Текст книги "Плохая девочка. Путь к тебе"

– Мам. – Мое лицо становится жестким, мышцы напрягаются.

– Молчу-молчу. – Устало бросает она. – С Марьянкой все поделите, Харри же ее усыновил.

– Мама. – Я привожу ее в чувство одним лишь взглядом. – Может, хватит, а? Делить то, что тебе не принадлежит. Мариана тебе и так все простила, а могла заявить на вас двоих.

Киваю на Лео, который уже вовсю уминает картошку с салатом.

– Угу. – Отзывается тот. – Отделались малой кровью.

– Любишь ее, да? – У матери обрывается голос.

Смотрю на нее и не могу понять эмоций, бушующих у нее внутри. Усталость, горе, сожаление. Радость, надежда. Какая-то смесь из сумрачного неба и пульсирующего дикого солнца. Не понимаю, она уколоть меня хочет, или ей меня жаль.

– Люблю. – Отвечаю я твердо.

Даже Лео перестает жевать и смотрит на меня пораженно.

– Что? – Мне так неуютно под их взглядами, будто органы внутри меня меняются местами. – Да что?

– Ничего. – Мать возвращается к излюбленному холодному тону. – И как думаешь быть?

– Никак. – Честно говорю я. – Мариана в курсе ваших делишек. В курсе, что я все знал, и больше не хочет иметь ничего общего со мной.

– Если девочка тебя любит, то простит. – Влезает в разговор Лео.

– А еще Эмилия: она теперь живет с нами в доме Харри.

– Эмилия какая? – Таращится на меня мать. – Та, что таскалась за тобой тут, в Сампо?

– Да, мама, ты видела ее пару раз со мной в городе. Домой я ее не приводил, она из обеспеченной семьи, и… ну, ты понимаешь, ее бы шокировало то, как мы живем.

– Я не поняла, а почему она живет с вами у Харри?

У меня ком встает в горле.

– Потому, что беременна от меня. – Признаюсь с неохотой. – Сюрпри-и-из.

Мать опускается на стул, который приготовила для меня.

– Поздравляю! – Восклицает Лео.

Но его улыбка сползает с лица, как только он напарывается на ее недовольный взгляд.

– Что значит «беременна»? – Хмурится мама. – У тебя что, не нашлось мелочи в кармане на презервативы?!

– А кто, говоришь, ее родители? – Решает уточнить Лео.

– Да помолчи ты! – Рявкает она на него.

– Он сказал, обеспеченные люди. – Бормочет он под нос, возвращаясь к еде. – Чего расстраиваться…

– Сейчас уже не важно, как так вышло. – Отвечаю я матери. – Эмилия беременна, и я должен ей помочь.

– Поселив в дом Харри? – Она приподнимает одну бровь.

– Ну, да. Ей некуда было пойти.

– И с чего ты взял, что она беременна? Эмилия тебе справку показала?

– Мам, давай, не будем, ладно? Я со своими проблемами сам разберусь.

– Я же переживаю, ты – мой сын!

– Что-то поздно ты вспомнила, что ты – моя мать. – Усмехаюсь я. – Я еще лет в семь отвык докладывать тебе о своей жизни. Помнишь? Тебе было плевать на все, кроме бутылки?

Мать бледнеет, ее зрачки расширяются.

– Рита, у нас будет внук. – Жуя салат, говорит Лео. – Будем молодые бабушка с дедушкой.

– Леня! – Вскрикивает она, впервые назвав его настоящим именем. – Заткнулся бы ты!

– А как же хоккей? – Игнорирует он ее выпад. – Некому будет девке помогать с пеленками, ты ж все занят будешь.

– А не будет никакого хоккея. – С улыбкой говорю я и развожу руками. – Все. Завязал. Вылетел из команды.

Мать сидит, будто замороженная.

– М-да, обидно. – Кряхтит Лео. – Маргося, может, мы того-й, помянем Хелену? Заодно за внука будущего выпьем?

Сначала она не реагирует, затем резко вскакивает, достает из шкафа початую бутылку водки, рюмку и обрушивает с грохотом на стол перед ним.

