Текст книги "Одинокий всадник"

Хозяйка принесла самовар, поставила на край скатерти. Киикбай растолкал Баймагамбета, и тот сел, протирая свой единственный глаз толстым указательным пальцем, все еще клонил голову, не в силах освободиться ото сна.

Только приступили к чаю, как в юрту вошел мужчина, с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой и глубоко сидящими маленькими острыми глазками.

Хозяйка пригласила его к дастархану, предложила место рядом с Баймагамбетом, однако он отказался и сел поближе ко входу, как будто давал понять, что не относится к числу особо почитаемых гостей.

А вот насчет поговорить, он был почище хозяйки. Тут же засыпал всех словами, ни к селу ни к городу стал рассказывать какие-то, по его мнению, смешные истории, хихикал, потом, пытливо взглянув на Баймагамбета, осведомился, будто между прочим, куда гости изволят путь держать.

– Едем вот, – неопределенно отвечал Баймагамбет, делая вид, что не обратил внимания на особое любопытство нового гостя.

Но тот не удовлетворился ответом, поболтал о том, что, мол, это совсем безобидный обычай – расспрашивать гостей об их путях-дорогах, потом опять прищурился на Баймагамбета, но обратился будто бы к хозяйке:

– Не в настроении что-то твои гости.

– Если не в настроении, наверное, причина есть, – грубовато ответил Баймагамбет: видимо, его раздражала прилипчивость неожиданного пришельца.

Бородач, наверное, понял, что ничего путного от приезжих он не узнает, а потому опять принялся болтать о каких-то пустяках, пока вдруг не вспомнил, что у него какое-то спешное дело, и не умелся из юрты.

Поев и попив чаю, они тоже поднялись.

– Пора, хозяюшка, пора. Благодарим за угощение, – рассыпался Баймагамбет.

Во все время их пребывания здесь Киикбай не столько пил и ел, сколько ждал появления Инкар. Но девушка будто нарочно дразнила его – не появлялась. Не было ее и возле юрты. И Киикбай совсем потерял надежду увидеть ее.

Злясь неизвестно на что, он принялся седлать коня и уже затягивал подпругу, когда, неожиданно бросив взгляд на юрту, увидел Инкар у дверей, и ему показалось, что в глазах ее была грусть. Значит, и он чем-то задел ее сердечко. От этого открытия вся душа его возликовала, но он напустил на себя строгий вид – не пристало мужчине показывать своих чувств! – лихо вспрыгнул на коня и уже оттуда, с седла, попрощался:

– Счастливо оставаться! – Помедлил секунду: «Сказать или нет?» – и добавил: – До скорой встречи!

И, не оборачиваясь, пустился следом за Баймагамбетом. Баймагамбет, конечно же, заметил все, что творилось с его напарником, и не упустил случая поддеть его.

– Что, прищемила тебе сердце девчонка? – хитро глянул он своим единственным глазом. – Выходит, не случайно твой конь потягивался сегодня утром, а?

– Да бросьте вы, ага! – отмахнулся парень, но тут же отвернулся, почувствовав, как бросилась в лицо краска.

– А что? – не унимался Баймагамбет. – Девушка, прямо скажем, замечательная. Если бы мне в молодости такая попалась, я бы тоже не прошел мимо. Но учти, вздумаешь сватов засылать, вспомни в первую очередь меня. Договорились?

– Ага, хватит уже! – окончательно смутился парень. – И что ты из ничего целый пожар раздул? Сдалась мне эта девушка!

А у самого из головы не выходила Инкар и перед глазами маячил ее милый облик.

13

Новость, сообщенная мальчиком, пасшим овец, в один миг заставила Баймагамбета и Киикбая забыть о девушке и о недавнем разговоре. Оказывается, мальчик видел верхового, который на игреневом коне быстрой рысью направлялся в сторону Тущикары. Мальчик не смог описать лица незнакомца, было слишком далеко, но сказал, что человек этот огромный, побольше даже Баймагамбета, и на здешнего не похож. Что-то он не встречал таких здесь, да и по коню узнал бы, если бы человек был местным.

