Текст книги "Возрождение"

Филиппо Липпи и Лукреция Бути

– Они любили друг друга всегда, мой отец Филиппо и моя мать Лукреция, – лицо Филиппино Липпи озаряет улыбка обожания. – Об отце всякое говорили. Я старался не повторять его ошибок. Матери было трудно, но в городе она пользовалась заслуженным уважением.

Автопортрет Фра Филиппо Липпи (слева в нижнем ряду, вторая крайняя фигура, смотрящая в глаза зрителю) в алтарном образе «Коронование Марии». Дерево, темпера, масло. 200 × 287 см. Написан для флорентийской церкви Сан-Амброджио в 1441–1447 годах. Галерея Уффици (итал. Galleria degli Uffizi), Флоренция, Италия.

– Моя Мадонна, чего только про меня не говорили! Да ты и сама видела кое-что. Мне жаль, но это уже не поправить. А помнишь, даже кто-то придумал, будто бы я соблазнил тебя среди монастырских стен. Ха-ха-ха… – Смех Фра Филиппо эмоционален и ярок, его лукавствующие глаза, сияя, согревают всё и вся вокруг, и даже мне видно, сколь дорога и волнительна для него тема эта. – Лукреция, моя прекрасная послушница, ведь ты убежала ко мне в дом невинной. Ох, люди, да где и как, скажите пожалуйста, я мог соблазнить её, если мы за всё время общения едва ли две минуты оставались наедине. Я рисовал девственницу и свидетельство тому – синий цвет одеяний Мадонны, символ правды, символ безупречности, символ невинности. Каждый сеанс в зале с нами присутствовала одна из пожилых монахинь-сопроводительниц. Конечно, кое-кто из них дремал от скуки, но что это меняет? Правда в том, что в монастыре между послушницей Лукрецией Бути и мной всегда кто-то да находился.

– Когда я увидела Филиппо впервые, сердце моё испугалось, а ноги перестали повиноваться. «Мое будущее в его руках», – подумала я и замерла как вкопанная. Он смотрел на меня несколько мгновений, его губы дрогнули, приоткрылись и вновь в умиротворении упокоились одна на другой. Я опустила глаза к полу, но не смогла сделать и шага. Меня выручила сестренка моя Спинетта, это она толкнула меня в спину. Не помню отчетливо, как тогда добралась я до комнатки моей. Но молилась, кажется, я молилась, хотя ноги не держали меня. На следующий день узнала, что Фра Филиппо наш новый капеллан и большой художник. Послушницы смущены были новостью, что этот монах опасен и ужасен… come un mandrillo[18]18
  Come un mandrillo (итал.) – как похотливое животное.


[Закрыть]: ибо больше Бога и рясы своей жаждет вина, денег и женщин.

Ой, простите, не представилась. Лукреция Бути… Родилась во Флоренции в 1435 году в семье лавочника Франческо Бути и Катерины Чакки.

Как помню, мы не жили богато ни дня, но в доме было много радости и детей. Сколько ж нас было? Братьев, сестер, кажется… одиннадцать! Мне было пятнадцать лет, а младшей Спинетте еще меньше, когда отец наш умер. Заботу о большой семье взял на себя наш старший брат Антонио. Он смог всех прокормить, но не обеспечить приданым, а потому, в 1454 году, меня и Спинетту братец отправил сюда, в Прато, для пожизненного проживания в монастыре Святой Маргариты. Здесь мы обе превратились в божьих невест…

Смотрю на Марию Липпи, мать моего друга Джузеппе. На этот раз она проявилась рядом с Лукрецией. Невероятно, но факт, три женщины из разных времен оказались в одно время в одном из домов Прато, связанные невероятной историей прошлого. Неужели это дом Фра Филиппо? Кажется, именно он был разрушен при бомбардировке города в годы Второй мировой. От него тогда остались лишь руины.

– Как бы нам не заплутать среди временных перекрестков, – говорю я, смущенно улыбнувшись.

