Текст книги "Букет кактусов"

20

Судья Эдуард Михайлович Колчин вел прием в предурном расположении духа. Все эти истцы и ответчики с их идиотскими тяжбами вконец измотали ему нервы. У судьи Колчина был безошибочный нюх на тех, кто способен должным образом оценить будущие справедливые решения суда. За всю его долгую судейскую практику этот нюх дал осечку всего несколько раз, но эти прискорбные случаи можно было пересчитать по пальцам одной руки.

До конца приема оставалось чуть больше часа, а его «сети» до сих пор еще не притащили «золотую рыбку». Что-то сегодня судье Колчину чертовски не везло с уловом! А Эдуарду Михайловичу нужны были деньжата, и именно сегодня. Ну, можно не сегодня – завтра, послезавтра... Но – много! И желательно в твердой валюте.

В минувшую субботу, в сауне, которую они именовали «мужским клубом», высокий покровитель районного судьи недвусмысленно намекнул, что очень скоро последнему может понадобиться «отмазка».

И вот теперь Эдуард Михайлович ерзал в кресле за своим рабочим столом, и ждал свою «золотую рыбку». Уж он бы не стал заказывать ей разные чудеса, а просто выпотрошил бы ее и пустил золотишко в оборот. С деньгами тебе любое чудо по карману.

В этот миг на столе перед ним затрезвонил телефон. Судья схватил трубку.

– Эдуард Михайлович, если не ошибаюсь? Здравствуйте.

Приятный мужской голос, скорее молодой, чем старый. И он ему не знаком, это точно.

– Не ошибаетесь. Кто говорит?

– О, боюсь, мое скромное имя вам ничего не скажет. А впрочем... Моя фамилия Панин, Николай Панин. Я внук Ивана Порфирьевича Панина, известного филателиста из Нижнего Новгорода. Вы его знали, не так ли?

– А-а... Да-да-да...

Меньше всего Эдуард Михайлович ожидал сейчас разговоров о своем хобби, поэтому не сразу настроился на нужную волну.

– К сожалению, лично я его не знал, но много о нем слышал. Мы даже переписывались одно время, но потом, знаете, как-то... Очень уважаемый коллекционер. Так вы его внук?

– Единственный. И его наследник. Возможно, вы не знаете, что дедушка три месяца назад скончался?

– Что вы говорите! Нет, я не знал... Мне очень жаль. Пожалуйста, примите мои соболезнования, молодой человек!

– Благодарю вас. Но, разумеется, Эдуард Михайлович, я решился побеспокоить вас не только затем, чтобы разделить с вами скорбь своей утраты.

– Да-да?.. Я вас внимательно слушаю, молодой человек... Николай, кажется?

– Совершенно верно. Видите ли, после смерти дедушки кое-что осталось... Как вы знаете, у него была одна из лучших частных коллекций в России. Согласно воле деда, большую часть его сокровищ унаследовал областной краеведческий музей, но наиболее ценные экземпляры... Словом, я думаю, никто не осудит покойного за то, что он решил оставить их в распоряжении своей семьи.

– Да-да, я понимаю.

Сердце Эдуарда Михайловича забилось чуть чаще.

– К сожалению, – голос молодого человека зазвучал слегка смущенно, как бы извиняясь, – я не разделяю дедушкину страсть к маркам. Вот почему...

– Что вы говорите?! В самом деле?

Судья Колчин совершенно искренне не понимал, как можно быть равнодушным к филателии, тем более – будучи внуком знаменитого коллекционера. Из многих страстей, раздиравших его порочную натуру, страсть к маркам была наиболее неуемной, всепоглощающей. Можно было бы добавить – и самой невинной, если б не одно «но». Ради обладания крохотным клочком бумаги с зубчиками судья был готов запродать душу самому дьяволу.

– Увы, это так. К тому же я сейчас очень нуждаюсь в деньгах, и поэтому...

«Какое совпадение!» – подумал судья.

