Текст книги "Леди ведьма"

Мгновение помедлив, Ален ответил тем же.

И тут же место пустых кубков заняли полные, но Ален был избавлен от нового испытания, потому что одновременно перед ним со стуком опустилась доска со скворчащей свининой. Кто-то воскликнул:

– Ешь, как подобает герою! – и Ален не заставил себя ждать.

Он ел и пил, и в голове его ароматы мяса и эля мешались со звуками волынок. Все вокруг начало слегка расплываться, но это его ничуть не беспокоило, потому что крестьяне оставались такими же сердечными и дружелюбными. Он разжевал последний кусок, и одна из девушек с хохотом потащила его танцевать. Он тоже рассмеялся, будто бы сопротивляясь, а затем пустился в пляс, передразнивая извилистые телодвижения партнерши, и если она, следуя фигурам танца, прижималась к нему, ему казалось единственно правильным отвечать тем же.

И снова возникла смеющаяся физиономия Джеффри, поднимающего кубок, и Ален поднял навстречу свой, Орехово-коричневый эль хлынул в глотку, затем кубок исчез, а девушка вернулась, ее глаза полуприкрыты, улыбка манит, и она прижимается к нему все крепче, так что в вихре танца уже не понять, где он, а где она. Будто пламя охватило Алена, жгло бедра, губы, везде, где сливались их тела.

Затем она протянула ему новый кубок, он осушил его и посмотрел ей в глаза, что казались огромными и манящими, губы ее были алыми и влажными, но теперь не тянулись к нему, нет, она взяла принца за руку и повела прочь от танцующих, прочь от огня, туда, где сгустилась тень, и тела их упали на мягкий папоротник, и музыка звучала все дальше и дальше, а уста девушки были теплыми, такими теплыми, и обволакивали его, прикосновения вызывали дрожь, и казалось единственно правильным отвечать ей тем же, если только это во власти его.

Глава шестая

Весь замок бурлил, сгорая от любопытства, потому что эльфы и не думали хранить тайну. Откуда ни возьмись, в дверях кухни возник домовой и объявил о скором прибытии незваных гостей.

Корделия поспешила во двор и заняла позицию в солнечном пятне, изо всех сил постаравшись выглядеть суровой и величественной. В белом камчатном платье она была просто ослепительна; солнце блистало на золоте ее волос, со вкусом украшенных простой бронзовой диадемой.

Спотыкаясь от усталости, пропыленные разбойники ввалились в ворота. Корделия в ужасе уставилась на них. Неужели они шли всю ночь?

Передний разбойник поднял голову и, заметив ее, вытаращил глаза. Он вдруг забыл об усталости.

Корделия тоже не сводила с него изумленного взгляда. Этого она совершенно не ожидала. Разбойник оказался самым привлекательным мужчиной из когда-либо ею виденных, хотя такое впечатление могло быть обязано как самим чертам его лица, так и сквозящей в них необузданности нрава.

А может, чему-то еще; в нем все вызывало восхищение. Более шести футов роста и сплошь мышцы. У Корделии голова закружилась от идеальных пропорций его ног, бугрящихся мускулов на руках и плечах, которых не скрывала безрукавка, а о том, какова его широкая грудь, нетрудно было догадаться. У него было открытое лицо, большие черные глаза в обрамлении длинных ресниц, прямой, хотя, пожалуй, чуть коротковатый нос, чувственные алые губы, окруженные черными усами и бородой, сливающейся с роскошью кудрей на голове. Он улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами, и неприкрытая опасность, вспыхнувшая в его глазах, арбалетной стрелой пронзила ее, пробудив такие чувства, о которых она до сей поры не подозревала, а вот в том, понравились ли ей эти чувства, Корделия была не уверена.

Как, разумеется, не уверена и в том, что они ей не понравились.

Она еще больше выпрямила спину, вздернула подбородок и свысока посмотрела на него.

– Что ты забыл здесь, любезный?

– Я., как бы сказать… – протянул разбойник. – Я прибыл со своими людьми сдаться на милость леди Корделии Гэллоуглас во исполнение воли того, кто разбил нас в сражении.

