Текст книги "Эксперимент (сборник)"

Последними прошли десятка два сытых, лоснящихся молодых людей с портретами бывшего премьера Касьянова – и всё, как отрезало. Страна устала от митингов и демонстраций, от взлёта, надежд и падения девяностых. Устала от собственных наивных мечтаний. Она больше не верила никому.

– Никому – это полбеды, – рассуждал с телеэкрана Максим Плотников, – страшнее, когда ни во что. Когда закончилась всякая вера. Страна заблудилась между прошлым и будущим. Запуталась в собственном прошлом.

Нет, митинги и демонстрации не прекратились, но прежнего пафоса больше не было. Люди привыкли очень быстро. Демократия демонстрировала, так сказать, свою приземленную бытовую сторону. Приезжали бабушки из Пятихаток, требовали от губернатора Садальского заставить мэра Дышенко вырыть колодец; приезжали из соседнего района – митинговали, чтоб отремонтировали дорогу. Понятно, что на митинги и демонстрации ходили в основном свои, из области. Люди вдруг обнаружили, что без митингов и демонстраций в области ничего не делается. Столичных журналистов больше не было, их интересовало глобальное. Изредка появлялись иностранцы, удивлялись, отчего у русских такая сложная технология. Чтобы проложить трубы или отремонтировать мост, надо сначала собрать митинг.

Переключением с высоких проблем, с абстрактных прав человека на малые, бытовые больше всех были разочарованы местные торговцы. Их доходы, взметнувшиеся было ввысь от наплыва участников демонстраций и журналистов, теперь стремительно падали. Надежды на эксперимент не оправдались. Закрывались недавно открытые магазины. От отчаяния «Торговцы за демократию», объединившись с труженицами секса и с другими почтенными гильдиями, готовили грандиозную манифестацию за статус ЗПС (зоны политической свободы) для области и за губернаторские выборы. Но, увы, это было не служение свободе, а лишь хитроумный маневр, чтобы подогреть угасавший интерес к области, прорваться на телевидение, вызвать новый поток журналистов и публикаций, а с ними повторный подъём экономической активности. Энтузиасты даже обсуждали ещё более смелые планы – устроить политическую забастовку, потребовать статус третьей столицы и перевода в областной центр хоть каких-то правительственных учреждений.

– Мы не хуже питерских, – смело заявляли в интервью Максиму Плотникову лидеры местной торговли и главный их идеолог доцент Маликов. Обосновывая свою позицию, областные фрондёры вспомнили старую песню о главном из начала девяностых – борьбу с привилегиями.

Увы, это была лишь короткая вспышка. Становилось ясно, эксперимента не будет; начатый не ко времени, он тихо сходил на нет. Рейтинг губернатора Садальского больше не рос, напротив, несмотря на все ухищрения Эдуарда, начал падать. Область медленно, очень неохотно, погружалась в прежнее состояние спячки. Доцент Маликов – последний энтузиаст индустрии демократии – даже изобрёл новые индексы: индекс несбывшихся ожиданий (ИНО) и индекс политической апатии (ИПА). Эти индексы, доказывал доцент, оказывают обратное воздействие на экономику. Надо будить людей, повышать потребительский оптимизм, поднимать ИОС (индекс ожидания свободы), заставить свободу работать. Иначе сорвётся модернизация. Отчаявшись найти надёжных сподвижников в областном центре, отчаянный доцент предложил крайнюю меру – выписать правозащитников из Москвы, последних из неугомонных.

Эдуард после долгого разговора с Сэмом Лейкиным – тот больше ничего не обещал, проект закона об эксперименте показательно затерялся в Госдуме, – начал подумывать об отставке. Президентский назначенец Садальский, пенсионного возраста, ничем не заметный среди других губернаторов, один из первых кандидатов на вылет, особенно после такого афронта. Он больше не темная лошадка, ноль против тандема. Честолюбивый политолог впредь не связывал свои надежды с Садальским.

