Текст книги "Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды"

Судьба периодических изданий особенно волнует Пушкина, тем более в связи с открытием его журнала «Современник». В мае 1832 года в письме к Бенкендорфу он возражает против монополии политических изданий типа «Северной пчелы» Булгарина и ущемления прав «чисто литературных» изданий. Считая Цензурный устав Николая I «благодеянием», Пушкин в то же время от мечает, что монополия на политику отдельных изданий неизбежно ведет к монополии на литературную критику, а, следовательно, и на литературу, на которую в конечном счете выходит любопытство читателей к повседневной поли тике. Но в связи с тем, что политика является делом правительства, политические издания так или иначе оказываются под его покровительством. Пушкин просит разрешения придать своему изданию политический характер, обязуясь сохранять правительственное «направление политических статей». Для Пушкина очень важно выдержать конкуренцию на уровне тиражного выхода своего журнала. Однако, несмотря на клятвенные заверения Пушкина не вступать в оп позицию правительству в случае предоставления его журналу статуса политического, «Современник» ему разрешено было выпускать только в формате литературного журнала.

Гоголь, как и другие литераторы, вынужден был приспосабливаться к условиям цензуры и даже отказываться от реализации некоторых замыслов. Так, задумав пьесу «Владимир 3-ей степени», где должны быть, по его замыслу, «злость», «смех» и «соль», он «вдруг остановился, увидевши, что перо толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит». Ему приходится, по его словам, выдумывать самые «невинные» сюжеты, на которые «даже квартальный не мог бы обидеться». Если бы не участие государя, не увидел бы света «Ревизор», подготовленный цензурой к запрету. В связи с изданием сборника «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголь пишет Жуковскому: «Сколько хлопот наделала мне эта книга. Три дня я толкался беспрестанно из типографии в Цензурный комитет, из Цензурного комитета в типографию и наконец теперь только перевел дух». В 1834 г. запрещена цензурой предназначенная для журнала «Библиотека для чтения» «Глава из романа» с названием «Кровавый бандурист». Цензор охарактеризовал ее как «отвратительную» картину «в духе повестей французской школы», т. е. бунтарскую. С огромными купюрами вышла в том же году «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Тогда же Гоголь пишет Пушкину о «зацепе на цензуре» в связи с публикацией повести «Записки сумасшедшего». Здесь цензура выбросила сравнение камер-юнкера с псом, замечания о продажности чиновников, орденах, дворянах и, конечно, об императоре. Каждая публикация доставляла Гоголю огромные мучения. Он обращался за поддержкой к своим влиятельным друзьям, позднее – к придворным. Были трудности с повестями, с «Ревизором». Некоторые вещи так и не увидели света. Целая цензурная эпопея возникла в связи с публикацией «Мертвых душ», самого продолжительного по времени написания и самого дорогого для него произведения. Порой дело доходило до курьезов, в буквальном смысле трагических для автора. Своими переживаниями в связи с прохождением цензуры «Мертвыми душами» Гоголь делится с Плещеевым. У Гоголя в то же время (январь 1842 г.) случались приступы болезни. Он пишет Плетневу: «Не об болезни, а об цензуре я теперь должен говорить. Запрещают всю рукопись». Гоголь описывает весь процесс прохождения цензуры «Мертвыми душами»: «Я отдаю сначала ее цензору Снегиреву, который несколько толковее других… Снегирев через два дня объявляет мне торжественно, что рукопись находит он совершенно благонамеренной… Вдруг Снегирева кто-то сбил с толку, и я узнаю, что он представляет мою рукопись в комитет. Комитет принимает ее таким образом, как будто уже был приготовлен заранее и был настроен разыграть комедию: ибо обвинения все без исключения были комедия в высшей степени. Как только занимавший место президента Голохвастов услышал название «Мертвые души», закричал голосом древнего римлянина: «Нет, этого я никогда не позволю: душа бывает бессмертна; мертвой души никогда не может быть; автор вооружается против бессмертья»… Как только взял он в толк и взяли в толк вместе с ним другие цензора, что мертвые значит ревизские души, произошла еще большая кутерьма. «Нет! – Закричал председатель и за ним половина цензоров. – Этого и подавно нельзя позволить…, это значит крепостного права». Далее выяснилось, что о крепостном праве в книге не говорится ни слова и что даже нет оплеух, которые даются крепостным в других произведениях. Цензоры утверждали, что «предприятие» Чичикова – уголовное преступление и что, по его примеру, и другие люди станут торговать мертвыми душами. Цензора Крылова возмутила малая цена ревизской души– два с полтиной, которая «возмущает душу»: «После этого ни один иностранец к нам не приедет», – заключил цензор».

