Текст книги "Прекрасные неудачники"

Все надругательство длилось, наверное, минут двадцать пять. Прошло меньше десяти минут, а она уже умоляла эту штуку поработать у нее под мышками, показывала, какой сосок голоднее, поворачивалась, чтобы подставить ему тайные розовые уголки – пока не начал командовать Датский Вибратор. И тогда Эдит, совершенно счастливая, превратилась в груду плоти, соков, экскрементов и мускулов, насыщающую его аппетит.

Конечно, смыслы ее наслаждения грандиозны.

Датский Вибратор ускользнул от ее лица, открыв ее измученную нежную улыбку.

– Останься, – прошептала она.

Он взобрался на подоконник, низко урча, звук поднялся до резкого стона, и он рванулся сквозь стекло, разбив его и рассыпая за собой осколки причудливым занавесом.

– Пусть он останется.

– Он ушел.

Мы дотащили свои чужие тела до окна. Полная запахов липкая тропическая ночь подула в комнату, а мы высунулись из окна и увидели, как Датский Вибратор ползет по мраморным этажам гостиницы. Добравшись до земли, он пересек парковку и вскоре достиг пляжа.

– О Боже, Ф., это было прекрасно. Потрогай.

– Я знаю, Эдит. Потрогай.

Любопытная драма начала разворачиваться под нами на пустынном песке под лунным светом. Пока Д. В. медленно направлялся к волнам, вламываясь в темные цветы на ярком берегу, из рощицы пальм-привидений показалась фигура. То был мужчина в безупречных белых купальных плавках. Не знаю, бежал ли он, чтобы перехватить Датский Вибратор и насильственно его отключить, или просто хотел ближе рассмотреть его необычайно грациозный путь в Атлантику.

Какой нежной казалась ночь – будто последний куплет колыбельной. Уперев одну руку в бедро, другой потирая лоб, крошечная фигурка под нами, как и мы, наблюдала спуск прибора в огромные морские валы, смыкавшиеся над его светящимися присосками концом цивилизации.

– Он вернется, Ф.? К нам?

– Неважно. Он где-то в мире.

Мы стояли рядом в окне, две фигуры на ступеньке высокой мраморной лестницы, уходящей в огромную безоблачную ночь, не опираясь ни на что.

Ветерок с моря тронул прядь ее волос, и я щекой почувствовал крошечное касание.

– Я люблю тебя, Эдит.

– Я люблю тебя, Ф.

– И я люблю твоего мужа.

– Я тоже.

– Все не так, как я планировал, но теперь я знаю, что будет.

– Я тоже, Ф.

– О, Эдит, что-то раскрывается в сердце, шепот редкой любви, но я никогда не смогу ее осуществить. Я молюсь, чтобы смог твой муж.

– Он сможет, Ф.

– Но он сделает это один. Он сможет сделать это только один.

– Я знаю, – сказала она. – Нас не должно быть с ним.

Великая печаль настигла нас, когда мы смотрели на океан, – обезличенная печаль, которой мы не владели и которую не могли назвать своей. Неугомонная вода то тут, то там удерживала лунный осколок. Мы попрощались с тобой, старая любовь моя. Мы не знали, когда и как завершится расставание, но началось оно тогда.

В дверь светлого дерева профессионально постучали.

– Это, должно быть, он, – сказал я.

– Нам нужно одеться?

– Не стоит труда.

Нам даже не пришлось открывать дверь. У официанта был ключ-вездеход. Он был усат, в старом плаще, но под ним абсолютно гол. Мы повернулись к нему.

– Вам нравится Аргентина? – вежливо начал я разговор.

– Мне не хватает только новостей, – ответил он.

– А парадов? – предположил я.

– И парадов. Но все остальное у меня здесь есть. Ах!

Он заметил наши покрасневшие органы и принялся с большим интересом их оглаживать.

– Чудесно! Чудесно! Я вижу, вы отлично подготовились.

Дальше было всякое старье. В мои намерения не входит минутным описанием тех излишеств, которым мы с ним предавались, усиливать боль, что, возможно, осталась с тобой до сих пор. Чтобы ты за нас не беспокоился, я, пожалуй, скажу, что мы действительно хорошо подготовились, и почти не сопротивлялись его омерзительно возбуждающим приказам, даже когда он заставил нас целовать плетку.

– У меня для вас есть лекарство, – сказал он наконец.

– У него для нас есть лекарство, Эдит.

– Валяй, – устало ответила она.

Из кармана плаща он выудил кусок мыла.

– Втроем в ванне, – весело сказал он со своим сильным акцентом.

