Текст книги "Подержанные души"

– Наверное, я решил, что вы старше, из-за того, как вы разбирались с тем прыгуном.

Он пытается ей этим что-то сказать? Незачем, чтобы кто-то ее судил, и она жалела, что не надела ничего с низким вырезом, чтоб можно было обвинить его в том, что он пялится на ее сиськи, чего он напрочь не делал, и это раздражало.

– Я не понимаю, о чем вы, – сказала она.

– Вы были так спокойны, так невозмутимы. То есть парень-то погиб.

– Считаете, что я невозмутима? Что мне – безразлично? А вы знаете, почему я цинична и огрызаюсь на кризисной линии доверия?

Он покачал головой.

– Потому что это действует. Это нормально. А нормально – это то, что им нужно, да поскорее. Им требуется выбраться из штопора, в какой они вошли, по-этому если я их внезапно оскорблю или они меня захотят, мне все равно. Лишь бы не залипали на своей боли – они не одни, на планете с ними есть еще тот, кто раздражает их и, возможно, сексуален, и потому они откладывают пилюли или пистолет, это стаскивает их с моста куда-нибудь, где безопаснее. Такая вот у меня тема. Раньше я была темна и таинственна, но перетемнить тех, с кем я тусила, невозможно, а если я чуть-чуть напьюсь или обдолбаюсь, то расскажу всем все, что знаю, поэтому в таинственности я пиздец лох. Ага, того парня мы потеряли, но в этом месяце я спасла пятерых других. То, чем я занимаюсь, у меня хорошо получается. – “Пять с половиной, сцуко!” – подумала она.

– Я знаю – потому-то вам и позвонил, – сказал Майк.

– Стоп. Что?

– И потому что она мне сказала.

– Кто сказала что?

Не успел он ответить, как им принесли кофе, и он подождал, пока Девушка с Дредами не уйдет, после чего ответил Лили.

– Это покажется по-настоящему странным, – сказал он. – Я и сам не могу до конца поверить, что скажу так…

– Если вы начнете про свою бывшую, я сшибу вас с этого стула…

– Призрак. Дух Консепсьон де Аргуэльо, дочери губернатора Верхней Калифорнии.

– Это где? Я даже не знаю, где это, – сказала Лили. Он подпускает ей эту большую враку с маленькой подробной враки, чтоб звучало достовернее.

– Это тут, – ответил Майк, обводя рукой улицу и все вокруг них. – Это и есть Верхняя Калифорния.

– Это Марина. Здесь оказываешься между своей общагой и первым разводом. Оглядитесь хорошенько – если не считать нашей официантки, которая, гарантирую, не живет в этом районе, тут сплошняком люди, полностью зацикленные на самих себе, без единой капли само-сознания.

– Ох, это жестко, – произнес Майк.

– Вы их не обслуживали, – ответила Лили. Она улыбнулась – не всеми зубами, а лишь проказливой искоркой во взгляде, после чего всосала через соломинку немного горячей жидкости.

– Дух, – сказал Майк.

– И? – произнесла Лили.

– Верхней Калифорнией это было в начале девятнадцатого века.

– Вы, значит, не намерены просто забыть, что произнесли это? Я-то готова. В смысле, если честно, то вы, наверное, уже растратили на меня свой заряд, потому что у меня правило не брать в рот у умственно неуравновешенных, но мы можем остаться просто знакомы, и я обещаю не хуеблочить вас с этой официанткой – она-то, похоже, по вам подрубается. Но вам не кажется, что это было как-то неуважительно с ее стороны – этак клеиться к моему партнеру на свиданке?

– Я вам не свиданка.

– Она этого не знает.

– Вы же сами ей сказали.

– Вы вообще на чьей стороне, а?

– Она сказала, что вы знаете Смерть и можете помочь с Вором Духов. Чтоб я вам позвонил.

– Официантка сказала?

– Дух.