О некоторых замечаниях, пишет Гоголь, – «совестно» говорить – так они «невероятны». Он усматривает козни против себя лично, так как, по его словам, «подобной глупости нельзя предположить в человеке». Гоголь буквально вопиет о том, что его лишают «куска хлеба», «выработанного» «семью годами самоотверженья, отчужденья от мира». Московский цензурный комитет запретил к публикации рукопись «Мертвых душ». Гоголь через Белинского отправляет рукопись в Петербург князю В. Ф. Одоевскому одновременно обращаясь с просьбой помочь передать рукопись государю, воспользовавшись поддержкой вели ких княжон. Несмотря на то, что петербургский цензор А. В. Никитенко 9 марта 1842 г. разрешил к выпуску первый том «Мертвых душ», цензурные мытарства Гоголя не кончились: Никитенко отклонил «Повесть о капитане Копейкине», без которой, как говорит писатель, он «не может и подумать» выпустить книгу, так как это «лучшее» место в поэме, без которого возникла бы «прореха», которую невозможно «зашить». Приспосабливаясь к цензуре, он переделал повесть: по его словам, он «выбросил весь генералитет», смягчил характер Копейкина. Удручённый Гоголь говорит о цензурном «страме», о его намерении вновь обратится в Московскую цензуру, которая, по его словам, теперь «чувствует раскаяние». Он уверен, что новая редакция «Повести о капитане Копейкине» не позволит её задержать «никакой цензуре».

Как видно, в 1830-х годах Пушкин и Гоголь, одинаково страдавшие от притеснений цензуры, были в отношении к ней солидарны и даже обменивались информацией по этому вопросу. Обоими было отпущено немало колкостей и в адрес цензуры, и в адрес цензоров. В своих статьях «Путешествие из Москвы в Петербург», «Александр Радищев», в письмах Бенкендорфу, стараясь выйти на компромисс с властями и признавая право государства защищать свои интересы в печати Пушкин ратует хотя бы за здравый смысл в цензуре. У него это была уступка, вынужденная обстоятельствами.

Взгляд Гоголя на цензуру в 1840-х годах изменился принципиально. В главе XII «Выбранных мест…» – «Карамзин» – он заявил, что Карамзин не был стеснен цензурой и что в России писатель всегда может сказать правду открыто. В ответ на это даже С.П. Шевырев, не отличавшийся радикальностью взглядов, напомнил Гоголю в своем письме 30 января 1847 года о том, что карамзинская «Записка о Древней Руси» осталась по вине цензуры неопубликованной, а сам Шевырев «получил выговор» от попечителя, когда упомянул о «Записке» в своей лекции.