Новость заставила их призадуматься. По приметам выходило – Кулбатыр. Во-первых, огромного роста. Во-вторых, жеребец игреневой масти. А именно о таком игреневом жеребце с белым пятном на лбу им и говорил один из жителей Жылкыкудука. Ходкий, выносливый конь, и принадлежал он Кулбатыру.

Но почему он один? Они же знали, что бандитов было четверо. Может, отправился на разведку, а может, просто едет впереди своей группы, остальные где-то сзади. Но мальчик никого больше не видел. Опять загадка!

Баймагамбет, заложив за губу насвай, вопросительно поглядывал на своего спутника: мол, что будем делать? Наконец смачно сплюнул:

– А, была не была, терять нам нечего! Поедем за этим загадочным незнакомцем. А вдруг да повезет!

Они тронули коней.

Не больше десятка верст разделяло Кулакчий и Тущикару. Там жил сват Баймагамбета – Кошым. Так что дорога ему была хорошо знакома – не раз по ней езжено! День начинал клониться к вечеру. Жара спадала. И все же кони под всадниками были в мыле, когда они приблизились к аулу. Только здесь перешли на неторопкую рысь. Непривычно высокого игреневого коня, стоявшего на привязи у одной из юрт, они заметили сразу. Но не подали виду, проехали мимо, направляясь к юрте Кошыма.

Сватья заметила приближение Баймагамбета еще издали – остроглазая женщина – и пошла навстречу, шумно приветствуя его. В мгновение ока возле нее оказались сыновья, взяли лошадей под уздцы, проводили вместе с матерью до юрты.

После надоевших им за сегодняшний день расспросов, кто, что да как, они опорожнили по большой пиале кумыса, и Баймагамбет скроил очень серьезную физиономию.

– Мы тут по срочному неотложному делу, сватья. Где Кошеке, очень нужно его повидать.

– Да вот-вот должен вернуться, – говорила сватья. – Пошел к Нигмету, к тому гость какой-то приехал...

– Ждать – время терять, – строго сказал Баймагамбет. – Нигмета я, слава аллаху, знаю – сами пойдем туда.

И поднялся с места. Киикбай встал следом.

После того как они увидели игреневого коня, направляясь в дом Кошыма, были почти уверены, что Кулбатыр именно здесь, а слова сватьи о Нигмете укрепили эту уверенность еще больше.

До революции Нигмет ходил в любимчиках бая Жансары. Не раз пускал в ход кулаки и плеть, если кто-то отважился сказать о хозяине худое слово. Промышлял и барымтой[22]22
  Барымта – угон лошадей целыми табунами.


[Закрыть], всячески угождал своему покровителю. Воровал коней для него, но и себя не обижал. Позже снюхался с беляками, появившимися в окрестностях. Правда, больше ничего про него известно не было. Если и числились за ним какие-то темные дела, об этом никто не знал. С тех пор как прочно установилась Советская власть, Нигмет жил тише воды ниже травы. Но поговаривали, что наотрез отказался вступить в артель, хотя тут не было ничего особенного: многие пока не стремились объединяться в артели.

Все это Баймагамбет выложил Киикбаю, пока шли к юрте Нигмета.

– Убежден, Кулбатыр там, – говорил он. – Но не подавай виду, что именно по его душу явились. А там посмотрим по обстановке, как поступить.

У парня учащенно стучало сердце, точно он предчувствовал, вот прямо сейчас начнется схватка с врагом, и еще неизвестно, на чьей стороне окажется счастливая судьба. В голове был переполох, думал, как они будут говорить с этим головорезом, а может, и не придется говорить, может, он уже прознал все про них или догадался и теперь держит их на мушке. Появились и сомнения: зачем самим лезть в лапы врага и тащиться в эту юрту, если нет сомнения, что там – именно Кулбатыр? Ведь Салык же приказывал ни в коем случае не связываться с бандитами, а сразу ехать в Таласкуль и предупредить остальных.