Только Максим Плотников ещё трепыхался, используя последние дни оттепели. Он, возможно, чувствовал, что никогда в будущем не вернётся на телеэкран. Ища опору, Максим Плотников всё больше обращался к прошлому – к молодому Сперанскому и графу Витте, к Петру Столыпину и незаслуженно забытому Лорис-Меликову, о настоящем же судил желчно и не без занудства. Битый час он искал разницу между застоем, реставрацией и стабилизацией, сравнивал нынешнюю модернизацию с горбачёвской госприёмкой; в другой раз ратовал за губернаторские выборы как средство от кадрового оскудения и бюрократического омертвления и комментировал последние демонстрации. По Плотникову получалось печально: вместо культуры демократии – культ Хозяина. Гражданское общество – спящая царевна, депутаты – фикция, мэры – безответственны и нечистоплотны. Одна надежда – на Хозяина с большой буквы. Усатый хозяин, или в кепке, или даже без особых примет должен нам вырыть колодец, отремонтировать дорогу и даже вкрутить лампочку. Для полной гармонии – разделения властей у нас не существует – надо писать в Москву, а не митинговать в областном центре. Бог у нас там.

– Странная демократия, – с сарказмом восклицал телеведущий, решившись высказаться до конца, – без гражданского общества. Мы им – губернаторские выборы, они нам – копеечные прибавки к пенсии. Вот такой чейндж.

Как показывает опыт, оракулы ошибаются много чаще, чем обыкновенные люди. На сей раз ошиблись и Максим Плотников, раньше времени пропевший прощальное соло, и нетерпеливый Эдуард, и замученный ночными страхами губернатор Садальский, и столичные аналитики и журналисты, с мазохистским сладострастием хоронившие эксперимент в самой утробе Госдумы. Когда казалось, что всё – эксперимента не будет, что победили неизвестные публике консерваторы, что зам. главы администрации вот-вот уйдут, пакет законов об эксперименте был срочно найден в сейфе одного из председателей комитетов и принят сразу в трёх чтениях. Там, в администрации, что-то произошло, что-то изменилось в тандеме. Историки, философы и политологи будут потом спорить о роли случайности в этой истории, о чрезвычайной уязвимости прогресса, но это – потом. Главное, пакет законов был принят. Остановившиеся колёса завертелись. Областная дума назначила выборы. Избирали одновременно губернатора, думу и органы самоуправления. Внимание страны приковано было к уникальной области.

Избирательная кампания между тем почти сразу началась с сенсации. Председатель областной думы Варяжников, ещё недавно один из главных кандидатов в губернаторы, отказался от участия в губернаторской гонке и объявил о поддержке однопартийца, кандидата номер один – Садальского, нынешнего губернатора. Причиной его отказа, как говорили злые языки из депутатов, были вовсе не усилия телекиллера Максима Плотникова и не фотографии, напечатанные в журнале обладминистрации и растиражированные в Интернете, – за прошедшее время Евгений Андреевич сумел минимизировать не столь уж и великий ущерб. Он затеял строительство храма, отправился в Лавру на богомолье, и отец Михаил, местный протоиерей, отпустил Варяжникову все грехи. Так что спикер был чист перед Богом и тем более перед людьми. К тому же, служа Церкви, Евгений Андреевич стал близким приближенным митрополита, они вместе светились в телевизоре и в Интернете. Интернет так и вообще был заполнен святочными рассказами о богоугодных деяниях Варяжникова. Да и сами избиратели, люди не злые и не злопамятные, позлословив и перемыв главдепутату кости, начали забывать о скандале. Так что рейтинг Варяжникова вернулся к прежним десяти процентам. «Единая Россия» снова выдвинула его в депутаты. Да что там «Единая Россия», собственная супруга – за немалую, правда, компенсацию – не только простила неверного, но собрала пресс-конференцию, где рассказывала об их взаимной любви и о замечательных качествах политика и мужа, а в конце торжественно объявила о своей очередной беременности. Так что причина отказа главдепутата от избирательной гонки оказалась совсем в ином. Евгений Андреевич несколько дней отчаянно пытался встретиться с председателем обл избиркома, но тщетно. Тулинов всеми силами избегал встречи, даже демонстративно. Когда же они наконец встретились, два важных областных мужа, чиновник был холоден и суров, разговаривал строго статьями закона, от коньяка отказался наотрез, пожелал успешного депутатства, – Варяжников понял, что шансов в губернаторы у него нет. Москва ли, губернатор Садальский или Сэм Лейкин владели избиркомом безраздельно. Административный ресурс, не раз поднимавший на гребень волны депутата, на сей раз работал против него.