Начало Петербургского периода деятельности Гоголя совпало с выходом в свет трагедии Пушкина «Борис Годунов», опубликованной в самом конце 1830 года. Трагедия Пушкина произвела на Гоголя сильнейшее впечатление, которое он по горячим следам (в 1831 г.) зафиксировал в небольшой работе типа своеобразной рецензии: «Борис Годунов. Поэма. Посвящается Павлу Александровичу Плетневу». Что касается жанра «Бориса Годунова», то для молодого Гоголя, видимо, все значительные художественные произведения обозначались как поэмы. Гоголь и сам тогда ощущал себя поэтом: об этом свидетельствует его поэма «Ганц Кюхельгартен». В письме родителям из Нежина в 1824 году он просит выслать ему «поэму «Онегина». Посвящение Плетневу объясняется тем, что из друзей Пушкина он принял самое деятельное участие в судьбе Гоголя. Правда, это посвящение было зачеркнуто, видимо, позднее, когда отношения Гоголя с Плетневым стали более прохладными. Рецензию Гоголя можно считать образной инсценировкой распродажи трагедии Пушкина в книжном магазине. По мастерству зарисовок сцена напоминает «Театральный разъезд». Гоголь описывает шумную сцену дилетантских сценок пьесы Пушкина. Эти оценки персонифицированы в общей форме. Здесь выступают: «кофейная шинель», «запыхавшаяся квадратная фигура», «толстенький кубик с веселыми глазами», «сухощавый знаток», «гусарский корнет», «сенатский рябчик». Они говорят о «чувствительности», «мастерстве», «классности», высоком искусстве Пушкина. Этот галдеж толпы прерывается спокойным диалогом двух юношей – Элладия и Поллиора. Собственно, говорит почти один Поллиор при сочувственном молчании Элладия. Элладий говорит Поллиору о том восторге, который вызывают у него великие произведения и спрашивает, почему Поллиор «не принес посильного выражения – истолкователя чувств в чашу общего мнения?» Поллиор отвечает, что поэму не могут судить и оценивать ни толпа, ни отдельные знатоки, так как «океан чувств» поэта вообще не может быть выражен в слове. Не поддается поэзия оценке и в какой-либо системе, не определяют ее никакие самые высокие эпитеты. Никакие миры, ни земные, ни небесные силы не могут определить и выразить состояния души человека, воспринимающего великое произведение. Только «суетные» люди могут предполагать возможность какого-либо «отчета» о художественном произведении. На вопрос Элладия о возможности делиться впечатлениями об искусстве среди друзей Поллиор отвечает отрицательно. Единственное, что он может допустить – это совместное чтение произведения искусства. Читая книгу, слушатели сливаются в одно целое под влиянием великого произведения. Картины прошлого вызывают у Поллиора великие муки наслаждения. Последний абзац статьи – клятва Гоголя перед великим, вечным творением Пушкина. Он говорит о своей чистоте и бескорыстии. Призывает всяческие тяжкие наказания на свою голову, если его постигнут лень, себялюбие, увлекут какие-либо торговые интересы.

В 1835-м году в составе сборника «Арабески» Гоголь публикует статью «Несколько слов о Пушкине». Продолжая разговор о «Борисе Годунове», он пишет здесь о том, что это глубокая, недоступная для толпы пьеса, до сих пор не получила «верной» оценки. Но эта статья шире: в ней рассматривается творчество Пушкина в целом. Прежде всего он отмечает, что Пушкин не просто чрезвычайное, но «единственное» явление «русского духа», в котором отразились «русская душа», характер, «русский язык». Выводы Гоголя получили значение афоризмов. Пушкин – «русский человек в его развитии», – пишет Гоголь; «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте». Подчеркивается гибкость пушкинского языка, широта пространства, сила души, раздолье, чистота и смелость, умение с одинаковым мастерством изобразить жизнь чеченца или казака. Народ не виноват, требуя изображения своей истории без недостатков, говорит Гоголь, но и поэт не несет ответственности за бесцветные краски жизни, так как он изображает эту жизнь такой, какова она в действительности. Пушкин остается национальным и тогда, когда изображает жизнь иных народов. Гоголь отмечает «электрическую» стремительность реакции Пушкина на новые явления жизни, его невероятную популярность. Ему приписывают произведения, не имеющие отношения не только к нему, но и к поэзии вообще – например «Лекарство от холеры». Пушкин не потакает низким потребностям толпы, проявляя «тонкую разборчивость» в выборе предметов изображения. Гоголь разрабатывает здесь систему принципов реалистического изображения действительности. Заметив, что сам имел «страсть» к живописи в молодости, он отклоняет стремление приукрасить действительность, изображать лишь яркую фигуру горца или цветущую природу. Напротив, чем обыкновеннее предмет, тем больший необходим талант для его изображения, так как из обычного труднее извлечь поэтическую истину. Для настоящего поэта так же важно изобразить сухое дерево или обычного судью, пустившего по миру «множество… крепостных». Гоголь отмечает «ослепительную» яркость и «высокость мысли» мелких стихов Пушкина. Смысл их раскрывается не сразу, они лаконичны, как всякое чистое искусство. «Слов немного, но они так точны, что обозначают всё», – пишет Гоголь. Мелкие стихи он называет пробным камнем для определения эстетического чувства и вкуса. Они «сладострастны и вместе так детски чисты», – добавляет он. Странную закономерность усматривает Гоголь в том, что чем выше гений Пушкина, особенно в его последних крупных произведениях, тем меньше он понятен толпе.