– То, что является трудностью для тебя, нами воспринимается иначе, – сияет Мария. – Для нас время отсутствует, в это мгновение мы можем видеть события, разделенные в привычном представлении десятилетиями, а то и столетиями. Я охотно расскажу о Филиппо. Совсем немного, лишь то, что известно в Италии почти каждому. А затем…

– Интересно, очень интересно! – Фра Филиппо заботливо помогает Лукреции присесть на деревянный стул с высокой спинкой, украшенной замысловатой резьбой. – Тебе удобно, дорогая?

Руки Лукреции царственно лежат на подлокотниках стула, более похожего на трон. Филиппо, как истинный художник, тщательно поправляет складки пышных одеяний жены. С улыбкой, приоткрыв губы, любуется своей работой и только потом обращается взглядом к Марии. Я вижу, Мария обожает его.

– Итак, я – Филиппо ди Томмазо Липпи родился во Флоренции, в квартале бедняков на улице Ардильоне в 1406 году в семье мясника Томмазо ди Липпи и Антонии.

– Мать будущего художника скончалась от послеродовой горячки, – подхватывает повествование Мария. – Заботы о Филиппо и его старшем брате Джованни взяла на себя сестра отца. Прошло лишь два года, и ушел из бренного мира отец Томмазо. Тётушка, не имея ни сил, ни денег для племянников, спустя шесть лет, отдала их на воспитание монахам Флорентийского монастыря кармелитов. Детство Филиппо было тяжелым и ничто в нём не свидетельствовало о скрытой силе большого таланта.

– Как ничто? – Фра Филиппо выглядит возмущенным до глубин души. – Я рисовал, сколь себя помню! Начал ползать и уже рисовал на земле палочкой. Стал ходить и мои рисунки усложнились. Я даже научился затачивать палочки и делал это сам. Уже тогда я стремился к утонченности в рисунках. Мне повезло. В монастыре мне было с чем работать. Я старательно копировал фрески, забывал о времени, не помнил уроков. Я жил в том, что изображал. Как затворник просиживал в капелле Бранкаччи, ведь её расписывал сам Мазолино! А потом к нему присоединился Мазаччо, который был для меня, как Бог, и я пред ним преклонялся. И это судьба, её рука, знаю! Потому что росписи капеллы завершит не кто-то далекий, а мой сын Филиппино. Это произойдёт в 1480 году, когда меня уже не будет среди живых. Да, Лукреция, наш Филиппино по моим следам придёт в то самое место, – в капеллу Бранкаччи! Фрески Мазолино и Мазаччо вдохновят и его на величайший труд!

– Я видела сокровища церкви Санта Мария дель Кармине и капеллу Бранкаччи лишь однажды. Фрески о первородном грехе, несмотря на свой почтенный возраст, покорили меня. Могу понять чувства Филиппино и ваши, Филиппо… Итак, в пятнадцать лет вы уже стали монахом, – продолжает Мария, – и вас все называли братом. Так проявилось ставшее впоследствии знаменитым имя ваше Фра Филиппо Липпи, в котором «фра» – сокращение от слова frate[19]19
  Frate (итал.) – брат


[Закрыть], означающее «брат».

– Да, дорогая! 8 июня 1421 я принял сан в кармелитском монастыре дель Кармине, превратившись в монаха Фра Филиппо Липпи, к слову сказать, брат мой Джованни пришел в монашество там же, но двумя годами ранее. Десять лет жизни я провел в монастыре как монах. Впрочем, мне не было скучно: я рисовал много и усердно. Меня никто не учил, я подражал знаменитым флорентийским мастерам, копируя их фрески. В конце концов, мой талант признали и доверили мне закончить росписи рано почившего Мазаччо. Я справился! Стали появляться небольшие заказы и для других церквей Флоренции. Я был молод, мне хотелось посмотреть мир, и в двадцать пять я ушел из монастыря, не сняв с себя иноческих одежд.

– Биографы говорили и писали всякое, даже будто бы во время плавания с друзьями близ побережья Анконы Фра Филиппо угодил в плен к мусульманским пиратам. После освобождения, похожего на чудо, он добрался до Неаполя, а затем и до Флоренции. Однако я сомневаюсь в правдивости этих слов, – Мария Липпи выжидающе смотрит на пращура.

Ему явно нравится и внимание, и услышанное.