Вообще кампания по выборам губернатора началась совсем не так, как ожидали и расписывали досужие журналисты, предвкушавшие мультисюжетный боевик. На самом деле кандидатов в губернаторы оказалось разочаровывающе мало. Как иронизировал в своих «Итогах» Максим Плотников, в стране по сравнению с треклятыми девяностыми всё так оказалось выбито и схвачено, что, не считая кандидатов от трёх думских то ли полу-, то ли псевдооппозиционных партий, этих нанайских братцев и нескольких постаревших всероссийских сумасшедших, в своё время путешествовавших с выборов на выборы, с президентских на губернаторские, из одной области или республики в другую, не обнаружилось кандидатов в противовес правящему губернатору. Притом даже, что сам Садальский публично призывал противников идти на выборы, божился, что выборы будут честными, но они не шли. Начать с того, что самый известный из демократов, бывший вице-премьер и баловень судьбы, когда-то любимчик покойного президента, мимолётный наследник, легкомысленно упустивший фортуну, – его больше всех опасался губернатор Садальский, – вместо выборов отправился к дальним морям заниматься виндсерфингом. Не поверил в чистоту замыслов правящего клана? Или снова разминулся с фортуной? Всё-таки это не Сочи. Другой демократ, из «Другой России», Каспаров, тоже не приехал. Впрочем, он и не обещал. Алчущие сенсаций журналисты долго разыскивали шахматного экс-короля, но он так и остался недоступен. Лишь пресс-секретарь через неделю сообщил, что Гарри Кимович будет участвовать только в президентских выборах и что в настоящее время экс-король вплотную занят формированием «Комитета-2018». Другие возможные кандидаты, в основном из экс-депутатов – и правых, и левых, – тоже дружно бойкотировали выборы, заранее обвинив облизбирком в ожидаемых фальсификациях. Эти фальсификации, похоже, грели им души. Не избиратель от них отвернулся, только административный ресурс. Даже официальный либерал Барщевский и тот не приехал.

– Да и зачем, – иронизировал с телеэкрана Максим Плотников, – если, как он утверждает, тандем использует исключительно его идеи. Помните бородатый анекдот насчёт маршала Жукова и полковника Брежнева? Не забыл ли маршал посоветоваться. Это именно тот случай. Легче сидеть на печи и заниматься телепатией.

Однако, вопреки скептикам и всеобщей апатии, о которой эти скептики твердили, кампания по выборам губернатора раскручивалась точно в соответствии с законами жанра. Мало того, очень скоро она приняла интригующий и совершенно непредсказуемый характер. Но тут надо несколько слов сказать о губернаторе. Мы помним, как рейтинг его рвался вверх. Увы, несколько месяцев промедления, быть может преднамеренного, пока закон об эксперименте вылёживался в Думе, оказались для Садальского роковыми. Усталый электорат успел за это время сильно разочароваться в обещанной демократии. Мечты о ЗПС (зоне политической свободы), об этом уникальном российском эльдорадо, сильно увяли, митинги и демонстрации приелись. Народ ждал чуда, но чуда не случилось. Индустрия демократии многим теперь казалась химерой. Голосовать сердцем наученные горьким опытом избиратели больше не хотели, к призывам и обещаниям оставались равнодушны, да и какая связь между сердцем и наскучившим как горький хрен губернатором; кошельки же опять были тощи, мираж процветания с каждым днём рассеивался – рейтинг губернатора Садальского, правда, искусственно высокий, несмотря на все ухищрения хитроумного Эдуарда, скользил вниз, небыстро пока, но неодолимо, к перекрестью, называемому на графиках ножницами…