И современник Гоголя, например, Белинский, и позднейшие исследователи отмечали зрелую литературоведческую подготовку, основательность анализа и выводов, характеризовавших эту статью Гоголя.

* * *

Таким образом, во II главе представлены были не только письма Гоголя к Пушкину (их 9) и пушкинские письма к Гоголю (их 4), а также другие эпистолярные и мемуарные материалы, относящиеся к их взаимосвязям. В следующих III, IV и V главах рассматриваются в «Пушкинском» периоде жизни и деятельности Гоголя наиболее плодотворные годы (1831–1837), когда задуманы и написаны все основные труды писателя, выработаны принципы и приемы его творчества. Они осуществлены не только и не просто под влиянием Пушкина, но и при его непосредственном участии.

Глава III
На взлете таланта. Циклы повестей. Статьи

В годы детства и юношества, проведенные на родной Полтавщине, Гоголь близко познакомился с жизнью простого народа, его нравами, обычаями, поверьями. Этот жизненный материал и явился основой «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Толчком к началу работы над сборником послужил тот резкий контраст между холодной, чопорной, фальшиво-условной жизнью официального Петербурга и непосредственной, близкой к природе жизнью украинских крестьян и казаков, который не мог не броситься в глаза впечатлительному двадцатилетнему Гоголю. Однако было бы неправильно свести все идейно-тематическое богатство «Вечеров…» к противопоставлению столичной и провинциальной жизни. Уже в то время взгляды Гоголя на действительность были гораздо шире. Он понимал, что и там, на Украине, среди прекрасной южной природы, идет борьба между добром и злом, правдой и ложью, бедностью и богатством. И хотя добрые, мужественные люди не всегда побеждают, в конечном счете торжество правды и справедливости для Гоголя несомненно. Сочувствие и симпатии писателя на стороне простых людей, которых он наделяет положительными качествами.

Восемь повестей сборника «Вечера на хуторе близ Диканьки» сосредоточены в двух частях, которые открываются предисловиями. В начале каждой части Гоголь дал русский перевод украинских слов и выражений. В первую часть «Вечеров…» включены повести «Сорочинская ярмарка», «Майская ночь или утопленница», «Вечер накануне Ивана Капала» и «Пропавшая грамота»; во вторую часть – повести «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть», «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» и «Заколдованное место». Над первым сборником своих повестей Гоголь работал с 1829 по 1832 год. В основе «Вечеров…» лежат личные наблюдения и впечатления писателя. Однако, не полагаясь на память и желая соблюсти максимальную точность в описании одежды, поверий и обрядов, Гоголь неоднократно обращается в своих письмах из Петербурга к родственникам на Украину с просьбами подробнее обрисовать те или иные детали местных нравов и обычаев.

