Текст книги "Зал ожидания: две с половиной повести в карантине"

– Как заговорщики, – сказал отец, не глядя на сына. – Конституционный переворот…

– Так это не тут, это у вас там, – сказала она. – Ну, не будем на эту тему… А вот тут Антон у меня спросил, почему вы с мамой развелись в восемьдесят восьмом году, а я и не знаю, что сказать. Все-таки почему?

– Ну дай тогда еще одну, – сказал отец. – Эту я уже докурил.

Он достал новую сигарету из пачки, прикурил от зажигалки, осветил ею осунувшееся и невеселое свое лицо и посмотрел на сына, чье лицо, так похожее на то, которое сестра помнила из детства, осветилось тоже:

– Все по молодости, там было много причин… Твоя мама хотела уехать, и у нас была такая возможность, она могла получить вызов из Израиля, многие так уезжали…

– А ты – нет? – спросил Антон.

– А я – нет. Я даже не хотел прощаться с теми, кто уезжал, я их считал как бы немного предателями, что ли… – Он затянулся, подбирая слова, и лицо его, ставшее нездешним, опять осветилось сигаретой. – Как сказать? Не то чтобы родины, хотя… Ведь родина – это твое детство, двор, школа, как это бросить?

– А теперь? – спросил Антон. – Теперь ты так не считаешь?

Отец последний раз затянулся и размял окурок в пепельнице.

– А что – теперь? Теперь – это совсем не то, что тогда. Теперь вы вон шастаете по миру почти без границ, а тогда… как на другую планету. Ну, передо мной так вопрос уже и не стоит, нам теперь и в отпуск туда не рекомендуют, а в могилу в любом случае лучше лечь там, где родился. Ладно, спокойной ночи…

Он встал и ушел в своем новом, таком уютном пиджаке, а брат с сестрой еще минуту посидели на террасе.

– Ну что, завтра за английский? – усмехнулась она. – А пока – спать. Только напиши мне где-нибудь пароль для вайфая.

– Он простой: «Палермо» с большой буквы.

Он больше не улыбался, хотя это как раз было забавно.

– Почему Палермо?

– Не знаю, так придумалось…

⁂

Наташа засиделась за полночь, читая новости, в которых хорошего было мало, и отвечая на письма, а в восемь ее разбудил звонок мобильного, который заряжался от розетки возле стола. Спросонья она не сразу поняла, где находится, хотела не отвечать, решив, что это ошибка – ну кто мог звонить ей в шесть утра по европейскому времени? Но звонили настойчиво, и она, завернувшись в плед, пересела в кресло. Номер высветился местный, на 812, она помнила, что это был код еще Ленинграда.

– Госпожа Фийон? Наталья Сергеевна?

– Да, это я, – сказала она, плотнее заворачиваясь в плед, – ее вдруг бросило в холод. – А кто это? Зачем вы звоните по этому номеру, он в роуминге, я сегодня как раз собираюсь купить местную симку… Откуда вы вообще его знаете?

– Вы прилетели вчера рейсом «Эр Франс» из Парижа? – продолжал в трубке неумолимый голос. – Вы сидели в восьмом ряду, место 8С, правильно?

– Да, верно, – сказала она, уже догадываясь, что будет дальше, и зачем-то добавила: – Я заранее зарегистрировалась в интернете.

– Вам повезло, что не на одиннадцатом, – сказал тот же бесстрастный голос, но чуть мягче. – Там летел пассажир, у которого обнаружен коронавирус, он уже изолирован с высокой температурой. Где вы находитесь, Наталья Сергеевна?

У Наташи промелькнула мысль, что, быть может, они этого не знают и можно от них удрать, только надо быстро, но если они узнали номер ее телефона (кажется, она его давала, покупая билет), то наверняка уже вычислили или найдут по сигналу – это они умеют, в Донецком аэропорту они даже стреляли из пушек по этим сигналам… Дурацкая мысль, нет, надо сдаваться, значит, просто не повезло.

– Я прилетела на несколько дней к отцу, – сказала она уже более спокойно. – Он живет в поселке Конституционного суда за городом, он там работает заведующим отделом, но я не знаю точного адреса, меня привез его водитель.

