Текст книги "Букет кактусов"

Книга четвертая. Апокалипсис

30

Борис Феликсович с сомнением смотрел на бутылку виски «Блэк Джек». Ставить ее на стол или нет? С одной стороны, ему хотелось покорить свою гостью разнообразием закусок и выпивки, а с другой... С другой стороны – он боялся оскорбить крепким мужским напитком утонченный вкус женщины, которую сегодня – Борис был в этом уверен! – он назовет своею. До сих пор он не видел, чтобы Люба Вилниньш пила что-либо, кроме легких сухих вин. Правда, они и встречались-то всего четыре раза, считая тот первый вечер, и он по-прежнему не знал об этой девушке почти ничего. Но был почему-то уверен, она именно такая, какой он создал ее в своем воображении. Наверное, это и называется любовью.

Нет, пожалуй, виски не надо. Пусть будут мартини, который они пили в день их знакомства, розовое полусладкое итальянское вино и, конечно, шампанское. Люба говорила, что обожает «шипучку», но для нее нужен особый повод. Так вот, сегодня повод есть, и без шампанского с фруктами не обойтись. А если выставить «Блэк Джек», то он, чего доброго, сам назюзюкается от избытка чувств и от смущения, и Любочка подумает, что он заурядный алкаш. А Борис Феликсович был полон решимости сегодня вечером бросить к ногам этой женщины все, и ему было далеко не безразлично, что она о нем подумает. Вполне возможно, скоро у него не останется ничего и никого, кроме этой женщины...

Вот уже пятый день – после объяснения с тестем – Борис жил в каком-то подвешенном состоянии. Как бы между небом и землей. Его еще не сбросили с Олимпа, но уже вынесли, образно говоря, первое предупреждение, что он – кандидат на вылет. Но обижаться не на кого. Он прекрасно понимал, чем рискует, когда объявил Евгению Евгеньевичу, что не полетит в Англию за женой и вообще намерен развестись с Ларой, потому что полюбил другую женщину.

Подбрасывая на ладони плоский приятно побулькивающий груз, Жемчужников припомнил тот воскресный разговор, неприятный для обоих. Вернее, просто неприятным он был в самом начале, а потом так и вовсе принял какой-то странный оборот. Кстати, они тоже пили тогда «Блэк Джек» – любимый напиток его «благодетеля»...

Выслушав краткую речь Бориса, которую тот готовил целую неделю, тесть, против ожидания, не стал топать ногами и материться. Он некоторое время молча разглядывал своего зятя – с интересом и с оттенком жалости, как будто выискивал в нем симптомы какой-то новой, еще не известной болезни. Потом спокойным, даже дружелюбным тоном задал несколько вопросов. Кто, мол, такая, откуда выплыла, и насколько все это серьезно. Жемчужников не видел смысла скрывать правду и рассказал, что его избранница – та самая девушка, которая седьмого ноября была на приеме с негром, этим самым Кофи.

Услышав об этом, тесть поднял свои светлые брови.

– Хм. Ну что ж, как мужик я тебя понимаю, даже очень. Но как отец... – Он сокрушенно покачал головой. – И давно ты с ней закрутил?

– А я еще не закрутил, Евгений Евгеньевич, только собираюсь. Между нами пока ничего нет.

– Извини, не поверю. Не очень-то на тебя похоже, зятек. Ты кобель известный.

– Значит, я стал другим под влиянием сильного чувства. Что же касается серьеза... Неужели вы думаете, что я не взвесил все сто раз, прежде чем говорить об этом с вами? Для вас не секрет, что я никогда не любил Ларису – я имею в виду, по-настоящему. И женился на ней... ну, словом, потому что женился. Но сейчас все по-другому. Серьезнее некуда, Евгений Евгеньевич. Я не могу жить без Любы.

– Ну разумеется. Знакомая песня: я тоже был молодым, Боренька. Только ты ведь уже далеко не мальчик, чтобы жить по чувствам! Ну, а она-то что?

– Не знаю. Я пока ее не спрашивал. Мы не очень часто видимся. Главное – что я принял решение, а ее согласие – вопрос времени. Я добьюсь. Если бы я ей не нравился, она бы, наверное, не принимала мои ухаживания, правда?

Шеф, который расхаживал туда-сюда по мягкому ковру в своем домашнем кабинете, остановился прямо перед зятем, и интереса в его глазах стало еще больше.

