Текст книги "Одинокий всадник"

9

Ночь выдалась беспокойная. Незадолго до рассвета выпала роса, и все продрогли. И лишь только забрезжил свет, двинулись в путь.

На этот раз в авангарде шли Шанау и Абдулла. Остальные, как вчера, держались в отдалении.

Погода стояла пасмурная. По небу ползли тяжелые, серые облака, и солнце редко-редко появлялось в просветах.

Шагом и рысью продвигались вперед, проходили одну гряду барханов за другой, но конца следам пока видно не было.

Люди могли бы продолжать преследование, но лошади требовали отдыха. К полудню пришлось сделать небольшой привал.

Баймагамбет открыл коржун, выдал понемногу еды. Правда, оттого, что съели по кусочку курта да сжевали по пригоршне жареного проса, в желудках сытнее не стало, но никто не роптал – приходилось довольствоваться малым.

В момент покончив с едой, Киикбай отошел чуть в сторону и улегся немного подремать. Вскоре к нему присоединился Куспан. Он вытащил из ножен свою саблю, тщательно осмотрел лезвие и, что-то обнаружив на нем, принялся натирать песком.

– Чего ты возишься с этой саблей? Ложись-ка лучше, поспи маленько, – проворчал Киикбай.

– А мне не спится, – откликнулся Куспан.

Но только Киикбай опять стал задремывать, как над ухом раздался заговорщицкий голос Куспана:

– Слушай, Киикбай, если окажется, что Раис и правда вместе с Кулбатыром, примем мы его потом в комсомол или нет?

– А разве он собирался в комсомол?

– Да однажды при встрече говорил мне: ты вступил, и мне надо.

– Черта с два! – ругнулся Киикбай и отвернулся от друга.

Сагынгали, услышав их разговор, тоже подал голос:

– У нас в милиции про вашего Раиса не очень-то хорошо рассказывают. Упорно ходят слухи, что он лошадей ворует, а потом продает в Кокжаре.

– Что-то непохоже. У нас бы давно уже знали, – с сомнением покачал головой Куспан, но щеки его зарделись румянцем, будто это его уличили в воровстве.

– Не хочу утверждать, – откликнулся Сагынгали, – мы еще не убедились, но слишком многие люди говорят, а дыма без огня, как известно, не бывает...

Куспан промолчал, да и что тут скажешь!

А между тем небо над головой все больше и больше темнело. Еще недавно просто серые облака превратились в чернобрюхие тучи. Они ползли так низко, что казалось, задевали вершины барханов, а если смотреть вдаль, то уже невозможно было отличить неба от земли – сплошной мрак.

Отряд опять сел на коней: надо было торопиться – как бы не нагрянула гроза. Часа через два преследователи наткнулись на другой след. Он пересекал тот, по которому они шли: два всадника удалялись куда-то на север. Некоторое время стояли в раздумье, пока Баймагамбет внезапно не догадался:

– Да это же наш собственный след! Позавчера с Киикбаем мы проходили именно здесь!

– Тем хуже для нас, – хмуро сказал Салык. – Если у Кулбатыра и были какие-то сомнения, то теперь он наверняка поймет, что за ним идут. Видите, они останавливались, рассматривали следы, вертелись тут.

Через некоторое время преследователи обнаружили второе место ночлега беглецов. Все было как вчера: многочисленные следы, остатки костра, свежевыкопанный колодец, обглоданные кости. Но по всем приметам чувствовалось, что теперь бандиты спешили. Даже колодец закапывать не стали и в кустах забыли свиток аркана. Тут они ночевали, видимо, в прошлую ночь, но обнаруженное преследование заставило их поторапливаться. Если до этого беглецы ехали в основном шагом, лишь изредка пуская коней в рысь, то теперь уходили довольно быстро.

Из-за приближавшегося дождя вечер наступил раньше обычного. Правда, пока еще и не капало, но так стемнело, что продолжать погоню было бессмысленно, и отряд стал устраиваться на ночлег. Баймагамбет вынул из коржуна совсем отощавший мешок, оделил всех несколькими кусочками курта – на этом запасы исчерпались.