Так что мы с ним отправились плескаться. Он намылил нас с головы до ног, всю дорогу вещая об особых свойствах мыла, которое, как ты теперь должен понимать, было сделано из расплавленной человеческой плоти[197]197
  В нацистских концлагерях делали мыло из человеческого жира.


[Закрыть].

Кусок сейчас у тебя. Нас им крестили – твою жену и меня. Интересно, что ты с ним сделаешь.

Видишь, я показал тебе, как это происходит, от стиля к стилю, от поцелуя к поцелую.

Но есть и еще – есть история Катрин Текаквиты, – ты все получишь.

Мы устало вытерли друг друга роскошными гостиничными полотенцами. Официант очень бережно обращался с нашими телами.

– У меня таких миллионы, – сказал он без намека на ностальгию.

Он скользнул в свой плащ и некоторое время провел перед зеркалом от пола до потолка, играя с усами и скашивая челку на лбу так, как ему нравилось.

– Не забудьте сообщить в «Полис Газетт». Насчет мыла поторгуемся позже.

– Подожди!

Когда он открывал дверь, Эдит обхватила его за шею, повалила на сухую постель и ткнула его замечательную голову себе в грудь.

– Зачем ты это сделала? – спросил я, когда официант оцепенело ушел, и ничто уже не напоминало о нем, кроме неясного зловония его сернистых газов.

– Какую-то секунду я думала, что он А.

– О, Эдит!

Я упал на колени перед твоей женой и припал ртом к пальцам ее ног. В комнате был бардак, пол заляпан лужами жидкости и мыльной пены, но она возвышалась над всем этим, как прекрасная статуя с эполетами и кончиками сосков из лунного света.

– О, Эдит! Неважно, что я сделал с тобой, сиськи, пизда, гидравлические повреждения ягодиц, все мои пигмалионовы подделки, все это ничего не значит, теперь я знаю. Прыщи и все прочее, ты была вне досягаемости, недоступна моим инструментам. Кто ты?

–

– Ты не шутишь? Тогда я достоин лишь сосать пальцы на твоих ногах.

– Ай.

Гораздо, гораздо позже.

Я помню как ты, старый товарищ, рассказывал мне однажды о том, как индейцы смотрели на смерть. Индейцы верили, что после физической смерти дух проделывает долгий путь на небеса. Это было трудное, опасное путешествие, и многие не заканчивали его. На бревне нужно было пересечь коварную реку, мчавшуюся через пороги. Огромная собака с воем набрасывалась на путника. Дальше его ждала прямая дорога танцующих валунов, которые сталкивались друг с другом, в порошок стирая странника, не сумевшего танцевать с ними. Гуроны верили, что в конце дороги стоит хижина из коры. В ней живет Оскотарах, что значит «Протыкающий Голову». Его задачей было вынуть мозги из черепов всех, кто проходил мимо – «как необходимая подготовка к бессмертию».

Спроси себя. Может, этот шалаш, где ты страдаешь, – хижина Оскотараха? Ты не думал, что это такая долгая и грубая операция. Снова и снова тупой томагавк копошится в овсянке. Лунный свет хочет залезть тебе в череп. Искрящиеся дорожки ледяного неба желают течь сквозь твои глазницы. Зимний ночной воздух – как «алмазы, выдержанные в растворе», он хочет затопить пустой сосуд.

Спроси себя. Может, я – твой Оскотарах? Молю, чтобы было так. Хирургическое вмешательство в самом разгаре, милый. Я с тобой.

Но кто оперирует Оскотараха? Осознав вопрос, поймешь мою пытку. За собственной операцией мне пришлось отправиться в благотворительную палату. Шалаш чересчур одинок для меня: я должен был обратиться к политике.

Большой палец левой руки – все, от чего избавила меня политика. (Мэри Вулнд – все равно.) Большой палец левой руки, вероятно, в эту самую минуту гниет где-нибудь на крыше в центре Монреаля, или ошметки его – в копоти жестяной трубы. Вот моя рака. Сострадание, старый друг, сострадание к атеистам. Шалаш очень мал, а нас, жаждущих неба в головах, очень много.

Но вместе с моим большим пальцем исчезло и металлическое тело статуи Королевы Англии на улице Шербрук – мне больше нравится «рю Шербрук».

БАБАХ! ШЬЮИТЬ!

Все части полого величавого тела, что так долго валуном лежало в чистом потоке нашей крови и фатума, – ПЛЮХ! – да еще большой палец одного патриота.