– Неужели? – Корделия изо всех сил старалась изобразить ледяное спокойствие. – И как же его зовут?

– Эх, миледи, вот этого он нам не поведал! – посетовал атаман разбойников. – Назвался рыцарем, уповающим заслужить снисхождение дамы сердца, а имя, сказал, никому не откроет, пока не добьется ее благосклонности.

Глаза Корделии округлились. Такой лирический порыв был совершенно не в духе Алена, но рассказ о нем, слетевший с губ стоявшего перед ней мошенника, вкупе с его поднятыми бровями и понимающей усмешкой, вызвал в ней странный трепет.

– Да ну! И ты, любезный, шел всю ночь, чтобы сообщить мне это?

– Увы! Пришлось, ведь гномы не давали нам отдыхать.

Всякий раз, когда мы пытались остановиться или присесть более чем на пять минут, они давай нас щипать да кусать.

Корделия задумалась, пытаясь сохранить суровость во взгляде.

– Мне следует вас пожалеть, если… – она не стала называть имени Алена, сама не зная почему, – ..если молодой рыцарь, о котором ты говоришь, обошелся с вами так жестоко.

Какое же злодеяние вы сотворили?

– О, всего-навсего попытались забрать у бедного возницы его добро, – признался разбойник, силясь изобразить на лице раскаяние.

– И обесчестить его жену, – пискнул тоненький голосок рядом с Корделией.

Она изумленно уставилась на разбойника:

– Да как же вы осмелились, сударь?

– Ax! – вздохнул разбойник, само воплощение раскаяния. – Я бы удержал своих негодяев! Но прежде надо было смирить ее мужа и убедиться, что она не бросится ему на помощь.

Корделия не могла сдержать свое возмущение:

– Вы, сударь, заслужили каждый укус и каждый щипок, доставшиеся вам от эльфов, и, не сомневаюсь, куда большего.

Возможно, мне следует и самой добавить какую-то кару!

Атаман разбойников в страхе попятился. Он имел некоторое представление о том, на что способна Корделия, если ей вожжа под хвост попадет, и собрался с духом, готовый отразить телепатическую атаку.

Глаза Корделии расширились: она ощутила вторжение в свое сознание.

– Да ты чародей!

Из-за спины атамана донесся недоверчивый ропот. Он бросил взгляд через плечо на своих людей, пожал плечами и посмотрел на Корделию:

– Я не собирался выставлять это на всеобщее обозрение, миледи, однако ты права – я чародей.

– Постыдись, сударь! Чародей, да еще, судя по речи, благородного происхождения! Тебе от рождения дарованы и положение, и способности, а ты надругался над ними, нападая на слабых, хотя в силу происхождения своего обязан их защищать! – неистовствовала Корделия.

– Я и сам это знаю, миледи, – понурил голову атаман разбойников. – Я думал посвятить свою жизнь защите тех, кто не может сам за себя постоять, хотел использовать свои дарования на всеобщее благо, но обстоятельства сложились иначе.

– Обстоятельства?! Нет уж, объяснись! – резко оборвала его Корделия. – Какие такие обстоятельства могут отвратить дворянина от выполнения долга? – Она покраснела от ярости, вдруг поняв, что делает этот негодяй. – Да ты пытаешься вызвать у меня сострадание! Не обольщайся, сударь, меня не так-то легко одурачить! Но что же мне с вами делать? – Она прищурилась. – Какие козни придумал бы Крошка Пак? Не могу ли я изобрести что-то подобное?

– Я не сомневаюсь! – затараторил разбойник. – Но умоляю тебя, не делай этого! О нет, если осталась в тебе хоть капля женского сострадания, воздержись! Отправь нас в королевскую темницу, а если хочешь, определи на год тяжелых работ, но только не состязайся в каверзах с Крошечным народцем, умоляю!

Корделия окинула его взглядом, полным презрения. (И подумала, что получилось неплохо.) А разбойник только смотрел на нее выпученными, умоляющими глазами, полными самого глубокого раскаяния.

Корделия даже фыркнула, так ей противно стало.