– Вы мне все равно намерены об этом рассказать, так рассказывайте уже, а? – произнесла она. Подала официантке знак, чтоб та несла еще, а потом у себя в голове вызвала грустную французскую музыку на аккордеоне: вот на сцену выходят мимы и балерины, чтобы разыграть – перед нею историю Майка, а фоном парни ритмично – пинают Жерара Депардье по почкам, потому что ну его нахуй, почему он обязательно лезет во все французское?

И вот он рассказал ей о Консепсьон, о других духах, о том, как разговаривали они только с ним, о “Друзьях Дороти” – обо всем, и, пока рассказывал, она ему верила, потому что это даже близко не подходило к той причудливейшей истории, в какой оказалась она, и тут Лили поняла…

– Ох, ебте-господи, парень, который зарабатывает на жизнь тем, что красит блядский мост суриком, – особенный, а мне предстоит вернуться в розничную торговлю. Ох ебать меня. Ебать меня хамски большим шипастым бесовским болтом!

– А? – произнес Майк, не ожидавший именно такого отклика. – Люди смотрят.

– Нахуй людей! – сказала Лили. – Они не особенные. Я это знаю, потому что сама не особенная и симптомы распознаю́. Хотя вы все, публика из Марины, и считаете себя, блядь, особенными, правда же? Привилегированные вы ебучки!

Официантка уже направлялась к ним попытаться – усмирить Лили, но Майк подал ей знак, что сам разберется, и она ушла в другую сторону.

– Консепсьон, очевидно, считает вас особенной, – сказал он. – Она говорила, что вы сможете помочь спасти их от Вора Духов.

– Я даже не знаю, что это, – сказала Лили.

– Возможно, вам предстоит это выяснить, – сказал Майк. – А сейчас вы мне нужны.

– Зачем? Вы же волшебный собеседник духов.

– Мне нужно, чтоб вы отговорили меня прыгать с моста.

Часть вторая

 
Ничем не будет никогда доволен
И обретет покой, лишь став ничем.
 

Уильям Шекспир. “Ричард II”, действие V, сцена 5[24]24
  Пер. М. Донского.


[Закрыть]

10. В поисках за утраченным временем

Она была так худа, что от тела ее простыни едва бугрились, словно рябь на спокойном пруду от призрачного ветерка, а лицо могло бы оказаться маской скелета, выложенной на подушку, как экспонат, и длинные белые волосы зачесаны на сторону, как ей и нравилось.[25]25
  Пер. А. Франковского.


[Закрыть]

– Вы пытаетесь исчезнуть, – пропел из дверей Батист, – но я-то вас вижу. – И он вкатил ведерко со шваброй ей в палату.

– Bonjour, Monsieur Baptiste, – произнесла Хелен голоском, что был едва ли громче шепота.

– Bonjour, Madame Helen, – ответил Батист. – Comment allez-vous?

– Pas trés bien. Je suis fatiguée, monsieur.

– Я ненадолго, потом сможете отдохнуть. Вам что-нибудь принести, chére?[26]26
  – Добрый день, месье Батист. – Добрый день, мадам Элен… Как поживаете? – Не слишком хорошо. Я устала, месье. – …дорогая? (фр.)


[Закрыть]

– Нет, спасибо. Спасибо, что говорите со мной по-французски, так больше никто теперь не делает. Я свой семестр за границей в Париже провела, знаете?

Она ему рассказывала это каждый день, пока он работал, и каждый день он отвечал:

– А, Город Света. Столько удовольствий. И какое было у вас любимым?

И вот тут ответ ее часто менялся.

– Осенью я обожала гулять по Жардан-дю-Люксамбур, когда немного дул ветерок, с деревьев падали каштаны и иногда стукали стариков, сидевших на скамейках и читавших. Чпок – прямо по голове. – Она смеялась, после чего закашливалась. – А теперь старая – я сама.

– Чепуха, chére. – Он и сам не был молод, и к концу рабочего дня на его темных щеках вылезала серая щетина, словно бы их присыпали пеплом. – Кислороду хотите?

– Non, merci[27]27
  Нет, спасибо (фр.).


[Закрыть], – ответила она.