– Это мы найдем, – успокоила трубка. – Как зовут водителя? Не вспомните ли номер его машины? С кем вы еще контактировали с момента прилета?

– Водителя зовут Виталий, машина черная, кажется, «Тойота», номер я не помню, он встречал с табличкой. Мы доехали уже к вечеру, и я не выходила из дома. В доме отец – Заварзин Сергей Анатольевич, его жена и сын.

– Хорошо, вашему отцу мы сейчас позвоним. Будет лучше, если мы сами ему сообщим и сразу дадим инструкции. Вы понимаете, что вам придется остаться дома до получения результата анализов?

– Да, я понимаю, а… А долго это?

– Послушайте, девушка, – сказал голос уже почти по-человечески. – Амбулатория к вам уже едет, а как сделают, так и сделают… – и в трубке зазвучали гудки.

Наташа достала сигареты, вспомнив, что это предпоследняя пачка, открыла фрамугу – оттуда сразу пахнуло холодом и сыростью: еще, видно, с ночи зарядил нудный дождь с отдельно летящими снежинками, – закурила и стала смотреть на зеленый забор. Он вдруг начал приближаться, как в кошмарном сне, словно собирался заточить ее в железные объятья… Может быть, это уже болезнь? Надо бы померить температуру, а градусника нет… Нет, это просто страх, надо собраться, одеться и выйти.

В гостиной она застала Полину Николаевну в халате, прическа смялась со сна, и отца, который был уже в брюках и рубашке, собираясь в суд. Сейчас он прижимал к уху трубку мобильного, напряженно слушая, но не отвечая. Жена с тревогой смотрела на него, а по винтовой лестнице, еще ни о чем не подозревая, даже насвистывая, спускался Антон.

– Да, – сказал отец в трубку. – Да, я понял. Мне только надо позвонить на работу, чтобы предупредить… Что?.. Вы туда уже звонили? Кому?..

Наташе послышалось, когда отец перекладывал трубку поудобней, что с ним говорил тот же неумолимый и неизвестно где сидящий голос, да наверняка это он и был. Антон понял, что происходит что-то неладное, и перестал свистеть.

– Что случилось? – спросила Полина Николаевна. – Какой-то теракт?

– Сейчас, – сказал отец, набирая номер из памяти телефона. – Павел Юрьевич, доброе… Ох да, не такое уж доброе… Что, вы уже знаете?.. Да, я не смогу сегодня приехать. Будем надеяться, что это только карантин, совершенно не обязательно кто-то болен… Хорошо, дистанционно – да, пришлите на почту… Обязательно. Передайте председателю…

Но тот, видимо, не дослушал.

– В самолете, в котором ты летела, был человек с коронавирусом, – сказал отец, повернувшись к Наташе. – Это, конечно, ничего не значит, но мы должны до получения результатов анализов оставаться дома и никуда не выходить.

– Вот спасибо-то! – сказала Полина, не поворачиваясь в ее сторону, но явно адресуя это Наташе. – А кто будет брать эти анализы у нас?

Наташа заметила, как брат побледнел и даже сел на ступеньку лестницы.

– Ну какая-то дежурная амбулатория, они уже скоро будут здесь.

– Ты с ума сошел? Звони немедленно Павлу Юрьевичу, чтобы выслали врачей из нашей поликлиники, мы не обязаны верить неизвестно кому. Давай.

Отец снова набрал повтором тот же номер:

– Павел Юрьевич… Нет, я сейчас о другом. Если это возможно, не знаете ли… Мы же приписаны, у нас же тоже берут эти тесты… Уже?.. Ну да, спасибо… Так я жду проект заключения на почту, передайте председателю…

Он опустил руку с трубкой – на том конце, видно, опять не дослушали, там надо было действовать быстро, а им-то спешить было уже некуда.

– Ну, давайте позавтракаем, что ли, – сказал отец. – Есть все равно надо, пока есть, что есть, а шансы, на самом деле, невелики, это меры предосторожности.

– Но мне надо в колледж! – пока еще сдерживая истерику, сказал Антон. – Мне сегодня обязательно надо в колледж, у нас футбол!

– Никто тебя не выпустит, – сказала Полина Николаевна. – Успокойся.

Но он не успокоился, а, наоборот, вдруг бросился к дверям, на ходу пытаясь всунуть руки в рукава куртки. Но в дверь как раз постучали, и на пороге возник водитель Виталий.