Какой дождь лил в тот день! Все зонтики английской полиции не в силах были спасти город от перемены климата.

QUEBEC LIBRE!

Бомбы с будильником!

QUEBEC OUI OTTAWA NON.

Десять тысяч голосов, умевших разве что радоваться резиновой шайбе, пролетевшей у вратаря между ног, теперь пели: MERDE A LA REINE D'ANGLETERRE.

ЕЛИЗАВЕТА, УБИРАЙСЯ ДОМОЙ.

На рю Шербрук теперь дыра. Некогда в ней покоился круп иностранной королевы. Семя чистой крови посадили в эту яму, и мощный урожай взойдет оттуда.

Я знал, что делаю, когда втискивал бомбу в зеленые медные складки ее величественных колен. На самом деле, она мне скорее нравилась. Не одну прилежную пизду щупал я в ее королевской тени. Так что прошу у тебя сострадания, друг. Мы, кто не может обитать в Ясном Свете, должны иметь дело с символами.

Я ничего не имел против Королевы Англии. Даже в сердце своем я никогда не питал к ней презрения за то, что она не Джеки Кеннеди[198]198
  Жаклин Кеннеди-Онассис (1929-1994) – жена президента Джона Ф. Кеннеди, 35-го президента США, среди американцев пользовалась большим уважением.


[Закрыть]. Она, на мой взгляд, – восхитительная женщина, ставшая жертвой того, кто моделирует верхние части ее нарядов[199]199
  Королева Елизавета II, однако, считается дамой с безупречным вкусом в одежде.


[Закрыть]. В одинокую поездку отправились Королева и принц Филип по ощерившимся оружием улицам Квебека в тот октябрьский день 1964-го. Воротила недвижимости в Атлантиде не мог быть более одинок в день, когда накатила волна. У пятки Озимандии[200]200
  Озимандия (Озимандиас) – греческое произношение имени египетского фараона Рамзеса II. Под этим именем фараон выступает в сонете П. Б. Шелли «Озимандиас»: путник находит статую Рамзеса и читает на пьедестале: «Я Озимандиас. Отчайтесь, исполины! Взгляните на мой труд, владыки всей Земли!» – и видит лишь пески вокруг (пер. В. Николаев).


[Закрыть] в песчаной буре 89-го компания была больше. Они сидели очень прямо в пуленепробиваемом авто, как дети, старающиеся прочитать субтитры иностранного фильма. Вдоль дороги выстроились желтые полицейские спецотряды и спины враждебных толп. Я не радуюсь их одиночеству. И стараюсь не завидовать твоему. В конце концов, это я указал тебе туда, куда не могу отправиться сам. Я и сейчас указываю туда – утраченным большим пальцем.

Сострадания!

Учитель твой показывает тебе, как это происходит.

Теперь они ходят иначе, молодые мужчины и женщины Монреаля. Музыка струится из люков в тротуарах. У них другая одежда – никаких вонючих карманов, оттопыренных комками «клинексов» с противозаконным спуском. Плечи откинуты, органы весело сигналят сквозь прозрачное белье. Хорошая ебля толпой радостных водоплавающих крыс мигрирует из мраморных английских банков в революционные кафе. Любовь на рю Сан-Катрин, покровительницы старых дев. История затягивает порвавшиеся шнурки людского рока, и марш продолжается. Не обманись: национальная гордость вещественна, она измеряется числом вставших членов вне одиноких сновидений, децибелами женских реактивных воплей.

Первое земное чудо: La Canadienne[201]201
  Канадка (фр.)


[Закрыть], до сих пор жертва мотельного холода, до сих пор любимица демократии монашек, до сих пор затянутая черными ремнями Кодекса Наполеона[202]202
  Официальное название Гражданского кодекса Франции, принятого в 1804 г., на основе которого построено, в частности, гражданское законодательство Квебека.


[Закрыть] – революция сделала то, что что раньше делал лишь мокрый Голливуд.

Смотри на слова, смотри, как это происходит.

Я хотел независимости Квебека не только потому, что француз. Я хотел непроницаемых государственных границ не только потому, что не желал, чтобы наш народ стал изящным рисуночком в углу туристической карты. Не только потому, что без независимости мы станем всего-то северной Луизианой – несколько хороших ресторанов и Латинский квартал останутся единственными отпечатками нашей крови. Не только потому, что я знаю: возвышенные вещи вроде судьбы и редкого духа должны гарантироваться такими пыльными штуками, как флаги, армии и паспорта.