У него не было полномочий вставлять канюли ей в ноздри и включать кислород, но он так делал уже не раз, если ей становилось трудно, – как делал и много всякого другого, на что у него не было полномочий. Ведро свое он закатил в угол, обмакнул швабру в воду, затем навалился на отжим, пока тряпка не сделалась почти сухой. Когда он довез тряпку по полу до угла, вся палата наполнилась запахом лимонного антисептика, но его все равно перебивал кислотный дух ее отказывающих внутренних органов. Хелен провела в хосписе уже полгода – дольше прочих пациентов. Он к ней привязался, и ему было грустно, что ее время близится к концу. Разговаривать по-французски с ней – такой любезности он большинству пациентов не оказывал, хотя старался и сделать для каждого что-нибудь деятельно хорошее, каждый день, пусть даже осведомиться о внуках, сменить канал в телевизоре или спеть им тихонько, пока засыпают.

Все они отойдут, и он будет горевать по каждому, пусть даже он тот, кто просто моет полы, собирает стирку, опорожняет мусорные ведра. С каждым он ежедневно здоровался, были они в сознании или же нет, а по вечерам прощался – вдруг ночью они умрут, а он не скажет им “до свиданья”. Но Хелен тревожила его больше прочих. Ее имя не появилось у него в ежедневнике, и он не видел вокруг нее никакого предмета, который светился бы красным. По ее симптомам он мог определить, что осталось лишь несколько дней для изъятия ее сосуда души, а домой к ней ему идти не хотелось – и такое порой он вынужден был проделывать. Он не желал видеть ту жизнь, какую она покинула, – шикарную, полную и пышную; это он знал, потому что она сама ему это рассказала, а то, что она оставляет по себе, ему видеть не хотелось, потому что опечалится он от этого еще больше.

Он промыл пол от стены до ее кровати, затем провел шваброй под кроватью и по каким-то очень добротным итальянским ботинкам. По другую сторону кровати стоял подтянутый, хорошо одетый латинос. Он оглядывал комнату с некоторым волнением – и при этом пытался смотреть как бы вокруг Батиста, а не на него.

– Вы кто такой? – спросил Батист, и человек в приличном костюме отпрыгнул так, словно столкнулся с забором под током вокруг кровати Хелен.

– Санта-Мария! – произнес он. Потом быстро оглянулся, как будто что-то могло за ним следить. Наконец посмотрел прямо на Батиста. – Вам меня видно?

Батист улыбнулся.

– Да, а вот мадам Элен – нет.

– Я слепая, – сказала Хелен.

– Вы что, совсем дурачок? Поздоровайтесь с мадам, – произнес Батист.

Чарли расхаживал по гостиной буддистского центра “Три драгоценности”, и когти у него на утиных лапах время от времени цеплялись за персидский ковер, от чего Одри старалась не ежиться. К материальным вещам она не привязывалась, но это был приятный ковер.

– Говорю тебе, Одри, у них будто белочка.

– Правда? Белочка? Кто бы мог подумать?

– Нет, я не в этом смысле. Да, в этом, но я вот что пытаюсь сказать – Беличий Народец ведет себя так, будто у них белая горячка, пусть и не вполне еще жрут грязь, хотя и этого немного есть. Ладно, хорошо, они превратились в чокнутых грязежоров. Ну вот, я это сказал.

– Так они не помогут нам найти ни Торговцев Смертью, ни пропавшие сосуды души?

– Я ходил у них спрашивать, а они… – Чарли на миг задумался, хочется ли ему рассказывать о том, что именно он видел, – как будто он вообще понимал, что именно он видел. – Послушай, они, конечно, мои друзья, но Беличий Народец сбрендил.

– Мы предпочитаем называться “Народ Белки”, – произнес мясоед-бобер Боб, выступая из-за мусорного ведра в кладовке дворецкого, и прошествовал в гостиную, опираясь на свою виложку, как на посох. – Или просто “Народ”.

– Не надо подкрадываться, Боб, это неучтиво, – сказала Одри.

– У тебя волосы приятно смотрятся, – произнес Боб.