– Прямо даже и не знаю, что тебе на это ответить, дорогой зятек. Вот уж не думал, честно говоря, что ты такой дурак, милый мой! Знает девчонку без году неделя, даже не переспал – если не врешь, конечно, – а уже все решил за двоих! Кто она такая вообще? Может, аферистка? Ты навел о ней справки?

Борис только усмехнулся, надо же – ляпнуть такое! «Аферистка»... Впрочем, шефа понять можно, в нем говорит обида за дочь.

– Нет, Евгений Евгеньевич, справки я не наводил. Мне это ни к чему. Любе двадцать пять лет. Отец латыш, мать русская. Закончила филфак в Риге – в некотором роде моя коллега. Вышла замуж за москвича, художника, но очень быстро развелась, не сошлись характерами. Работает референтом начальника какой-то коммерческой фирмы. Что вам еще?

– Какой фирмы?

– Черт, да какая разница?! Забыл название... Я люблю ее, понимаете?

– Да уж куда яснее! И даже то, что эта твоя Любовь якшается с черномазыми, тебя не останавливает?

– Боже мой! Да черномазых в Москве нынче больше, чем нас, аборигенов, попробуй-ка с ними не якшаться. А этот Рэймонд Кофи, к вашему сведению, педик, так что, когда Люба с ним, я ничего не теряю. Они просто приятели, познакомились на какой-то вечеринке.

– Хм... Это она тебе сказала, что он... того?

– Она. Да его же за версту видать, разве вы не заметили, шеф?

– Возможно, возможно... Между прочим, ты знаешь, что он учился в Воронском университете в одно время с тобой?

– Не-ет... Очень любопытно!

– Да, зятек. И даже на одном с тобой факультете – вот так-то. Закончил журфак в девяносто четвертом. А в девяносто седьмом уже всплыл в Москве как итальянский бизнесмен. Вот как надо уметь – учись, Борька!

– В девяносто четвертом?..

Борис был поражен. Значит, это все-таки тот самый негритенок. С ума сойти!

– А что тебя так удивило?

– Да нет, ничего... То-то мне сразу показалась знакомой его рожа! Да, теперь я его вспоминаю, кажется. Только... Вот странно! В те годы он совсем не производил впечатление гомика. Даже наоборот, я бы сказал.

Ему показалось, что тесть взглянул на него с каким-то особенным выражением.

– Вот как? А ну-ка, ну-ка, расскажи!

– Ах ты, Господи, дался он вам, этот ниггер! Ну, он, кажется, был влюблен в Шурку... Ту самую девушку, с которой у меня был роман и которую потом... Вы знаете эту историю. Они с ней учились на одном курсе. Только я никак не мог провести параллель между тем Рэем и этим Кофи.

Кондрашов опять заходил по комнате. Казалось, он совсем забыл о главном предмете их беседы – что его зять собирается бросить его дочь.

– Ты знаешь, Борис, все это и вправду весьма любопытно. Смотри сам. В студенческие годы этот парень не проявляет склонности к однополой любви. Да и сейчас известно, что в Италии у него остались молодая жена и маленький сын. Ведь он не кто иной, как зять Джованни Мазино, хозяина корпорации. Ты знал об этом?

– Бог ты мой! Впервые слышу.

– Это неудивительно, Рэймонд предпочитает об этом не распространяться. С одной стороны, вроде бы благородное проявление, не хочет козырять родством с боссом. А с другой стороны – возникает вопрос: а не скрывает ли он свою нормальную мужскую жизнь намеренно?

– Но зачем?!

– Вот то-то и вопрос – зачем... Зачем ему вдруг понадобилось убеждать общественное мнение, что он гомик? Кстати, я навел о нем справки и выяснил вот что: это странное превращение случилось с господином Кофи лишь нынешней осенью. До этого – а ведь он в Москве уже больше года – ни в чем таком нетрадиционном замечен не был. Вел довольно скромный образ жизни и, действительно, общался в основном с приятелями мужского пола, однако не чуждался и дамского общества. Охотно рассказывал о своей семье, показывал фотографии жены и сынишки. Вот ведь какая странная штука получается, Боренька!