Киикбай несколько раз порывался сказать обо всем этом Баймагамбету, но почему-то не хватало духу. Как бы здоровяк не заподозрил его в трусости.

И опять шли бесконечные путаные мысли. «Возможно, после того долгого прочесывания песков Баймагамбет решил воочию убедиться, что там они видели не чьи-то следы, а точно следы Кулбатыра. Да и мало ли на свете игреневых коней! Это еще не доказательство, что тут стоит конь, который им нужен. Говорит: посмотрим по обстановке... Что он этим хотел сказать? Что, если удастся тут же и повязать бандита?.. Ладно, хватит обо всем этом. Двум смертям не бывать», – подбадривал себя Киикбай. Но решительности, которой хотелось бы, в сердце не чувствовал.

Когда они подошли к самой юрте, подростки, стоявшие здесь и любовавшиеся красавцем конем, настороженно оглянулись на них. Один из пацанов двинулся было наперерез, но Баймагамбет перехватил его, вцепившись в рукав рубахи.

– Да ты же Нигмета сын! – точно очень обрадовавшись, воскликнул он. – А почему не здороваешься? Нехорошо не узнавать старших!

И снова, будто дружески, отстранил подростка с дороги.

– Ассалаумалейкум! – вошел он в юрту.

То же самое повторил шагнувший следом Киикбай.

За дастарханом сидело пятеро мужчин, пили чай, отирая от пота шеи и лбы. Киикбай сразу же уставился на смуглого здоровяка с наголо остриженной головой и подковообразными усами. Он небрежно развалился на торе и смотрел на вошедших тяжелым, волчьим взглядом. Лицо у него было каменным.

«Наверняка этот верзила и есть Кулбатыр, – отводя глаза, подумал Киикбай. – У него и рожа бандитская!»

Справа от него, рядом с женщиной, разливавшей чай по пиалам, сидел, по-турецки сложив ноги, тоже не очень приветливый мужчина, с выпуклыми, как у лягушки, глазами и низким лбом. Было еще трое, кроме этих, но Киикбай рассмотреть их не успел.

Сидящие за дастарханом смотрели на вошедших отчужденно и на приветствие ответили с натугой. Только один из них, что помещался напротив лупоглазого, издал радостный возглас:

– Сваток, дорогой, какими судьбами! Все ли благополучно, здоровы ли жена и дети?

Киикбай догадался, что это и есть Кошым. Но он был единственным, кто порадовался приезду гостей, остальные были напряжены и явно обескуражены их появлением.

Первым зашевелился смуглолицый верзила. Он отодвинул подушки, на которые опирался, и, выпрямившись, сел, поджав под себя ноги.

– О-о, Кулбатыр, да не ты ли это? Вот так встреча! – живо отреагировал на его движение Баймагамбет.

Киикбай был прямо поражен находчивостью своего товарища. Он бы никогда так не смог.

Кулбатыр не торопился отвечать. Он взял полотенце, лежавшее рядом с ним, отер лицо, шею, руки. Все это делал не спеша, как бы с ленцой, и лишь потом насмешливо глянул на Баймагамбета.

– Хоть ты и слеп на один глаз, а видишь хорошо! – весело сказал он и отбросил полотенце.

– Ты совсем не изменился, – говорил Баймагамбет, тоже весело поглядывая на верзилу. – Когда приехал?

Только теперь все находившиеся в юрте зашевелились, задвигались, теснясь и освобождая место вновь прибывшим.

– Проходите, проходите, садитесь, – приглашал хозяин.

Все начали протягивать вошедшим руки. Баймагамбет, наигрывая радость, пожимал их, Киикбай держался скованнее. И когда жесткая и шершавая, как дерево, ладонь верзилы коснулась его руки, он чуть было не содрогнулся от чувства отвращения и не выдал себя. К счастью, бандит, кажется, ничего не заметил.

– Вот встреча, вот встреча! – продолжал восхищаться Баймагамбет. – С каких же пор ты здесь?

– Зачем спрашивать, с каких пор... – взял с дастархана пиалу Кулбатыр. – С родными местами сердцем никогда не расстаешься... Сам-то как здесь оказался? Уж не заблудился ли, случаем?