– Остановите его! – крикнула Полина, и тот загородил собой дверной проем.

– Ты же чуть не убежал в домашних тапочках, – сказала Наташа. – Надо успокоиться, у вас тут есть какие-нибудь успокоительные? У меня есть снотворное, но оно сильное, пока, наверное, надо что-то полегче.

– Не буду я пить никакие ваши лекарства! – крикнул брат уже сквозь слезы.

– Проходите, Виталий, – сказал Сергей Анатольевич. – Сегодня я никуда не поеду из-за карантина, так вы хоть чаю попейте. Или это теперь будет нельзя?

Водитель снимал обувь, примостив свое большое тело на табурет, и остался в черных носках, на левом из которых белела дырка на большом пальце. Он так смутился, будто за это его могли лишить водительских прав, и сказал:

– Ой, извините. Я утром что-то не заметил…

– Возьмите тапочки, – сказала Полина Николаевна. – Там в ящике должны быть, такие белые, я в крайний раз две пары из гостиницы из Страсбурга привезла. Видеть уже не могу этот Страсбург – сидим там, как в тюрьме.

– Дело в том, – сказал Виталий, найдя тапочки с какими-то вензелями и чувствуя себя в них уверенней, – что мне по дороге позвонили: предписано пока остаться у вас, машину закрыть и оставить здесь, я же был первый, с кем она контактировала.

– Та-ак, – сказала хозяйка дома и добавила, чтобы сгладить впечатление: – Отлично, будет хоть еще один нормальный человек в доме, чтобы справиться с нашим сыном-психом в случае чего.

– Так точно! – бодро сказал Виталий. – Антон, ты в нарды умеешь играть? Нет? Так я научу. У меня в машине есть. Сходить?

Но сходить не получилось: только он открыл дверь, как на дорожке рядом с судейской «Тойотой» остановился кремовый фургон с вращающимся проблесковым маячком – хорошо, еще без сирены. Полина хотела было помешать мужу, но он уже нажал кнопку замка, и калитка открылась. Из фургона вышли мужчина и женщина в халатах, масках и перчатках, женщина – видимо, сестра – тащила немаленький чемоданчик, они прошли под дождем и уверенно вошли в дверь, которую никто не рискнул закрыть у них перед носом.

– Здравствуйте, мы амбулатория, – сказал врач несколько измененным из-за маски голосом. Их обувь оставляла мокрые следы на полу. – Как вы себя чувствуете, ни у кого температуры нет? Возьмем у каждого мазок из горла и кровь на анализ. Для вашего же спокойствия, бояться не надо.

– Минутку, – сказал Полина Николаевна нараспев. – Во-первых, что это за распоряжение такое и кто его издал? Во-вторых, вы из какой поликлиники?

– Мы из инфекционной больницы, – ответил замаскированный. – А распоряжение я не знаю чье, это не к нам, но полиция его тоже выполняет. Такой порядок.

Медсестра уже поставила на стол и открыла чемоданчик, в котором стали видны какие-то пробирки, тампоны и опасно поблескивающий металл.

– Ну, если таков порядок, – сказал Сергей Анатольевич жене, – почему не сдать? Можно сначала общий, а потом туда, так даже надежней.

– Ты не понимаешь. Они наши анализы пошлют черт знает куда, в Новосибирск, так я читала, там все перепутают, и это займет неделю. Неделю так жить – нет уж, увольте… И она добавила для приехавших: – Короче, мы будем ждать из поликлиники Управления делами, мой муж – заведующий отделом в Конституционном суде, я тоже там работаю, а сын приписан как член семьи.

– Я тоже там работаю, – веско сказал Виталий.

– И вы тоже? – спросил врач у Наташи.

Она не успела ответить, потому что Антон вдруг, воспользовавшись замешательством и успев одеться и обуться у себя наверху, стремительно пронесся через гостиную и вылетел в дверь; еще какое-то время видно было – семья выскочила на террасу, – как он несется под дождем между соснами, но дальше его скрыло здание.