– Словом, я хочу кое-что вам предложить, Эдуард Михайлович, – решился наконец Николай. – Думаю, у меня есть нечто, что вас заинтересует.

Разумеется, Эдуард Михайлович знал, что все закончится именно этим! Сейчас этот профан предложит ему какую-нибудь дешевку, которую можно купить за полтинник на любом углу, где обычно собираются задрыги от филателии. Можно себе представить, что есть «ценный экземпляр» в понимании такого сопляка!

– Вот как? И что же вы продаете? – В вопросе судьи слышалась плохо скрываемая ирония.

– «Королеву Викторию» тысяча восемьсот пятьдесят второго года выпуска.

Колчину показалось, что он ослышался. Да нет, точно ослышался, такого просто не может быть!

– Что-что? Боюсь, я не расслышал. Пожалуйста, повторите!

Николай повторил громко и четко, почти по слогам. Ошибки не было никакой.

– Молодой человек, вы ничего не путаете? Возможно, вы имеете в виду «Королеву Викторию» пятьдесят восьмого года? Это тоже весьма ценный экземпляр, но у меня он уже имеется. Однако я могу...

– Эдуард Михайлович, поверьте, я в состоянии отличить пятьдесят второй год от пятьдесят восьмого! Я сказал вам, что не разделяю вашу общую с моим дедом страсть к филателии, но не сказал, что я в ней не разбираюсь.

Теперь ирония звучала в голосе колчинского собеседника.

– О да, конечно, прошу прощения! Я просто не могу поверить... Значит, у вас и в самом деле «Королева Виктория» пятьдесят второго года? Но я не знал, что она была в коллекции Панина!

– Что же тут удивительного? У каждого из нас имеется свое тайное, которое нам хочется как можно дольше сохранить в тайне, не так ли?

– Да-да, разумеется...

«Ты даже не подозреваешь, насколько ты прав, сопляк!»

– Так вас интересует эта марка, Эдуард Михайлович?

– О да, непременно! Обязательно! Знаете что, Николай? Давайте встретимся где-нибудь завтра и все не спеша обсудим.

– Боюсь, я не могу ждать так долго. Мои личные обстоятельства как раз-таки побуждают меня поспешить с этой сделкой.

– Ах, вот как? Хорошо, сегодня! Сегодня, после восьми. Вас устраивает?

– Сожалею, но и это невозможно. Я должен получить от вас ответ до семи вечера.

– Господи! Почему же непременно до семи?!

У судьи Колчина был уже самый настоящий приступ тахикардии.

– Хорошо, Эдуард Михайлович, я буду с вами откровенен. Дело в том, что в вашем городе я проездом. Прилетел час назад и сегодня же вечером улетаю. Моя цель – продать эту марку. По некоторым причинам я не могу это сделать ни в Москве, ни у себя в Нижнем. – Николай замялся. – Вы меня понимаете?

– Конечно.

– Вот я и подумал, что Воронск – самый подходящий город для такой сделки. Меня здесь не знают, и в то же время тут есть знакомые, надежные люди. А главное – покупатели есть! Если с одним не получится – авось с другим повезет больше...

Сердце Эдуарда Михайловича упало в пятки.

– Кого вы имеете в виду? Вы что – предложили «Королеву Викторию» еще кому-то?!

– Пока еще нет, вы первый. Я помню, что дед всегда отзывался о вас с большим уважением, Эдуард Михайлович... Но если вы откажетесь, я намерен позвонить Крейдину. Мне сказали, что он будет дома в семь. А мой самолет...

– Нет! – От одной мысли, что королева достанется Крейдину, судье стало дурно. Он не может, не должен этого допустить! – Я... я согласен! С-сколько?

– Эдуард Михайлович! – укоризненно пропела трубка. – Вы не боитесь обсуждать цифры по телефону?

– Вы правы, вы правы, – поспешно перебил судья, чувствуя, как у него похолодели ноги. – Но как же тогда?..

– Давайте поступим так. Вы, должно быть, хотите взглянуть на марку, прежде чем... говорить о деталях?

– Разумеется!

