Рамирес поднялся с пня.

Сняв камзол и меч, он положил их к подножию исполина, а сам взобрался на серую площадку. Немного побродив по чудесному кругу, Рамирес остановился в центре, запрокинув голову и широко раскинув руки. Несколько минут он оставался неподвижным. Конану стало не по себе. Он вновь почувствовал себя одиноким, но на этот раз ощущение собственной ничтожности не успело полностью захватить его. Рамирес открыл глаза и кивком предложил Конану подойти к нему.

Положив меч и накидку возле вещей Рамиреса, Конан взобрался на серый помост. Поверхность под ногами слабо вибрировала и была мягкой и теплой, как будто он шел не по жесткой древесине, а по покрывалу, обшитому овечьей шкурой. Конан медленно подошел к испанцу и остановился возле большого пятна сердцевины. Всмотревшись в лицо учителя, он чуть не закричал. Тот старел на глазах, превращаясь в глубокого старца, морщинистого и сгорбленного.

– Сядь, – тихо проговорил Рамирес, кладя руку на плечо Мак-Лауда и вновь становясь прежним.

Юноша внезапно успокоился и, повинуясь этому мягкому приказу, опустился на колени.

– Что ты видишь перед собой?

– Деревья, траву…

– Что еще?

– Голубое небо, облака…

– А еще? – настаивал Рамирес.

– Листья на дубах, желуди почти созрели, солнечные блики и насекомых…

– Ты слеп, мой мальчик, – печально проговорил учитель.

– Почему слеп? – удивился Конан. – Я же сказал, что вижу…

– Ты слеп, Мак-Лауд. Твой взгляд спотыкается о предметы. Он не может блуждать между ними и омывать бытие, как ручей омывает камни, не останавливаясь ни на мгновение.

– Но если я не остановлю взгляд, то ничего не увижу!

– Нет, ты увидишь все. Нельзя остановить взгляд по очереди на всех листьях, их слишком много, но можно их охватить взглядом. Подумай об этом. Ты должен научиться видеть весь мир сразу.

Рамирес слез с пня и начал одеваться.

– Ты уходишь? – Конан испуганно посмотрел на него. – Я сам не найду дороги обратно.

– Тебе это не будет нужно, – успокоил его Рамирес. – Просто сиди и смотри. Тебе не помешает немного побыть одному. Хотя я сомневаюсь, что одиночество вообще возможно. Так что я все равно буду с тобой. Не волнуйся.

– Так значит, ты не уходишь? Ты останешься?

– Я останусь, конечно, – сказал испанец и, махнув рукой, пошел к деревьям, окружавшим поляну.

– Ты придешь за мной?

– Я с тобой.

Из этого разговора Конан понял только одно: ему надо посидеть на пне и подождать. Зачем – он так и не понял, но собрался исполнить волю учителя. В конце концов надо было оставаться воином, а значит, нельзя бояться; тем более, что бояться было некого. И он принялся ждать.

Прошел день, незаметно подкрались сумерки. На поляне ничего не менялось, только вокруг нее лес жил своей нормальной лесной жизнью. Затихая к ночи, прекратился ветер, давая отдых измученным за день густым кронам; затихли птицы.

Конан почувствовал, что его глаза начали слипаться, веки отяжелели. Огромная площадка пня уютно грела тело – и он уснул, а когда проснулся, поляна была погружена в густой молочный туман. Где-то в кронах еще сонных дубов высвистывал последние ноты своей предрассветной песни соловей. И хотя на западе еще слабо просматривались точечки по-утреннему мутных звезд, на востоке небо приобрело серо-голубой оттенок и томилось в ожидании первых розовых лучей.

– Я тебе не помешаю? – неожиданно услышал Конан чей-то голос.

Он обернулся, но на поляне никого не было.

Только туман подбирался к краям пня и, словно ударяясь о невидимую стену, собирался небольшими клубящимися волнами и откатывался назад в траву, где превращался в серебристую пыль мельчайших первых капель росы, оседающих на тонких зеленых стебельках.

– Кто здесь? – спросил Конан.

– Не бойся, – услышал он в ответ тот же голос и удивился, внезапно сообразив, что не может понять, кто говорит с ним: мужчина или женщина, стар этот человек или молод.

– Кто здесь? – Конан вращал головой, пытаясь определить место, откуда исходил звук.