В сентябре 1831 года Гоголь пишет сестре: «Ты помнишь, милая, ты так хорошо было начала собирать малороссийские песни и, к сожалению, прекратила. Нельзя ли возобновить это? Мне оно необходимо нужно. Еще прошу я здесь же маменьку, если попадутся где старинные костюмы малороссийские, собирать все для меня… Если владельцы будут требовать за них дорого, пишите ко мне, я постараюсь собрать и выслать нужные деньги… А сказки, песни, происшествия можете посылать в письмах или небольших посылках». Таким образом, Гоголь использует в «Вечерах…» материалы украинского фольклора, передает черты быта и нравов украинского народа. Из литературных источников, которые были известны Гоголю и которые использовал он при создании «Вечеров…», следует назвать комедии его отца В. А. Гоголя-Яновского «Простак или хитрость женщины, перехитренная солдатом» и «Собака-овца», комическую поэму И. Котляревского «Энеида», басни Гулака-Артемовского. Впрочем, влияние этих источников ограничивается использованием эпиграфов и некоторых деталей сюжета. Хорошо были известны Гоголю сказки и исторические песни Пушкина.

Первыми читателями сборника были наборщики типографии, которые нашли их «оченно до чрезвычайности забавными». Поэтому Гоголь не без оснований утверждал в одном из писем к Пушкину, что он «писатель совершенно во вкусе черни». Немало хлопот было у Гоголя в связи с изданием сборника. Особенно сложно было пройти цензуру. В сентябре 1831 года он писал Жуковскому: «Насилу мог я управиться с своею книгою и теперь только получил экземпляры для отправления Вам…».

Первая часть сборника вышла осенью 1831 года, вторая – в начале 1832 года. В 1836 году сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки» был издан вторично, а в 1842 году повести сборника вышли в свет в третий раз, войдя в первый том Собрания сочинений Гоголя. Готовя второе издание своих сочинений в 1851 году, писатель внес в тексты поправки, главным образом стилистического характера.

«Сорочинская ярмарка»

Основа сюжета повести «Сорочинская ярмарка» совершено правдоподобна. Это история любви двух молодых людей: Грицка и Параски. Широкая картина народного быта и нравов, богатейшее описание ярмарки, великолепно изображенная украинская природа составляют реальный фон совершающихся событий. Благополучному разрешению конфликта способствует используемая Грицко и цыганами легенда о черте, потерявшем свою свитку. Этот сказочный мотив, органически вплетенный в сюжет, придает повести юмористическую окраску. Сочетание жизненного юмора с юмором сказочным – большое поэтическое достоинство повести. Повесть «Сорочинская ярмарка» наиболее близка к украинскому фольклору и литературе. Эпиграфы к главам повести взяты Гоголем из народных песен (гл. 1, 5, 9, 11, 13), из эпической поэмы И. П. Котляревского «Энеида» (гл. 3, 4, 8), из комедий отца Гоголя «Простак…» и «Собака-овца» (гл.2, 6, 7, 10). Опубликована впервые в первой книге «Вечеров на хуторе близ Диканьки» в 1831 году. Начало работы над повестью относится к 1829 году.

Повесть «Вечер накануне Ивана Купала», единственная из всех повестей сборника, впервые была опубликована отдельно в журнале «Отечественные записки» в 1830 году под названием «Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Ку пала. Малороссийская повесть (из народного предания), рассказанная дьячком Покровской церкви». Повесть была опубликована без подписи. От других повестей она отличается трагическим финалом. Фантастическое здесь не является безобидной разновидностью повседневного. Оно стоит над реальной действительностью, выступает в роли роковой силы. Ужасный колдун Бисаврюк дорогой ценой заставляет заплатить Петра за любовь Пидорки и богатство: руками Петра он убивает брата Пидорки, маленького Ивася – от него остается лишь кучка пепла; гибнет в конце концов, не найдя покоя и счастья, и сам Петр.