Парадоксальная реакция, когда рейтинг теряет управляемость и не слушается технологов, – очень серьёзный симптом. Требуются чрезвычайные, отчаянные меры, что-то совершенно необычное. Эдуард решился пойти ва-банк, сделать гениальный – так ему казалось – ход. Но об этом чуть позже…

Угроза, которую почти не ждали, появилась в глуши, в дальнем Пятихаткинском районе, на степной границе области. Возродившийся из небытия Соловей, герой, которого помнили и которого спасали всем миром, принц Гамлет, он же Гриша Добросклонов, как, помнится, назвал его в разговоре с губернатором Эдуард и как теперь с чьей-то лёгкой руки его называли в народе, бросил перчатку губернатору Садальскому. Избирательная кампания его была полна приключений. Артист, любимец публики, особенно женщин бальзаковского возраста, Соловей прямо со сцены, в одеждах датского принца, призвал поддержать его на губернаторских выборах. Поклонники, а всё больше поклонницы, составили его избирательный штаб и начали сбор подписей. Перепуганная дирекция театра, страшась губернаторского гнева, сняла «Гамлета» с репертуара и оставила Соловья без ролей – по сути, уволила из театра. Скандал – разве что-нибудь может лучше помочь честолюбивому претенденту? Жители областного центра, даже далёкие от искусства, сразу прониклись сочувствием к обиженному. Сам же Соловей, оставив штаб на доверенных людей, почти сразу уехал в родные Пятихатки. Так он превратился в гонимого. Отъезд, впрочем, имел важную причину. Пятихаткинский мэр Дышенко, человек с грандиозными планами и столь же непомерными амбициями, затеял в своём захолустье грандиознейшее строительство, на которое нецелевым образом растратил чуть ли не весь районный бюджет да ещё и кредиты; строительство между тем застряло на стадии котлована – теперь мэру нужно было идти на поклон к губернатору, но вместо этого Дышенко решил бросить Садальскому вызов, предложив старому приятелю поддержку в битве за губернаторство в расчете на то, что победа Соловья спишет его грехи и принесёт новые деньги из областной казны. А ещё лучше – позволит Дышенко возглавить областное правительство. Итак, Соловей засел в Пятихатках, в мэрии городка был его главный штаб, его люди и люди Дышенко повсюду собирали подписи. Говорили, к Соловью в Пятихатки со всех концов области приезжали ходоки; обиженные бизнесмены из глубинки тайно собирали для народного заступника деньги. Он был похож на Пугачёва – простой хитрый русский мужик, народный вождь; никто не знал его убеждений. Ксенофоб? Патриот? Коммунист? Демократ? Ни один человек не задавал Соловью лишних вопросов. А он говорил людям то, что они хотели слышать: обуздать чиновников и перекупщиков, дать справедливость и порядок, защитить бедных, снизить цены. Газеты о нём не писали, молчал Максим Плотников, и, однако, летел-бежал гул; сторонники Соловья с подписными листами шли от дома к дому – им открывали двери. Наконец Соловей захотел и повёл их, подобно крестному ходу, из Пятихаток в другие районы. Его сторонники, ходоки и люди из областного штаба ходили с листами по областному центру. Поначалу их прогоняла милиция, иные над ними смеялись, – вот так же фарисеи смеялись когда-то над Иисусом, – однако число подписей стремительно росло. Скоро подписных листов должно было стать достаточно.

Но сам Соловей знал: авантюра. Прошло время Пугачёвых. Побеждает сила, власть, административный ресурс, побеждают чиновники. Ельцин? Но Ельцин был высокопоставленный ренегат, а он, Соловей, – никто. Принц Гамлет. Король Лир. И ещё Соловей знал: учил вождь о революционной ситуации. Сейчас её нет и в помине. Безвременье, откат. Народ расплескал свои силы.