Я хочу на всей американской твердыне запечатлеть великолепный разноцветный синяк. Я хочу, чтобы в углу континента дышал дымоход. Хочу, чтобы страна раскололась пополам и научила раскалываться пополам людей. Хочу, чтобы история вспрыгнула на хребет Канады на острых коньках. Хочу, чтобы край консервной банки испил американской глотки. Хочу, чтобы два миллиона знали, что все может быть иначе – как угодно иначе.

Я хочу, чтобы Государство всерьез усомнилось в себе. Чтобы Полиция стала компанией с ограниченной ответственностью и рушилась вместе с фондовой биржей. Чтобы в Церкви были раздоры и борьба по обе стороны экрана.

Сознаюсь! Сознаюсь!

Видел, как это происходило?

Вплоть до ареста и последующего заключения в эту больницу для опасных маньяков я проводил дни за написанием памфлетов против англо-саксонского империализма, приделывал часы к бомбам – обычная подрывная деятельность. Я скучал по твоим крепким поцелуям, но не мог тебя удержать или последовать за тобой в странствие, которое наметил для тебя именно потому, что не мог пойти сам.

Но по ночам! Ночь бензином проливалась на самые безнадежные мои мечты.

Англичане сделали с нами то, что мы сделали с индейцами, а американцы с англичанами – то, что англичане – с нами. Я требовал отмщения за каждого. Я видел горящие города, видел кино, гаснущее в пустоту. Я видел маис в огне. Я видел наказанных иезуитов. Я видел, как деревья вновь отвоевывают крыши длинных домов. Я видел застенчивого оленя – он убивал, чтобы получить назад платья из своих шкур. Я видел наказанных индейцев. Я видел, как хаос пожирает золоченую крышу Парламента. Я видел, как вода разъедает копыта животных, что пришли на водопой. Я видел костры, залитые мочой, и целиком проглоченные бензоколонки – трасса за трассой проваливались в дикие топи.

Мы тогда были очень близки. Я тогда не сильно от тебя отставал.

О Друг, возьми дух мой за руку и вспомни меня. Тебя любил человек, так нежно читавший твое сердце, желавший твоих снов для собственной могилы. Думай изредка о моем теле.

Я обещал тебе радостное письмо, правда?

Я намерен снять с твоих плеч последнее твое бремя: бесполезную Историю, под гнетом которой ты стонешь в таком замешательстве. Человек твоего склада никогда не продвинется дальше Крещения.

Жизнь избрала меня быть человеком фактов: я беру на себя ответственность. Тебе не нужно больше копаться в этом дерьме. Опусти даже обстоятельства смерти Катрин Текаквиты и последующие документально подтвержденные чудеса. Прочти это той частью своего сознания, которую обычно отряжаешь следить за мошками и комарами.

Попрощайся с запорами и одиночеством.

Ф. заклинает историю в старом стиле[203]203
  Перевод М. Немцова.


[Закрыть]

 
Мы чуда ждем, но чудо не придет,
Пока Парламент не отдаст концы,
Пока Архивная Громада не падет,
И славы яд не выблюют отцы.
Медали тумаков, рекорды брани
Похода к похоти нам не вознаградят, -
Хлыстами, что самих садистов ранят,
Они надеждой нашу плоть смирят.
Вот Сирота. Он непокорен и покоен.
Стоит в небесном закоулке он
И схож с тьмой тех, кто сотни лет уже покоен, -
Но взором чист, свободный от имен.
Взращенный у печей, он изнутри сожжен,
Для света, ветра, хлада, тьмы – одна из Юных Жен[204]204
  Имеется в виду алхимический брак серы и меркурия (ртути), в котором сера выступает невестой, а меркурий – женихом.


[Закрыть].
 

Ф. заклинает историю в среднем стиле

 
История – Паршиваяi Струнаii
Которая отправит Крышуiii спать
Ореховойiv Задвинувv Дряньюvi
Что лучше было придержатьvii.
 

i. Грязный, полный бактерий, зараженный, приводящий к возникновению струпьев или воспалению дыр в венах, заражению крови и гепатиту. Также тупой или заржавленный.

ii. В жаргоне наркоманов – обозначение иглы.

iii. В жаргоне преступников – совесть, мозг или любое болезненное сознание. Я не слышал, чтобы это слово употребляли в таком значении за пределами Монреаля и окрестностей, да и то преимущественно на бульваре Святого Лаврентия и в закрытой теперь «Северо-Восточной столовой». Оно популярно в среде преступного элемента как французского, так и английского происхождения. Долгое время без наркотиков, случайная встреча с родственником или бывшим приходским священником, беседа с работником социальной сферы или знатоком джаза называется «делом крыши» или «Un job de cash».