– Пей! – Разворачивается и уносится из кухни, бросив мне напоследок: – А с тобой утром поговорим!

– Давай, бабушку-то помянем, ставь рюмку. – Улыбается Лео, будто не произошло ничего из ряда вон выходящего.

– Нет, спасибо, я пойду спать.

– Грех. – Ворчит он себе под нос, наполняя рюмку. – Надо помянуть.

Я оставляю его на кухне и иду на балкон, чтобы позвонить Эмилии без свидетелей. По пути замечаю на столе сумку Марианы и телефон. Провожу по экрану пальцем – куча пропущенных от Сереброва. Ну и хорошо. Пусть поволнуется. Выхожу на балкон, достаю сигарету и убираю обратно – даже курить не хочется. На экране моего мобильного та же картина: пропущенных от Эмилии не счесть.

Набираю ее и рассказываю, что бабушка умерла. Она сочувствует, но, узнав, что Мариана сейчас со мной, в доме моей матери, выходит из себя – кричит так, что у меня закладывает уши. Напомнив, что ее это не должно беспокоить, так как мы с Эмилией давно не пара, прошу присмотреть за котом, затем завершаю разговор, выключаю телефон и возвращаюсь в свою спальню.

Мариана спит, отвернувшись к стене. Она выглядит такой хрупкой и беззащитной во сне. Время от времени вздрагивает. Я долго слушаю ее дыхание, затем решаю прилечь рядом ненадолго. Аккуратно устраиваюсь с краю, крепко обнимаю, и некоторое время мои мысли бьются в такт с ее сердцем. А потом я засыпаю.

* * *

Я слышу, как она что-то говорит, и ее тихие слова растворяются в ночи. Мне самому еще трудно вырваться из сна.

– Ты принес меня сюда? – Ее голос звучит взволнованно.

– Да, мы у меня дома. – Я с трудом открываю глаза.

Ее небрежная красота, подсвеченная ночником, заставляет замирать мое сердце. Мариана осматривается, затем роняет голову мне на грудь.

– Ладно.

Мы лежим, но сон не спешит возвращаться.

– А бабушка? – Шепчет она через минуту.

– Завтра оповестим ее соседей, знакомых, будем решать вопросы, связанные с похоронами. – Отвечаю я в тишине.

– До сих пор не верю.

– И я.

Обнимаю ее крепче, как в те минуты, когда мы были счастливыми и вот так же лежали, обнявшись вдвоем. И куда же делось наше счастье? Как я позволил ему исчезнуть?

– Сколько я проспала?

– Совсем немного. Я перенес тебя из машины и лег рядом, чтобы тебя не мучили кошмары. Еще вся ночь впереди, спи.

– Мне снилось, что я бегу за мамой, Харри и бабушкой, которые уезжают от меня на машине. Я плачу, прошу, чтобы они остановились и взяли меня с собой, но они машут мне на прощание, и автомобиль удаляется все дальше и дальше.

– Ты плачешь. – Я замечаю, что она всхлипывает, шмыгает носом.

И я сам тоже плачу. Не хочу, но это все равно происходит. Мои слезы превращаются в ее слезы, и мое горе смешивается с ее горем. И мы вместе будто летим в какую-то бездну, где держаться не за что – можно только хвататься друг за друга. Что мы и делаем.

– Я так люблю тебя, – шепчу я.

И ее губы соприкасаются с моими, и мой стон врывается в ее приоткрытый рот вместе с моим языком. Моя хорошая, любимая девочка. Которая любит и ненавидит меня, прощает и отталкивает, отдает всю себя и проклинает, уходя. Я превращаю свои поцелуи в мольбы о прощении и забираю ее сомнения в том, что она делает что-то неправильное. Нас слишком сильно влечет друг к другу, чтобы задумываться о том, как мы сожалеем о своей слабости.

Я поглощаю ее, делая поцелуи глубже – до лихорадочных ударов зубами, до привкуса горячей крови во рту, до синяков. Придавливаю ее собой, и Мариана обвивает меня ногами. Я исследую ее тело везде, куда могу дотянуться: стискиваю пальцами бедра, скольжу по животу, сминаю грудь. Задыхаясь, срываю с нее одежду, а она – с меня.