Ночь выдалась холодная. Да и днем особенной жары не было. А потом упал такой знобящий холод, что пробирал до самых костей. Поднялись голодными и неотдохнувшими.

Ветер гнал по небу черные, низкие тучи – до самого горизонта ни единого просвета, и было такое впечатление, что день никогда не наступит: по всей пустыне разливался туманный сумеречный свет. Лица преследователей были мрачными – под стать небу. Салык поглядывал на своих подчиненных, покусывая свесившиеся на губы кончики усов.

– Джигиты, – заговорил он, – я знаю, что вам трудно. Трудно и мне. Но человек потому и человек, что умеет пересиливать себя. Помню, в гражданскую мы как-то трое суток пробивались к своим. Ни одного сухаря не осталось. И все-таки выжили. Все выжили. И дело сделали... Может быть, уже сегодня мы встретимся с бандитами. Так что выше головы! Мы знали, что идем на трудное и опасное дело, и те лишения, которые выпадают на нашу долю, – это еще не самое страшное!

Конечно, Салык понимал, что его слов для настоящего воодушевления мало, но ведь и эти люди не из байских баловней. Наверняка каждому из них не раз приходилось терпеть и голод, и холод, и другие невзгоды. И ему нравилось, что никто не высказывал жалоб, не выдавливал из себя вздохов, не показывал раздражения.

Он сам поехал в авангарде вместе с Сагынгали. Кони отдохнули лучше, чем люди, и шли хорошей рысью, но верховые все равно поторапливали их.

Каждый раз, встречая более или менее высокий бархан, Салык направлял своенравного скакуна на вершину, надеясь обнаружить где-нибудь вдалеке беглецов. Но оставались за спиной километр за километром, а окрестности были такими же пустыми, как и прежде.

Кулбатыр наверняка понял – погоня за ним серьезная, – а потому без нужды не будет нигде задерживаться. Это ясно как день. Беспокоило Салыка другое: не приведи бог, если поднимется сильный ветер или польет дождь – засыплет следы, размоет их, тогда попробуй поищи! Все придется начинать сначала, а Кулбатыр может уйти так далеко, что его уже не достанешь.

«Только бы не разгулялась злая погода, только бы опять засветило солнце!» – чуть ли не молился Салык. В этих краях нередко бывает: небо погрозит-погрозит дождем и бурей и утихомирится.

Однако на этот раз надежды его не оправдались.

10

Из-за сплошняком затянутого неба ночь падала стремительно, и вместе с ней, будто кто скомандовал, начал дуть с каждой минутой набирающий силу ветер. Начиналась песчаная буря. Мелкие песчинки, еще недавно так плотно покоившиеся в барханах, внезапно поднялись в воздух, секли лица и руки, скрипели на зубах, перебивали дыхание. А еще через какое-то время на землю упали первые капли дождя.

Надо было торопиться, и бойцы Салыка принялись сооружать нечто вроде шалаша. Сгибали вершинами друг к другу высокие кусты ивняка, связывали их и накидывали сверху попоны.

Убежище получилось тесным, и все-таки, если вплотную прижаться друг к другу, можно было уместиться всем семерым. Только-только они успели залезть в свое скромное убежище, как ветер донес запах приближающегося дождя. Вскоре капли, будто для пробы, выбили первый перестук, а потом забарабанили с такой силой, что казалось, вот-вот пробьют плотные попоны.

Ярким росчерком расписалась на небе молния. Несколько секунд звенела ливневая тишина, и наконец гром встряхнул землю. И пошло, и пошло!.. Полыхание слепящего огня и удары адовых рокочущих барабанов. Ливень был такой плотный, что совершенно нельзя ничего различить в двух шагах. Кони, привязанные тут же, рядом с входом в шалаш, появлялись только при вспышках молний и снова тонули во мраке. Они прядали ушами и приседали от страха, старались держаться вплотную друг к другу. Наскоро сооруженный шалаш продувало со всех сторон. Попоны, накинутые поверху, сдерживали основные потоки, но спереди и сзади сыпало так, что вскоре те, кто находился в этом убогом укрытии, промокли до нитки.

– А ведь верно говорят, что всякое дело лишь тогда делается, когда на то дает дозволение всевышний, – сказал Баймагамбет. – Такая сушь стояла – и на тебе!