– Ну, разумеется, мы подберем наказание, соответствующее вине! Отправляйся к сэру Марису, королевскому сенешалю, и расскажи ему обо всех своих злодеяниях. Не забудь сообщить ему и о том, кто вас послал. И какое бы он ни назначил тебе. наказание, неси его мужественно и терпеливо.

– Слушаюсь, миледи. – Атаман разбойников опустил голову, чтобы скрыть облегчение. – Вы так великодушны.

– Убирайтесь, пока я не забыла о своем великодушии.

– Убирайтесь? – Он поднял голову, и лицо его на мгновение вытянулось и потускнело. Но он тут же овладел собой и вновь повесил голову:

– Как пожелаешь, миледи. Пойдем, ребята, – и он отвернулся.

– Ах, мы какие! – Корделия уперла руки в боки и топнула ногой. – Не стройте из себя мученика! Я не так жестока, чтобы погнать вас без всякого отдыха. Давайте-ка садитесь вон там, у стены! Стража!

Начальник стражи шагнул из тени и застыл рядом с хозяйкой:

– Да, миледи?

– Глаз не сводите с этих людей, и если они хоть на ярд сойдут со своих мест, хватайте их! Дворецкий!

– Миледи? – Все, конечно, стояли наготове, ожидая, когда их потребуют.

– Проследи, чтобы этим людям дали воды и похлебку. Пусть отдохнут до полудня, а потом гони их в шею.

– На самый солнцепек, миледи? – Дворецкий выглядел несколько шокированным.

– Вот именно, на самый солнцепек! – с жаром заявила Корделия. – Это меньшее, чего заслуживают поднимающие руку на слабых и беззащитных. – Она повернулась к разбойникам:

– Отдыхайте и проваливайте! – И, взметая юбки, прошествовала в замок.

Бор провожал ее взглядом и думал о том, что если она не самая прекрасная женщина, какую ему доводилось видеть, то, безусловно, очень к этому близка. И он уж точно не встречал особу, так пленяющую своей страстностью и внутренним огнем.

Вдобавок она еще и ведьма!

Он слышал о наслаждениях, которые ожидают ведьму и колдуна, взошедших на ложе любви – сливаются не только их тела, но и мысли, и чувства. Он гадал, настанет ли такое же исступление для тех, кто сходится не в любви, а просто жаждет удовольствий.

И с нарастающей тревогой сообразил, что для него, по крайней мере, вопрос это праздный. Он влюблялся часто и легко и прекрасно знал все признаки этой напасти. И вот, похоже, опять…

А судя по выражению ее глаз, когда они первый раз посмотрели друг на друга, Корделия, похоже, испытывает подобное чувство.

– Тебя послушать, Джеффри, так выходит, это что-то вроде ремесла, которому можно научиться! – воскликнул Ален с чрезмерным, по мнению Джеффри, возмущением.

– Ну, все же не настолько систематично, – ухмыльнулся он. – Это, скорее, мастерство, требующее таланта.

– И у тебя он есть, разумеется, – скривился Ален. – Но, похоже, даже с таким талантом очень многое нужно просто узнать.

– Одним не обойтись без науки, другие обходятся инстинктом, – пожал плечами Джеффри. – Если ты получаешь удовольствие, играя ради самой игры, научишься довольно быстро.

А если нет, никогда не станешь мастером, сколько бы времени ни потратил.

– Так значит, все-таки можно научиться!

– Ну, по крайней мере, правилам, – согласился Джеффри, – хотя от них мало толку, коли не постиг истинного смысла.

Если собрался ухаживать за девушкой, нужно устроить трапезу при свечах и, при возможности, чтобы негромко наигрывал скрипач, а лучше трое, но так чтобы их не было видно.

– Но ее компаньонка…

– Ну, допустим, что компаньонки там нет, – Джеффри поднял указательный палец. – Мы ведь говорим не только о благородных, но и о деревенских девицах. В любом случае, если собрался завоевать сердце прекрасной дамы, нужно увлечь ее хотя бы на полчаса для разговора с глазу на глаз. Для этого подойдет укромный уголок в саду или беседка, и пусть мимо, будто случайно, пройдут твои скрипачи или просто парень, наигрывающий на флейте любовные песенки.

– Так это при свечах или при лунном свете?