Мариана обводит пальцами мои татуировки, гладит спину, царапает шею. Мы не можем друг другом надышаться – как после тяжкой длительной разлуки. У нас одно на двоих сердцебиение. Мы знаем, к какой цели идем и не собираемся останавливаться. Она откидывается на подушки, и я одним рывком стягиваю с нее трусики.

А затем беру ее лицо рукой и сжимаю, вытягивая из нее новый поцелуй. Мариана смотрит мне в глаза, когда я приподнимаю ее согнутую в колене ногу и вхожу в нее резким толчком.

– Ах… – Она вдыхает, вцепляясь в меня крепче.

Ее пальцы оставляют царапины на моей спине. Я повторяю движение, не разрывая наших взглядов, и замираю. В ней влажно и тесно. Боже. Мой член пульсирует от приятной боли, требуя продолжения, и я чувствую, как дрожит Мариана, когда ее мышцы напрягаются. Она вжимается в меня, требуя продолжения. Я отстраняюсь и погружаюсь в нее снова, и Мариана стонет. На этот раз громче, так, что мне приходится закрыть ей рот рукой.

– Больше никогда не ври мне, что не любишь. – Шепчу я в ее губы.

Убираю ладонь и припадаю к ее рту с глубоким поцелуем. И вонзаюсь в нее до самого основания. Мариана задыхается в новом стоне, и эти звуки еще только больше распаляют меня. Как звуки шлепков наших тел и жалобный скрип кровати под нами, когда мы начинаем раскачиваться в быстром темпе. Я безжалостно погружаюсь в нее, и Мариана двигается бедрами навстречу. Ее руки мечутся по моей спине, плечам, по груди, а сердце колотится возле моего сердца.

Мы сливаемся в единое целое.

– Ничто. Нам. Не мешает. – С жаром шепчу я, выбирая самый неподходящий момент из всех, когда глаза Марианы полузакрыты, и ее тело начинает дрожать подо мной. – Мы можем быть вместе. Мы будем. Мы уже.

Мои слова бессвязны, похожи на бред сумасшедшего, но та, для кого они предназначены, и так все понимает.

– Кай, – срывается с ее разгоряченных губ мое имя.

И каждый толчок становится острием ножа – опасным, резким. Я любуюсь капельками пота на ее совершенном лице и не вижу в нем сомнений: в постели мы не враги, здесь мы лучше понимаем друг друга, нам даже слова для этого не нужны. Она сильно сжимает меня внутри себя, и я чувствую, что сам вот-вот кончу.

Движения становятся более настойчивыми, и я рычу, вбиваясь еще глубже. Бедная кровать. А о том, что кто-то может нас слышать, я и думать не хочу. Мне стыдно, но не настолько, чтобы перестать наслаждаться процессом. Мариана запрокидывает голову назад, обвивает меня сильнее и прижимает к себе, словно боясь упасть.

Когда темп становится совсем безумным и диким, она приподнимается и кусает меня в плечо, чтобы не выкрикнуть, кончая, мое имя еще раз. Я чувствую, как она пульсирует и дрожит изнутри, и как гулко бьется ее сердце. Я вхожу в нее еще раз, и еще, глотая воздух, которого становится в комнате все меньше.

Выскальзывая из Марианы, я чувствую, как наслаждение вместе с жаром разливаются по моему телу.

Ложась с ней рядом, я замечаю слезы на ее лице. Вытираю их и касаюсь губами ее соленой кожи – под глазами, у носа, на подбородке. Целую ее шею, торчащие соски, живот, затем развожу ее ноги в стороны, и все повторяется снова.

И снова.