iv. В жаргоне копрофагов (а, b) – нечто фальшивое или искусственное. Первоначально знак пренебрежения, но иногда используется для выражения удивленного умиления, как в «вот же орешки!» или более определенном французском «Quelle cacahuete!» Термин получил распространение в среде ортодоксов, когда отколовшаяся группа «марранов» в Онтарио в надежде добиться респектабельности и общественного признания начала использовать в ритуалах культа ореховую пасту. В лексиконе монреальских наркоманов это слово может обозначать чистый наркотик, в который подмешали муку, лактозу или хинин для увеличения количества и повышения рыночной цены.

v. Введение наркотика в вену. Игла для подкожных впрыскиваний для безопасности превращается в обычную пипетку с помощью простого картонного «воротника».

vi. Первоначально героин и «сильнодействующие наркотики», однако сейчас повсеместно используется применительно к любому эйфорику, от безвредной индейской конопли до безобидного аспирина. Интересно, что употребляющие героин страдают хронической констипацией (с), кишечник становится пассивным из-за наркотика.

vii. «Придерживать» или «хранить» в жаргоне наркоманов может означать владение наркотиками с целью их последующей продажи, а не употребления.

а. (копрос) – «фекалии» по-гречески, разумеется. Но сравни с санскритским cakrt – навоз. Думай о себе как об искателе жемчуга, дорогой. Постигаешь ли ты, сколько морских саженей давят на твою топкую бессвязицу?

b. (фаг-ейн) – «поедать» по-гречески. Но посмотри, как в санскрите: bhajati – разделять, отведывать; bhaksati – наслаждаться, потреблять; bhagas – счастье, благополучие. Сами слова, которыми пользуешься, – тени на пасмурном океанском дне. Ни в одном нет ни урока, ни молитвы.

c. Con-stipatum, латинское причастие прошедшего времени от stipare – упаковывать, жать, набивать, забивать. Родственно греческому (stiphos) – «плотно сжатая куча». Сегодня в современных Афинах обозначает гущу толпы, рой, полчище. Я питаю провода, тянущиеся к тебе, друг, так что можешь начать дышать, а вскоре из-за меня ты отрастишь себе прелестные серебристые жабры.

ПОСЛЕДНИЕ ЧЕТЫРЕ ГОДА ЖИЗНИ ТЕКАКВИТЫ И ПОСЛЕДУЮЩИЕ ЧУДЕСА

1.

Был один обращенный в христианство по имени Окенратарихен, вождь онейутов. Он был очень ревностен в новой вере, как и в старой своей жизни. Имя его означает Cendre Chaude, или Горячий Пепел, такова же была и его натура. Он мечтал о том, чтобы все могавки приняли нового бледнолицего Бога. В 1677 году он повел папскую делегацию на территорию ирокезов. Он взял с собой гурона по имени Лоретт, и еще одного обращенного, который, «по стечению обстоятельств» (если мы предпочитаем умалить этими словами Провидение), приходился родственником Катрин Текаквите. Первая деревня, куда они пришли, была Канаваке – та самая, где жила наша неофитка и ее духовник, преп. Ламбервилль. Окенратарихен был превосходным оратором. Он заворожил всю деревню, и Катрин Текаквита слушала его рассказы о жизни в миссии Солт-Сен-Луи.

– Со мною раньше не было духа. Я жил, как животное. А потом я узнал о Великом Духе, о настоящем Хозяине неба и земли, и теперь живу, как человек.

Катрин Текаквита хотела отправиться в то место, которое он так живо описывал. Преп. Ламбервилль желал спасти замечательное дитя, поместив ее в более гостеприимную христианскую среду, и потому сочувственно выслушал ее просьбу. К счастью, Дядя ее был в Форт-Ориндже (Олбани), торговал с англичанами. Священник знал, что Тетки не станут противиться никакому плану, лишь бы устранить девушку из своей среды. Окенратарихен собирался продолжить свой путь, поэтому решил, что Катрин должна бежать с двумя его товарищами. Приготовления были краткими и тайными. Рано утром они отчалили на каноэ. Преп. Ламбервилль благословил их, когда они поплыли сквозь клочья тумана. В руке Катрин держала письмо к отцам в Солте. Она шептала про себя:

– До свидания, деревня. До свидания, моя родина.