– Мне блуждать тут не положено. Тут у меня сват живет! Но скажу честно, не к дорогим сватам ехал. Был у меня жеребец, за которого в прошлом году отдал двух дойных коров с телятами, а дней десять назад какой-то сукин сын увел его. Всю округу обыскал – никак не могу найти. Видно, опытен вор, придется домой ни с чем возвращаться. – Он огорченно покачал головой. И было это так натурально, что Киикбай опять невольно восхитился. – Ну, раз в этих местах оказался, как к свату не заехать? Узнает, обидится же, что стороной обошел. Правда, сват?.. Приехал, а сватья говорит: Кошым у Нигмета, к нему, мол, гость приехал... Нигмет – тоже не чужой человек, да и с гостем не грех познакомиться, разузнать, где и как люди живут... В мыслях не держал встретить тебя, а если бы знал, конечно, сразу бы зашел, как-никак столько лет не виделись! – вдохновенно врал Баймагамбет.

Но Кулбатыр был серьезен. Откинувшись опять на подушки, он мелкими глотками пил горячий чай и неотрывно смотрел на Баймагамбета. Во взгляде его прямо читалось: а не хочешь ли ты меня провести, дорогой, что-то складно сочиняешь?

Но Баймагамбет будто и не замечал этого. Опорожнив свою пиалу, он тут же протянул ее женщине, чтоб наполнила снова, и продолжал радостно улыбаться, открыто поглядывая на подозрительно и пытливо вперившегося в него Кулбатыра.

– Неожиданная встреча, как у нас говорят, двойная радость! – восклицал он. – Помнится, ты давно ушел из наших краев. Где обосновался, как дела идут? Чем теперь занимаешься?

Последний вопрос вызвал у Кулбатыра кривую усмешку.

– А ты сам, как думаешь, чем я могу заниматься? – И тут же смуглое лицо его опять сделалось жестким и злым. – Чем занимается лихой джигит в вольной степи? Чем занимается волк, рыская в поисках добычи? Вот и я промышляю чем бог пошлет... Ты, Баймагамбет, расскажи-ка лучше, чем сам занимаешься. Слыхал я, партийным заделался? Правда иль нет? Не понимаю только, за что тебя приняли в эти партийные. Раньше, если мне память не изменяет, у тебя ума хватало лишь на то, чтобы байский скот пасти, а теперь ты что ж, поумнел, значит, народом руководишь?

– Э-э, плохие слухи ты собираешь в степи, Батыреке. Видно, ты только моих завистников слушал. А у зависти черный язык. Что партийный я – это правда. Но вот народом руководить... Какой из меня руководитель!

Он помолчал, морща лоб и будто собирая воедино мысли, и заговорил так, что было непонятно, то ли обиделся на Кулбатыра за его издевку, то ли смирился с ней:

– Видит аллах, ни у кого не занимал я ума. Мне хватало своего. И правду люди говорят, если тебе природой не дано, то и, сделавшись ханом, останешься дураком. А я ведь не хан, всего лишь активист... Только вот что я тебе скажу, Батыреке, пас я байских коней не оттого, что ума на большее не хватало, а оттого, что некуда было больше ни голову, ни силы приложить. Да ведь и ты тогда тем же самым занимался. И не с кем-нибудь, а вместе со мной. Если у тебя было больше ума, зачем же ты это делал?

Последнего, видно, Баймагамбет не хотел говорить, само с языка сорвалось: не удержал ненависти к бандиту. Наверно, теперь жалел, но было уже поздно.

Кулбатыра эти слова явно задели за живое. Даже сквозь смуглость было видно, как лицо мгновенно налилось черной кровью.

– Так, так, Баймагамбет, – сказал он тихо. Но было заметно, что спокойствие дается ему с большим трудом. – Только вчера был убогим человечишкой – пары слов связать не мог, а теперь, видно, коммунисты ума прибавили? И человеком себя почувствовал, вижу? И неужто счастлив ты, что такой же полуграмотный и вдобавок дураковатый Шанау водит тебя за узду? Или, может, ты готов прыгать от радости, что Советы оседлали тебя, как старую клячу, и теперь только повод подергивают: или туда, или сюда?