Мариана

Я просыпаюсь, все еще ощущая горе от ухода бабушки Хелены. Смотрю на спящего рядом на узкой кровати Кая, затем разглядываю скудную обстановку его мальчишеской комнаты со следами взросления: от спортивных наклеек с символикой хоккейных клубов на тумбочке до пыльной гитары, брошенной в углу. Внутренний конфликт подростка читается во всем: рядом с клюшкой на стене кожаные байкерские перчатки, на полке с юношескими книгами диски с «жесткой» панк-рок музыкой, стены с выцветшими обоями оклеены поверх плакатами с изображениями музыкальных групп.

Шкаф с поломанной дверцей, засохший цветок на подоконнике с воткнутыми в землю окурками, рваный кроссовок под столом, край потертых джинсов, торчащий из ящика. Личное пространство парня, чей внутренний мир всегда состоял из конфликтов и противоречий – такое беспорядочное и в то же время уютное.

За окном мерцает свет, и уже дышится легче, чем вчера. Я приподнимаюсь на локтях и любуюсь рукой Кая на своем бедре. Загорелое на белом. А затем взгляд падает на татуировку ниже – NO MORE. «Больше никогда». Не зарекайся, как говорится. Я смотрю на лицо Кая – умиротворенное, расслабленное, и любовь к нему колет меня, точно иголки. Кай меняется, становится совсем другим. Не тем, что истязал и унижал меня.

Но надолго ли? Можно ли ему верить?

У меня болит сердце. Болит все тело. Я словно смотрю в конец коридора, стены и потолок которого сужаются вдали, и не вижу выхода. Кай – мой хаос и моя тихая гавань. С ним не бывает просто, но, когда мы вместе, я не ощущаю себя потерянной в океане собственного одиночества.

Мы могли бы быть счастливы, если бы никогда не покидали пределов этой постели, не вылезали бы из-под этого одеяла. Я рисую пальцем сердечко на простыне и уже знаю, что жизнь опять его разобьет. Стоит ли пробовать снова и снова? Стоит ли доверять словам о любви того, кто никогда не знал, что такое любовь?

– Доброе утро. – Произносит Кай, открывая глаза.

Смотрит на меня с такой очаровательной застенчивостью, что я теряюсь – тот ли это Кай? И на какие еще эмоции он способен наедине со мной?

– Привет. – Смущенно отвечаю я.

После происшествия на кухне еще как-то можно было ставить под сомнение природу чувств между нами, но этой ночью, готова поклясться, между нами происходил акт любви, и другими словами, вроде «секса» или «сношения» его назвать нельзя.

Он придвигается ко мне и дотрагивается до моей щеки пальцем. Мы лежим лицом друг к другу, и наши тела соприкасаются по всей длине – иначе на этой кровати и не получится.

– Мне стыдно выходить из комнаты. – Признаюсь я.

– Мы можем этого не делать. – Говорит Кай, поглаживая мою щеку.

– Придется.

– Тогда давай насладимся тем временем, которое у нас еще осталось.

У меня колет в груди, потому что я понимаю его слова по-своему. Для меня в них звучит обреченность. Я обвожу взглядом его удивительное лицо, полное несовершенств и такое красивое одновременно и запоминаю каждую черточку: шрам на брови, морщинки возле глаз, след от синяка, что уже почти прошел, и любимую щербинку, делающую его улыбку невероятно дерзкой и сексуальной. Я словно готовлюсь к тому, что больше никогда их не увижу.

– Я запуталась в наших отношениях окончательно. – Шепчу ему в губы.

Кай смотрит на меня так откровенно, что у меня кружится голова, и, слава богу, что мы лежим, иначе, возможно, я бы упала.

– Главное, что ты должна понять, это то, что не обязательно меня снова отталкивать. Мы можем разобраться во всем – вдвоем.

– А ты что должен? – Улыбаюсь я.

– Любить тебя.

Ему не нужно было это говорить: я и так чувствовала, что он скажет. Его глаза признались мне в этом раньше.

– Мы можем начать все сначала. – Бормочет он, придвигаясь плотнее.

И я чувствую у своего бедра его твердый член.

– Не заставляй меня принимать сейчас какие-то решения. – Прошу я, обвивая его руками.

– Я больше никогда не буду тебя заставлять, – обещает Кай, – только просить.