– Знаете, что я вам скажу, шеф? Не знаю, зачем вам приспичило собирать информацию об этом черномазом, только все ваши досужие домыслы не стоят выеденного яйца. Даже если все так, как вы говорите – не вижу в этом ничего сверхъестественного. Он бисексуал – только и всего. Таких случаев сколько угодно. Многие из голубых вполне могут и с женщинами тоже, даже женятся и заводят детей, однако не перестают развлекаться и с мальчиками. А за пределами нашей Родины нравы спокон веку были гораздо свободнее, люди имели возможность смело экспериментировать в сексе, накопили богатый опыт... Вы же раздули из этого целую детективную историю, честное слово! Все гораздо проще, Евгений Евгеньевич. Поверьте мне.

– Ты думаешь? Хм... Возможно, возможно. Уж в этом-то, безусловно, ты понимаешь побольше моего. Мое поколение еще не имело возможности «смело экспериментировать в сексе». Да, пожалуй, и слава Богу, что не имело.

Борис усмехнулся, отхлебнул виски.

– Отрицательный момент во всем этом есть, но только для меня лично: если Рэймонд и правда бисексуал – значит, я не могу быть спокоен за мою очаровательную блондинку! Ну ничего, скоро мы этому положим конец.

Некоторое время Кондрашов молча глядел в окно, за которым, глубоко внизу, тянулся самый длинный мост в мире – улица Кузнецкий мост.

– Значит, ты решил окончательно? – спросил, не оборачиваясь.

– И бесповоротно. Обжалованию не подлежит. Так что можете казнить, шеф.

– Это всегда успеется. Только много ли с тебя проку, с дохлого-то? Живой ты мне до сих пор больше годился...

Евгений Евгеньевич резко развернулся, подошел к маленькому столику, возле которого стояли их кресла. Плеснул в стопку из бутылки густой ароматной жидкости и одним махом опрокинул в себя.

– Знаешь, о чем я тебя попрошу, Борис? Ты все-таки не спеши. Подумай еще сто первый разок, прежде чем резать по живому. Отрежешь – потом ведь назад не пришьешь, тут хирургия особая.

– Евгений Евгеньевич...

– Молчи! Я тебя прошу – подумай. У тебя еще почти две недели до самолета, а за две недели, знаешь, всякое может случиться. Не звони пока Ларе, не травмируй девочку. Обещаешь?

– Господи, шеф, ну будьте же вы мужиком, посмотрите правде в глаза. Ну хорошо, обещаю. Но на том самолете меня все равно не будет, так и знайте!

– Ладно, ладно. Мы об этом еще поговорим попозже. Только ты не пори горячку, Борис. Это все, чего я у тебя прошу. Неужели это так много?

Угрызения совести, которые втихую мучили Жемчужникова с того самого момента, как он полюбил Любу, наконец прорвались наружу. Если он перед кем-то и чувствовал себя свиньей, то не перед женой, а перед тестем, которого считал своим другом.

– Ну что вы, Евгений Евгеньевич. Вы простите меня, если можете. Я еще подумаю, конечно. Но я хочу вам сказать... Как бы ни сложились мои отношения с Ларисой, как бы они ни сказались на моей карьере, вас я всегда буду уважать и всегда буду помнить, что вы для меня...

– Брось, брось. Еще карьеру сюда приплел, умник. Езжай домой, Борис, поздно. Да не забудь, что обещал любимому тестю.

Уже в дверях кабинета Кондрашов остановил зятя.

– Постой-ка. А эта твоя бывшая пассия, которую тогда упекли за решетку... Ты в курсе, где она сейчас? Что с ней?

Борис сжал челюсти.

– В курсе. Она умерла.

– Вот как? Откуда же такие сведения?

– Мне позвонила ее университетская подруга. Несколько дней назад.

– Интересно. И что она сказала?

– Сказала, что получила из зоны, где сидела Александра – кажется, это где-то в Средней Азии, – извещение о ее смерти. От сердечной недостаточности или что-то в этом роде.

– Весьма прискорбно. Но зачем она сообщила это тебе? Чего хотела?

– Не знаю. Наверное, хотела, чтобы я почувствовал себя сволочью. Мы с этой фифочкой не ладили еще в университете.

– Ну и как – у нее это получилось?

– Спокойной ночи, Евгений Евгеньевич.

– И тебе счастливо, зятек.