– Отлично. Вам сейчас ее принесут прямо в кабинет. Минут через тридцать-сорок. Это будет удобно?

– Да, вполне. В шесть у меня как раз заканчивается прием, я и буду ждать. Вы придете сами?

– Нет, к сожалению, я сейчас занят. Марку принесет женщина, мое доверенное лицо. Она же назовет вам и сумму. А потом я вам перезвоню, и вы мне скажете, устраивает ли вас цена. Таким образом, мы как раз управимся до семи. Мой самолет в девять вечера. До связи, Эдуард Михайлович!

Николай повесил трубку.

«Я возьму ее! Я ее куплю, даже если этот тип заломит за нее пятьдесят тысяч баксов. Она должна быть моей!»

«Ты совсем рехнулся, Эдик! – сурово одернул судью внутренний голос. – Какие еще пятьдесят тысяч баксов?! Тебе сейчас надо думать о своей заднице, а не о какой-то там марке!»

«Нет, нет! Я не могу ее упустить. В провинциальном Воронске появится вторая „Королева Виктория“ восемьсот пятьдесят второго года: с ума сойти! Да Крузерман просто выдерет себе пейсы, когда узнает... Он так кичился этой маркой, а теперь больше не сможет тыкать мне в глаза „драгоценной жемчужиной“ своей коллекции. Разве я могу отказаться от удачи, которая сама плывет в руки? Да я потом сам себя прокляну!»

Эдуард Михайлович ровно в шесть велел секретарю объявить, что прием окончен, тут же отпустил и секретаря тоже. Он не хотел, чтобы кто-нибудь или что-нибудь отвлекало его от предстоящего свидания с королевой Викторией.

В двадцать минут седьмого – судья уже начал тревожиться – в дверь кабинета тихо постучали, и вошла женщина, одетая во все черное и неимоверно элегантное. Единственным пятном цвета в ее костюме был изумрудно-зеленый шарф, выбивавшийся из-под распахнутого пальто. На ней была шляпа с широкими полями, бросавшими на лицо густую тень.

– Прошу, прошу! Вы от Николая?

Гостья вежливо поздоровалась, но это были единственные слова, которые она произнесла. Она с достоинством опустилась в кресло для особых посетителей и вместо ответа протянула судье длинный белый конверт.

В яркий кружок света от настольной лампы из конверта выпали небольшой листок бумаги, сложенный вдвое, и... крошечный портрет знаменитой английской королевы в розовых тонах. Тот самый, за который наш филателист – вопреки своему внутреннему голосу! – был готов заплатить любые деньги. Судья Колчин даже застонал от восторга...

Он спустил очки на самый кончик носа, потом вздернул их на лоб. Выхватил из ящика стола лупу и с вожделением впился в марку – глазами и всеми своими линзами. Минут десять судья осторожно крутил ее пинцетом и так и этак, придирчиво изучал каждый зубчик, переворачивал...

Это была она, «Королева Виктория» тысяча восемьсот пятьдесят второго года! Без всяких сомнений. Колчин видел ее однажды у своего соперника Семена Крузермана и узнал бы, даже будучи в тяжелом бреду.

Наконец он с сожалением положил марку обратно в конверт и поднял вопросительный взгляд на женщину. Но она лишь кивнула на сложенный листок, о котором судья совсем позабыл. Он развернул бумажку – и схватился за сердце. Однако прежде чем Колчин смог вымолвить хоть слово, женщина уже растаяла будто видение. А с нею исчез и конверт с вожделенной маркой. На столе осталась лишь бесполезная записка с пятью нулями. Колчин был готов вывернуться наизнанку – если б только это помогло...

Ему казалось, прошла целая вечность, прежде чем зазвонил телефон.

– Что скажете, Эдуард Михайлович? Вы ее видели?

– Видеть-то видел...

Колчин не узнал собственного голоса. Он хотел уже продолжить: «Звоните Крейдину», – но тут неожиданная мысль пришла ему в голову, и он ухватился за нее как за спасительную соломинку.