Я целую его, прижимаюсь сильнее и через мгновение уже не помню ни про смерть бабушки, ни про обещание, набитое на моей коже, ни про обстоятельства, которые против нас. Мое тело взмывает над землей и парит. А затем до нас доносится шум: настойчивые звонки в дверь, затем стук, голоса.

Мы с Каем отрываемся друг от друга и слушаем. Я машинально тяну на себя одеяло, предчувствуя что-то неприятное, нехорошее.

– Эмилия. – Произносит он спокойно. Садится на кровати, берет одежду, натягивает трусы. – Подожди меня здесь, я все улажу.

Что он собирается уладить? Его девушка бросилась за ним в другой город и вот-вот застанет с другой. Она слишком хорошо его знает – вот в чем беда. Каю нельзя доверять, и как раз в этом он очень предсказуем.

– Все хорошо. – Говорит он, касаясь моего плеча.

Я вздрагиваю.

– Ничего хорошего, – хочется ответить мне, но голос застревает где-то в горле.

– Что вы мне врете? – Звенит ее голос за дверью. – Вот его обувь, вот куртка! Как это его нет?!

Я лихорадочно собираю свою одежду, натягиваю белье, футболку – черт с ним, с лифчиком, не представляю, где он. Меня мутит, когда она кричит на весь коридор:

– Пустите, я сама посмотрю!

И через секунду Эмилия уже здесь. Кай встречает ее на пороге комнаты, когда распахивается дверь: на нем джинсы, но торс остается голым. Я сижу на его мятой постели в одной футболке с остатками одежды в руках и взъерошенными волосами.

– Ух, ты. – Ее лицо вспыхивает гневом и болью при виде меня.

– Решила устроить сцену? – Холодно спрашивает ее Кай, загораживая проход в комнату плечом. – Кто позволил тебе врываться без стука?

Эмилия отталкивает его и заходит – в верхней одежде, в обуви, с большой коробкой в руке. Через секунду я понимаю, что это переноска для животных.

– Ты сказал, что твоя бабушка при смерти. – Дрожащим голосом произносит она, возмущенно разглядывая меня.

Я остаюсь без движения, не зная, то ли мне продолжать, как ни в чем не бывало, одеваться, то ли убежать отсюда.

– Выйди, поговорим снаружи. – Кай подхватывает ее под локоть.

– Не трогай меня! – Орет Эмилия, вырывая руку. – Как ты мог?! Развлекался с этой, пока я ждала тебя! А как же наш ребенок? Зачем ты предложил жить вместе? Зачем свадьба?

– Не перегибай, – он не оставляет попыток вывести ее из комнаты.

Я замечаю Риту, стоящую в дверях и с удивлением наблюдающую за тем, что происходит.

– Убери руки! – Кричит Эмилия, отбиваясь. – А ты забери свою скотину! – Она швыряет в меня контейнер с котом. – Еще пришлось покупать ему переноску среди ночи!

– Эмилия. – Он встает между нами, боясь, что она накинется на меня. – Посмотри на меня. Послушай.

Я в этот момент проверяю кота: тот ужасно напуган, забился в угол переноски, выпучил глаза и шипит.

– Это ты послушай! – Захлебывается в слезах Эмилия, толкая его, цепляясь за футболку и разрывая ткань. – Я все тебе отдала! Ты забрал у меня все! И что получила взамен?! Почему она? Почему эта пигалица? Пусти! Пусти меня, я этой шалаве ее бесстыжие глаза выцарапаю… – Она бьется в истерике у него в руках, пытаясь рвануться ко мне, но Кай держит крепко.

Я собираю остатки вещей, хватаю переноску и, не глядя на них, выхожу из комнаты. Мне больно и стыдно смотреть даже на Маргариту. Женщина закрывает дверь в его спальню, и крики остаются внутри.

Я ставлю переноску на пол и надеваю носки, брюки, затем кардиган. Затем также, не поднимая головы, ищу свою обувь в прихожей, чтобы уйти отсюда поскорее – неважно куда, лишь бы подальше от этого ужаса.

– Твоя сумка и телефон. – Говорит мать Кая, когда я надеваю ботинки.