– В жизни не видал такого ливня! – поддержал его Куспан.

– Ливни такие бывали в этих местах, и не раз, – ворчливо проговорил Шанау. – Беда в другом: случилось то, чего, наверное, очень хотел Кулбатыр. Какие уже следы после этого? Размоет все к шайтану – ничего не найдешь.

На это возразить было нечего, и все угрюмо промолчали.

Гроза бушевала больше получаса, потом пошла на убыль. Вскоре дождь лишь шелестел над пустыней и наконец прекратился совсем. Небо роняло запоздалые капли.

Бойцы вылезли из укрытия и, не сговариваясь, побрели на вершину ближайшего бархана. Небо было совсем черным, но далеко на западе пробилась полоска угасающего света. Ветер пронизывал до костей, мокрая одежда леденила тела. Но недавнего светопреставления будто и не было: вода впиталась в песок, лишь кое-где остались маленькие лужицы.

Спустя какое-то время снова полил дождь, но теперь без той ярости, лишь далеко-далеко, там, куда ушла гроза, по-прежнему полыхали зарницы да что-то тихо бормотал гром.

11

На востоке сверкали молнии, разрезая небо на множество черных кусков, даже сюда доходил их мертвенный свет.

Беглецы, успевшие уйти за пределы песков, не без радости оглядывались на безудержно буйствующую стихию и подстегивали коней.

До вчерашнего дня Кулбатыра почти ничего не тревожило. Двигались не торопясь, приходило время отдыха – расседлывали коней, выставляли наблюдателя, раздумчиво перекусывали и ложились подремать. Ночи тоже были спокойными. Всадники успевали вдосталь выспаться и дать отдых лошадям, поднимались, завтракали и снова пускались в путь.

План Кулбатыра был прост: попетляв по пескам еще два-три дня, скрыться в густых зарослях Калдыгайты и по ним дойти до песков Тайсойган-Буйрек, и, если бы до этого ничего не произошло, путь в Туркмению был бы открыт.

Но вчера выяснилось, что за ними идет погоня. Теперь Кулбатыр ломал голову, где он мог допустить ошибку, ведь все было учтено в тот вечер, когда Раис принес пугающую новость о том, что за ним снаряжают людей.

Он не сомневался, что его будут преследовать, а потому и не стал рваться туда, куда хотел. Если красные узнают, куда он в самом деле направляется, достанут где угодно, не только в Туркмении, но и вообще на краю света или у черта на рогах.

Нужно было маневрировать, запутать погоню, сбить с толку. Так начались скитания. С Танатом они двинулись сначала к Аккумам, которые лежали в стороне от дороги, избранной Кулбатыром, оставили позади и Карагандыкумы. Он надеялся, что преследователи поверят – он скрывается где-нибудь в аулах, многочисленных на той стороне, начнут обшаривать их (на это уйдет несколько дней), а они тем временем будут уже далеко.

Стараясь не попадаться никому на глаза, они прошли по окраине песков верст десять, снова углубились в пустыню и тут же напрямик поехали в Батпакты, где к ним и присоединились Аккагаз и Раис.

Кулбатыр понимал, что погоня может не поверить в его первый маневр, а потому двинулся в глубь песков и не спеша совершил переход до Сосновых рощ. Здесь можно было еще немного попетлять и уйти на заранее намеченную дорогу.

Начало вроде складывалось удачно. Погоня, если даже она нашла первый след, теперь наверняка потеряла его. Он уже радовался, что все идет как ему хотелось, и вдруг вчера они нарвались на следы двух всадников.

Сначала Кулбатыру не хотелось верить, что это и есть следы тех, кто отправился за ним. В погоню должны были собрать хоть небольшой, но отряд, а тут – всего двое, вряд ли кто-то решился гнаться за ним таким малым составом. Может, это какие-то случайные путники? Сбивало с толку и другое: почему они шли не по следам, а шарили наобум, где просто не могло быть ни одной приметы его пребывания... Однако вскоре они опять обнаружили следы: поверхность песка была сплошь испещрена ими. Теперь уже сомнений быть не могло. Если те двое всадников и были случайными, то здесь наверняка прошло несколько конных.