– Ловите!.. – начала Наталья Сергеевна и осеклась, потому что – куда там…

Виталий уже набирал номер на своем телефоне:

– Проходная? Кто там? Андрей, ты? Ага, привет… У нас тут парень сбежал, Антон, вы его на камерах видите? Ага, ну вы его тогда конвоируйте сюда, когда увидите… Что? А, да, этих ждем, конечно, пропускайте…

Он нажал отбой и сказал всем, кто был на террасе:

– Они видели, как бежал, но сейчас забежал куда-то в районе судейских дач. Они его через проходную все равно не пропустят, а через забор он не сумеет перелезть, да даже если полезет, заметят и поймают. А к нам амбулатория едет уже наша…

Действительно, со стороны ворот ехал второй точно такой же фургон с таким же проблесковым маячком, который отбрасывал на соседние дома и на сосны пугающие синие всполохи, и в них сеялся дождь. Вторые врач и сестра с таким же чемоданчиком зашли в дом и поздоровались, только эти были не просто в масках, а в белых скафандрах, делавших их похожими на инопланетян. Все зашли в гостиную, но новые одели бахилы, которые у них были с собой, и мокрых следов не оставляли.

– Коллеги, мы просим прощения за беспокойство, – обратился врач из-под респиратора, как из колодца, к другому и вдруг протянул в его сторону руку: – Костя, ты, что ли? И не узнать сразу в маске!

– Ахмед! Вот это встреча! – обрадовался, всмотревшись в скафандр, коллега и тоже протянул было руку, но оба спохватились, что руки в перчатках, а рукопожатия отменены, и убрали руки за спины.

– Мы же с ним вместе учились! – объявил скафандр всем. – Короче, Костя, мы тут все сделаем, у нас ускоренные тесты, а вы езжайте.

– Ну ладно, раз так, у вас, конечно, быстрей сделают.

Сестра собрала чемоданчик, другая тут же поставила туда же точно такой же, но он был такой же, да не такой: там все было в аккуратных пакетиках и металл не блестел. Первые уехали, а скафандр, не снимая перчаток, извлек что-то вроде ведомости и стал разбираться с посаженными на карантин:

– Так, Заварзин Сергей Анатольевич – это вы, Заварзина Полина Николаевна, должен быть еще сын Антон, так? А это Петров Виталий Иванович, водитель, все верно. Меня зовут Ахмед Алиевич. А вы кто? – Он повернулся к Наташе.

– Это моя старшая дочь, – сказал Сергей Анатольевич. – Это она летела из Парижа. Вы ее проверьте тоже, пожалуйста.

– Но она у нас не приписана, – сказал Ахмед.

– А мы с вами не встречались в поликлинике? – вкрадчиво спросила Полина.

– Едва ли. Я вообще-то эпидемиолог, у меня до сих пор особенно работы не было. Не то что у вас с этими поправками в Конституцию и вообще… Я бы с радостью ей тоже – мазок и кровь, но у нас тесты строго на учете.

– Я сейчас позвоню, – сказал отец. – Мы это уладим. И при чем тут поправки или это вы так шутите? Где мой телефон? Господи, этого еще не хватало! Где мой телефон?

– Перестань психовать, – сказала жена. – Напсихуемся. Сейчас я его наберу.

Телефон запел вдруг голосом Утесова на террасе, куда отец, оказывается, унес его только что, это было сейчас ни к селу ни к городу, он смутился и принялся названивать своему Павлу Юрьевичу.

– Да, такое дело… Да, дочь… Спасибо. – Он отключился и опустил трубку. – Сейчас они перезвонят главврачу.

– Ну, если он мне даст такое указание, тогда конечно, – сказал Ахмед. – Я пока выйду на воздух, а то в этом водолазном костюме запарился. Мы на практике в химзащите чуть не сутками ходили, но к этому невозможно привыкнуть. – Он стянул респиратор вместе с капюшоном и оказался молодым и усатым. – У кого-нибудь есть сигарета? А то мои в машине остались…

– Пойдемте, – сказала Наташа. – Я вас угощу – может, заработаю себе на тест.

– И мне, – сказал отец.

– Тебе нельзя, – сказала Полина Николаевна.

– Что теперь значит можно или нельзя? – сказал он. – Не все ли равно, умру я от рака или от этого чертова коронавируса?