Они плыли по Могавку на восток, затем на север по реке Гудзон, оплетенной растительными преградами, под огромными свисающими ветвями, спутанными лозами, непроходимыми чащами. Они добрались до озера Сан-Сакраман, которое сегодня называется озером Джордж, и возблагодарили Господа за спокойствие озерных вод. Потом продолжали двигаться на север, в озеро Шамплейн, вверх по реке Ришелье к Форт-Шамбли. Здесь они оставили каноэ и пешком отправились сквозь дремучие леса, даже сегодня покрывающие южный берег реки Святого Лаврентия. Осенью 1677 года трое достигли миссии Saint Franзous-Xavier de Sault Saint-Louis[205]205
  Святой Франциск Ксаверий в Солт-Сен-Луи (фр.)


[Закрыть]. Это все, что тебе нужно знать. И не думай о том, что Катрин Текаквита нарушила обещание, данное Дяде. Скоро станет ясно, что земные клятвы не связывали ее. Не беспокойся о старом ее Дядюшке, что мурлычет безутешную песнь любви, пытаясь разыскать ее след в палой листве.

2.

Я должен торопиться, ибо органы Мэри Вулнд не смогут гудеть бесконечно в сексуальном изумлении, как вечный пинбольный автомат, и может устать даже моя четырехпалая рука. Но я сообщу все, что тебе нужно знать. Миссию возглавляли преп. Пьер Шоленек и преп. Клод Шошетьер, наши старые источники. Они прочли письмо, которое привезла девушка: «Катрин Тегакуита будет жить в Солте. Пожалуйста, примите на себя наставничество над нею. Вы вскоре поймете, какое сокровище мы вам отдаем. Qu'entre vos mains, il profite a la gloire de Dieu[206]206
  Та, что попадает к вам в руки, живет ради славы Божьей (фр.).


[Закрыть] и ради благополучия души, которая несомненно Ему дорога». Девушку определили в хижину к Анастасии, старухе-ирокезке, которая была обращена в христианство одной из первых, и которая, «по стечению обстоятельств», знала мать-алгонкинку Катрин Текаквиты. Девушке, похоже, понравилась миссия. Она преклонила колена у подножья деревянного креста на берегу Святого Лаврентия, а вдали кипела вода, и далекий зеленый горизонт, и плато Вилль-Мари. Позади оставались мирная христианская деревня и все многозначительные пытки, которые я опишу. Место с крестом возле реки было ее любимым, и могу себе вообразить, как она беседовала с рыбами, енотами и цаплями.

3.

Вот самый важный случай из ее новой жизни. Зимой 1678-1679 гг. возник еще один проект замужества. Все, даже Анастасия, хотели, чтобы Катрин Текаквита открыла свою пизду. Везде одно и то же: что здесь, в христианской деревне, что там, среди язычников. Любая община по природе своей была совершенно земной. Но пизда ее от нее уплыла, и неважно было, кто на нее претендует, воин-могавк или христианский охотник. Все они имели в виду хорошего молодого парня. Мало того, родственник, спасший и содержавший ее, ни секунды не думал в то туманное утро, что принимает на себя пожизненные экономические обязательства.

– Я ничего не буду есть.

– Дело не в еде, дорогая. Это просто неестественно.

В слезах она кинулась к преп. Шоленеку. То был мудрый человек, он пожил в мире, пожил в мире, пожил в мире.

– Ну, дитя мое, не так уж они неправы.

– Арррргхххх!

– Подумай о будущем. Будущее изнывает.

– Мне все равно, что происходит с моим телом.

Но тебе-то не все равно, правда, старый мой друг и ученик?

4.

А миссия была очень ревностной. Никто особо не любил свою оболочку. Их дохристианские грехи висели на шеях, как выброшенные тяжелые бусы из зубов, и они жаждали выбелить эти старые тени безжалостным раскаянием. «Ils en faisaient une rigoureuse penitence»[207]207
  Они превратили это в жесточайшее покаяние (фр.).


[Закрыть], – говорит преп. Шоленек. Вот, к примеру, что они делали. Представь себе деревню как мандалу, или охотничью сцену Брейгеля[208]208
  Питер Брейгель (ок. 1525-1569) – нидерландский художник, один из основоположников фламандского и голландского реалистического искусства.