– Луна больше подходит, – заявил Джеффри, – если она полная или почти полная. Но свечи тоже подходят, свечи это совсем неплохо.

– А что же мне говорить? – спросил Ален.

– Ну, ты должен превозносить ее глаза, волосы, губы, румянец на ее щеках. Неплохо бы написать мадригал о ее красоте и выучить его наизусть.

– Я не владею поэтическим даром, – уныло проговорил Ален.

– О, друг мой, найдется целая куча поэтов, которые за один золотой целую книжку тебе напишут. А если ты не доверяешь своей памяти, возьми с собой листок и прочитай.

– Но разве она не поймет, что это не я написал?

– Может, конечно, заподозрить, – беспечно признал Джеффри, – но как ей узнать наверняка, если ты сам не дашь повода Для сомнений? Говори о любви, а если считаешь, что любви нет, рассказывай о чувствах, что охватывают тебя, когда ты на нее смотришь.

– Вот тут-то у меня сплошная неразбериха, – Ален нахмурился и отвел глаза. – Когда я смотрю на твою сестру, вот как сегодня, то испытываю нечто очень странное, и о некоторых из своих ощущений я бы не мог рассказать ее брату. – Он весь зарделся. – Да и вообще никому, кроме, разве что, отца.

– Рад это слышать, – пробормотал Джеффри.

– Хотя, прежде всего она предстает перед моим мысленным взором с лицом и фигурой девчонки, – растерянно добавил Ален. – Помнишь, какой она была хорошенькой?

– Я бы не назвал ее хорошенькой, – пробурчал Джеффри.

– Конечно, нет, ведь ты ее брат. А я и сейчас вижу Корделию и сразу вспоминаю ее детские проказы, острый язычок, веселый смех. Мне кажется… – Он замолчал, качая головой.

– Давай же, смелее! – подбадривал Джеффри. – Облегчи душу! Рассказывай одно за другим, говори обо всем, я же вижу, в каком страшном смятении находятся твои чувства.

– Да, и они разбегаются в разные стороны. – Ален хмуро уставился на холку своего коня. – Я ведь всегда вижу в благородной даме озорную девчонку, и хотя есть тут привлекательная сторона, но и что-то пугающее, потому что она всегда была совершенно непредсказуема, то ласковая, как ягненок, и тут же настоящая ведьма.

– Да, в ней, безусловно, жив тот ребенок, – медленно проговорил Джеффри. – Мой отец как-то сказал, что в каждом из нас живет ребенок, и это невыразимая трагедия, когда он умирает.

– Да, то же самое я слышал от нашего капеллана. – Ален пристально смотрел куда-то в сторону. – И мы должны прилагать все усилия, чтобы сохранить в себе этого ребенка, ибо Христос сказал, если не станем, как дети, не войдем в Царство Небесное.

– Вот именно, станем, а не останемся, – напомнил Джеффри.

Но Ален не слушал его.

– Я не уверен в своих чувствах к этому ребенку, Джеффри.

– Вздор! – раздраженно воскликнул Джеффри. – Ты с двенадцати лет бегал за ней, как одурманенный, Ален.

– Да, я этого не забыл, – смутился принц. – Но сейчас я вспоминаю о еще более ранних годах, когда она смела говорить со мной, будто с пустоголовым болваном.

– Ах, конечно, но точно так же она поступала, когда тебе исполнилось двенадцать, и пятнадцать, и семнадцать, да и сейчас, похоже, особо не церемонится! – усмехнулся Джеффри. – Не сомневайся, что и дальше ничего не изменится. Так что, если ты и в самом деле не способен с этим смириться, поищи себе жену где-нибудь в другом месте.

– Ну… Я бы не сказал, что совсем не способен. Конечно, это меня раздражает – иногда. А в другой раз, наряду с горечью, придает остроты нашим отношениям. Ведь розы без шипов не бывает, и дураком окажется тот, кто из-за них откажется от прекрасного цветка.

Джеффри улыбнулся, приятно удивленный. Все-таки Ален не лишен поэтического дара.

– Так какое же чувство противостоит столь пылким дифирамбам?