Одна из самых романтических повестей Гоголя «Майская ночь, или Утопленница». Это повесть-поэма. Красота человеческих отношений удивительно гармонично сочетается здесь с красотой украинской природы. Тихая и светлая печаль, грусть о погибшей панночке не заглушают гимна жизни и любви, воссозданного Гоголем в образах Ганны и Левко. Веселые песни, беззаботные игры парубков, добродушный юмор в сценах, где оказывается одураченным старый, кривой голова, вздумавший «приволокнуться» за Ганной, довершают впечатление цельности, законченности, которые свойственны лишь самым совершенным художественным созданиям. Некоторые образы (Винокур и особенно Голова) наделены типическими чертами. Голова – олицетворение низшей ступени в чиновничье бюрократической иерархии тогдашней России. Тупость и невежество сочетаются в нем со спесью и чванливостью. Художественные детали, которые используются Гоголем при изображении Головы, будут характерны и для персонажей «Мертвых душ». Так, Голова к месту и не к месту старается ввернуть рассказ о том, как в незапамятные времена ему удалось посидеть на облучке кареты, в которой ехала царица. Эта деталь подчеркивает его непомерное тщеславие. Повесть получила наивысшую оценку у Белинского. По силе изображения критик сравнивает ее с некоторыми из пьес Шекспира. «Читаете Вы «Майскую ночь», читайте ее в зимний вечер у пылающего камелька, и Вы забудете о зиме с ее морозами и метелями; Вам будет чудиться эта светлая, прозрачная ночь благословенного юга, полная чудес и тайн… Это впечатление очень похоже на то, которое производит на воображение «Сон в летнюю ночь» Шекспира». Повесть чрезвычайно лирична и насыщена образами украинского фольклора. В процессе работы над повестью Гоголь пополнял свои знания о народных поверьях и преданиях. Так, в письме к матери 30 апреля 1829 года он просит сообщить ему «несколько слов… о русалках».

Небольшая повесть «Пропавшая грамота», в основе которой лежит рас пространенная в русском и украинском фольклоре легенда о том, как простому мужику удалось посрамить нечистую силу. Подвыпившему казаку, проспавшему свою шапку с царской грамотой, удается вернуть ее после того, как он переиграл ведьму в карты. Повесть впервые опубликована в 1831 году в первой книге «Вечеров…».

Одна из крупных и значительных в художественном отношении повестей – «Ночь перед Рождеством», которой открывается вторая часть «Вечеров…». Судя по тому, что в ней фигурируют лица исторические – Екатерина II, Потемкин, Фонвизин – действие ее относится ко второй половине XVIII века. Но исторический материал повести ограничен эпизодом в царском дворце, где запорожцы стараются отстоять свои вольности и привилегии. Основным же содержанием ее является яркое изображение жизни и быта украинского народа. Подробно описывая обрядовую сторону празднования Рождества, Гоголь создает в то же время целый ряд колоритных образов поселян. Здесь верный в своем чувстве, сильный и мужественный кузнец Вакула, медлительный и суровый Чуб, чуть легкомысленная красавица Оксана, хитрая и расчетливая Солоха. Фантастика и жизнь слиты в повесть воедино. У чертей и ведьм – обыкновенные, земные дела и заботы. А ведьма – вдова Солоха – не только одна из популярнейших женщин села, но одновременно и мать главного героя повести – кузнеца Вакулы. С одной стороны, Гоголь снижает образы потусторонних сил до уровня земных и обычных; он делает их нестрашными путем прямых сопоставлений с делами человеческими: «Ведьма, увидевши себя вдруг в темноте, вскрикнула, тут черт, подъехавши мелким бесом, подхватил ее под руку и пустился нашептывать на ухо то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду». С другой стороны, используя фантастику, писатель пародирует некоторые явления окружавшей его действительности.