– О, Русь, святая Русь, – улыбался Соловей, артист, сквозь пьяные слёзы. – Твоя святость в твоей наивности, в твоём простодушии. Ты верила Стеньке Разину, верила Пугачёву и Ленину-Сталину тоже верила. Извечно, но и безнадёжно твоё стремление к справедливости. Красавица ты на поругание.

Трезвый, Соловей смотрел на себя со стороны: хотелось покрасоваться. Хотелось чуда. Артист. Он любил свою роль. В чудо он, впрочем, не верил. Соловей знал: последний рубеж – избирком, Тулинов. Этот рубеж не взять. Его не допустят до выборов. Испортить обедню им, поскандалить, хлопнуть дверью погромче – и баста. Да и какой из него губернатор. Ближайший сподвижник Дышенко – вор, по которому горько плачет прокурор. А он, Соловей, самозванец…

Чудо, однако, свершилось. Будто во сне. Ночью, незадолго до окончания регистрации, с Соловьём встретился Эдуард. Тайно. О чём они говорили, не знал никто. Но в нужный день Соловей со товарищи пригнал пропылённый грузовик с подписными листами – было там и немало коробок от Эдуарда – в облизбирком. Его почти радостно, как желанного гостя, встретил Тулинов…

Губернатор Садальский поначалу не обращал на Соловья внимания. Экий сермяжный мужик. Артист погорелого театра. Эдуард обещал сразить его на взлёте, как Варяжникова, потом не выпустить из десяти процентов. Проект со сказочником направлен был против коммуниста. Но то ли Эдуард запамятовал, то ли не сумел, то ли предал, или это была такая интрига, пока непонятная губернатору, – Садальский пригласил Эдуарда. Доброхоты докладывали, что Эдуард тайно ездил к сопернику. Губернатор был взвинчен. Максим Плотников накануне рассуждал об альянсе, прочил Соловья в вице-губернаторы. Это был пробный шар, несомненно. За его, губернатора, спиной. Интриги, кругом интриги, сплошное византийство…

– Всё о’кей, – заверил политтехнолог, – скоро Соловей упрётся. У него маргинальный, протестный электорат. Двадцать процентов, самое большее – двадцать пять. Это те, кто не отдал бы за вас голоса. Их голоса я принесу вам на блюдечке. Помните комбинацию с Лебедем?

– При чём тут Лебедь? – пунцовея, прохрипел губернатор, даже затопал ногами. – Там была интрига против коммунистов. А сейчас коммунисты пшик. Щипать нечего. Только обозначают присутствие. Под видом борьбы с коммунистами, увода у них электората вы мне растите соперника. Опасного социал-популиста. Да чёрт его знает кого. Россия по-прежнему больна пугачёвщиной, сходит с ума от самозванцев.

– Возьмите его в вице-губернаторы. Или хотя бы пообещайте. Получите рейтинг, с которым можно бороться за президентство. Варианты возможны.

Так вот оно что! Хитрый политтехнолог мыслил слишком далеко. Значительно дальше, чем сам губернатор. Но кто же стоит за Эдуардом? Какие такие олигархи? Но, главное, какой у Садальского выход? Раздутый рейтинг, как продырявленный мяч, начал сдуваться. Объединиться с коммунистом против этого Лебедя? Разыграть, так сказать, обратную комбинацию? Будто выборы – игра в кубики. Полная чушь…

Эдуард между тем убеждал губернатора:

– Рейтинг – это тот же поручик Киже. Его раскрутишь, и вот он растёт. Сам по себе, по закону инерции. На подъёме рейтингу ничего не страшно. Хоть прыгай с моста в мелководную реку, хоть пьянствуй до полного свинства. Не поверят. Скорее откажутся от подписки. Это как на валютной бирже. Когда растёт доллар, все скупают доллары. Точно так же покупают губернатора. Тут свои уровни поддержки и сопротивления. Нам нельзя, чтобы всполошились в Москве. Лучше до времени держаться в тени. Использовать Соловья – сейчас как угрозу, чтобы Москва вас поддерживала, а на финише как тайный резерв.