– Да просто она мне почти как сестра! – вспыхнул Ален. – Во всяком случае, ближе у меня никого не было: она единственная моя ровесница, которую я видел хоть изредка. Разве можно влюбиться в сестру? Это противно природе, если знаешь свою подружку так близко, так долго и с таких юных лет. Тут можно говорить о дружбе, но не о любви – во всяком случае, не о такой любви, что связывает мужа и жену.

– Да, я понимаю, – кивнул Джеффри, – хотя вовсе не уверен, что природе так уж противна, к примеру, крестьянская жизнь в маленькой деревушке, где все с малых лет знают друг друга. Когда в голову тебе приходят подобные мысли, постарайся вспомнить, о чем ты мечтал в двенадцать лет. Могу поклясться, тогда вовсе не казалось, что ты видишь в ней лишь сестру.

– Что ж, в этом есть доля истины, – вздохнул Ален. – Но если я действительно влюблен, то разве не должен ворочаться ночами, грезя о ней, ее лице, ее теле? Разве не должен потерять аппетит? И вообще, радость жизни? Не положено ли мне влачить свои дни в хандре и тяжких воздыханиях?

– Конечно, если ты дурак набитый. По правде говоря, всякий раз, когда я вижу такого воздыхателя, мне начинает казаться, что вовсе не любовь овладела им, а какое-то другое, болезненное чувство. А ты-то что ощущаешь, грезя о ней бессонными ночами?

– О, я готов разрыдаться в отчаянии, видя, как она дразнит меня, будто бы соблазняя! – воскликнул Ален и тут же прижал ладонь к губам. – Ты провел меня, Джеффри!

– Но ради твоего же блага, – усмехнулся Джеффри.

Корделия не смогла удержаться и вышла проводить непрошеных гостей. В конце концов она все же смягчилась и велела страже выставить разбойников не в полдень, а двумя часами позже. Она злилась и нервничала из-за этой вынужденной отсрочки в преследовании Алена и Джеффри, но в то же время ловила себя на постоянных мыслях о Боре и близящихся проводах. Она убеждала себя, что столь будоражащие ее ощущения вызваны нервным напряжением в ожидании часа, когда эта банда негодяев окажется наконец за воротами.

Тем не менее, когда время пришло, она, сама того от себя не ожидая, пересекла внутренний двор и направилась туда, где в некотором отдалении от своих людей, в тени кухонь, развалился на земле Бор. Когда она приблизилась, атаман тут же поднял веки, и на мгновение девушку заворожил темный взгляд, с озорным восхищением смеривший ее от гребенок до ног, взгляд, полный безразличия и наглой уверенности в собственной для нее привлекательности.

Корделия увидела это так ясно, потому что одновременно распознала некий вид сверхъестественного воздействия, неосознанный выброс обаяния, пробуждающий у женщины неодолимую тягу приблизиться, и самое возмутительное заключалось в том, что на нее это действовало. Она вспыхнула, сделала еще шаг и заговорила холодно, как могла:

– Ты не крестьянин. Что ты забыл в этой воровской шайке?

Бор сел, провел рукой по волосам и пожал плечами:

– Живу, как умею, миледи.

– Ты, несомненно, мог бы найти своим способностям лучшее применение!

– И мне так казалось. – Бор согнул колени и обхватил их руками. – Я вступил в свиту лорда, но он развязал войну с соседом и проиграл. Тогда сосед вознамерился изловить и предать смерти тех из нас, кто отказался перейти на сторону врага.

Пришлось мне бежать в леса.

То была душераздирающая история, и Корделия ощутила, как увлекло ее повествование, а в душе росло сочувствие к рассказчику. Она напряглась, чтобы на лице не проявилось и тени овладевших ее эмоций.

– Но ты же чародей! Разве трудно найти возможность использовать свои силы?

– В самом деле, полагаешь ты? – улыбка застыла на лице Бора. – Мы ведь не в точности такие, как ты и твои братья, миледи. Да-да, мы слышали о вас. Не сомневаюсь, что все молодое колдовское племя, вплоть до самых отдаленных уголков Грамария, наслышано о вашем семействе! Сыновья и дочь Верховного мага и ведьмы, равной которой не сыскать? О да, мы все слышали о вас! Но лишь очень немногие обладают столь разнообразными способностями или подобной силой! Лично я, к примеру, способен читать мысли, могу изготовить ведьмин мох, если напрягу все свои умственные способности, но не более того.