Кулбатыр встревожился не на шутку: из-за своей неторопливости он чуть было не угодил преследователям прямо в лапы. Его утешало лишь одно: погоня двигалась на север, он же шел в противоположном направлении – на юг. А это означало: пока они повернут за ним, у него будет немалый запас времени. И все-таки надо было торопиться. Кулбатыр приказал не жалеть коней.

Тревога терзала душу. И вчера вечером Кулбатыр отправил Таната на разведку. Тот далеко обошел оставленные беглецами следы, спрятался за одним из барханов и через несколько часов ожидания обнаружил вдалеке отряд. Когда, догнав своих, он сообщил об этом Кулбатыру, тот даже зубами скрипнул: на пятки наступают.

Сразу же после этого он решил уйти из песков. Но было пока рано. Приближалась гроза. Кулбатыр кожей чувствовал, что она непременно разразится, и продолжал плутать в песках. И ушел из них незадолго до ливня.

Гроза на какое-то время избавляла их от преследования. Кулбатыр решил использовать эту передышку с пользой. Поначалу он хотел повести своих к аулу Таскудук, где жили родственники его матери. Там можно было некоторое время скрытно передохнуть. А самое главное – раздобыть для Раиса и Таната хотя бы по винтовке или по берданке: преследователи, это было ясно, продолжат поиски и рано или поздно опять обнаружат след. Может так случиться, что им не избежать столкновения, тогда-то оружие очень понадобится. Но потом передумал. Нет, на время им придется разъединиться.

Для принятия такого решения причины были: не верил он ни в Раиса, ни в Таната. Случись настоящая заваруха – от них пользы мало будет.

Позавчера, устраиваясь на ночлег, Кулбатыр решил было поговорить с ними откровенно, без остатка выложить все, даже рассказать про засаду в Айкай-шагыле, чтобы они поняли, на что идут и что их может ждать впереди. Но только лишь заговорил о возможности за ними погони, как сразу же заметил страх на лицах Раиса и Таната. Они старались спрятать этот страх: один сидел отрешенно отвернувшись, другой опустил голову и ковырял песок рукояткой камчи. Кулбатыр понял: пока лучше помолчать. Но после того как была обнаружена погоня, оба окончательно скисли.

Уже перед самым ливнем Танат отозвал Кулбатыра в сторону и, не пряча, как обычно, глаза, сказал:

– Разговор есть, сотник.

Обычно при Раисе и Аккагаз он обращался с Кулбатыром на равных и называл его просто Батыреке, но, оставаясь один на один, никак не мог отвязаться от давившего на него прошлого и называл почтительно сотником, как звал его когда-то в бытность в Алаш-Орде.

Кулбатыр, конечно, догадался, о чем тот хочет вести речь, но не подал вида.

– Чего тебе? – небрежно спросил он.

Танат на секунду замялся – видно, подыскивал нужные слова.

– Сотник, – наконец заговорил он, – ты знаешь, как я уважаю тебя. Да и как иначе? Сколько вместе пройдено, сколько пережито, какого только лиха нам не пришлось хлебнуть. Но... что прошло, то прошло... Прости, но я покончил с теми делами безвозвратно. Тебе известно, меня простили... Да я и уверен сейчас, что тогда мы затевали бесполезное дело. Но ты, видно, смотришь по-другому. Что ж, я уважаю твое мнение. И не уговариваю тебя: кончай! Молю аллаха, чтобы в степи побольше нарождалось таких неустрашимых сыновей...

Еще отъезжая вместе с Танатом в сторону, Кулбатыр дал себе слово выслушать до конца все, чего бы тот ни наговорил. Но последние слова все-таки вывели его из себя.

– Эй, Танат, – зло сказал он, – перестань городить чушь. Что ты мелешь, что ты ходишь вокруг да около, как лиса возле норы тушканчика. Выкладывай, чего тебе надо!

– Что ж, скажу, сотник, – не спрятал глаза Танат.

Кулбатыр рассчитывал окриком согнуть Таната, заставить его смешаться, но оказалось, это лишь придало ему смелости.