Борис Феликсович сунул нераскупоренную бутылку обратно в бар и судорожно взглянул на часы. Фу ты, слава Богу, еще есть время прийти в себя. А то от этих мыслей он что-то совсем раскис. Не хватало, чтобы Люба застала его в прострации.

Он должен думать сейчас только о ней. О ее прекрасных синих глазах – каких-то просто неестественно синих, будто в них капнуло ясное осеннее небо... И о том, что эта женщина так мучительно напоминает ему ту, другую, которая была когда-то и которой больше нет, нет...

Борис в ужасе вздрогнул. «Идиот! Неврастеник! Нет, об этом ты думать не будешь! Не сметь об этом думать!»

Усилием воли он отогнал наваждение. Но его тело, которое только что само было готово плавиться от страсти, теперь покрылось ледяными мурашками. Жемчужников накинул пиджак и опять посмотрел на часы. Уже совсем скоро...

«Ничего не может случиться! Ни-че-го, что могло бы разлучить меня с Любой. Ни за две недели, ни за два месяца, ни за двести лет. Нам не помешают быть вместе ничто и никто. Ни Кондрашов с Ларисой Евгеньевной, ни Рэймонд Кофи, какой бы он ни был – голубой или просто черномазый. Ни эта чертова Мелешкина с призраком Александры!»

Господи, ну надо же было ей позвонить именно сейчас! Когда у него появилась Люба, когда счастье стало так возможно, так близко... Мерзавка! Она же понимает, что Шурку теперь не вернешь, зачем она отравила ему жизнь этим звонком? «Я хочу, чтобы ты, Жемчужников, каждую минуту, каждую секунду помнил о том, что это ты загнал Сашку в могилу. И ты будешь помнить об этом всегда, я тебе обещаю!» Какая дешевая мелодрама – как раз в духе этой вульгарной красотки. Ей бы в «мыльных операх» сниматься! А в довершение ко всему Вероника, кажется, подслушала разговор, смотрит теперь как-то странно. Бог с ней, если б только смотрела, но она же будет болтать, поползут слухи...

Резкая трель в прихожей подбросила его с подлокотника кресла будто пружиной. Это она! Нет... Тьфу ты! Нервы так напряжены, что принял телефон за домофон. Кто это еще в такой час? Неужели Люба передумала?!

– Борис? – услышал он какой-то чужой голос тестя. – Слава Богу, ты дома! Один?

– Да. Добрый вечер, Евгений Евгеньевич.

Он хотел сказать: «Пока да», но решил не усложнять. Быть может, так он поскорее отделается от шефа.

– Ах да, извини: здравствуй. Послушай, Борис, ты не мог бы сейчас приехать? Произошло нечто... Словом, ты мне нужен, и срочно.

– Что случилось, шеф? Что-нибудь с Олимпиадой Павловной?

– Нет, с Липой все в порядке, насколько это вообще возможно. Мне надо с тобой поговорить, очень серьезно.

– Именно теперь, в десять вечера?

Что это с ним, в самом деле? Забыл поздороваться, и зятьком ни разу не назвал...

– Дело, как говорится, не терпит отлагательств. Так ты едешь?

– Извините, Евгений Евгеньевич, никак не могу. Я жду гостей.

– Гостей или гостью?

– Ну, раз вы спросили... Предположим, гостью. Это имеет какое-то значение?

– Еще какое! Разумеется, это твоя Люба? Говори быстро!

– Да, это она. В чем, собственно, дело? Раньше вас не шокировало, когда я изменял вашей дочери.

И в этот миг прямо у него над ухом прозвучал сигнал домофона.

– Борис, сейчас не время для иронии! Эта женщина...

– Шеф, ради Бога, извините. Звонят, я должен открыть дверь. Уверен, ничего не случится, если мы перенесем этот разговор на завтра.

– Погоди, дурак! Не бросай трубку! Ты же ничего не знаешь о ней!

– Я знаю главное, она пришла, а я не могу ее впустить. Еще раз простите, но я прерываю разговор. Спокойной ночи, Евгений Евгеньевич. Я заеду к вам завтра утром, до службы.

И Борис быстро опустил трубку на рычаг.

Одной рукой он торопливо нажал кнопку ответа, а другой – решительно выдернул телефонный шнур из гнезда.

– Боря? Ты почему не впускаешь меня, бессовестный? У тебя что – другая женщина?