«Чудно устроено на нашем свете! Все, что ни живет в нем, все силится перенимать и передразнивать один другого. Прежде, бывало, в Миргороде один судья да городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а все мелкое чиновничество носило просто нагольные. Теперь же заседатель и подкоморий отсмолили себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою… Можно побиться об заклад, что многим покажется удивительно видеть черта, пустившегося и себе туда же. Досаднее всего то, что он, верно, воображает себя красавцем, между тем как фигура – взглянуть совестно. Рожа, как говорит Фома Григорьевич, мерзость мерзостью, однако ж и он строит любовные куры!». Основной сюжетный мотив – ублажение капризной красавицы – довольно распространен в фольклоре. Но разрабатывает его Гоголь оригинально: кузнец Вакула должен раздобыть для своей Оксаны башмаки с царской ноги. Именно этот фантастический сюжет позволяет писателю переносить действие с Украины в Петербург и обратно. Повесть очень высоко оценена известным русским критиком В. Г. Белинским, который писал:

«Ночь перед Рождеством» есть целая, полная картина домашней жизни народа, его маленьких радостей, его маленьких горестей, словом, тут вся поэзия его жизни. Впервые повесть опубликована в 1831 году в первом издании «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

Повесть «Страшная месть» была опубликована во второй части сборника в 1832 году с подзаголовком «Старинная быль». В этой повести впервые в творчестве Гоголя тема народности соединяется с темой патриотизма. Поэтому наряду с богатством фольклорного материала, яркостью бытовых зарисовок читатель найдет здесь и батальные сцены. Для героя повести Данилы Бурульбаша нет большего зла, чем предательство родины. Все может простить он тестю-колдуну: неприязнь к себе и сыну, пренебрежение к казачьим обычаям – только не предательство своей страны.

«Не за колдовство, и не за богопротивные дела сидит в глубоком подвале колдун: им судия бог; сидит он за тайное предательство, за сговоры с врагами православной русской земли…». Однако в отличие от «Тараса Бульбы» патриотическая тема решается в «Страшной мести» в плане личного единоборства Данилы Бурульбаша и предателя-колдуна. Данило гибнет, как и Тарас, но возмездие его врагам приходит не со стороны народа, а свыше. Как ни в одной из повестей, фантастическое здесь выдвинуто на первый план. В ней действуют именно потусторонние силы, непонятные для людей, а потому – ужасные, Колдун не сродни безобидному черту: «Когда же есаул поднял иконы, вдруг все лицо его (колдуна – Л. К.) переменилось: нос вырос и наклонился в сторону, вместо карих запрыгали зеленые очи, губы засинели, подбородок задрожал и заострился, как копье, изо рта выбежал клык, из-за головы поднялся горб…». Таковы же и его дела – кровавые и жуткие. Готовя повесть к переизданию в 1842 году, Гоголь переработал ее, учтя критические замечания Белинского о преувеличении в ней роли фантастического. Ценность повести Белинский видел в том, что по своему содержанию она была близка к «Тарасу Бульбе». ««Страшная месть» составляет теперь pendant (соответствие (франц.) – Л. К.) к «Тарасу Бульбе», и обе эти огромные картины показывают до чего может возвышаться талант г. Гоголя», – писал критик.

Повесть «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» представляет со бою серию очерков (глав) быта мелкопоместных дворян. Каждый очерк имеет определенное название. Название глав есть, кроме этой повести, лишь в одной из семи остальных повестей сборника – в повести «Майская ночь, или Утопленница». Конечно, названия глав и произведений не всегда раскрывают их содержание. У Гоголя в некоторых случаях они отражают стремление к изображению характеров. Таковы «Голова», «Ганна», «Утопленница» в «Майской ночи…». Однако реалистическая, социально-психологическая трактовка характера там намечена лишь в главе «Голова». Повесть (как и все остальные) развертывается не в характерах, а в сюжете. Названия повестям сборника даются либо по времени действия («Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь…», «Ночь перед рождеством»), либо по месту действия («Сорочинская ярмарка», «Заколдованное место»), либо по одному из центральных событий в сюжете («Пропавшая грамота», «Страшная месть»).