– Скажу, сотник, – говорил Танат. – Кто первый предупредил тебя об опасности? Я! Не отказался я и проводить тебя, и вовсе не считаю это услугой, за которую взыскивают долги. Я тебе – товарищ и сделал все, что было в моих силах. Теперь я хочу возвратиться к себе в аул: не дай бог там меня уже хватились! Не поздоровится мне тогда, подозрений не избежать. Но если пока не хватились, найду чем отговориться. Это несложно. А если все-таки дознаются, что я был с тобой, будет и мне, и моим детям... Гроза смоет следы. Пройдет немало времени, пока они тебя опять обнаружат, а может, не обнаружат и совсем. Так что, думаю, теперь ты и без меня обойдешься.

Кулбатыра душил гнев.

– Что-то не узнаю я тебя, Танат, – хрипло и грозно проговорил он. – Помнится, в прошлом ты не раз называл себя мужчиной и клялся пожертвовать жизнью ради земли родной, ради народа. А теперь что же – красные песни запел? Или просто шкуру бережешь? Знаю, много вас сегодня таких, кому стала лишь своя шкура дорога. Тогда придется тебе кое о чем напомнить, Танат. Зверь зверя и то в беде не бросает. А ты же не зверь. Ты же для меня не только боевой товарищ, мы с тобой и кровью повязаны. Говоришь, услугу мне оказал и благодарности за это не требуешь? Спасибо, благодетель. Только вспомни-ка лучше об Айдынгали, которого прирезал вместе с его гостями – агитаторами. Не я ли взял тогда эту кровь на себя? Ни одна живая душа в степи не знает, что это твоих рук дело. Так что же ты теперь несешь? «Ах, хватятся меня! Ах, пострадаю я и мои детки!» Ишь каким чадолюбивым стал! Заяц трусливый – вот кто ты! И нечего прятаться за слова, нюнить тут передо мной, как последняя бабенка: не дай бог хватятся, не дай бог хватятся! А ты, мол, Кулбатыр, уже в безопасности! Не забывай, Танат, что узун-кулак[18]18
  Узун-кулак – слухи.


[Закрыть] может донести до кого следует, на чьей совести кровь Айдынгали, и не думаю, что тебе будет легче тогда, чем теперь со мной, когда у нас действительно появилась возможность оторваться от погони...

Кулбатыр уперся глазами в глаза Танату. И взгляд его был темен.

Танат трухнул порядком и уже не помышлял возвращаться к подобному разговору.

Кулбатыр понимал, что творится в душе его давнего сослуживца. И все же этот разговор оставил саднящую зарубку на его сердце. «Слаб, слаб стал Танат. Случись трудная минута – надежда на него плоха: в любой миг метнется в сторону. Да и Раис чем-то недоволен: ворчит, дуется, прячет глаза. Оставалось надеяться только на себя. Но разве одному справиться с погоней? Надо что-то придумать».

И он придумал.

«Нет, не поедут они все вместе в Таскудук. Туда поедут под началом Таната Аккагаз и Раис. Он же отправится по ближайшим аулам, где больше всего надежды раздобыть оружие – знакомые у него везде есть. В таком плане есть еще одна выгода. Трудно сохранить в тайне его появление в аулах, а значит, рано или поздно слухи достигнут ушей тех, кто гонится за ними. Начнут их искать в степи, а они тем временем вернутся в пустыню. Послезавтра он будет уже в Таскудуке».

Так он сказал Аккагаз и остальным. Но сказал не все. На самом деле он отправлялся не только за оружием, ему нужно было во что бы то ни стало отыскать надежного товарища. Он уже знал, кого будет искать. О нем-то и думал сейчас Кулбатыр. Человек это был надежный, опытный и смелый, и если удастся его уговорить, Таната и Раиса со спокойной душой можно отпустить по домам – тогда они станут просто обузой.

На том и расстались. Трое поехали туда, куда указал им вожак, а сам Кулбатыр погнал коня совсем в другую сторону. И когда на небе взошла Утренняя звезда, он уже подъезжал к намеченному аулу.

Аул был погружен в глубокий сон. И все-таки осторожность не мешала: Кулбатыр снял с плеча карабин и прижал ногой к боку коня.