Что на это возразить, никто не успел придумать, и они все вышли снова на террасу. Виталий деликатно достал свою пачку, чтобы не стрелять, но закурить не успели: по дорожке охранник в неопределенно-камуфляжной форме вел Антона, как под конвоем, шагая в метре сзади. Брат шел понуро, и Наташа видела, что ему неловко, но теперь уже и все равно: он был словно обреченный.

– Спасибо вам, где вы его поймали? – спросила Полина Николаевна охранника.

– На территории, – лаконично буркнул тот, слегка толкая подконвойного в спину, чтобы дальше он дошел уже сам.

Он и дошел, ни на кого не глядя, и попытался теперь проскользнуть к лестнице, но тут опять Виталий преградил ему дорогу.

– Ну что, – сказала мама, – не стыдно тебе? Ведешь себя как девочка.

– Паническая атака, – сочувственно сказал Ахмед. – Бывает. Ну, приступим, – и он, так и не успев покурить, снова натянул капюшон с респиратором.

– Я кровь сдавать не буду, – сказал Антон.

– Сынок, ну это же не шутки, – мать постаралась сказать это поласковей, но сразу так перескочить у нее не очень получилось.

– Не буду! – крикнул Антон, сумев в это время проскользнуть под рукой у Виталия на лестницу, – было слышно, как там, наверху, хлопнула его дверь.

У врача в кармане скафандра зазвонил телефон, он достал его, посмотрел на экран, где высветилось странное: «Ершишко» – и Полина удовлетворенно кивнула, а он нажал на прием.

– Да… Ну конечно. Я ее тогда сам в ведомость впишу…

Он энергично замахал свободной рукой в сторону Наташи, показывая, что ей надо будет открыть рот, потом закатать рукав, а потом еще где-то расписаться. Сестра, которая не проронила за все это время ни слова, достала из ящика иностранную упаковку, вскрыла ее с треском – там оказалось ничего страшного: просто вроде кухонного ершика, только маленький.

Полина Николаевна стала подниматься по лестнице к сыну, но остановилась, словно заручаясь поддержкой остальных.

– Вообще-то кровь не так уж и нужна, – сказал словоохотливый Ахмед, – она не всегда правильно показывает, важнее мазок. А кровь уж заодно, но так полагается.

Отец первым широко открыл рот, сестра слазила туда ершиком и сразу сунула его обратно в такую же маленькую пробирку.

Полина поднялась – было слышно, как она постучалась и зашла, потом был крик и ее словно вышвырнуло оттуда, она с разбегу сделала несколько шагов по лестнице, чуть не покатилась вниз, но удержалась, схватившись одной рукой за перила, а второй осторожно держась за грудь.

– Он меня ударил ногой, – сказала она мертвым голосом. – Он? Меня? Ударил?..

– Паническая атака, – повторил Ахмед после паузы. – Но это уже к психиатру.

– Сейчас мы его притащим, – сказал Виталий, поднимаясь, чтобы сначала помочь хозяйке спуститься. – Я даже и один с ним справлюсь.

– Подождите, – сказала Наташа и пошла наверх.

Она постучалась, не дождавшись ответа, вошла. Брат лежал на разобранной тахте, даже не сняв кроссовки, лицом к стене.

– Это я, Наташа.

– Что тебе надо? – спросил он, не поворачиваясь.

– Ну вот мы и перешли на «ты», мне так больше нравится, я, знаешь ли, не люблю неравноправных отношений… Не удалось добыть дозу?

– Какую дозу? – спросил он нервно, поворачиваясь к ней. Лицо его было в поту.

– Не знаю какую, надеюсь, это не шприц.

– Нет.

– Не кокаин?

– Травка… Но он соврал, что у него нет. Сука… Как ты догадалась?

– Послушай, братишка, я умная. Просто сопоставила кое-что. Кстати, сдать кровь ты не бойся, на это там не будут проверять. Это стоит денег, надо быстрее на коронавирус, кто что-то другое там будет искать?.. Давно ты это куришь?

– Тоже год, наверное, – сказал брат, снова отворачиваясь к стене.

– Часто? Когда последний раз?

– Вчера.

– Ну, может, оно и к лучшему, – сказала она. – С травки – это не то что с героина, на стену лезть ты не будешь. Это обыкновенная паника. Ты просто гонишь сейчас.