– Ты к Советам свои руки не протягивай, Кулбатыр! – Баймагамбет тоже начал терять самообладание. И лицо его также потемнело от прилившей крови. Он видел, конечно, Кулбатыр в ярости, но бандит задел такое, за что Баймагамбет готов был ему глотку перервать. – Ты не трогай Советы, Кулбатыр! Если хочешь знать, что мне Советы дали, скажу, слушай только. Смотри на меня. Смотри на мой вытекший глаз. Вот и все, что я заработал у бая Жансары. Или ты не помнишь того дня, когда я бился с барымтачами[23]23
  Барымтачи – конокрады.


[Закрыть]? Вместе с тобой ведь бились. Только тебе повезло, а я глаза лишился. И что же получил я в благодарность за это? Если бы не революция, так бы и умер в рваном полушубке... А ели мы с тобой хоть раз досыта? Как же! А чем платил нам бай Жансары за верную службу? Вот этим! – Он скрутил кукиш и показал его Кулбатыру. – Ты не смей трогать Советы. Они меня человеком сделали, одели и обули, дети теперь мои сыты и здоровы, а я перестал зависеть от капризов таких, как бай Жансары, волостной Темирбек.

Все за дастарханом давно позабыли о чае. Правда, Кошым пытался восстановить мир, урезонить спорящих, то и дело обращаясь к ним: «Перестаньте! Да остановитесь вы! Зачем горячиться?» Но его не слушали.

– Брешешь, собака! – уже не сдерживая бешенства, крикнул Кулбатыр. – Тоже мне – человек нашелся! А ну-ка покажи, может быть, уже рога на лбу выросли? Ничего, наступит для тебя день, как для той безрогой козы, которая вымаливала себе рога[24]24
  Имеется в виду казахская поговорка: коза вымаливала у бога рога и лишилась ушей.


[Закрыть]. – Он буквально дрожал от ярости. – Удавиться готов, защищая свои Советы. Твоя Советская власть – это ублюдок Шанау, который отправил на десять лет гнить в тюрьме моего младшего брата лишь за то, что я однажды переночевал у него. Твоя Советская власть – это Ураз, который походя расстрелял моего отца. А вы кровопийцу назначаете судьей – хороша власть, нечего сказать! Да и тебя только за нос водят, похваливают, какой, мол, хороший! А ты и рад до смерти – надулся как индюк! Смотри, не пришлось бы пожалеть! – Кулбатыр готов был, кажется, испепелить Баймагамбета – глаза его горели адовым пламенем.

– А сам ты кого защищаешь, мерзавец? И чью кровь льешь? – зло выпалил Баймагамбет.

Лицо Кулбатыра исказила судорога.

– Кривая собака! – заорал он. – Ты у себя под носом только и видишь – не дальше! Если я и убивал кого-то – за дело! Такого, например, негодяя, как твой Ураз, для которого не существует закона, да таких подлецов, как ты, продавших за кусок хлеба свой род и племя. Чьи интересы я защищаю, спрашиваешь? Народа своего интересы. Народа! Хотел, чтоб Алаш стал самостоятельной ордой и не зависел от каких-то гяуров[25]25
  Гяур – неверный; человек, который не исповедует ислам.


[Закрыть], на которых ты молишься. Но твою глупую башку разве посетит такая мысль, что я за свободу бился? Пусто в ней, в башке твоей. И на то она только пригодна, чтоб расколоть ее, как пустой орех.

Кулбатыр явно напрашивался на драку. Это был человек, которого природа оделила большой силой. Баймагамбет и сам дай бог мужик, да к тому же отличался таким упрямством, что был готов противостоять любому противнику. И брось этот вызов Кулбатыр где-нибудь в другом месте, неизвестно, чем бы кончилось. Скорее всего, оба пустили бы в ход ножи. Но здесь... Здесь Баймагамбету противостоял не один Кулбатыр, и он заставил себя сдержаться. Но смолчать он не мог – гордость не позволяла: слишком обидными были слова, брошенные ему в лицо Кулбатыром.