12

Баймагамбет и Киикбай всю ночь дрожали от холода. Вначале, когда выжали промокшую одежду, надели ее заново и ветер чуть подсушил ее, было еще ничего. Но ночной промозглый холод вскоре обручами сковал их тела. Наступало утро, из-за горизонта поднималось солнце, уже веяло теплом, а они все еще не могли согреться.

Лошади двигались неторопкой рысью, неся на себе усталых седоков. Они держали путь в аул Бесоба[19]19
  Бесоба – буквально: пять курганов.


[Закрыть].

Сегодня ранним утром Салык снова разбил свой отряд на три группы. Нужно было побывать во всех аулах, лежащих западнее песков. По предположению Салыка, именно туда могли направиться бандиты. Ясно, что еще вчера они догадались: их хитрость не удалась – погоня идет по пятам. А значит, наверняка сменили направление, вышли из песков. Это во-первых.

Во-вторых же, они ни за что не пойдут в сторону Косагача или Каратюбе. Там им появляться нельзя: жители если сами не возьмутся за оружие, то, во всяком случае, постараются быстро сообщить кому надо. И Кулбатыру уже не уйти. Выходит, у него одна дорога – в Киндиктинскую волость. Там его мало кто знает.

Когда пески остались позади, Салык, взяв с собой Абдуллу и Сагынгали, отправился в Жанаконыс. Шанау с Куспаном двинулись в Курайлысай, а Баймагамбет и Киикбай – в Бесоба. Если там не удастся ничего узнать о бандитах, каждая группа обследует соседние аулы, а к вечеру все должны встретиться в Таласкульском аулсовете.

Таким образом, недавние преследователи опять превратились в ищущих. Салык строго-настрого предупредил каждого: если невзначай нарвутся на бандитов, ни в коем случае не ввязываться в перестрелку, а тут же отправляться в соседние аулы, поднять вооруженных активистов и осадить банду. Но главная задача – расспрашивать, постараться выяснить, куда Кулбатыр мог уйти со своими людьми.

Наконец-то поднявшееся солнце вовсю принялось разогревать землю. И Киикбай, нежась в его лучах, начал слегка подремывать. Разморенное теплом, тело мерно покачивалось в седле и, если посмотреть со стороны, казалось, не слушалось хозяина. Он то клонился вперед, то откидывался назад, съезжал на одну, на другую сторону, а голова была опущена так, что касалась груди. В конце концов он чуть не свалился.

Кажется, конь под ним споткнулся, и Киикбай едва успел схватиться за гриву. Едущий рядом Баймагамбет сиял своим единственным оком и похихикивал. Парню стало стыдно за себя: тоже джигит! Ночь не поспал – и уже расклеился. Краска бросилась ему в лицо – сна как не бывало!

Он остановил коня, сходил по надобности в заросли чия. Баймагамбет, дожидаясь его, подтянул подпругу, проверил, хорошо ли держится седло, и неожиданно заметил, как лошадь Киикбая, стоявшая в ожидании хозяина, потянулась всем телом.

– Браток! – крикнул он подходившему парню. – Твой конь потянулся – это к удаче!

– Ты веришь в приметы, ага? – пряча улыбку, спросил Киикбай и поставил ногу в стремя.

– Как не верить, если все сбывается! Не знаю, правда, насколько точен твой конь, а в моего без ошибки можно верить. В тот день, когда мы покидали Косагач, утром он ни с того ни с сего стал бить копытом землю. Тогда я и сказал самому себе: эх, долог будет наш путь! Так и выходит...

Киикбай не стал спорить. Разве переубедишь этого здоровяка? Он и в приметы верит, и над могилами молится. Пусть верит, если ему так нравится. К тому же в тот момент, когда он слушал Баймагамбета, неожиданно вспомнилось, как он чуть было не вылетел из седла. И ему опять стало не по себе.

– Ага, неужели тебе спать не хочется? – спросил он.

Баймагамбет тяжело вздохнул и сознался:

– Если правду сказать, из последних сил держусь.

Очень это успокоило Киикбая, хотя он и подумал, что, может, Баймагамбет просто подбадривает его: мол, не стыдись, со всяким бывает!