Первый дар полезен тем, что сообщает мне о приближении врага, но это еще не залог победы. Второй отнимает слишком много сил, чтобы стать чем-то большим, нежели простая забава.

Корделия преисполнилась сочувствием:

– Но ты все же отмечен особым знаком.

– Лишь образно говоря, хвала небесам! – снова улыбнулся Бор. – И только если я выставляю его наружу. Я научился мастерски скрывать свое отличие. Ручаюсь, ты никогда бы не догадалась, не будь сама колдуньей.

– Я не ожидала…

– Естественно, – пожал плечами Бор. – Ведь из всего колдовского народа ты знаешь только ведьм из Королевского Ковена и тех немногих, кто постарался захватить все, что можно, невзирая на страдания других. Они обладают могуществом, которого недостает большинству из нас. – Он снова пожал плечами. – Слишком мало для пропитания и слишком много для того, чтобы среди прочих не ощущать себя чужаком – вот судьба заурядного колдуна.

Корделии очень захотелось объяснить ему, что людей, с рождения обладающих парапсихологическими способностями, следует называть «эсперами». Но она знала, что об этом можно говорить лишь с людьми, посвященными в существование за пределами Грамария огромной земной цивилизации.

– Но ты, по крайней мере, дворянин и, если я не ошибаюсь, сын лорда!

– Не ошибаешься, – понурился Бор. – Да только я младший сын, а вдобавок мой отец из тех лордов, что еще до нашего с тобой рождения лишились всех прав в результате первого восстания против королевы Екатерины.

– Корона сохранила мятежным лордам их земли и титулы…

– Но с тех пор они постоянно под подозрением. – Бор воздел указательный палец. – Старшие сыновья живут при дворе заложниками, постигая науку верности престолу, но не младшие. Отец не без сожаления сообщил, что мне в этом мире придется всего добиваться самому, хотя он и постарается оказать посильную помощь.

– Не сомневаюсь, что перед сыном лорда открыта масса возможностей!

– А много ли среди них подобающих? – хмыкнул Бор. – У меня был выбор между армией и церковью – все остальное недостойно нашего рода. Так вот, я не создан быть попом. – И снова взгляд атамана, будто легкими, осторожными касаниями, ощупал все ее тело.

Корделия постаралась скрыть пробежавшую дрожь.

– Нет, это не для тебя, – едко бросила она. – Однако ты мог бы пойти на службу короне!

Бор ухмыльнулся:

– Я же сказал, это старшего, а не младшего отправили ко двору учиться манерам и любви к королю с королевой. Нет, я был слишком зол на них, лишивших моего отца чести, а меня будущего.

– Тебе не кажется, что король с королевой проявили милосердие? В конце концов, они не отрубили мятежным лордам головы за измену. По законам и обычаям они вполне могли обезглавить или повесить лордов, распустить их армии и лишить всех прав жен и детей, так чтобы некому было наследовать бунтовщикам.

– Да, знаю, а поместья раздать тем, кто в войне поддержал монарха, – досадливо кивнул Бор. – Ты права, они проявили милосердие, но позор родителей ложится на их сыновей, да и что мне толку, вознесись старший брат хоть как высоко.

Корделия помнила, как могут соперничать братья, и слышала о семьях, где такое соперничество оказалось куда острее, чем в ее собственной.

– По крайней мере, ты не лишился ни куска хлеба, ни Крыши над головой! Ведь жил ты, ни в чем не нуждаясь!

– Это правда, – признал Бор, – но только пока был мальчишкой, лет, скажем, до шестнадцати. А затем оказался предоставлен сам себе, ибо отец умер, а старший брат большой любви ко мне не питал. Ты можешь сказать, что мне просто не повезло, когда я присягнул не тому лорду, убежал, спасая шкуру, и зажил своим умом. А в леса меня привела собственная безрассудность.