Одри не применяла к своим волосам никаких средств по уходу, а просто зачесала их наверх и на сторону, чтобы они мягко падали ей на левое плечо. Это и вправду смотрелось приятно, подумал Чарли, и ему захотелось стукнуть Боба за то, что он успел сказать это первым.

– Он просто пытается тебя отвлечь, – произнес Чарли.

– Я слышал, о чем вы разговаривали, – сказал Боб. – Поэтому мы уже проверили все места, где раньше находили сосуды души, тех Торговцев Смертью.

– И? – спросила Одри.

– Когда это ты за нами шпионил? – спросил Чарли.

– Никого больше нет, – ответил Боб, презрев вопрос Чарли. Всех Торговцев Смертью, у кого мы забирали сосуды души, убили Морриган, кроме Чарли и мятного дылды. Я не знаю, есть другие или нет.

– И когда ты собирался нам рассказать? – спросила Одри.

– Сейчас? – ответил Боб вопросом на вопрос.

– Значит, Беличий Народец по-прежнему перемещается по городу? – уточнил Чарли. – По канализации?

– Преимущественно, – ответил Боб.

– А что с ежедневниками Торговцев Смертью? – спросила Одри. – С сосудами души?

Боб пожал плечами. Чарли сказал:

– Значит, если они – как я, в их ежедневники и дальше поступали имена…

– Они не как ты, – произнес Боб. – Их души стали жить дальше. А ты – чудище с человеческой душой.

Одри поморщилась, но гнула свое:

– А ваш народ видел новых Торговцев Смертью? – Беличий Народец умел различать сияние предметов с душой, как и она, и вопросом, почему оно так, Одри никогда вообще-то не задавалась, но талант этот был полезный, когда она по ошибке заставляла их красть души из лавок Торговцев Смертью.

– Мы не искали, – ответил Боб. – Я их послал смотреть только там, где мы уже бывали, потому что слышал, о чем вы говорили.

– И сосуды души нигде просто так не валяются? – спросил Чарли.

– Не-а, – ответил Боб.

– Если все те души остались несобранными…

– Плюс те, что в ежедневниках у тебя и у Риверы, – добавила Одри. – Она взглянула на Боба. – А мог бы Народ Белки помочь Чарли найти сосуды души хотя бы из его ежедневника?

– Нам нужны новые костюмы, – сказал Боб.

– Что, прости?

– Ты сделала нам каждому лишь по одному наряду. Они снашиваются. – И он выставил локоть своего красного мундира, показывая дырку на нем.

Одри произнесла:

– Ну, я б, наверное, могла заштопать…

– Я бы хотел кожаные латы, – сказал Боб. – Как у самурая. Как у сёгуна.

– Но, говоря строго, одежда вам даже не нужна, – сказала Одри.

– Говоря строго, она никому не нужна, – ответил Боб.

– Ваши наряды занимают слишком много времени, Боб. Они – миниатюрные театральные костюмы. А их шить на самом деле гораздо трудней, чем обычную оде-жду, потому что они меньше. Вряд ли я смогу…

– Прекрасно, – сказал Боб. – Народ в тебе больше не нуждается. – И он вновь скрылся в кладовой дворецкого.

– Она провиант покупает, – крикнул Чарли ему вслед.

– Мы сами еду найдем.

– Одежда – все равно просто украшение для эго, – сказала Одри.

Боб остановился, потом вернулся, встал в дверях и выронил виложку. Расстегнул латунные пуговицы своего красного мундира и распахнул его, обнажив пересекающиеся волокна мышц, натянутые на кое-какую кость; некоторые ткани цвета ветчины заползали ему на шею и начинали лепить начала щек на черепе бобра, который служил ему лицом. Высокий воротник мясоеда скрывал это продвижение.

– Украшение для эго? – переспросил Боб.

– Ой, ага, – произнес Чарли. – Ну так ты на это погляди. – И он принялся развязывать на себе халат, но Одри вскинула руку и остановила его.

– Я сошью новую одежду, – сказала она.

– Для всех нас, – сказал Боб.