– Опасную игру ты затеял, Эдуард, – пожал плечами губернатор. – Всё какие-то выдумки, какой-то пиар. Не любо мне это. Вот в советское время: первый – это первый, второй – это второй. И в республиках тоже: первый – национал, второй – русский. Строго. Командир и комиссар. Всё под присмотром.

– Растём, – усмехнулся Эдуард, – используем все атрибуты демократии. Всё по науке.

Избирательная кампания в области, ввиду её исключительности и уникальности, привлекала всеобщее внимание. Это были не просто выборы – испытание тщательно отстроенной в последние годы системы. Политики, политологи, кремленологи из разных университетов, журналисты, обозреватели, астрологи, многочисленные кухонные патриоты и либералы, соскучившиеся по реальной политике, получили благодатную тему. Спорили не столько о том, кто станет губернатором и кто получит большинство в областной думе – тут и спорить поначалу было не о чем. Обсуждали вещи более глобальные: стала ли демократия до конца управляемой, удалось ли разработать технологии двадцать первого века, направляющие, или, по выражению одного из мэтров, корректирующие волю избирателей. Спорили много и умно, даже устроили симпозиум в Совете по развитию демократических институтов и представительных органов власти – при этом сама избирательная кампания началась со скандала. Небезызвестный Максим Плотников сообщил в очередной программе «Итоги», что коммунисты занялись бизнесом и по два миллиона долларов продают места в своём избирательном списке. С пролетарской партией и в самом деле было неладно. Вместо потомственного рабочего, горлопана, поклонника Сталина, известного на всю область Василия Шантыбина номером два в избирательном списке шёл первый в регионе олигарх Платов. Вслед за Максимом Плотниковым обвинение подхватили газеты; конкуренты – те даже провели митинг против местоторговли в Думе. Особенно неистовствовали молодые люди из Молодёжного фронта «Свои» – ходили по городу с плакатом: «Олигарха Платова – на нары, а не в Думу!», раздавали листовки прохожим с требованием исключить олигарха из партийного списка, а партию ленинцев снять с выборов. В завершение своей акции молодофронтовцы написали заявление в прокуратуру и устроили перед ней бессрочный пикет.

Коммунисты поначалу молчали, но через некоторое время нанесли контрудар. На кабельном телевидении – на другие каналы их не пустили – они продемонстрировали запись: некие бизнесмены поочередно торгуются с представителями трёх оставшихся парламентских партий за места в избирательных списках. Торговля плавно перетекает в развлечение с проститутками в бане. Причём представители всех трёх партий развлекаются вместе, дружно преодолев межпартийные разногласия. Полный консенсус. И ещё одна пикантная деталь: ночные бабочки за свои безвозмездные услуги были щедро вознаграждены. Их лидер и профсоюзный вождь Мессалина Андреева включена в избирательный список либеральных демократов. Впрочем, как справедливо заметил всё тот же Максим Плотников, альянс был взаимовыгодный, без всякого мезальянса. Партийцы предоставили Мессалине паровоз, она же им подняла – тут Максим Плотников сделал интригующую паузу и предложил угадать с трёх попыток. Оказалось – рейтинг.

Контрудар коммунистам удался не вполне. Всё тот же Максим Плотников осадил их с телеэкрана:

– Почему наши защитники трудящихся так долго молчали с этой своей записью? – вопрошал он в передаче «Итоги». И сам же ответил: – Торговались с бизнесменами за банную запись самым безбожным образом. Жалко было отдать полученные от олигарха Платова деньги за святое пролетарское дело.