Умытая дождем, посвежевшая степь млела под веселыми лучами солнца. От облаков, которые так долго скитались над головами, пока не превратились в грозовые тучи, не осталось и следа. Небо было чистым, сияющим нежной голубизной, и сейчас уже плохо верилось, что вчера оно бесновалось молниями и громом.

Усталые кони, тоже дрожавшие всю ночь, теперь вяло перебирали ногами, и все же часа за два путники одолели около двадцати километров. Баймагамбет поднял плеть и указал вперед:

– Приближаемся к аулу Бесоба. Во-он они, пять курганов, в честь которых назвали аул.

Только теперь Киикбай обратил внимание на эти курганы. Они стояли в ряд и сквозь марево едва виднелись. Аул, должно быть, и размещался где-то неподалеку от них, но рассмотреть его пока не удавалось.

Они подстегнули коней.

Киикбай не отрываясь смотрел на курганы. В первый раз он видел такие же еще в детстве, когда однажды дед взял его с собой в какую-то поездку. Тогда они тоже наехали на курганы. Дед спешился, не торопясь обошел каждый, ведя внука за руку, помолился, потом объяснил Киикбаю: «Это не просто кучи земли, поросшие травой, сынок. Это – могилы. Могилы наших предков. Только лучших сынов своих хоронил народ вот так – насыпая над телом курган... Мы не знаем их имен. Имена унесло время, но знаем другое, не менее важное: это были знаменитые воины, защитники родной земли, радетели за народное счастье...»

И сейчас, глядя на курганы, к которым они держали путь, Киикбай отчетливо вспомнил эти дедовы слова, и то ли грусть, то ли легкая печаль прокралась в сердце.

Мысли его были просты и понятны каждому: нет, не зря предки насыпали эти холмы, видимые издалека. Должно быть у народа что-то такое, что каждый раз напоминало бы ему о добрых деяниях и славных свершениях навсегда ушедших людей.

Пять курганов. Пятеро равных по заслугам и славе предков покоятся там. Как бы хотелось знать Киикбаю, кто они были, эти люди, над телами которых рыдало столько людей. Что народу было много, сомневаться не приходилось. Такой курган не насыпать и сотне человек. Здесь нужны тысячи.

Аул действительно располагался рядом с курганами, прямо у подножия хребта. Баймагамбет сказал, что с оружием идти туда не следует. Если враг наготове, он тут же начнет стрелять, увидев вооруженных. А без оружия – кто они? Просто путники.

Они спрятали оружие в гуще полыни и двинулись в аул налегке.

Активисты быстро собрались в юрте председателя аулсовета, здесь было довольно много знакомых Баймагамбета, кое-кого знал и Киикбай. Естественно, начались обычные приветствия, расспросы о здоровье родственников, о делах. И когда наконец все ритуальные обязанности были выполнены, прибывшие рассказали о цели своего приезда. Выяснилось, что слух о происшествии в Косагаче достиг уже и этого отдаленного аула. Во время ливня все, понятно, прятались в юртах и головы наружу не высовывали, но сегодня, за это можно поручиться, никто из посторонних не появлялся ни в ауле, ни вблизи его.

Приехавшие поели, подзапаслись провизией в дорогу, сменили коней, долго благодарили бесобинцев за гостеприимство и отправились дальше. Теперь их путь лежал в Кулакчий.

После недавней пустыни степь казалась райским уголком. Широко и раздольно раскинулась она перед путниками. Радовали глаз омытые вчерашней грозой типчак, островки трехостицы, заросли полыни. Солнце, поднявшееся уже высоко, будто озирало с голубых небес, покрытых редкими тающими облачками, свои помолодевшие владения, но для путников оно опять становилось палачом. Еще сегодня утром молившие светило послать на землю хоть немного тепла, они теперь страдали от парившей земли, от жара сверху, то и дело отирали вспотевшие лбы, поправляли ремни ружей, стволы которых теперь нещадно колотили по вспотевшим спинам.

К полудню наконец появились в мареве макушки юрт Кулакчия. Путники облегченно вздохнули. Аул раскинулся на берегу небольшой речушки, которая каждый год пересыхала, оставляя небольшой ручеек да старицы в глубоких впадинах. Окрестности аула густо поросли чием. В высоких густых зарослях было легко укрыться не только пешему, но и конному. Если бандиты здесь, то лучшего убежища им не найти.