– Для всех вас, – подтвердила Одри.

– И сменку. Чтоб можно переодеваться.

– Договорились, – произнесла Одри. – Начну сего-дня вечером.

– Хорошо, – сказал Чарли. – Потому что если мы этого не провернем, тьма восстанет вновь, а ты знаешь, что тогда бывает…

– Кстати, да, – произнес Боб. Он застегнул на себе мундир, подобрал свою виложку и вознамерился уходить. – Может, тебе стоит тоже вооружиться виложкой или еще чем.

– Что? – Чарли поскакал вслед за Бобом в кладовку, но того и след простыл. Чарли вернулся в гостиную. – Там за мусоркой вентиляция, уходит под самый дом.

– Ты не чудище, Чарли, – сказала Одри.

– Все в порядке, – ответил он, отмахиваясь от нее хищным когтем. – Но я не могу в таком виде души собирать – а Беличьему Народцу не доверяю.

– У меня есть мысль, но она может показаться немного, э-э, унизительной.

– Нас только что отымел парень, который носит – виложку.

– Это верно. А кроме того, поскольку официально ты по-прежнему Торговец Смертью, – по крайней мере, ежедневник твой еще работает, – надеюсь, что ты по-прежнему окажешься незрим, когда будешь изымать сосуды души.

– Не незрим, люди просто тебя не видят. А если привлечешь к себе их внимание, могут заметить.

– Тебе ж не нужно было быть голым на этой работе, правда?

– Нет.

– Хорошо, потому что…

– Да, я знаю, – сказал он.

– Про кошачьи переноски тебе известно?

– Нет, я думал кое о чем другом.

– Вам меня видно? – спросил Ривера у мужика со шва-б-рой. По-настоящему изъяв несколько сосудов души согласно именам у себя в списке, он как Торговец Смертью уже начал обретать некоторую уверенность в себе. Ему удалось даже войти в дома двух своих “клиентов” незамеченным, проскочив совсем рядом с людьми, которые не отдавали себе отчета, что он здесь. Долгие годы работы в полиции подготовили его к тому, чтобы входить в жилища с особенной предосторожностью, поэтому он, чтобы облегчить себе муки совести, и начал думать об именах у себя в ежедневнике как об ордерах, которые потеряют силу, если их вовремя не исполнить. Со свежими именами это получалось, со старыми – не очень, но вот это имя возникло у него в ежедневнике только сегодня утром. А теперь его застукали прямо в хосписе, у кровати несчастной женщины, как какого-то трупокрада. С этим можно было справиться всего одним способом – засветить мужику бляху до одури. – Инспектор Альфонс Ривера, – произнес он, распахивая свой служебный бумажник и предъявляя семиконечную золотую звезду. – Убойный отдел Управления полиции Сан-Франциско.

– Угу, – произнес мужик со шваброй без того почтения, на какое надеялся Ривера. – А я Жан-Пьер Батист. Что-то ищете, инспектор? – Мужик был черный, лет шестидесяти и говорил с музыкальным карибским акцентом – с того острова, где говорят по-французски, догадался Ривера.

– Я расследую одно дело и ищу книгу, которая, как мне сказали, может оказаться здесь. – Все сосуды души, которые он находил прежде, оказывались книгами, что было удобно, поскольку владел он книжной лавкой, но с другой стороны, похоже, мироздание предпочитало специализированную розничную торговлю.

– А книга эта ваша – она не может ли красным светиться, как вы считаете?

Ривера ощутил, как от пяток до макушки по нему про-бежала электрическая дрожь – лишь немногим менее парализующая, чем тот заряд шокера, которым по нему шарахнула банши.

– Не понимаю, о чем вы, – ответил Ривера, не убеждая тоном даже себя. Он допрашивал свидетелей, которые врали так неумело, что ему за них становилось стыдно и приходилось отводить взгляд, чтоб не морщиться. Обычно же через несколько минут они соображали, что им не удается, и просто сдавались и рассказывали – правду. Теперь он сам знал, каково им при этом.