– Ты прав, я вижу только одним глазом, но умею различить – что хорошо и что плохо. А у тебя и душа слепая, и сердце незрячее. Смотрите-ка, заступничек нашелся, радетель за народ! Родина, земля родная! Свобода от гяуров! Так почему же эта родина не поддержала вас, когда вы установили свою алашордынскую власть? Да потому, что не за народ вы радели, а защищали таких богатеев, как Жансары и Темирбек. Вот и получили свое. Крепко получили. И бродите теперь, как бездомные псы.

Кулбатыр вскочил на ноги:

– Говоришь, жеребца потерял? А не тот ли это жеребец, что стоит сейчас перед тобой? Не за мной ли ты гонишься, рыскаешь по степи? – Он сунул руку за отворот бешмета, что висел на стене позади него, и выхватил из кармана наган. Дуло его заплясало на уровне груди Баймагамбета, схватившегося за свой нож. – Пристрелю сейчас, как паршивую собаку!..

Все, кто был в юрте, повскакивали на ноги. Женщина, разливавшая чай, упала Кулбатыру в ноги, подняла крик. Кошым заслонил собой Баймагамбета, старался перекричать возникший шум:

– Успокойтесь, успокойтесь, люди! Образумьтесь же! Что же это такое? – В голосе его были слезы.

– Плохая примета, Батыреке, если за дастарханом прольется кровь, – сказал и Нигмет: он понимал, какими могут быть последствия, если что-то действительно случится.

Понял это и Кулбатыр. На скулах его играли желваки, но наган он опустил.

– Благодари этих людей, свинья, – бросил Баймагамбету. – И убирайся, пока цел. Считай, на этот раз тебе повезло. Только не вздумай больше попадаться мне на глаза. Прикончу, хоть ты и был мне другом когда-то. – И, повернувшись к бледному, испуганному Киикбаю, добавил: – А ты, щенок, что здесь потерял? А ну, проваливай!

Парень вспыхнул от обиды. Но Баймагамбет и Кошым уже выталкивали его из юрты.

У Кошыма они задержались лишь на столько, чтобы оседлать коней, хотя выехали из аула медленным шагом: знали, что за ними наблюдают. И, только достав из зарослей чия спрятанное оружие, пустились галопом к Таласкулю, где их должны были ждать товарищи.

14

В Таласкуле они застали только группу Салыка. Шанау и Куспана еще не было. Сказали в местном аулсовете, куда отправляются, сели на коней и двинулись к Тущикаре.

По дороге Баймагамбет в нескольких словах рассказал о стычке в юрте Нигмета, высказал предположение, что люди, которые там находились, кроме Кошыма и Нигмета, вполне могли оказаться приспешниками бандита, хотя, занятый больше Кулбатыром, он их не очень-то рассмотрел.

До Тущикары они доскакали быстро – расстояние небольшое, верст шесть. Салык приказал взять оружие на изготовку, с налету окружить юрту Нигмета и предложить бандитам сдаваться.

Завидев галопом приближающихся всадников, из юрт высыпал весь аул. Кошым тоже высунулся из своей юрты и, с удивлением заметив среди скачущих Баймагамбета, поднял в приветствии руки.

– Еще раз добро пожаловать, сват! – крикнул он.

– Спасибо, сват, – на ходу ответил Баймагамбет. – Кулбатыр еще там?

Кошым усмехнулся:

– Так он будет вас дожидаться! Скрылся, как только вы уехали.

Верховые осадили коней.

– Один? В какую сторону? – разгоряченно выспрашивал Киикбай.

Кошым подумал.

– В направлении Ханкуля, – сказал уверенно. – И был он один.

– Один-то один, но вооружен до зубов, – загалдели собравшиеся вокруг старики.

– А Нигмет?

– Что Нигмет? У себя. Куда ему деваться?