«Ты». Она сказала ему «ты»!

– Простите, Любочка... То есть прости! Я отвечал на телефонный звонок. Поднимайся, я жду тебя у лифта... любимая. Восьмой – не забыла?

– Не бойся, мимо не проеду.

Она была восхитительна в своей короткой песцовой шубке, румяная, пахнущая морозной свежестью и такая желанная... Она положила руки ему на плечи, но, как всегда, подставила щеку вместо губ. Ничего. Он подождет.

Борис помог девушке освободиться от шубки. Не удержался и коснулся жадными губами ее теплой шеи, еще и еще... Когда он втянул ноздрями ее запах, ему показалось, что он сходит с ума и все это уже было с ним когда-то! Он ощущал аромат этой кожи, ласкал ее языком... Может, это было в его прошлой жизни?

Люба неуловимо выскользнула из его объятий.

– Ах, бессовестный, ты же мне обещал... Не спеши, Боренька. Сегодня у нас будет незабываемый вечер, обещаю тебе.

– Я знаю, любимая.

«Нет, Жемчужников. Ты ничего не знаешь!»

Она осмотрела его четырехкомнатную квартиру в двух уровнях, отказавшись заглянуть лишь в спальню: «Это царство твоей жены, сюда я не войду».

– А ты неплохо устроился, Борис Феликсович.

– Борис Феликсович, Любочка, все и всегда делает неплохо. Но на эту квартирку ты не рассчитывай, ее я оставлю моей благоверной. Нам придется купить что-нибудь попроще.

– «Нам»? А с чего ты взял, что я собираюсь жить с тобой под одной крышей, Боря?

Разумеется, это было сказано только из кокетства. Но отчего-то Борис испугался.

– Как, разве я тебе еще не сказал? Мы с тобой поженимся, заведем детей, будем жить долго-долго...

– ...И умрем в один день? Говорил, Боренька. Только уже не помню, когда.

И опять ему почудилась знакомая интонация! «Это все из-за проклятой Мелешкиной. Тебе надо лечиться, Борис».

– Что же тогда тебя удивляет, милая?

– Но я, кажется, еще не дала свое согласие! Или, может, согласилась, да забыла? Что поделать, девичья память, Боря.

Он засмеялся, взял ее за обе руки.

– С твоей памятью все в порядке. Ты действительно еще не дала согласие. Но я почему-то уверен, что мне удастся тебя убедить. Вообще у меня талант убеждать, Любочка, и тебе еще предстоит в этом убедиться.

«Боже мой, Жемчужников! Ты говоришь теми же самыми словами...»

– И часто тебе приходится убеждать женщин, бессовестный?

– Ну-у... Раньше, не скрою, приходилось частенько. Но это все в прошлом. С той минуты, когда я увидел тебя, для меня других женщин не существует, Люба. Теперь – только ты! Вернее, мы с тобой. Давай выпьем за это, я сейчас открою шампанское...

«Сейчас он еще скажет, что хочет стать моим ангелом-хранителем. Это становится невыносимо! Господи, дай мне духу нанести этот последний удар! Честное слово, я не ожидала, что это будет так трудно – трудно для меня же самой... Нет, я больше не люблю Бориса, я не чувствую к нему ничего, кроме презрения и жалости, но... Эта месть отняла у меня все силы, Господи! Я-то думала, что она даст мне силу жить, а выходит все наоборот...»

– Погоди ты с шампанским. Оставь его на десерт. У меня для тебя сюрприз, Боря.

– О, звучит интригующе. Мне закрыть глаза?

Она усмехнулась.

– Можно и так для полноты впечатлений. Я выйду на минутку, а потом опять войду. Жди и трепещи!

Девушка выскользнула из комнаты с загадочной улыбкой, оставив Бориса в одиночестве. Он ждал и трепетал. Мужское воображение рисовало ему сладостные картины – одну восхитительнее другой. Наверное, будет лучше не просто зажмуриться, а приглушить свет в комнате... Наконец он услышал ее легкие шаги – и замер у окна, натянутый как струна. Сейчас она подкрадется сзади, и он почувствует прикосновение ее ладошек, а может быть, и губ, и обернется, и... Дурак, надо было все-таки открыть шампанское!

– Я вижу, ты вполне готов, только совсем не к тому. Бедный мой поручик Жемчужников!