– Девочка моя, конечно, это – абсолютная чушь! Историю с пиратами я придумал за бокалом вина, когда уже вернулся. А что? Соврал так хорошо, что все поверили, а потом еще и приукрасили моё враньё каждый на свой лад. Очень меня развлекло это, мне понравилось, и потом я еще много про себя врал. К чему людям знать, что я странствовал и стремился совершенствовать своё умение, им не интересно это. Впрочем, – он задумался на мгновение, – а я действительно был тогда в плену!

– Но Фра Филиппо из монастыря направился-таки на юг? – Мария окольными путями хочет выведать у художника подробности путешествия.

– Я проделал своими ногами длинный путь на север ради того, чтобы познать особенности венецианской школы живописи. Я был в венецианском плену. Краски Тосканы прекрасны чистотой цвета. В Венеции воздух влажный, словно после дождя, и

краски, особенно в солнечный день, насыщены перламутром. Девочка моя, если нет денег на обучение, двери мастерских не откроются. Я учился у многих, я выбирал для себя учителей сам, я находил тех, кому уже не нужно платить. Там я открыл для себя прелести иной жизни. Я полюбил карнавал, он много обещает, и бывает, что не обманывает. В мой первый венецианский день на площади ко мне подошла девица в маске, взяла за руку и повела за собой. Так я открыл для себя большое удовольствие… Но это скучная тема для вас. Вижу и Лукреция опечалилась. Может, для всеобщего удовольствия мы вспомним наше драгоценное время в Прато? Оно для меня ценнее золота!

От длительного сидения на сундуке в неудобной позе затекли мои ноги. Для беглости записи я положила листы бумаги рядом с собой и писала карандашом по ним столь быстро, что некоторые фразы сжались до неразборчивости. Карандаш лишь на мгновение замер в пальцах моих и, не удержав равновесие, скатился на пол. Мы с интересом наблюдали за его перемещением от меня к Фра Филиппо. Художник ловко поймал диковину и, прежде чем вернуть мне, несколько раз чиркнул грифелем по своей ладони.

– Я обходился без него, – с сожалением произнес великий Липпи. – Надеюсь, донзелла миа[20]20
  Donzella mia (итал.) – Барышня моя.


[Закрыть], в твоем повествовании обнаружится гораздо меньше несуразностей, чем у Вазари?

– Надеюсь, синьор…

Он упомянул имя известного биографа Джорджо Вазари, тот к 1550 году подготовил огромный том жизнеописаний величайших художников Возрождения. В работе Вазари опирался в меньшей степени на архивные документы, предпочитая им воспоминания очевидцев, а также легенды и предания. Если верить Вазари, единственной добродетелью Фра Липпи была любовь к искусству. В остальном же он был лжец, плут, пьяница, сластолюбец, обольститель, развратник, мошенник и транжира. Скажите, положа руку на сердце, неужели в одном человеке могут ужиться столько пороков?

– Венеция в моё время была хорошо знакома как с эпидемиями чумы, так и с эпидемиями удовольствия, наслаждения, веселья, обмана. Она смутила моё неискушенное сердце, наполнила его удовольствиями разными и даже подарила мне краски венето. И я так полюбил их, что уже не мог без них ни дня. Я работал, много работал! Лукреция, sono il tuo prigioniero[21]21
  Sono il tuo prigioniero (итал.) – Я твой пленник.


[Закрыть], пожалуйста, скажи хоть слово, – Фра Филиппо умоляюще глянул на жену.

– Да, Филиппо! Ты не был безупречен, но зарабатывал хорошо, и ни я, ни дети ни в чем не нуждались. Ты любил меня сильно, но… своеобразно. Однако без твоей любви мне всё стало немило, и я пошла за тобой в потусторонний мир без промедления, без сожаления, без раздумий.

– Моя Мадонна, звезда жизни моей, императрица славы моей, – Филиппо упал к ногам её, с благоговением покрыв поцелуями руки жены. – Мы должны рассказать этим девочкам как всё случилось: наша любовь, дорогая, достойна бессмертия.

Мария и я видим, просветлела лицом Лукреция, как вмиг уловили это преображение глаза Фра Филиппо. Действительно, то была история любви, о которой хорошо бы знать людям, даже тем, кому еще предстоит родиться.