Я, во всяком случае, спорить не стану. – Бор посмотрел на Корделию, и она, словно в омут, погрузилась в его глаза, с тревогой ощутив, как слабеют члены, как стучит в жилах горячая кровь, и все это куда сильнее и дольше, чем в первый раз – или куда приятнее, – а слова его делали ощущения еще острее.

– Не будь я так унижен и опозорен, не опустись я до нищеты и разбоя, возмечтал бы о любовных томлениях, о сладостных вздохах, о встречах и расставаниях, о любви такой прекрасной дамы, как ты, миледи.

В ушах у нее зашумело, и, хотя она прекрасно знала цену столь непомерной лести, та часть ее души, которую сама она яростно отрицала, совершенно разомлела. Корделия услышала, будто издалека, собственный голос:

– Человек всегда может изменить свою судьбу. Преданность и прилежание, искренность и настойчивость способны возродить любого человека благородных кровей, как бы низко ни пал он.

Тебе не следует терять надежду, сударь.

Глаза Бора тут же загорелись этой надеждой.

– Конечно, миледи, – выдохнул он, – раз ты так говоришь, я буду надеяться, постараюсь восстановить свое доброе имя и доказать, что достоин расположения.

Взгляд ее застыл, лицо вспыхнуло румянцем.

– Расположения моего короля, разумеется, – тихо добавил он.

Но не обманул этим ни ее, ни себя, да и не собирался.

Они смотрели друг на друга несколько мгновений, которые показались вечностью. Наконец Корделия почувствовала, что обязана разрушить это напряжение. Стиснув руки на талии, она сказала:

– А теперь, сударь, ступай вместе со своими людьми и докажи, что благородные твои слова не расходятся с делом.

Он медленно встал и подошел к девушке. Его запах окутал ее, запах пыли и пота, а еще какой-то крепкий, мускусный аромат, ей неизвестный. Он возвышался над ней, так близко, так близко, но все равно недостаточно близко…

– Как скажешь, миледи, – вздохнул Бор. – Я докажу. – Он удерживал ее взгляд еще одно долгое мгновение, пока она, наконец, не уступила, чуть подавшись назад, чтобы прекратить эту сладостную муку.

Бор печально улыбнулся, и, повернувшись, окликнул своих людей.

Со стонами и недовольным ворчанием те начали подниматься, пошатываясь со сна, а тем временем их обходил поваренок с бадьей и черпаком. За ним следовал другой с корзиной булочек.

Разбойники подставляли кружки, брали булочки и, с благодарностью глядя на Корделию, бормотали слова признательности.

– На здоровье, – надменно отвечала Корделия, с отчаянием, граничащем с паникой, впервые в жизни гадая, почему же на помощь ей не пришли отец с матерью.

Бор выкрикивал приказы, пытаясь на пути к воротам навести среди разбойников хоть какой-то порядок. Но прежде чем его поглотила тень, он бросил на Корделию долгий прощальный взгляд, и глаза его сверкали, как угли.

Затем он повернулся и скрылся с глаз ее.

Все, кто был в наружном дворе, издали единый вздох облегчения.

Все, кроме Корделии. Она, застыв как изваяние, провожала взглядом атамана разбойников.

Наверху, в окне террасы, лучезарно улыбалась ее мать и хмурил брови отец.

– Она неплохо справилась, муж мой, – сказала Гвендилон.

– Неплохо, – отозвался Род, – и он, к сожалению, тоже.

– Ах, да. – Голос Гвен звучал совершенно невозмутимо. – Он, похоже, добился ее внимания. Тем не менее, ей не повредит отыскать и другого воздыхателя.

– Ну… если ты так считаешь. – Род вовсе не казался убежденным в ее правоте. – Но этот тип мне совсем не приглянулся.

– Он сам или то, как он глядел на нашу дочь? Не могу сказать, что удивлена. Но успокойся, муж мой, она защищена от подобных посягательств не хуже любой другой девушки.

– Но и не лучше. Почему же ты не спустилась помочь ей?

– А почему ты этого не сделал?

– Главным образом потому, что ты хватала меня за руку, как только я порывался выйти.

– Действительно, – улыбнулась Гвен, – В конце концов, их заставили сдаться именно ей, а не нам.

– Все правильно, – согласился Род. – И все же мне кажется, что небольшая поддержка ей бы не помешала.