– Откуда ты знаешь такое слово? – спросил он подозрительно, снова поворачиваясь, – это было уже нервное. – Разве во Франции говорят «гонишь»?

– Вот видишь, – сказала она. – Вопрос резонный, с мозгами-то у тебя все в порядке. Нет, во Франции это по-другому. Я десять лет прожила с наркоманом, он был русский, начинал с травки, как и ты. А потом другое. Однажды он сбежал от меня из дому и умер от передоза, его нашли уже мертвого на бульваре Сен-Дени. Я тебе потом, если захочешь, про него расскажу. И помогу, я знаю как, а сейчас надо спуститься. Вставай…

Она мягко потянула его за руку, и он спустил ноги с тахты. Его чуть шатнуло, он оперся о стол – проснулся экран большого, в полуразобранном корпусе, компьютера, на котором высветился английский текст: «We live in small way…» – мы живем скромно, ну да, как же… Сестра обняла его за плечи, и они стали спускаться.

Процедуры заняли минут пятнадцать – Антона отпустили первым, но он не ушел к себе, наверное теперь пугаясь одиночества, и смотрел, как медсестра, оказавшаяся не немой, но повторявшая только: «Черт!.. Черт!..» – все никак не может найти у его матери на руке вену. Воспользовавшись этим, Наташа зашла в кабинет отца, порылась в сумке и выудила оттуда баночку, высыпала таблетку, завернула в бумажку и сунула в карман. Когда она вышла, была ее очередь – Виталий галантным жестом пропускал ее вперед.

Мазок из горла был только унизителен, но не болезнен и не производил такого впечатления, как кровь. Ее брали совсем крошечным одноразовым шприцем, совсем не больно, и она скапливалась в маленькой пробирке, как в брюшке у комара. Трудно было оторвать взгляд – там был приговор. Отвернувшись, Наташа перехватила взгляд Виталия, смотревшего на сгиб ее локтя, и был тот взгляд немного опасный, плотоядный.

Виталий был здоровенный бугай, ручища его была оплетена веревками жил и вен, но попасть в них почему-то у сестры не выходило, и она повторяла: «Черт!.. Черт!», а потом попросила другую руку. Виталий помялся, но закатал рукав, под которым оказалась татуировка в форме кинжала и парашют. Брат тоже смотрел на эту руку, в поту, и Наташа, прихватив на кухне бутылку воды, сделала ему знак подниматься. Там он сразу опять лег.

– Ты говорил, что у вас внизу тренажеры, сейчас тебе лучше всего было бы покрутить велосипед до седьмого пота, до изнеможения или побегать по дорожке. И я бы с тобой заодно, там ведь не один?

– Нет. Лучше водки выпить, я один раз пробовал, когда болел ангиной и то же самое было. Можешь принести из бара?

– Ни в коем случае, тогда снотворное. – Она достала бумажку с таблеткой из кармана. – На, проглоти и запей, выпей всю бутылку, тебе сейчас надо много воды.

Он уже безвольно, послушно и вяло проглотил из ее руки таблетку и выпил почти всю бутылку, опять взмок и откинулся, а сестра взяла край простыни и вытерла ему пот.

– Скоро уснешь. И все пройдет, это только психологическая зависимость.

– Значит, его нашли на бульваре?

– Да. Но сейчас ты не думай об этом.

– Мы были в Париже с отцом и мамой, давно, я запомнил бульвары, хотя, конечно, не знаю, который из них Сен-Дени.

– Это где еще ворота такие, в смысле каменная арка старинная.

Где-то когда-то был и Париж…

– Я даже не смогу теперь это увидеть, – сказал он. – Если только сбегу. Теперь отца отпускают только в Страсбургский суд, да и то только с мамой, без меня. А со мной только в Крым, а там говно в море плавает. Скажи, это нормальная страна вообще?

– Нет, ненормальная, но она такая. Есть и хуже, и мне случалось тоже там бывать. А ты еще наездишься, у тебя все впереди. You’ll be fine, brother[3]3
  У тебя все будет хорошо, брат! (англ.)


[Закрыть], я тебе обещаю. Не вечно же у нас тут будет такая ерунда. Только тебе надо слезть с этой темы.

– Из-за этих поправок в Конституцию их, наверное, уже и в Страсбург не пустят, – сказал брат, уже не слыша, что говорила ему сестра.