Хуже того, по утверждению всё того же Максима Плотникова, запись оказалась с многочисленными признаками монтажа. Вполне возможно, просто подделка. Тогда промедление коммунистов становилось понятным: они ожидали, пока бизнесмены готовили свой товар. Впрочем, что дым совсем уж без огня, в это не поверил никто, несмотря на все клятвы трёхпартийцев. Но тогда, заинтересовалась публика, почему эти неизвестные бизнесмены, так и не попавшие в партийные списки, продали свою запись коммунякам, а те трёхпартийному альянсу. Денег-то у альянса больше. Впрочем, и тут нашёлся аргумент. Ведь могли же бесчестные бизнесмены-кидалы продать запись торга альянсу, а копию – коммунистам, или наоборот, чтобы везде зашибить деньги. Словом, скандал и гадания долго не утихали. Возникла даже инициативная группа из местных известных людей, решившая обратиться в прокуратуру, чтобы та выяснила, как всё было на самом деле и, если положено, возбудила уголовное дело. Но прокуратура, однако, тотчас расследование заволокитила, ещё больше усилив подозрения относительно чистоты приближённых в власти мундиров.

Основная интрига, однако, возникла вокруг губернаторских выборов. Правда, не сразу. Поначалу казалось, что система действует безотказно. Единственный фаворит – единоросс губернатор Садальский, раскрученный заблаговременно, поддерживаемый телевидением, прессой, чиновниками, приближенными к власти бизнесменами, обладатель таинственного административного ресурса. Против него три фантома, чистая декорация, эфемерный продукт трёх, то ли полуоппозиционных, то ли младших партий плюс к ним вечный – пока были выборы губернаторов – кандидат-неудачник из книги рекордов Гиннесса, некто Виталий Боборыкин, перекати-поле, полусумасшедший либерал-патриот, участник двадцати шести кампаний по выборам губернатора в восемнадцати субъектах Федерации. За этой четвёркой статистов в списке значились ещё две виртуальные личности с поддержкой избирателей в пределах статистической погрешности. Стерильность выборов нарушала лишь тёмная лошадка – известный нам Соловей, человек из народа, гроза перекупщиков и незаконных мигрантов, принц Гамлет с крутой биографией. Очень странная, если подумать, диспозиция. Опытный политтехнолог Эдуард словно играл в поддавки, не поставив Соловью противовеса. Ввиду явной безальтернативности губернатора внимание публики невольно обратилось к человеку с певческой фамилией, на него ставили, правда, вначале осторожно, о нём говорили и зубоскалили, ему симпатизировали. Печать таинственности лежала на этом необычном кандидате. Кто он? Понятно было, что Соловей – человек внесистемный, полная противоположность губернатору Садальскому. Самородок. Соловей любил цитировать Руссо: «Есть времена, которые рождают ораторов, и есть времена, которые рождают декламаторов».

Так вот, он был оратором среди декламаторов. Время, опровергая Руссо, было над ним невластно. Но речи не делали Соловья до конца понятным. Тот же Максим Плотников, пытаясь анализировать, восклицал с телеэкрана, слегка пародируя: «Кто вы, мистер Соловей? Умелый демагог, идеалист, мечтатель или прагматик? Российский Валенса или Лукашенко?»

Влиятельный телеведущий первым попытался разгадать загадку по имени Соловей. Телекиллер вытащил на экран тома уголовного дела, пригласил свидетелей, среди них толстого хозяина горевшего пятихаткинского рынка Эльшана, бывшего районного прокурора Морозова, человека с сомнительной репутацией, отдельно – шепелявого политолога, говорившего разумно, но вызывавшего у зрителей сильнейшее раздражение своим менторством. Политолог объяснял, переходя на крик, что Соловей – опасный демагог, популист-фокусник, вытаскивающий из рукава пустые обещания, что у него нет ни программы, ни команды, что вокруг него сброд, что это всё мы уже проходили, что борьба с перекупщиками, с такими вот Эльшанами обернётся закрытием рынков, а борьба за снижение цен – их непременным повышением, защита бедных – ещё большей бедностью, что, как известно, дорога в ад вымощена самыми лучшими намерениями и что никто ещё не смог победить российского чиновника, как обещает Соловей, что борьба с коррупцией обернётся ещё большей коррупцией и нельзя всё ломать снова, не достроив. Логично рассуждал политолог, но чем больше эта троица хулила Соловья, тем больше рейтинг его рос. Они, эти трое, были до спазмов чужие. Власть хотела его размазать, значит, он был свой. Вопреки им, в отместку им, всей этой чужой, лживой власти рождался народный герой. Обиженный, как и мы. Наш, свой. Неясно было только, чего хотел Максим Плотников. Так хитроумно, по-иезуитски подбирал он свидетелей – раскручивал человека из глубинки, или это был прокол телеведущего.