– Наша девочка знает, как обращаться с теми, кто желает ей зла, и вполне способна сама с ними разобраться. Мы не сможем вечно ее укрывать ее от опасностей, но я признаю, что когда ей приходится иметь дело с подобными людьми, нам лучше быть неподалеку.

– О, можно не сомневаться, – пробормотал Род.

Выйдя из ворот, орава головорезов скатилась по извилистой дороге с холма, на котором стоял замок.

Тут была развилка; дорога шла на восток, через лес, к Раннимеду. По ней и двинулись разбойники, но как только оказались под деревьями, тут же поднялся ропот:

– Надо сматываться, лучше ничего не придумать!

– Самое время исчезнуть в лесу, никто нас там не отыщет!

И тут же с обочин полетели камешки. Один угодил по башке последнему из крикунов и сбил с него шапку. Разбойник взвизгнул, схватился рукой за голову, нагнулся за шапкой, и тут же из-за дороги взлетела палка и звучно огрела его по заднице. Он выпрямился с новым воплем и прижал свободную руку к ушибленному седалищу.

– Похоже, Крошечный народец нас не забыл, – заметил Бор. – Пока мы не можем идти, куда вздумается.

– Так что нам делать? – выкрикнул один из разбойников.

– Ну, ты же слышал, что сказала госпожа: уповать на милость сэра Мариса!

Действительно, вскоре дорога вывела их на поляну, где поджидал сэр Марис с дюжиной всадников.

– Госпожа велела нам явиться сюда и уповать на твое снисхождение, сэр сенешаль, – с легким поклоном объявил Бор.

– Правильно сделала, – проскрежетал старый рыцарь. – Мы не думаем, что королевские темницы так уж соскучилась без вас.

– Но вы обещали… – начал один из разбойников, однако Другой тут же заткнул ему рот ладонью.

– Да, я дал слово, – согласился сэр Марис, – причем дал его от имени их величеств – так что можете отправляться на все четыре стороны. Но смотрите у меня, чтобы никогда больше не .воровать, не грабить, не браконьерствовать!

– Мы больше не будем, сэр, – уверил его Бор, а за ним нестройными голосами принялась клясться и божиться вся шайка.

– А ты, сударь, особенно! – Сэр Марис уставился на Бора. – Ты, сын благородного дворянина, опустился до разбоя на дорогах! Ты должен сгорать от стыда, стоя перед рыцарем! Ты должен трепетать, вспоминая, что и сам когда-то был посвящен в рыцари!

– Мне стыдно, – понурил голову Бор, в том числе и для того, чтобы скрыть ухмылку.

– Ладно, может быть, в тебе еще сохранилась капля чести, – проворчал старик, опираясь на посох. – Ступай и постарайся выбрать правильный путь. Распорядись жизнью и судьбой, что даровал тебе Господь, как подобает дворянину! И подумай, если когда-нибудь тебе захочется обобрать тех, кто слабее или оказался в твоей власти, что бы сделали они на твоем месте? Будь благодарен за то, что имеешь, любезный, и не хули Бога за то, что не дал тебе больше.

В глазах Бора вспыхнула досада – и негодование, тут же, впрочем, скрытые. Он снова поклонился.

– О, как близко к сердцу я принимаю ваши слова, сэр сенешаль.

– Заруби себе на носу! Прощай – и никогда не приходи ко мне с жалобами на совершенные по отношению к тебе злодеяния!

Прочь, прочь, все как один – в лес! Вы прощены и можете искать себе честное ремесло во владениях короля! Идите и больше не грешите! – И он распростер руки, отпуская разбойников.

Те не заставили себя ждать и тут же скрылись среди деревьев.

В том числе и Бор. Он продрался через кусты и быстро зашагал по прошлогодней листве, пока не оказался в ста футах от дороги.

Здесь он остановился и прислушался. До него донеслись неясные звуки: похоже, его люди снова сбивались в стаю. Бор направился в противоположную сторону. По крайней мере, он избавился от этой обузы. Наконец-то не надо думать о них! А если им так уж хочется, чтобы он и дальше верховодил, пусть сами ищут его.