Нигмет в самом деле был у себя и, заслышав приближающихся конных, вышел навстречу. Появились и двое, сидевших за дастарханом, когда в юрту заходили Баймагамбет и Киикбай. Но что было неожиданным, вместе с ними вышел и тот самый бородач с глубоко посаженными глазами, которого они встречали еще в Кулакчие.

– Куда отправился Кулбатыр? – жестко глянул на Нигмета Салык.

Нигмет развел руками:

– Бог послал гостя, я его встретил и накормил. О путях-дорогах не расспрашивал.

По всему чувствовалось: Нигмет знает достаточно, чтобы навести отряд на верный след, но он ничего не скажет. И Салык, проклиная его про себя и давая клятву разобраться с этим типом, когда все кончится, велел своим скакать в указанную Кошымом сторону и сам пришпорил коня.

До Ханкуля было километров пятнадцать, не меньше. Аул расположился вдоль вытянутого озера, рожденного небольшой речонкой. Зимой земли вокруг него пустовали, зато с наступлением лета население увеличивалось в несколько раз. Людей тянули сюда обильные пастбища, раскинувшиеся на большие расстояния по ту и другую стороны реки и озера.

В дороге Салык размышлял: «Кулбатыр, как выяснилось, был в Тущикаре один, поэтому можно было предположить, что остальные как раз и дожидаются его в Ханкуле. Но ведь могло быть и по-другому. Вполне вероятно, что, обнаружив погоню, Кулбатыр своих людей распустил, а жену отправил домой. Какой же из вариантов верен? – спрашивал себя Салык. – Если второй, то поиски значительно усложнятся. Одному бандиту скрыться куда легче, чем группе».

Солнце уже склонялось к закату, когда на горизонте они увидели поблескивающее озеро Хан. Далеко позади остались небольшие песчаные барханы, окружавшие Тущикару, давно уже началась ровная, будто укатанная степь с такой разнообразной растительностью, что здесь действительно было раздолье и для овец, и для лошадей, и для коров.

До аула оставалось минут десять хорошего хода. Преследователи так торопились, что Салык совершенно позабыл о находящемся неподалеку, чуть в стороне, мазаре. И возможно, не вспомнил бы о нем, если бы случайно не оглянулся.

– Стоп! – скомандовал он Сагынгали и Абдулле. – Надо осмотреть его. Остальным вперед!

Сагынгали и Абдулла отделились от группы, другие же поддали плетей и без того мчавшимся наметом лошадям. Но неожиданный резкий хлопок заставил резко осадить их. Пока поворачивали коней, пока соображали, что и где, раздался еще хлопок и следом за ним полный боли и отчаяния крик Абдуллы.

Нога Абдуллы застряла в стремени, испуганный конь волок тело хозяина по земле. Сагынгали, настегивая своего жеребца, мчался во всю прыть от опасного места и что-то нечленораздельно кричал. Наконец до скачущих ему навстречу уже внятно донеслось:

– Назад, назад! Там – Кулбатыр!

Лишь минуту растерянность владела Салыком, в следующую, как не раз бывало с ним в прошлом, когда приходилось ходить в конные атаки, он уже полностью владел собой.

– Ловите коня! – приказал он.

Сам же, на лету выхватив карабин из рук Сагынгали, соскочил на землю и, петляя, побежал к мазару, залег на расстоянии выстрела и открыл беглый огонь по входному проему.

Мазар был старый, с потрескавшимися от времени стенами, сложенный из глиняных с конскими волосами кирпичей. От времени он пришел в такую ветхость, что готов был, казалось, рухнуть под напором первого ветра. Но еще стоял и вот теперь давал прибежище бандиту.

Перепуганного коня бойцы вскоре поймали. Баймагамбет полоснул ножом по кожаной привязи, к которой крепилось стремя, и освободившаяся нога Абдуллы бессильно упала на землю. Киикбай глядел на окровавленное тело милиционера, и злые слезы ползли у него по щекам.

В это время сзади послышался конский топот. Им на помощь мчались Шанау и Куспан. Оказалось, еще издали услышали выстрелы и повернули сюда. Они были возбуждены, встревожены, а увидев тело убитого, невольно опустили головы.