[Закрыть], или пронумерованную диаграмму. Взгляни сверху на миссию и различи тела, рассеянные тут и там, с зависшего вертолета взгляни вниз на расположение изломанных тел по снегу. Явно, эту диаграмму на подушечке большого пальца стоит запомнить. У меня нет времени на то, чтобы сделать описание кровавым. Просто прочти его сквозь призму собственных волдырей, и среди этих волдырей найди один, появившийся по ошибке. Им нравилось пускать своим телам кровь, нравилось выпускать немного крови наружу. Некоторые носили железную сбрую с шипами внутри. Некоторые всюду таскали на себе железную сбрую с деревянным грузом. Вот обнаженная женщина, катающаяся по снегу при минус сорока. Вот еще одна, по шею закопанная в сугроб возле замерзшей реки, в этом странном положении она перебирает четки и молится, – не будем забывать, что индейский перевод этих ангельских приветствий в два раза длиннее французского. Вот голый мужчина прорубает яму во льду, а потом погружается в нее по пояс и читает «plusieurs dizaines de chapelet»[209]209
  Несколько десятков цепей (фр.).


[Закрыть]. Он вытаскивает свое тело, как ледяную русалку, с навсегда застывшей эрекцией. Вот женщина взяла с собой в яму трехлетнюю дочь, поскольку хочет заранее искупить грехи ребенка. Они, эти обращенные, ждали зимы, и тела вытянулись перед ней, и она прошла над ними громадным железным гребнем. У Катрин Текаквиты была сбруя с шипами, и она спотыкаясь выполняла свои обязанности. Вслед за святой Терезой[210]210
  Тереза Авильская (1515-1582) – испанская аристократка, кармелитка. Тяжело болела, ей являлись видения. Писательница-мистицистка. Основала несколько монастырей. Канонизирована в 1622 г. Покровительница Испании, больных, кружевниц, сирот, членов религиозных орденов, тех, кто нуждается в милости, кто преследуем за свою веру, кто выступил против церковных властей. Дни поминовения – 15 октября, 27 августа.


[Закрыть] она могла сказать: «Ou souffrir, ou mourir»[211]211
  Страдать или умереть (фр.).


[Закрыть]. Катрин Текаквита пришла к Анастасии и спросила:

– Что, по-твоему, самое ужасное и мучительное?

– Дочь моя, я не знаю ничего хуже огня.

– Я тоже.

Этот диалог записан. Он произошел в канадскую зиму 1678 года, на другом берегу застывшей реки, напротив Монреаля. Катрин подождала, пока все уснут. Она спустилась к кресту у реки и развела костер. Потом провела несколько тягучих часов, лаская свои жалкие ноги горящими углями – так ирокезы поступали с рабами. Она это видела, и ей всегда хотелось знать, каково оно. Так она заклеймила себя, став рабом Иисуса. Я отказываюсь говорить об этом увлекательно, старый друг, тебе от этого пользы не будет, и все мое образование канет в никуда. Это не развлечение. Это игра. Кроме того, ты знаешь, что такое боль, такая боль, ты же был в Бельзене[212]212
  Берген-Бельзен – фашистский концентрационный лагерь, созданный в июле 1941 г. в Нижней Саксонии.


[Закрыть] из кинохроники.

5.

На коленях у подножия креста Катрин Текаквита молилась и постилась. Она молилась не о том, чтобы ее душе было хорошо на небесах. Она постилась не для того, чтобы истории никогда не скормили ее замужество. Она камнями резала себе живот не для того, чтобы миссия процветала. Она не знала, почему молится и постится. Это укрощение себя она проделывала в нищете духа. Никогда не верь, что стигматы не причиняют боли. Никогда не принимай решения перед тем, как помочиться. Ни за что не оставайся в комнате гадалки, когда твоей матери предсказывают судьбу. Никогда не думай, что тебе завидует премьер-министр. Видишь ли, дорогой мой, я вынужден заманить тебя к алтарю, прежде чем сказать что-либо, иначе мои инструкции – просто заголовки, просто форма.

6.