– Николай, вы имели в виду... доллары?

– Доллары?.. Ну что вы, конечно, наши, «деревянные». Я же не изверг какой-нибудь! Впрочем, не имею ничего против твердой валюты по действующему курсу.

«Боже мой, Боже... Да он сведет меня с ума, этот Панин! А я уж совсем было поверил, что имею дело с серьезным человеком... Или ему и в самом деле очень срочно нужны бабки, или... Или тут какой-нибудь подвох!»

Будто в ответ на его сомнения невидимый собеседник усмехнулся в трубку:

– Эдуард Михайлович, мне прекрасно известно, что эту марку можно продать значительно дороже. Поэтому, я думаю, названную сумму можно считать окончательной, торговаться мы не будем. Так вы ее берете?

– Конечно, конечно!

– Тогда последний вопрос, Эдуард Михайлович: когда вы сможете обменять ваши деньги на мою марку?

Это и был самый сложный вопрос. Колчин замялся.

– Понимаете, это не такая сумма, которая лежит у бедного судьи дома в чулке. Мне нужны хотя бы сутки...

– Разумеется, – легко согласился Николай. – Я и не требую, чтобы вы мне отдали деньги сейчас же. Они мне нужны, но до завтра потерплю. Марка останется здесь, в Воронске, и вы сможете получить ее сразу же, как будете готовы. Завтра между двенадцатью и четвертью первого позвоните по телефону, который я вам оставлю, спросите Сюзанну и скажите... Ну, к примеру: «Я жду обещанного». И назовите время и место встречи. Только одна просьба: ничего не говорите о марке, хорошо? Не исключено, что трубку возьмут люди, которые ничего не знают о «Королеве Виктории», а это мои родственники... Словом, у меня могут быть неприятности, понимаете?

– Что ж тут непонятного? Притязания на наследство... Я все понял – позвонить, спросить Сюзанну... Это та девушка, которая приходила сегодня? Говорите номер телефона.

Николай продиктовал.

– Ты был просто великолепен! – сказала Саша, когда Даня Кулик положил трубку.

– Да, кажется, наш старикашка клюнул!

– Еще бы он не клюнул! Он же просто помешан на марках, видел бы ты, как он трясся над этой самой королевой... Мне даже жалко его стало на какой-то миг. Ты разыграл его как по нотам! В тебе погиб великий артист, Данька.

– Ну, значит, еще не совсем погиб, раз я все-таки имею успех! По правде говоря, с таким режиссером, как ты, это не мудрено.

Александра взглянула на часы.

– Теперь очередь Мелешкиной. Ну, в талантах этой звезды я нисколько не сомневаюсь! Должно быть, она уже на сцене.

– Ладно, а я побежал к Крузерману. Боюсь, он с минуты на минуту пришлет ко мне на квартиру наряд милиции. Я обещал вернуть эту чертову марку к половине восьмого, а сейчас уже семь пятнадцать! Гони королеву.

Саша надела перчатки и осторожно, пинцетом, вытащила из целлофанового пакетика длинный белый конверт, который недавно побывал в руках судьи Колчина. Из этого конверта она все тем же пинцетом извлекла драгоценный почтовый знак и переложила в другой конверт, лежавший здесь же, на столе. Дейл спрятал его за пазуху и застегнул «молнию» на куртке.

– Смотри не потеряй, а то нам с тобой придется похуже, чем Колчину! Слушай, Данька, а почему все-таки Крузерман дал ее тебе?

– Черт возьми, ты думаешь, было легко его уломать?! Но он мне кое-чем обязан, вернее, газете... Ну, словом, это был решающий аргумент. К тому же, он, очевидно, думает, что я тоже еврей.

Слушая, как его шаги гулко отдаются на лестнице, Саша думала о том, что хоть ей и не повезло в любви – зато здорово повезло с друзьями.

А в это время в рабочем кабинете юриста Колчина все еще горела настольная лампа. Вахтер на входе в Центральный райсуд не переставал дивиться, что это Эдуард Михайлович так задержался на службе? Приемные часы уж когда кончились, а к нему все еще народ валом валит...