Он, многому научившись, вернулся во Флоренцию и в монастырь, тому подтверждение монастырский список монахов-кармелитов, датированный 24 октября 1434 года. В нем есть запись на странице 514: Lippus Tomasi.

Под скромную мастерскую Фра Филиппо приспособил небольшую лавку и взялся за мелкие заказы. Художник остро нуждался в покровителе, и, три года спустя, нашел такового в лице архиепископа Флоренции Джованни Вителлески. Чуть позднее отыскался еще один покровитель – Козимо ди Джованни де Медичи – основатель династии Медичи, банкир, владелец крупнейшего состояния в Европе.

В 1437 году Фра Липпи закончил для архиепископа Мадонну на троне с ребенком (Madonna di Tarquinia). Эта работа представлена в наши дни в Риме во Дворце Барберини среди экспонатов Национальной Галереи древнего искусства. Еще заметно в его творчестве влияние Донателло, но в чуткой манере Липпи уже проявлены абсолютно естественные, душевно страстные объятия матери и желанного ребенка. Их чувства сильны, жесты искренни, перспектива объемна и натуралистична, краски упоительного солнечного дня мажорны. Рука мастера уже уверена в себе, ибо обрела своё предназначение.

Следующую Мадонну с младенцем и ангелами Фра Филиппо пишет для алтаря Барбадори флорентийской церкви Святого Духа (la Pala Barbadori). Сегодня можно увидеть и её, но в Лувре.

Он много трудится, проявляет эксцентричность и непоследовательность, ищет вдохновение в вине, в женщинах и находит его, создавая шедевры новой флорентийской эпохи. Фра Липпи прощают его выходки, ибо тут талант высокий и дар редкостный.

Днём 8 октября 1441 года задокументирована еще одна запись в монастыре дель Кармине, связанная с именем художника и его новым назначением. С 23 февраля следующего года по воле Папы Евгения IV Фра Филиппо занимает пост настоятеля церкви Санто Кирико (la chiesa di S. Quirico a Legnaia), вблизи Флоренции. Там он вновь встречается со своим братом Джованни.

Восемь лет спустя Фра Липпи решит не выплачивать вознаграждение в 40 флоринов одному из художников-ассистентов. Сфабриковав фальшивую расписку и подделав подпись помощника, он попытается выкрутиться из щекотливой ситуации, но его таки обвинят в подлоге и упрячут в тюрьму.

Под пытками он сознается в неблаговидном поступке и раскается в содеянном. В это же время по инициативе двух неудовлетворенных заказчиков пройдут и другие судебные заседания. Их решения также окажутся не в пользу Липпи. Дела растянутся на несколько лет и, в конце концов, Фра Филиппо лишится-таки занимаемой должности в церкви Санто Кирико, но не потеряет ни заказов, ни вдохновения.

Столь непростой была дорога художника к судьбоносной встрече с послушницей Лукрецией Бути. В начале 1456 года Фра Липпи получит место капеллана монастыря Святой Маргариты в Прато. Ему уже пятьдесят, а ей – только двадцать…

Моё тело ныло, противясь неудобному положению. Я, чувствуя его усталость, решительно отодвинула от себя листы и карандаш. Встала, подошла к окну. Средневековая улица показалась мне необычайно узкой. Живо представила спешащего по ней Филиппо, а за его плечом то ли от быстрой ходьбы, то ли от стыда раскрасневшуюся Лукрецию. Не прошло и минуты, как рядом со мной оказалась Мария.

– Ваш предок, простите меня, был авантюристом от Бога, – я не могла уже думать ни о чем другом, кроме как о Филиппо и его семье. – Жизнь многому его научила, он прошёл тюрьму и пытки, но так и не захотел жить с оглядкой на установленные обществом нормы. Согласитесь, в пятьдесят лет Фра Филиппо всё еще беспечен, как мальчишка! Его могли сурово наказать за Лукрецию, гораздо сильнее, чем за мошенничество, но великодушно простили. Неужели столь велика над людьми власть любви?