Главы повести «Иван Федорович Шпонька…» служат раскрытию социально-психологической сущности характеров и обстоятельств. Этой задаче подчинен и сюжет, который не отличается неожиданностью поворотов и стремительностью действия. Это позволяет Гоголю изобразить три характера: Шпоньки, тетушки, Сторченко. Названия глав подчинены этому замыслу автора («Иван Федорович Шпонька», «Тетушка», «Обед»). Но центральным персонажем повести все же является Шпонька, что также подчеркивается ее названием. Иван Федорович фигурирует во всех главах; решительность и предприимчивость тетушки в сочетании с грубостью Сторченко как бы оттеняют серость, невыразительность, тусклость Шпоньки.) Иван Федорович живет мелкими ничтожными заботами и интересами. Его интеллектуальные способности едва ли не на уровне биологических. В этом (тематическом плане) повесть перекликается со «Старосветскими помещиками». Весь жизненный путь Ивана Федоровича, от его детства до преклонных лет, укладывается на нескольких страницах. Эта жизнь, где благонравие граничит с ханжеством, пустота – с бездумностью, где любой пустяк приобретает вес и значение, такая жизнь, по мысли автора, не заслуживает полного описания.

Но хотя повествование обрывается внезапно, повесть нельзя считать не завершенной. Незавершенность здесь – поэтическое средство. Она приводит читателя к выводу с том, что больше о тетушке и племяннике просто нечего сказать. Это подтверждается ироническим замечанием рассказчика во вступлении. «Старуха моя, с которой живу уже лет тридцать вместе, грамоте сроду не училась; нечего и греха таить. Вот замечаю я, что она пирожки печет на какой-то бумаге… Посмотрел как-то на сподку пирожка, смотрю: писанные слова. Как будто сердце у меня знало, прихожу к столику – тетрадки и половины нет! Остальные листки все растаскала на пироги». Итак, по манере изложения повесть «Иван Федорович Шпонька…» примыкает к остальным повестям «Вечеров…». Сближает ее с ними и обязательный для всех повестей образ рассказчика. Вместе с тем здесь читатель уже встречается с резко очерченными типами провинциальных помещиков. В этой повести нет романтической поэтизации героев. Она выдержана в реалистических тонах. Сосед Ивана Федоровича, помещик Сторченко, уже чем-то напоминает, с одной стороны, Ноздрева с его нахальством, беспардонным враньем и невероятной грубостью, а с другой – слащавого, приторного Манилова:

Иван Федорович, возьмите крылышко, вон другое, с пупком, да что ж вы так мало взяли?.. Ты что разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени! Говори сейчас: «Иван Федорович, возьмите стегнышко!» – Иван Федорович, возьмите стегнышко! – проревел, став на колени официант с блюдом». В повести «Иван Федорович Шпонька…» юмор становится более резким, переходит в сатиру. Привычными средствами изображения становятся ирония и сарказм. Один лишь намек тетушки на возможность женитьбы повергает Шпоньку в ужасное смятение. Поэзия любви недоступна для него: он рассматривает женитьбу как нарушение привычных, устоявшихся норм его жизни. (Позднее Гоголь разовьет эту тему в комедии «Женитьба».) В полушутливом письме к Данилевскому Гоголь замечал: «Любовь до брака стихи Языкова: они эффектны, огненны и с первого раза уже овладевают всеми чувствами. Но после брака любовь – это поэзия Пушкина: она не вдруг обхватит нас, но чем более вглядываешься, тем она более открывается… Ты, я думаю, уже прочел «Ивана Федоровича Шпоньку». Он до брака удивительно как похож на Языкова, между тем как после брака сделается совершенно поэзией Пушкина». Намек на пылкость чувств Шпоньки – это, конечно ирония. Противопоставление же стихов Пушкина и Языкова по полноте изображения действительности очень верно. Что касается поэзии любви Ивана Федоровича после брака, то сам Гоголь очень точно изобразил ее в «Старосветских помещиках». Высоко оценил повесть В. Г. Белинский за то, что в ней «Гоголь создал тип Ивана Федоровича Шпоньки» и выступил как «великий живописец пошлости жизни». Повесть «Иван Федорович Шпонька…» впервые была опубликована в 1832 году во второй книге «Вечеров…».