Что это?!

Он услышал презрительный смех. И этот голос! Чей это голос?!

Борис порывисто обернулся. Это была не Люба! Он инстинктивно отпрянул к подоконнику.

– Кто... Кто вы?!

– Зря ты выключил свет, Борис Феликсович. За семь с половиной лет я, конечно, изменилась. Но не до такой же степени, чтобы меня нельзя было узнать!

Жемчужников беззвучно открывал рот – как рыба, выброшенная на берег. Перед ним стояло его материализовавшееся видение, его кошмар из подсознания, внезапно обретший плоть, кровь и знакомый, но давно забытый голос.

– Ты!!! Ты... жива!

– Как видишь, жива и вполне здорова. Можешь меня потрогать, если все еще сомневаешься, что я не привидение. И включи, наконец, свет, а то у нас и в самом деле получается какой-то загробный разговор!

Не отрывая от девушки полных ужаса глаз, Борис по стенке прокрался к двери и нашарил выключатель. Три матовых плафона под потолком залили комнату ярким светом.

– Александра... Как ты здесь... Где Люба? – Он беспомощно оглянулся.

– Фу, Борис Феликсович! Я думала, ты догадливее. Разве ты еще не понял, что никакой Любы Вилниньш не существует? Есть только Саша Александрова, которая решила сыграть с тобой эту маленькую шутку. В свое оправдание могу сказать, что, когда я ее задумывала, то совсем не предполагала, к каким последствиям она приведет. Ведь и ты сам, когда шутки ради соблазнил восемнадцатилетнюю девчонку, – не планировал, надеюсь, спровадить ее в тюрягу вместо себя? Это было бы слишком даже для тебя, мой «ангел-хранитель»!

Борис слушал ее во все уши, но слова девушки проходили через него как бы навылет. Сейчас не они были главное! Он подскочил к Александре, схватил за плечи, повернул ее лицо к свету. Это были те самые черты, о которых он грезил последние полтора месяца, – и в то же время совсем не те! Это было то самое лицо, что он целовал когда-то давно, – и совершенно другое, новое... Как он мог его не узнать? Как он смел?!

При всем потрясении, которое он испытал, Борис сумел все-таки удивиться своим чувствам, его не так опечалила безвременная кончина Любы Вилниньш, как обрадовало неожиданное воскрешение Саши Александровой. Он захлебнулся словами.

– Шурик... Это правда ты! Но как тебе удалось... Твои глаза! Они же были совсем синие! Если бы не это, я б тебя сразу узнал, несмотря на цвет волос. Господи, ну зачем было устраивать весь этот глупый цирк...

– Вот потому-то они и были синие, Жемчужников, чтобы ты меня не сразу узнал. Хотелось немного понаблюдать за тобой со стороны, да вот не вышло. Обычные цветные контактные линзы.

– Я так рад, что ты... – Борис запнулся, – что ты объявилась! Можешь себе представить, эта дура Мелешкина заявила мне, что ты умерла! Как тебе это нравится? Я был сам не свой!

– Ну разумеется, – Саша отвела его ладони, опять готовые лечь ей на плечи. – Ты так глубоко скорбил, что с горя предложил руку и сердце Любе Вилниньш, да?

– Зачем ты так... Тьфу ты, голова кругом от всего этого. Я, конечно, очень виноват перед тобой, но ты должна понять... Господи, да что ж мы стоим-то? Садись, Шурик. Давай успокоимся, поговорим, выпьем за встречу. Нам ведь есть что вспомнить, правда?

– Конечно, Боренька. Прямо сейчас и начнем, у меня мало времени.

– Ты куда-то спешишь?

– Меня ждет в машине мой друг. Человек, которого я люблю.

Борис усмехнулся – криво и как-то жалко.

– Этот черномазый, конечно?

– Да, у него темная кожа. Но твоя душа, Жемчужников, гораздо чернее. Ты думаешь, я пришла к тебе напомнить, что ты сделал со мной? Как ты поиграл мной и моей любовью, а потом выбросил, словно старую тряпку? Думаешь, буду бить на жалость, рассказывая, какие кошмары пережила в тюряге?

– Шурка, я же сказал, что виноват! Да, изменял тебе, был гадом. Да, не рассказал ментам про тот свой телефонный звонок. Но если ты думаешь, что это тебя спасло бы...