Баймагамбет и Киикбай, испытывая подспудное чувство страха, а потому постоянно оглядываясь по сторонам, медленно двинулись вперед и остановились у крайней юрты.

Во двор вышла женщина лет сорока. Она, видно, не слышала стука копыт и на мгновение смешалась, увидев обросших щетиной, осунувшихся всадников. Но тут же взяла себя в руки и поздоровалась доброжелательно:

– Здравствуйте, добрые люди. Мир вам.

Баймагамбет слез с седла, подошел к ней, завел обычный разговор о том, мол, как жизнь, какие новости, сказал, что вот проезжали мимо. Решили маленько передохнуть, воды испить. А между тем выспрашивал, как часто появляются тут чужие люди, много ли бывает таких гостей, как они.

Хозяйка оказалась словоохотливой, говорила, что хозяйство у нее бедное – еле-еле концы с концами сводит. Да и как иначе, если в доме нет мужских рук – муж погиб в гражданскую, вот она и мыкается одна с дочерью. Есть, правда, сын, да отправился он с караваном в далекий путь, и вестей от него уже давно нет.

Как и положено у казахов, она просила не побрезговать ее убогой юртой, угоститься чем бог послал. Мужчины не возражали. Из разговора стало ясно, что никто посторонний в ауле не появлялся, а значит, опасаться было нечего. Они разложили на солнце попоны, промокшие за ночь и еще совсем сырые, хотя их и выжимали. Она полила им на руки, они умылись и вошли в юрту.

В юрте, бедно обставленной, но опрятной, молоденькая девушка с изящной фигуркой и нежными глазами стелила одеяла. Увидев гостей, она так же доброжелательно поздоровалась, как и мать, и тут же, видно стыдясь незнакомых мужчин, выскользнула наружу.

Баймагамбет по-хозяйски расположился на торе[20]20
  Торь – почетное место.


[Закрыть]. Киикбай сел рядом.

Вошедшая следом за ними хозяйка принялась накрывать дастархан[21]21
  Дастархан – скатерть, стол с угощением.


[Закрыть] и опять завела бесконечный разговор об ауле, его жителях. Наверно, не часто посещали эту юрту гости, потому и не удавалось ей вдосталь наговориться.

Баймагамбет был внимателен, все время кивал и поддакивал; мысли же Киикбая унеслись за пределы юрты, откуда доносились легкие шаги хозяйкиной дочери, которую он только что видел и которая, чего греха таить, сразу покорила его сердце. Он долго маялся, не зная, под каким предлогом выйти из юрты, наконец сказал, что пойдет посмотреть коней, и нетерпеливо двинулся к двери.

Девушка, откидывая назад длинные косы, которые ей все время мешали, возилась у глинобитной печурки. Вот она поднялась с корточек и направилась было в юрту, но Киикбай заступил ей дорогу. Он улыбался, сам не зная чему, – на душе стало как-то радостно.

– Как тебя зовут, красавица? – спросил он ласково.

– Инкар, – просто ответила девушка, но глаза ее озорно сверкнули. – А тебя?

– Киикбаем.

Девушка прыснула стыдливым смешком, еще раз хитровато оглядела симпатичного джигита, стоявшего перед ней, и, обойдя его, исчезла за юртой.

Киикбаю очень хотелось дождаться ее и еще хоть немного поговорить, но в это время из дверей показалась хозяйка, и он, испугавшись неизвестно чего, кинулся обратно в юрту.

– Твой дядя, сынок, кажется, очень устал, – говорила хозяйка. – Видно, трудная была у вас дорога. Спит он. Говорил, говорил да и уснул на полуслове.

И в самом деле, Баймагамбет, подрагивая широкими ноздрями, смачно похрапывал. Борик сдвинулся ему на глаза, большущая рука была приподнята и оперта о кошму, на которой он лежал.

Киикбай примостился на прежнее место и под храп здоровяка все время прислушивался к тому, что происходило за войлочными стенами юрты, при каждом скрипе взглядывал на дверь: ему просто не терпелось, чтобы сюда вошла Инкар. Но девушка больше не показывалась.