Расстреляв обойму, к отряду вернулся Салык. Он понимал, что теперь начнется длительная осада. Бандит просто так не даст себя повязать. Оставалось одно: держать под прицелом вход, не давая Кулбатыру возможности высунуться. Рано или поздно он нарвется на пулю.

– Отвези в Ханкуль, – показав глазами на тело убитого, приказал Баймагамбету Салык. – Остальным залечь на расстоянии выстрела и не спускать со входа глаз.

Баймагамбет взвалил на спину коня тело погибшего и уехал. Отряд рассыпался цепью и пополз к мазару. С разных сторон стали раздаваться хлопки выстрелов, лишь ружья Куспана и Киикбая ухали, как пушки.

Местность была открытая, но мазар служил отличным убежищем Кулбатыру.

Вскоре стало ясно, что днем его не взять – слишком опасно: стоит более или менее приблизиться – и Кулбатыр перещелкает всех по одному. Нужно было выждать.

– Прекратить стрельбу, – по цепи передал Салык. – Стемнеет, подберемся поближе, и тогда он никуда от нас не денется.

Бойцы, залегшие друг от друга в пятнадцати – двадцати шагах, молчали: не выходила из памяти гибель Абдуллы и еще разбирала злость, что Кулбатыр постоянно уходит от расплаты. Только за последние дни он убил уже троих, а его пока даже не царапнуло. У Киикбая сердце немело от отчаяния, что никак не удается рассчитаться с бандитом.

День кончался. Солнце, казалось, никак не хотело уходить с горизонта. В другое время скрывается, точно монета, брошенная в воду, а тут, как назло, висело и висело в небе, будто позабыв, что его ждут в других местах.

Спрятавшийся в мазаре вместе с конем, Кулбатыр не подавал признаков жизни. Было понятно: он тоже прекрасно видел, что близко никому не подобраться, и теперь сквозь щели мазара наблюдал за теми, кто был перед ним. Сам же оставался совершенно невидимым.

Салык догадывался: Кулбатыр тоже ждет не дождется темноты, чтобы улизнуть. Но что он может придумать в этой ситуации? Салык ставил себя на место затаившегося Кулбатыра, но придумать решительно ничего не мог.

«Нет, на этот раз ему не уйти. Может, конечно, убить еще кого-то, но со всеми справиться, даже при его ловкости, не удастся».

Долго, очень долго в этот день наступали сумерки. Но и они пришли наконец. И Салык приказал бойцам, пользуясь надвигающейся темнотой, понемногу продвигаться к мазару.

Ползли медленно: метр-два – и остановка. Пристально всматривались во входной проем мазара, но оттуда не доносилось ни звука. Салык медлил, приказывая подобраться поближе, ждал, когда совсем сгустится тьма. Вот он, зияющий проем, почти сливающийся с надвигающейся ночью. Совсем близко. Салык уже поднял руку, чтобы скомандовать: «Огонь! Вперед!» – как в ту же секунду из мазара, точно демон, выскочил огромный конь с припавшим к его шее всадником и бросился прямо на подползших людей.

– Уходит, уходит, стреляйте! – кричал вскочивший на ноги Шанау и выпустил вслед заряд.

Началась беспорядочная стрельба. Внезапно конь взвился на дыбы, потом раздалось его протяжное ржание, и тут же он ударился о землю.

Все бросились к нему, держа оружие наготове. Конь был еще жив, взбрыкивал ногами, голова его поднималась и обессиленно падала. Рядом лежал человек. Он не шевелился. К нему-то в первую очередь и поспешили.

Но то, что представлялось человеком, когда конь вылетел из мазара, теперь, пока к нему бежали люди, оказалось просто коржуном, замотанным в попону и привязанным к седлу и гриве коня. Салык застонал от досады и в сердцах хлестнул по траве камчой.

Кто-то бросился к мазару, кто-то бежал отвязывать уже коней, но Салык знал: все бесполезно. Кулбатыру и на этот раз удалось обмануть их.