Беру их:

– Спасибо.

Накидываю пальто, которое обнаруживаю на вешалке. Из комнаты Кая уже не слышно криков, только всхлипы.

– И куда ты? – Вздыхает Рита.

– Не знаю. – Признаюсь я, подхватывая переноску и сумку.

– Нужно прибрать в квартире у Хелены перед поминками. – Устало говорит она. – Пойдешь со мной?

Я замираю, поднимаю на нее взгляд.

– Да.

– Хорошо. – Кивает женщина. – Жди, сейчас оденусь.

Она идет в другую комнату, из которой ей навстречу выходит сонный Лео в белой майке и трусах-парашютах.

– А что за шум? – Глядит он на нас по очереди.

– Я подожду внизу. – Бормочу я, толкаю дверь и выбираюсь в подъезд.

Сбегаю по ступеням и выхожу на улицу. Прижимаю переноску к груди, наклоняюсь на стену дома и уговариваю себя не зареветь.

Кай

– Где она? – Спрашиваю я у матери, бросаясь в коридор за Марианой.

– Поедет со мной, ждет на улице. – Она укоризненно качает головой, заглядывая мне за спину, где у окна, скрестив руки на груди, воинственно дежурит Эмилия. – Не переживай, я пригляжу. А вы разберитесь тут. – Мать намеренно повышает голос. – И постарайтесь не орать, чтобы не сбежались все соседи.

– Вы бы лучше сказали своему сыну, как нужно вести себя с девушками! – Уловив неприязненные нотки в тоне моей матери, тут же бросается в борьбу Эмилия. – Он у вас под носом спит с кем попало, когда его дома невеста ждет!

– Кто невеста? Ты, что ли? – Хмурится мать.

Ох, не на ту Эмилия нарвалась.

– Он обещал мне жениться. – Уже не так уверенно отвечает она.

Я обхватываю руками голову, чувствуя, что та вот-вот взорвется.

– А почему я тебя, невесту, никогда в глаза не видела?

– Мам, пожалуйста. – Пытаясь погасить разгорающийся пожар, останавливаю ее.

– Вы бы хоть постыдились за сына своего. – Обиженно бросает Эмилия. Понимая, что на меня воздействовать труднее, она хватается за единственный рычаг, который сейчас еще доступен: моя мама. – Он меня тут беременную бросил и уехал, а теперь от ответственности отказывается!

Мать смотрит на меня, я вздыхаю.

– Иди, мы поговорим спокойно. – Тихо произношу, склоняясь над ней.

Но мама сдвигает меня в сторону и подходит к Эмилии, напряженной до предела.

– Какая ты красивая. Породистая. Аж приятно посмотреть. – Обводит ее ласковым взглядом. – Но жаль мне тебя, девочка. Приезжаешь, права качаешь, нервничаешь. – Мать вздыхает. – Не дело это за мужиком бегать. А он у меня… – Она бросает на меня разочарованный взгляд. – Посмотри. Разве это мужик? С двумя бабами разобраться не может. Раздолбай и эгоист. Тебя обрюхатил, той голову задурил. И что хуже – на этом не остановится, он ведь без царя в голове. Зачем тебе такой?

– Я… Он… – Эмилия кажется растерянной. – Я люблю его.

– А он тебя?

Обе смотрят на меня, и я кусаю щеку. Почему мать просто не может выйти и дать мне все объяснить Эмилии?

– У нас будет ребенок! – Выпаливает Эмилия, скользя ладонью по животу.

– А он по падчерице Харри сохнет. – Пожимает плечами мама, глядя на ее живот. – Я не в восторге от его выбора, у меня до сих пор обида к той семье, но знаешь – девчонка любит его. И черта с два ты его заставишь быть с тобой. Даже если женится. И если ребенка с тобой воспитывать будет. Гулять начнет, пить, по бабам шляться, и все ее одну вспоминать будет. И то, как ты не дала ему быть с ней. И злиться будет на тебя с каждым днем все сильнее. Тебе это надо?