На лбу его снова выступил пот, и она снова вытерла его краем простыни.

– Повернись на бок и спи, таблетка начала действовать, ты уже заговариваешься.

Брат послушно отвернулся к стене, а она еще немного посидела рядом, положив руку ему на плечо. Он спал. Со второго этажа открывался вид на сосны и на пустые дорожки, мелкий дождь перешел в мокрый снег, и сквозь него, пуская бесшумные синие всполохи, уехал фургон с их анализами.

⁂

Когда Наташа спустилась, Полина Николаевна чем-то нервно гремела в кухне, отец ушел в кабинет, а Виталий, слегка развалясь, сидел на диване и смотрел телевизор. Передача была юмористическая, слова разбирать не хотелось, но время от времени там включался закадровый, заранее записанный смех зала: «Ха-ха-ха!»

– Садитесь, вместе посмотрим, – предложил Виталий, подвигаясь на диване. – Там смешно шутят. Что нам теперь, лечь и помереть, что ли? Кстати, вчера, оказывается, была пятница – тринадцатое, вот вам и нате, а я-то и забыл.

– Спасибо, вы очень любезны, но мне надо кое-что прочесть. Я понимаю, что мир продолжает жить своей жизнью, но можно вас попросить сделать тише?

– В самом деле, Виталий, – сказала хозяйка из кухни, – возьмите наушники. Они на столике рядом с экраном и работают дистанционно.

– Ну как хотите, – сказал тот с обидой, надел наушники, раздвинув их пошире, нажал на кнопку, и стало тихо, только лилась на кухне вода из крана да летел снег за окном.

Наташа постучалась и, услышав приглушенное «да», зашла в кабинет. Отец сидел перед экраном компьютера, но, кажется, ему не очень хотелось читать текст.

– Прислали? – спросила она.

– А куда они денутся, – сказал он. – Вернее, я…

– Я не буду тебе мешать, только возьму свой ноутбук и пойду, может, на террасу.

– Нет-нет, там холодно, ты не будешь мне мешать, сиди здесь, если тебе удобно на диване. Хочешь, я тебе тоже пошлю, только ты не передавай это в «Монд», а то мне председатель голову оторвет.

– Да я вообще сейчас в отпуске. А ты думаешь, кто-нибудь заблуждается на этот счет? Во всем мире все уже всё поняли, пап.

– То-то и оно, – со вздохом сказал он. – Набери вот тут в почте свой адрес, я тебе все-таки тоже пошлю почитать.

– Хорошо, если тебе хочется, хотя я вряд ли много там пойму.

Она переслала сама себе на почту письмо, открыла текст и устроилась читать. Текст был огромный и невообразимо путанный, непереводимый. С другой стороны, все же было ясно с самого начала, но они с отцом провели за чтением минут пятнадцать в молчании, только он, вздыхая, время от времени клацал по клавишам. От чтения ей становилось стыдно, и она отрывала глаза от экрана, чтобы посмотреть в его спину. Он как будто и ей предлагал проголосовать за эти поправки, как и всему их (или нашему?) народу, словно ложь, разделенная на всех, может обернуться от этого правдой. Наконец она не выдержала и спросила:

– А что будет, если ты это не подпишешь?

Он сразу повернулся, словно ждал этого вопроса, но смотрел куда-то под диван, и она снова увидела, как после химии поредели его когда-то густые волосы.

– С чисто юридической точки зрения – ничего. Я не подписываю, я только должен это завизировать. – Он поднял глаза: – Подпишут судьи – вот ты подумай, каково им-то!..

– Мне нет до них вообще никакого дела, – жестко сказала дочь. – Вот тут написано, что в России развитой парламентаризм, многопартийность и независимый суд. Это правда?

– Ну, может, у нас и есть недостатки, но это же все в развитии, – вяло сказал отец, снова отворачиваясь к экрану. – И это всего лишь дополнительная мотивировка, почему народ может еще раз избрать этого президента. Но это когда еще будет – через четыре года!

– Наверное, я буду жестокой, но это отпечаток профессии, моя профессия – про правду. А это лицемерное вранье! Ты зачем дал мне это читать? Чтобы я тоже измазалась в этом говне? Ну раз сам дал, так слушай!..