Зритель номер один, губернатор, от начала до конца просмотрев «Итоги», в сердцах смачно выругался:

– Накрутили, суки, точно по психологии. Сделали белого, пушистого и обиженного. А власть – падаль. Теперь держись.

Эдуард незаметно улыбался. Максим Плотников был его проект.

К середине избирательной кампании начала проявляться отчётливая тенденция – рейтинг губернатора остановился как вкопанный, электоральный резерв, похоже, был исчерпан. Эдуард был бессилен что-либо сделать. Между тем тёмная лошадка, напротив, ускорила темп, окончательно добивая остальных конкурентов. Те, кто вчера ещё смеялись и не верили в Соловья, теперь вливались в разношёрстную армию его сторонников.

– Торжество конформизма, – усмехался с телеэкрана Максим Плотников. – Так побеждали Мухаммед и Иисус. Люди нередко превращаются в носорогов[7]7
  Намёк на пьесу Э. Ионеско «Носороги», где массовый конформизм (принятие идеологии нацизма) проявляется посредством превращения людей в носорогов.


[Закрыть].

Первым не выдержал кандидат от ЛДПР, бывший водитель Жириновского, и накатал длинную телегу в облизбирком. Но, к его удивлению, реакции не последовало. Теперь, по расчётам наблюдателей, лишь две вещи могли спасти губернатора Садальского: скорый финиш избирательной кампании – Садальский всё ещё сохранял довольно значительное, хотя и тающее с каждым днём преимущество, – и автоматизированная система «Выборы». Сам взволнованный губернатор чуть ли не каждый день интересовался у Эдуарда, не передумал ли Соловей, сдержит ли слово (Эдуард передал губернатору тайный ночной разговор), а ещё лучше – снять этого выскочку с выборов.

– Терпение, терпение, и ещё раз терпение, – как малого ребёнка, уговаривал губернатора Эдуард, но тому всё больше казалось, что Эдуард хорохорится, а на самом деле он то ли боится сказать правду, то ли тайный агент Соловья. Этот Гриша Добросклонов вызывал у губернатора всё большие опасения. Быстро растущий рейтинг кому хочешь вскружит голову. Что стоит Соловью обмануть.

«Птичка на глазах становится оранжевой, – со всё возраставшей тревогой думал губернатор Садальский, теряя сон, – то ли с розоватинкой, то ли с коричневатинкой».

Впрочем, какого цвета был этот красавчик-хамелеон, по-прежнему для всех оставалось загадкой.

Терпение губернатора было на пределе.

Не один губернатор волновался. Аутсайдеры, кандидаты от трёх полуоппозиционных партий, ничего не добившись от облизбиркома, дружно жаловались в Москву. Зам. главы администрации, сам на взводе, звонил Сэму Лейкину:

– Что происходит в области? – Зам. главы был камильфо и не терпел мат, а тут не сдержался и добавил крепкий эпитет. – Эдуард заигрался. Надо его взгреть.

– Всё под контролем, – заверил Сэм Лейкин. – Чуть-чуть потерпите. Ожидается яркий финал.

– Рискуете головой и деньгами, – сурово сказал зам. главы администрации и положил трубку.

За несколько дней до выборов намечены были теледебаты. Чуть ли не до последнего дня губернатор Садальский, как явный фаворит, не собирался в них участвовать. Достаточно было представителю губернатора зачитать заявление. Пусть спорят и отвечают на каверзные вопросы другие. Пусть шавки, а не он, губернатор, терзают Соловья – у них достаточно злобы против чужака. Однако в самые последние дни обстановка изменилась кардинально. Народ потребовал – к барьеру. Все захотели видеть на телеэкране друг против друга губернатора Садальского и Соловья.