– Вы что такое говорите? – Кровь отливает от лица Эмилии, теперь она выглядит жалкой и беззащитной. – Как вы можете?

– Срок у тебя какой? – По-матерински тепло спрашивает мама. – Я тебе сейчас страшную вещь скажу, но, может, ты потом будешь мне благодарна. – Она смотрит на нее, потом на меня, затем снова на Эмилию. – Если срок позволяет, сделай аборт. Иначе всю жизнь будешь чувствовать себя одинокой рядом с тем, кто не любит тебя. Не заставляй ребенка мучиться, глядя на ваши ссоры и драки, и чувствовать себя ненужным, когда один будет в загуле или станет редким гостем – воскресным папой, а другая начнет ежедневно засыпать в обнимку с бутылкой. Ты молодая и красивая девушка, не закапывай себя. Зачем тебе этот? – Мать указывает на меня взмахом руки. – Такой бестолковый. Пусть она мучается, любовь все стерпит. А ты отпусти. Ради себя, поняла?

Эмилия опускается на стул, в ее глазах блестят слезы.

– А ты лучше не попадайся мне на глаза сегодня! – Говорит, тыча на меня пальцем, мать. Разворачивается и выходит из комнаты. – Устроили тут «Санта-Барбару»! – Наталкивается на подслушивавшего в коридоре Лео и рявкает на него. – Ты тоже меня сегодня не трогай!

Когда хлопает входная дверь, я поворачиваюсь к Эмилии.

– Когда мы поженимся, ей придется терпеть меня. – Всхлипывая, сникает она и вдруг обиженно задирает нос. – А не захочет, не станем общаться! И ты не будешь!

– Видит Бог, я долго терпел. – Говорю, отыскав футболку и надев. – Но твоя последняя выходка начисто лишила меня терпения.

– Значит, ты у нас жертва? – Усмехается Эмилия.

Похоже, у нее новый прилив воинственности. Такие резкие скачки в ее настроении пугают все больше и больше. Я подхожу ближе и сажусь на стол, теперь между нашими лицами не больше полуметра.

– Ты позволяешь себе лишнего. – Говорю я. – Приехала в Сампо, завалилась в квартиру моей матери, ворвалась ко мне в комнату, напугала девушку, которую я люблю больше жизни, и соврала ей про свадьбу, о которой даже речи не шло.

– Мы говорили с тобой про св… – Она осекается, потеряв былую уверенность.

– Это не нормально, Эмилия. – Строго отчеканиваю я. – Ты перешла все границы.

– Ты меня вынудил! – Взвизгивает Эмилия. – Что мне было делать?!

– Тс-с. – Я жестом прошу ее сбавить обороты. – Мы обсудим все спокойно, ладно? Если снова закричишь на меня, никаких разговоров больше не будет.

Она таращится на меня, готовая возразить. Ей так же трудно контролировать свои эмоции, как и мне. Инфантильность и избалованность стали причиной такого поведения, а мое равнодушие сделали его нормой в наших взаимоотношениях. Все это время, пока были вместе, мы были заложниками настроения друг друга – детьми, ожесточенно добивавшимися внимания.

– У тебя больше не получится мной манипулировать, Эмилия. Ты не получишь того, что хочешь, устроив скандал. Уясни это прежде, чем мы продолжим разговор. Ты ничего не добьешься истериками и попытками давить на чувство вины.

– Ты сказал, у тебя заболела бабушка. – Жалобно пищит она, вытирая слезы.

Меня терзают острые когти боли при взгляде на нее, но я вынужден продолжать:

– Бабушка вчера умерла. Я тебя не обманывал.

– О… – Эмилия замирает с выпученными глазами.

– А теперь послушай внимательно. – Прошу я после тяжелого вздоха. – Было ошибкой позволить тебе жить в доме Харри под одной крышей с Марианой. И было ошибкой поощрять твои фантазии о совместном будущем, не обрубая их на корню. Эмилия, я должен быть с тобой честен: мы никогда больше не будем вместе. Даже если станем родителями.

– Что это значит? – Она трясет головой.