В кресле для особых посетителей сбоку от судейского стола снова сидела женщина. Она поднесла к своим пухлым вишневым губам стакан воды, предложенный хозяином кабинета, и опустила дрожащие пушистые ресницы. В ресницах сверкали слезинки, и рука ее с длинными пальцами и блестящими темно-вишневыми ноготками тоже дрожала вместе со стаканом.

Эта женщина была так же молода, как и та, первая. Но она не была так загадочна. На ней не было шляпы с широкими полями, и кожаное пальто она тоже сняла – оно висело на спинке стула. Так что Эдуард Михайлович мог видеть товар лицом, а тут было на что посмотреть!

Кроме того, он прекрасно понимал, что этой женщине нужно. Он уже знал, чувствовал, какую роль ей предстоит сыграть в одном из эпизодов его жизни. Это была та самая золотая рыбка, которую Колчин напрасно ждал в часы приема. Однако судьбе было угодно, чтобы она приплыла с опозданием, когда ее уже не ждали! Ведь он лишь случайно задержался вечером у себя в кабинете – из-за этой марки... Ну ничего, хорошо то, что хорошо кончается!

– Ну, успокойтесь же, успокойтесь, голубушка! Все будет хорошо. Я уверен, что мы с вами найдем способ... м-м... помочь вашему делу.

– Ах, Эдуард Михайлович! Вы возвращаете меня к жизни. Святой человек... Сердце мне подсказывало, что только у вас я найду понимание и поддержку.

Ручка с вишневыми ногтями благодарно легла на высохшую птичью лапу престарелого судьи.

– Значит, вы ведете дела с Рафиком Мамедовым?

– Ах, сказать, что я с ним «веду дела» – значит не сказать ничего! Все мои средства вложены в бизнес Мамедова. У меня своя маленькая фирма, Эдуард Михайлович. ИЧП «Сударушка» – может быть, вы слышали?

– М-м...

– Это сеть небольших кафе и магазинчиков. Рафик Мамедович обещал, что на участке, который примыкает к восточной трибуне стадиона «Авангард», я смогу открыть еще одну точку. Кафе, но не совсем обычное. Что-то вроде ночного клуба для элиты. Вы не подумайте, все будет законно, лицензия и все такое. Мы задумали грандиозный проект, и главное – доходный. Я вбухала в него все свои деньги, Эдуард Михайлович! Ну, почти все... Все поставила на мамедовскую карту! И вот теперь из-за этого ужасного Карапетяна все может сорваться. Из-за этого гоблина без извилин, но с большими кулаками и большим карманом, который неизвестно откуда взялся... Нет, я этого не выдержу!

Она горько затрясла красиво причесанной головкой и прижала платочек к тройному объему своих ресниц. Колчин заерзал на месте. Он чувствовал, что пора тащить невод.

– Ну-ну, успокойтесь. Слезами тут не поможешь. Поверьте, я очень хорошо вас понимаю, Мариночка. И по-человечески очень вам сочувствую, но... Боюсь, позиции Карапетяна, подавшего иск против вашего партнера Мамедова, довольно прочны. У него хорошие адвокаты, и послезавтра в зале суда они постараются доказать, что эта спорная территория за восточной трибуной принадлежит вовсе не городскому парку, а стадиону. Вы же понимаете, что решение суда будет зависеть от убедительности доказательств, предоставленных обеими сторонами...

Ясный взор посетительницы продемонстрировал полное понимание.

– О, конечно, конечно! Мы готовы предоставить вам доказательства. Надеюсь, они будут достаточно убедительны.

«Если она сейчас спросит: „Сколько?“ – ничего не поделаешь, придется прекратить столь приятное знакомство. Это будет уж слишком отдавать провокацией. Хотя эта малютка не похожа на сексота, но осторожность – превыше всего! Тем более что адвокат Карапетяна очень недвусмысленно намекнул, что его клиент тоже не прочь предоставить убедительные доказательства...»