– Давайте-ка в коридор выйдем, – произнес Батист, – чтобы мадам Элен отдохнула. – А Хелен он сказал: – t, madame[28]28
  До скорого, мадам (фр.).


[Закрыть], я еще загляну к вам перед уходом.

– Monsieur Baptiste, – произнесла Хелен и подманила его ближе.

– Я здесь, мадам, – прошептал тот.

– Не оставляйте этого человека со мной наедине. Мне кажется, он мексиканец. Думаю, он пришел за моим Прустом.

– Я его сберегу, мадам. Только я не знаю, где он.

– Я сестру Энн попросила завернуть его в полотенце и положить в нижний ящик. Сейчас не смотрите, но проверьте, как только избавитесь от него.

– Так и сделаю, мадам. – Батист посмотрел на небольшой белый комод. Такие стояли в каждой палате, и в них держали личные вещи пациентов. – Так и сделаю.

Ведро и швабру он оставил в палате и вышел к Ривере в коридор, а там показал полицейскому, чтоб тот шел за ним на улицу. Медсестре за стойкой он сообщил, что идет на перерыв, и вывел Риверу к крытой автобусной остановке. Хоспис располагался на окраине Закатного района, где Сан-Франциско встречался с морем, и хотя день стоял солнечный, по улицам вихрился холодный ветер.

– Вы ее слышали? – спросил Батист.

Ривера кивнул.

– Не думайте о Хелен скверно. Еще она просила меня не впускать к ней в палату темненьких нянечек. Очень давно, когда она была маленькой девочкой, кто-то посадил в нее семечко страха, а теперь, когда все ее страхи в ней забурлили, этот ей еще только предстоит отпустить, но всю свою жизнь она не так жила.

– Так она не знает, что вы…

– Я говорю с ней по-французски, – ответил Батист, пожимая плечами, дескать – c’est la vie[29]29
  Такова жизнь (фр.).


[Закрыть]. – А теперь вернемся к вам, инспектор. Откуда вам известно, что это книга?

– Откуда вам известно, что я что-то ищу?

– Сколько людей, которых вы встречаете, удивляются, что вы их видите, инспектор?

– Вопросы здесь задаю я, – произнес Ривера, чувствуя себя глупо от того, что сказал это. Он вспомнил: так же отреагировал Чарли Ашер, когда Ривера засек его на крыше, с которой он собирался шлакоблоком размозжить мозги русской бабусе. Чарли тогда и понял, что Ривера станет Торговцем Смертью, – задолго до того, как у него в почтовом ящике объявилась “Большущая книга”.

– Ох, понимаю. Я работаю в хосписе. Тут вечно сосуд поблизости, поэтому почти все время мне нужно петь или насвистывать за работой, иначе люди будут со мной сталкиваться.

Ривера решил отбросить притворство. Он все равно уже действовал поперек “Большущей-пребольшущей книги Смерти”, предупреждавшей об опасности контактов с другими Торговцами Смертью.

– Вы из наших и работаете в хосписе? Как-то легко вам приходится. Не бей лежачего.

– Мне? Вы детектив по убийствам, а лежачего не бей, значит, я?

– Я ни разу не изымал сосуд ни в одном своем деле.

– Похоже, пустая трата совпадений. Может, вам просто не очень хорошо удается находить всякое. В “Большущей книге” говорится, что упускать сосуд души – это очень плохо. Очень и очень плохо.

– Мне бы могло и получше удаваться, – сказал Ривера. – Я просто не сразу начал. Занимаюсь этим чуть больше года.

– Я тоже, – ответил Батист. – Книгу прислали поч-той год назад, и пакет сперва открыла моя жена. Я думал, это чья-то шутка, пока на работе люди не начали со мной сталкиваться, а я не начал видеть, как сосуды души горят красным. Я никогда раньше не встречал никого, кто этим занимается.

– Нас таких много. Не знаю, сколько точно.

– Но других вы встречали?

– Да. Пару человек. Многих в городе год назад по-убивали. Все – лавочники. Думаю, что мы с вами при-шли им на замену.