– Нет, не думаю. Ты мог бы спасти меня, если б рассказал правду. Ты сам убил свою мачеху.

Борис отшатнулся, как от удара.

– Что?! Да ты рехнулась!

– Нет, поручик Жемчужников. Я была ненормальная, когда полюбила тебя, но теперь я абсолютно здорова! И я пришла сюда говорить не о собственных бедах. Они в прошлом, мои друзья помогли мне справиться с ними. Я пришла рассказать тебе о тебе самом.

– Вот как? Весьма любопытно! Если продолжение будет таким же интересным, как начало, я с удовольствием послушаю. Я ведь не смотрю сериалы по «ящику», хоть так развлекусь.

– Ты зря валяешь дурака, Жемчужников. История, которую я сейчас расскажу, тебе прекрасно известна. Вот что тебе не известно, так это то, что она известна мне. Я знаю о тебе все, Борис.

Его пальцы судорожно вцепились в край стола.

– Это ты убил Ольгу Жемчужникову. Убил потому, что ненавидел, и потому, что она была последней свидетельницей твоего смертного греха, который угробил твоего отца. А главное – потому, что она пронюхала о других твоих грешках, которые куда лучше подпадали под статьи Уголовного Кодекса. Пронюхала – и стала тебя шантажировать. Тогда ты и организовал этот «несчастный случай в ванне», подсоединив к трубе отопления обе фазы электропровода. Все, что тебе потребовалось для этого, – наметить подходящее время и дважды пробраться незамеченным на чердак своего дома. Да еще состряпать себе алиби, что с помощью верных дружков было не так уж сложно сделать.

Борис слушал ее внешне спокойно, но губы у него мелко дрожали.

– Я и не знал, что у тебя такое богатое воображение! Сама все придумала, или подсказал кто?

– Дошла своим умом. Времени для размышлений у меня было предостаточно, как ты знаешь! А потом, выйдя на свободу, наняла частного детектива, который подтвердил мою догадку и снабдил доказательствами.

– Кого-кого наняла?!

– Сыщика, Боря, частного сыщика! Я думала, что они бывают только в детективах, но выходит – нет. Этот парень оказался докой в своем деле. Он откопал одного мальчишечку, который в девяностом-девяносто первом входил в «бригаду по перераспределению автомобильной собственности граждан» «Мальчишечка» недавно вышел из-за «колючки», как и я, и решил завязать, потому и разоткровенничался с моим сыщиком. Поскольку люди, работающие на угоне и на «техобслуживании» тачек, между собой практически не пересекались, о тебе этот парень не слышал...

Жемчужников снисходительно улыбнулся и покачал головой. Мели, мол, Емеля...

– ...Зато он был неплохо знаком с покойным Славиком Филимоновым. Учитывая, что бедный Филя в те годы буквально глядел тебе в рот и ни за что не решился бы вляпаться в криминал без твоей санкции, мы сделали вывод: где-то поблизости обязательно должен был находиться и Борька Жемчужников. К этому я добавила свои собственные впечатления. Твои частые и непонятные отлучки в то время, твои неосторожные рассуждения по поводу Великого Комбинатора и его творческого наследия, наконец, твои набитые деньгами карманы – и картинка сложилась. Каким-то образом – теперь мы этого уже не узнаем – Ольга проведала о твоих делишках и поставила тебе ультиматум. Ты скоропостижно женишься на дочери ее подруги и освобождаешь квартиру, или она доносит на тебя. Бедненькая, она тебя явно недооценила.

– Надеюсь, твой Шерлок Холмс снабдил тебя и другими доказательствами моей причастности к убийству? Иначе ему грош цена.

– Не беспокойся. Как детектив он оказался на высоте. Он встретился с Таней Зотовой – тебе о чем-нибудь говорит это имя? Она открыла моему сыщику свое женское сердце, в котором семь лет назад безраздельно царил Боря Жемчужников...

– Замолчи!

– Ага, я вижу, ты припоминаешь. В феврале девяносто первого мать Танечки, она же подруга твоей мачехи, представила тебя доченьке как стопроцентного будущего мужа. Ты бывал у них дома. Шел разговор о будущей свадьбе...

– Нет! Ни о какой свадьбе я и не заикался, это все Ольга с Люськой...