– И мне он нравится, – рассмеялась Мария. – В нашем роду мужчины сильные, неординарные из поколения в поколение. Безупречными их точно не назовешь, но они на общем фоне, как звёзды. А Филиппо… ну как можно было наказать его? Упрятать в тюрьму? Лишить заказов? Живопись в то время уже преобладала над другими искусствами, а уровень творений Липпи был столь высок, что все безоговорочно признавали его дар редкостный и ожидали от него новых и новых шедевров. Если он имел вдохновение от Лукреции, ну ладно, и пусть вдохновляется, лишь бы работалось ему много и несравненно по дару своему редкостному во славу Божью и на радость людям. Фра Липпи о том знал.

Наша увлеченность прошлым заинтересовала Лукрецию. Она, оставив мужа, направилась к нам.

– А где монастырь Святой Маргариты? – Не удержалась я от вопроса.

Лукреция ответила без тени смущения на лице.

– Близко! В шаге от дома! На этой же улице, почти напротив. И улица, и монастырь названы в честь Святой Маргариты.

– Вы хотите сказать, уважаемая Лукреция, что, убежав из монастыря, жили в двадцати метрах от него? Как бы не потерять дар речи от столь пикантной детали!

Однако её не смутили ни мои слова, ни ирония тона, ни смех Марии.

– Вообще-то, я бежала из монастыря дважды!

– Но как, скажите, такое возможно? Неужели первая попытка провалилась?

– Обе попытки оказались успешны. Так вышло. Бывает, сделаешь ошибку, потом ищешь выход как бы поправить – это про меня. Вы не осуждаете?

– Лукреция, как можно осуждать? И за что? Ваш путь вдохновляет нас.

– Если хотите, я могла бы показать вам монастырь. Сейчас меня уже не могут закрыть в его стенах.

– С удовольствием, – одновременно ответили Мария и я.

Хозяйка дома направилась к лестнице. Мы последовали за ней и вскоре оказались на улице. Нам предстояло пройти метров двадцать пять по диагонали. Мария Липпи использовала это мизерное время, чтобы поделиться со мной сведениями о дальнейшем пути её знаменитого предка. Она поступила мудро, ведь рядом с нами находилась Лукреция, и если бы закралась в рассказ хоть какая-то ошибка, то самое время было её исправить без поиска архивных документов.

Филиппо по договору усердно работал над циклом фресок в главной капелле кафедрального собора Прато. 12 мая 1456 года муниципалитет города позволил Липпи приостановить роспись, но лишь для того, чтобы художник смог выполнить заказ Джованни ди Козимо де Медичи[22]22
  Джованни ди Козимо де Медичи – основатель династии Медичи, выдающийся флорентийский политический деятель, купец и банкир, владелец крупнейшего в Европе состояния.


[Закрыть] – подготовить великолепный триптих для дара неаполитанскому королю Альфонсо Первому. На створках Филиппо должен был изобразить Святого Антония и Михаила Архангела – покровителей короля, а на центральной части – в сопровождении ангелов и святых Мадонну, обожающую ребенка (una Madonna che adora il Bambino con angeli e un santo). Фра Липпи преуспел и в этом заказе: снова божественный лик Мадонны Лукреции с печатью задумчивости, с едва приметной улыбкой нежности поражал всех видевших его, не совершенством, нет, а ярко выраженной гаммой переживаний женщины, познавшей в материнстве не только счастье, но и великое таинство.

Художник с почтением информировал Козимо де Медичи Старого о ходе работ, советуясь с ним по каждой детали заказа, вот как писал он своему покровителю:

«Я сделал то, что вы сказали мне, на картине и тщательно поработал над каждой вещью. Фигура святого Михаила теперь почти готова.

Вот, Джованни, я здесь всецело ваш слуга, и таковым буду. Я получил четырнадцать флоринов от вас и написал вам, что расходы составят тридцать флоринов, и так получится, поскольку картина богата по своему декору. Если вы согласны дать мне шестьдесят флоринов, которые бы учитывали материалы, золото и картину, обещаю полностью закончить… к 20 августа.

И чтобы держать вас в курсе, я отправляю рисунок того, как триптих сделан из дерева, с указанием его высоты и ширины. Из чувства дружбы к вам я не хочу брать плату большую, чем 100 флоринов, за это: я не прошу большего. Умоляю вас ответить, так как я здесь томлюсь и хочу покинуть Флоренцию как только завершу работу. Если был чересчур дерзок, написав вам, простите меня. Я всегда буду делать то, что вы хотите, какого бы дела это не касалось, большого или малого.