– Поубивали? В каком это смысле поубивали?

И поскольку держать это в тайне было бы по отношению к нему несправедливо – и даже, вероятно, подвергло бы его опасности, – Ривера рассказал Батисту о восстании тьмы, о Морриган, о том, как Преисподней отчего-то удалось распространиться на систему канализации Сан-Франциско, о битве под городом и о том, как Чарли Ашер пожертвовал собой, чтобы вернуть все к порядку. Батист, уже хорошенько приспособившись к этому миру торговли душами, был вообще-то доволен: у ответственности, нежданно свалившейся на него из почтового ящика, появилась хоть какая-то глубина.

– Вы сказали, все эти Торговцы Смертью – лавочники? Вы и я – не лавочники.

– У меня есть книжный магазин на Русском холме. Вот поэтому я и знаю, что сосуд души будет книгой. Ну, вероятнее всего. А если у вас нет лавки, как же…

– Моя жена продает их через интернет.

– Вы продаете души по интернету?

– Не всегда по интернету. Иногда по субботам она их забирает на барахолку на парковке возле “Коровьего дворца” и продает с одеяла. Люди кучу денег отдают за самую дурацкую фигню. Может, мы даже дом себе – скоро купим.

– А откуда вы знаете, что душу получает нужный человек?

– А откуда вы это знаете у себе в книжном?

Вообще-то Ривера не знал. Хотя у него в магазине уже находилось несколько сосудов души, ни одного он еще не продал. Но когда продаст, ему никак не удостовериться, что его получил правильный человек. Согласно “Большущей книге”, каждая душа найдет себе нужного владельца. Он покачал головой, и оба они уткнулись взглядами в канаву. У Риверы зудел миллион вопросов к уборщику, и он догадывался, что Батисту тоже есть о чем его расспросить, но во всем этом ощущалось что-то не то – как будто оба они жульничают на контрольной.

Наконец Батист спросил:

– Сколько еще? У Хелен?

– Три дня, – ответил Ривера. – Но знаете, – число там – это не всегда сколько им осталось жить, это сколько времени у нас, чтобы изъять сосуд души. Поэто-му, – вероятно, меньше. Извините.

– Как вы думаете, почему ее имя у меня в календаре не появилось?

– Не знаю, – ответил Ривера.

– Наверное, мне нужно тогда вам книгу Пруста вынести.

– Я б дал вам ее самому изъять, но, боюсь, я уже и так навел во всем беспорядок, потому что отстал со своим календарем.

– Понимаю, – ответил Батист. – Подождите тут. Сейчас вернусь.

Ривера подождал, прикрыв глаза. Зябкий ветер прокусывал ему легкий камвольный костюм. Через несколько минут Батист вышел из парадного входа – и двигался он при этом немного быстрее, чем когда заходил.

– Ее нет, – сказал он.

– Вы во всех ящиках проверили?

– Во всех – и спросил дежурную медсестру, которая ответила, что Хелен еще утром просила ее проверить, на месте ли книга. Тогда она лежала на месте, сказала сестра.

– А Хелен что-нибудь видела? – спросил Ривера.

Батист лишь посмотрел на него.

– Простите. Она что-нибудь слышала?

– Крыс. Жаловалась, что по палате шастают крысы. Она даже медсестре звонила после того, как мы сюда вышли.

– Крыс?

– Слух у нее очень хороший.

Они просто глянули друг на друга – и между порывами ветра воцарилось затишье, когда листва, плясавшая вдоль по улице, скользнув, вдруг замерла. Женский голос прошептал:

– Мяяяяясссссоооо. – Женский голос, похоже, донесшийся из-под фургона “ауди”, запаркованного на обочине через дорогу. Оба они посмотрели на него и одновременно и медленно пригнулись, сгибая колени, пока им не стало видно, что́ под машиной. Вроде бы ничего, кроме листвы и фантика от конфеты.

– Вы это слышали? – спросил Батист.

– А вы? – спросил Ривера.

– Нет, – ответил Батист.

– Я тоже, – сказал Ривера.