Через дверь, но достаточно громко, раздался заливистый, нотой выше, чем можно было ожидать при его комплекции, смех Виталия, который смотрел свою нескончаемую юмористическую передачу.

– Да я и слушаю, – сказал отец убито, и ей снова стало его больше жаль, чем не жаль, но остановиться она уже не могла.

– У тебя рак. Или мы все сдохнем от этого коронавируса. Ты веришь в Бога?

– Ну у нас есть даже специальный храм прямо в суде, мы ходим туда по праздникам и крестимся – а попробуй не сходи…

– Я не об этом спрашиваю, ты прекрасно понимаешь.

– Что-то Бог не очень-то мне помогает, – сказал отец. – И тут он тоже не спасет.

– Бог спасает не тела, а души, но это уж твой выбор. А сын? А я, в конце концов?

В гостиной Виталий опять заржал и не мог теперь остановиться.

– Да тебе-то что, ты вернешься в свой нормальный мир, – сказал отец. – Да и Антону, наверное, лучше туда же, тем более если ты ему как-то поможешь…

– Если вернусь. И у меня такое «если вернусь» было уже не раз, ты знаешь, это хорошо вправляет мозги. А что сказал бы тот, который у тебя на столе?..

– Ну, дед-то!.. – сказал отец как будто даже обрадованно; видно, он об этом уже думал. – Откуда ты знаешь, за что он иной раз голосовал в сроковых или пятидесятых? Нет, не думай, никаких приговоров он не подписывал, но руку-то на собраниях поднимал… Тебе легко всех учить – ты Европа-с. А тут Азия, ваши рецепты не годятся. Азия-с…

– А кто в этом виноват? Европа уже тысячу лет живет благодаря праву, а вы у себя в Конституционном суде вот сейчас его добиваете.

– Да не сейчас… – сказал он. – Мы всегда живем в той стране, в которой живем, и в том времени, в котором живем. С французским-то паспортом в кармане оно, конечно…

Он отвернулся. Да, правда: она словно испытывала вину за этот французский паспорт, всегда ее испытывала, хотя была совсем не виновата в том, что мама увезла ее из России, когда ей было четырнадцать. Может, мама и была в чем-то виновата перед отцом, но в чем?

У большинства людей просто не хватит сил постоянно жить в состоянии раздвоенности, и они выбирают одну из позиций, но некоторые, самые сильные, так и застревают на этой развилке и отдают себе в этом отчет. Но это нелегко, отцу было очень трудно сейчас. Она спустила ноги с дивана, подошла и обняла его за плечи, а он похлопал ее руку своей, в каких-то неизвестных веснушках. Затем убрал руку, выдвинул ящик стола, покопался там и выудил стреляную автоматную гильзу.

– Смотри, что я нашел. Помнишь? Я отобрал ее у тебя, потому что ее могли засечь на границе и у тебя были бы большие неприятности.

– Помню, конечно. Девяносто третий год, Белый дом. Только я эту оставила тебе, а другую увезла, и никто меня не засек, а их выше крыши там было. Но свою я уже давно не встречала в парижской квартире. Двадцать семь лет прошло…

– Зачем?

– Что? Зачем повезла? Ну это же факт, чтобы показать в газете, хотя там и фотографии тоже были, но я еще начинающая была, мне было семнадцать, и я еще только училась в университете. Я летала за твой счет, к тебе в гости, но после того первого репортажа меня стали отправлять в командировки и часто печатать, у них как раз незадолго до этого ушел на пенсию корреспондент с русским из эмигрантов первый волны. У него еще был такой смешной русский – слишком правильный.

– Зачем? – повторил отец. – Зачем им был твой репортаж, когда CNN показывало всю стрельбу из танков по парламенту в прямом эфире? Все смотрели, кому было интересно…

– А… Так у меня репортаж был не только об этом. Я оттуда пришла к тебе в суд, он тогда был в Москве где-то в центре, ты заказал пропуск, и я бродила по комнатам, заходила к судьям, ты же меня с ними ребенком еще познакомил, и они от меня не прятались. Они прятались в тот день друг от друга – каждый сидел в своем кабинете, но все были заняты одним и тем же: смотрели репортаж по CNN. Ты поэтому вспомнил про гильзу?