– Я ошибочно позволил тебе думать, что мы можем снова стать парой, но это не так. Нужно было сразу жестко обозначить границы, сказать тебе, что никакой совместной жизни и уж, тем более, свадьбы у нас не будет. Я пытался говорить тебе, но ты слышала лишь то, что хотела. Прости меня, Эмилия, за то, что дал тебе ложные надежды.

– Ты сказал, что не бросишь, что будешь со мной… – Ее глаза становятся все безумнее, губы дрожат.

– Я не брошу тебя, Эмилия. Буду содержать ребенка, навещать, помогать, чем смогу. Для того, чтобы быть отцом, мне не обязательно становиться твоим мужем.

– Хочешь сделать меня матерью-одиночкой? – Ее голос скрипит.

– Я предлагал тебе выход, ты не захотела.

Она буквально сатанеет, сжимает пальцы в кулаки и дышит так тяжело, что мне кажется, будто вот-вот бросится на меня и начнет бить.

– Какой же ты урод, ненавижу тебя. – То ли стонет, то ли рычит Эмилия.

– Ты больше не вернешься в дом. – Спокойно говорю я. – Останешься в Сампо, я привезу твои вещи, поговорю с твоим отцом. Мы все уладим.

– Как. Ты. Можешь? – Хрипло спрашивает она.

– Давно следовало так поступить, прости, что мне не хватало решительности. – Я развожу руками. – Теперь я честен с тобой. Мы никогда не сможем быть вместе – с ребенком или без, это совершенно исключено.

– Аа-агх! – С этим криком Эмилия хватает настольную лампу и обрушивает на пол, к моим ногам. – Тварь! Козел! – Следом летят книги и диски с полки, дальше мой мобильный и стул, на котором она сидела. – Лжец!

– Прости. – Говорю я тихо.

И Эмилия бросается крушить в моей комнате все подряд. Скидывает содержимое полок на пол, сдирает простыни и одеяло с кровати, рвет руками и топчет лифчик Марианы, обнаружившийся под ними и упавший на пол, бросается сдирать плакаты и постеры со стены.

Она рычит, воет и матерится, превращая мою спальню в бедлам. Мы сталкиваемся взглядами с Лео, который замирает в ужасе в дверном проеме, наблюдая за происходящим.

– Ты испоганил всю мою жизнь! – Всхлипывает Эмилия, без сил наваливаясь на стену с обрывками постеров.

– Пожалуйста, прости.

Она роняет голову в ладони, через мгновение поднимает и смотрит на меня:

– Ты пойдешь к своей этой. А мне как дальше жить?

Я кусаю губы. Мне нечего ответить, но мне очень ее жаль.

– Что, так сильно любишь? – Ее лицо кривится.

– Люблю. – Киваю я.

– За что? Что в ней такого?

«Потому, что мое сердце, остановившееся когда-то ради мести, вновь забилось рядом с ней – ради любви», – проносится у меня в голове.

– Я люблю то, каким становлюсь с ней. – Глухо произношу я. Меня заполняет грусть. – Тот, кем я был раньше, исчез, умер. Тот, кто на месте него сейчас, мне пока незнаком. Может, это и есть Я настоящий? Который не берет, а отдает и получает взамен еще больше. Который чувствует себя живым и счастливым, не думает о прошлом и не боится будущего. Я люблю не Мариану, я влюблен в нас с ней – в понятие «МЫ», как единое целое. Рассвет, закат в небе, дождь – весь мир становится другим, когда я смотрю на них, держа ее за руку.

Я замолкаю и стираю с лица улыбку, заметив, как Эмилия смотрит на меня, словно никак не хочет верить услышанному. Эти слова ранят ее так сильно, что мускулы не способны сдержать боль, и она, прорываясь, затягивает трещинами все ее лицо.

Через мгновение Эмилия выпрямляется, делает глубокий вдох и поднимает с пола пачку сигарет. Вынимает одну дрожащими пальцами, зажимает меж губ и просит:

– Дай зажигалку.

– Тебе нельзя. – Отвечаю я.

– Я сделаю аборт. – Говорит она надтреснуто и протягивает руку. – Давай ее сюда.