– Я, конечно, не адвокат, Эдуард Михайлович. И вообще, я не представляю интересы Мамедова, а только свои собственные... – Женщина выдержала многозначительную паузу. – Но я тоже заинтересованная сторона, и хотела бы участвовать в диалоге, который поможет суду найти истину. Если бы вы только подсказали – как...

«Приятно иметь дело с умным человеком,» – подумал судья.

Тут на глаза ему попалась маленькая бумажка из конверта, принесенного той, первой женщиной, она все еще лежала на его рабочем столе поверх прочих бумаг. Колчин почувствовал тягу к экспромту. В самом деле, почему бы нет? По сравнению с ожидаемыми доходами от ночного клуба «для элиты» – это сущая безделица... Эдуард Михайлович как бы невзначай взял записку в руки и словно невзначай, играючи, развернул так, чтобы посетительница могла видеть нарисованную на ней внушительную цифру.

Заметив, как расширяются и без того огромные прекрасные глаза Мариночки, Колчин вспомнил собственное недавнее смятение и усмехнулся в душе. Ну конечно, она тоже подумала про доллары! Кому нынче придет в голову мыслить в рублях?

Судья не спеша положил бумажку перед собою, подрисовал рядом с последним нулем маленькую буквочку «р» и опять, как бы между прочим, продемонстрировал женщине.

«Сударушка» сразу повеселела. Она смущенно припудрила носик и даже улыбнулась.

– Вы очень славный, Эдуард Михайлович. Надеюсь, мы с вами подружимся... Я позвоню завтра утром.

– Лучше до девяти – вот по этому телефону, – судья протянул ей свою визитку.

Карточка исчезла в сумочке из крокодиловой кожи. Женщина поднялась, собираясь уходить. Внезапно она покачнулась и схватилась за сердце. Сумка шлепнулась на пол, а посетительница, в один миг побледневшая, – обратно в кресло.

– Ради Бога, что с вами, Мариночка?!

– О-о... Что-то в сердце кольнуло. Все эти переживания... Пожалуйста... Не найдется ли у вас какой-нибудь таблетки?

– Разумеется, разумеется! Не волнуйтесь, выпейте водички, вот... Сейчас мы что-нибудь отыщем.

В приемной, в аптечке, кажется, имелся валидол. Извинившись, Колчин выскочил за дверь.

Когда через две или три минуты судья с пригоршней таблеток в руке стремился обратно в кабинет, он услышал, как порывом ветра распахнуло плохо прикрытую форточку, и посетительница вскрикнула от неожиданности. Оказавшись на пороге, Эдуард Михайлович увидел, что ветер наделал у него на столе беспорядок. Несколько деловых бумаг даже рассыпались по полу. «Золотая рыбка» все так же сидела в кресле, прижав руки к груди.

– Ах, как я испугалась! Такой сильный порыв... Я помогу вам все это собрать.

– Что вы, что вы! Я сам все подберу, – судья замахал руками. – Вот таблетка. Вам надо посидеть, а еще лучше прилечь. В приемной есть диванчик, я провожу...

– Нет-нет, спасибо! – Мариночка положила валидол под язык и слабо улыбнулась. – Мне уже лучше. Благодарю вас, Эдуард Михайлович, вы были очень добры. Мне пора.

– Могу вас подвезти, я на машине!

– Спасибо, я тоже на машине. Меня ждут. До завтра, Эдуард Михайлович.

В самом радужном настроении судья подбирал с пола разлетевшиеся бумажки. И не обратил внимания, что одной не хватает. Той самой, с пятью нулями, которую он украдкой показывал просительнице. Признаться, это был гениальный экспромт Мелешкиной-Ребрицкой.

Зато в судейском кабинете появилось нечто новое, чего не было до прихода посетительницы. Оно было такое маленькое, что легко уместилось в щели массивной дубовой тумбы стола, под крышкой...

Но об этом бедный Эдуард Михайлович и подавно не догадывался.