Она бродила по лиственным лесам южного берега Святого Лаврентия. Они видела, как из чащи прыгает олень, прислушиваясь даже к изгибам своего прыжка. Она видела, как исчезает в норе кролик. Она слышала, как белка трещит над своими запасами желудей. Она наблюдала, как голубь вьет гнездо на сосне. Через двести лет голуби станут предателями и будут бездельничать на статуях площади Доминиона. Она видела гусиные стаи, формой напоминавшие нестойкие наконечники стрел. Она падала на колени и плакала: «О Властитель Жизни, должны ли тела наши зависеть от всего этого?» Очень тихая, сидела она на речном берегу. Она видела, как скачущий осетр раскидывает брызги, будто бусины вампума. Она видела костистого окуня, быстрого, как одинокая нота флейты в простой песенке. Она видела длинную серебристую щуку, а под ней – речного рака, каждый в своем водном слое. Ее пальцы шевелились, она плакала: «О Властитель Жизни, должны ли тела наши зависеть от всего этого?» Она медленно возвращалась в миссию. Она видела маисовое поле, желтое и сухое, перья и кисточки шуршали на ветру, как толпа престарелых жертвенных танцоров. Она видела маленькие кустики брусники и земляничные кустики, делала крошечный крест из двух сосновых иголок и капли еловой смолы и ставила его возле вывороченного крыжовника. Дрозд прислушивался к ее плачу, чертов дрозд замирал и прислушивался. Я вынужден пробудить тебя беллетристикой, таково твое наследство. Уже наступила ночь и жалобный козодой призрачным вигвамом воздвиг свою печальную песню над ее стенаниями, вигвамом или пирамидой, издалека казалось, что у нее три стены, у песни козодоя. Некоторые предпочитают вигвамы, некоторые – пирамиды, и, казалось бы, это совсем неважно, но в 1966-м и в твоем положении – это важно! «О Властитель Жизни, – плакала она, – должны ли тела наши зависеть от всего этого?» По субботам и воскресеньям Катрин Текаквита совсем ничего не ела. Когда ее заставляли пить похлебку, она соглашалась, лишь насыпав в нее пепла. «Elle se dedommageait en melant de la cendre a sa soupe»[213]213
  Она лечилась, добавляя пепел себе в похлебку (фр.).


[Закрыть].

7.

О Боже, прости, но я вижу ее на своем большом пальце, вся застывшая деревня выглядит, как медицинский эксперимент нацистов.

«Сравнивая пять ирокезских голов, я обнаружил, что их объем составляет восемьдесят восемь кубических дюймов, что на два дюйма меньше среднего показателя для белых». – Мортон, «Американские черепа», стр. 195. Интересно, что объем черепов представителей варварских американских племен больше, чем у мексиканцев или перуанцев. «Объемы разнятся главным образом за счет затылочной и базальной областей», – другими словами, за счет областей, отвечающих за животные наклонности. См. Дж. С. Филлипс, «Измерения черепов основных групп индейцев Соединенных Штатов».

Это примечание Фрэнсиса Паркмэна[214]214
  Фрэнсис Паркмэн (1823-1893) – американский историк, некоторое время жил среди индейцев сиу, много писал об индейцах. Основал Археологический институт Америки, преподавал садоводство в Гарварде.


[Закрыть] на странице 32 его книги о иезуитах в Северной Америке, опубликованной в 1867 году. Я запомнил его, подглядывая тебе через плечо в библиотеке. Ты теперь понимаешь, что для меня, с моей фотографической памятью, было бы гибельно слишком долго виснуть возле твоего уха?

8.

Лучшей подругой Катрин Текаквиты в миссии была молодая вдова, крещеная под именем Мари-Терез. Она была онейуткой, первоначально ее звали Тегаигента. Это была очень красивая молодая женщина. В миссии Ла-Прери она была знаменита беспорядочными связями. Зимой 1676 года она ушла с мужем на охоту вдоль реки Утауа. В группе было одиннадцать человек, включая новорожденного. То была ужасная зима. Ветер задувал звериные следы. Из-за сильных снегопадов невозможно было прокладывать тропы. Один из группы был убит и съеден. Новорожденного съели между делом. Потом наступил голод. Сначала они ели крошечные куски кожи, которую взяли с собой для шитья обуви. Потом они ели кору. Муж Тегаигенты заболел. Она его охраняла. Двое охотников, могавк и сенека, ушли за дичью. В конце недели могавк вернулся один, с пустыми руками, но рыгая. Группа решила поторопиться. Тегаигента отказалась оставить мужа. Остальные ушли, подмигивая. Два дня спустя она вновь присоединилась к ним. Когда она пришла, группа сидела вокруг вдовы сенеки и двух ее детей. Прежде чем съесть этих троих, охотники спросили Тегаигенту:

– А как христиане относятся к пище антропофагов? (repas d'antrhropophage).

Неважно, что она ответила. Она сбежала в снега. Она знала: следующей поджарят ее. Она вспоминала свою сладкую половую жизнь. Она пошла на охоту, не исповедавшись. Она молила Бога простить ее и обещала, что изменит свою жизнь, если вернется в миссию. Из одиннадцати человек, составлявших группу, лишь пятеро вернулись в Ла-Прери. Среди них была Мари-Терез. Осенью 1676 года миссия Ла-Прери переехала в Солт-Сен-Луи. Девушки встретились вскоре после Пасхи в 1678 году, перед почти достроенной церквушкой. Разговор начала Катрин.