– Вот в это я охотно верю. Теперь-то мне понятно, отчего ты так бесился в то время.

– Кого еще разыскала твоя ищейка?

– Вадима Кривицкого, тогдашнего – и последнего – любовника твоей мачехи. Для этого детективу пришлось съездить за границу – в город Львов, куда этот неудачник подался после краха на личном фронте. Ведь он ради твоей златовласки бросил семью и в результате остался у разбитого корыта. Сыщик нашел весьма убедительные доводы, которые освежили Вадиму Станиславовичу память, и он выложил все, что знал. Правда, знал он не так уж и много. По натуре он не сволочь, так что Ольга его в свои козни не посвящала. В начале девяносто первого она стала все активнее подталкивать любовника к разрыву с семьей. Поставила, как говорится, вопрос ребром. А на его всегдашний аргумент – что, мол, жить будет негде – заявила, что ее пасынок Боря собирается жениться и берет жену с квартирой. Так что жилплощадь на освобождается к полному удовольствию будущей молодой четы Кривицких.

– Сука...

– Ну, это, Борис Феликсович, эмоции. А факты... Кто бы ни была Ольга Жемчужникова, – факты говорят о том, что убил ее ты. Кстати, могу рассказать тебе, как именно ты это сделал, со всеми деталями и техническими подробностями, соблюдая хронологию. Мы с моей «ищейкой» нанесли визит на чердак твоего бывшего дома и восстановили всю цепочку. Интересуешься?

Он вскочил из-за стола, великолепие которого все еще сохранялось нетронутым, и подбежал к окну. Долго стоял так, заложив руки за спину и глядя в ночь невидящими глазами. Саша уже подумала, что нарушить молчание придется ей, когда Борис, словно очнувшись, вернулся на середину комнаты и остановился прямо перед девушкой.

– Ничего у тебя не выйдет, слышишь? Ты зря заплатила своему детективу. Все ваши так называемые «доказательства» – курам на смех! Прямых улик против меня нет и быть не может! Мое алиби никто не опровергнет! Тебе никогда не доказать в суде, что все было именно так. Кто пойдет свидетелями против меня? Танька Зотова? Вадим Кривицкий? Не смеши меня! Может, еще дядя Петя, мой бывший сосед, которого тогда тоже шарахнуло... я хотел сказать – якобы шарахнуло электричеством? Давай, веди их! Я даже очень хотел бы, чтоб тебе удалось их всех уговорить. То-то будет смеху в суде!

Александра тоже поднялась со стула. Теперь они стояли глаза в глаза.

– Ты жалкий человек, Борька Жемчужников. Даже теперь ты ни черта не понял. Нет, я не собираюсь никого тащить в суд. Я отлично понимаю, что обычным судом – с судьей и заседателями – тебя не обвинить. Перед бумажным законом ты чист. Точно так же, как были неуязвимы перед ним те, кто по ложному, наскоро состряпанному обвинению, без веских улик отправили меня за решетку: бывший следователь Мыздеев, бывший прокурор Соколов, бывший судья Колчин. Я пришла, чтобы судить тебя другим судом – человеческим, нравственным. Ты сломал мне жизнь, и сначала я хотела уничтожить тебя – так же, как уничтожила тех троих...

Она увидела, как расширяются Борькины зрачки.

– Я хотела лишить тебя всего: кормушки, этой квартиры, твоей машины, жены-красавицы и тестя-начальника. Поверь, с тем опытом, который я приобрела в зоне за семь лет и в Воронске за последние два месяца, это было бы не так уж трудно! Но потом я поняла, зачем отнимать у тебя то, чего ты не ценишь? Те трое были счастливее тебя, они цеплялись за свое положение, за свои деньги, дома и дачи, думая, что в этом – все. Они не осознавали, что они подонки. А ты, Жемчужников, это сознаешь! Хотя и не признаешь.

– Замолчи! Шура, пожалуйста...

– Нет уж, я тебе все скажу! За этим и пришла. Тебе, Борис Феликсович, не нужен ни суд закона, ни даже мой, незаконный суд. Ты сам себя осудишь и сам себе вынесешь приговор. Ты умудрился разбазарить все, что у тебя было ценного, дорогого: родительский очаг, любовь, друзей, свои таланты, профессию. Наконец, самое главное – честь, самоуважение. А сегодня потерял последнее – надежду на счастье.