10 июля 1457

Фра Филиппо, художник из Флоренции»

– Выполняя заказ Медичи, мастер томился невыносимо: ибо хотел постоянно быть в доме своём в Прато: ведь там его дни и ночи ждала обожаемая Лукреция. В те дни она уже вынашивала желанный плод их любви – сына Филиппино…

Да, так и было. Мария и я видим, сколь глубоко погрузилась Лукреция в свои воспоминания. Она ведет нас в зал, где позировала Фра Филиппо. Её ладонь скользит по стене, будто бы холод камня может остудить хоть немного жар её одержимого любовью сердца. Что камень, даже вечность оказалась слабее этой любви.

С первой случайной встречи в монастыре с послушницей, Фра Филиппо потерял и сон, и аппетит. О чем бы он ни думал, образ прекрасной Лукреции витал пред глазами. Не в силах долго страдать так, он вознамерился действовать и потому направился с визитом к аббатисе монастыря. Договорились по-деловому – Фра Липпи напишет для алтаря монастыря Мадонну, передающую свой пояс Святому Томасу. Среди группы персонажей будут на картине и сама мать-настоятельница Женского монастыря Бартоломеа дей Боваваккьези (Bartolomea dei Bovavacchiesi), и Святая Маргарита, если позировать для её образа разрешат послушнице Лукреции Бути. Столь выгодное предложение аббатису изумило, и она согласилась немедля: Фра Филиппо Липпи был к тому времени художник знаменитый, и он пообещал написать образ без оплаты, в дар. Да, репутация его небезупречна, но в чем риск? Если девушку будет сопровождать одна из монахинь, Фра Филиппо проявит себя лишь как живописец.

Так и вышло, но время от времени художник касался послушницы легкой рукой, то чтобы складку одеяния расправить, то уложить руку по видению своему, то придать голове девушки нужный наклон. Улыбка его теплая, сердечная не покидала губ. На сеансах он не молчал и говорил в часы работы о том, как была, вероятно, счастлива Дева Мария, когда Господь послал в дар ей материнство. Филиппо не таил от Лукреции и желания свои: ведь ему страстно хотелось написать с неё образ Богородицы. Он деликатно просил девушку представить, как на коленях её играет маленький сын. Он желал видеть её улыбку Матери. Лукреция обладала ярким воображением, и с каждым разом ярче и ярче представляла, как еще не рожденный малыш играет её чувствами. Она ощущала его тяжесть, прикосновения и улыбалась тихой грустью неосуществимого желания. Что ждало её в монастыре? Пожизненная молитва, да укрощение плоти. Она пришла сюда не по призванию. Страсть материнства не только пробудилась в ней, но и с каждым новым днём, с каждой ночью стала Лукрецию себе подчинять.

Однажды Филиппо едва коснулся ладонью её щеки, а она, поймав мгновение это, с отчаянием невольницы на миг лишь прижалась лицом к его ладони. Он видел, как затрепетали её ресницы, как отчаяние судорогой исказило совершенный изгиб пухлых девичьих губ. В тот день, когда сеанс уж был закончен, он тяжело вздохнул и, указав рукой на свою работу, тихо выговорил:

– Я могу лишь мечтать о жене, о сыне. Я не бедняк, но без семьи очень беден. Молюсь каждый вечер, чтобы мой смиренный дом услышал смех ребенка. Моё сердце отдано навеки Мадонне… даже если она никогда не решится старика утешить.

Лукреция ощутила жар в теле, её щеки заалели от смущения. Она не помнила, как оставила зал и в сопровождении очнувшейся от дремоты сопроводительницы вернулась к другим послушницам, вышивавшим скатерть. Всю ночь она не смыкала глаз, молилась страстно, с отчаянием, а наутро, когда уже стало светать, сошла к ней в комнатку Дева Мария.

– Иди к нему, милая, если любишь всем сердцем. Подари ему сына бесценного. А мальчик тот дарует каждому из вас и себе жизнь вечную, ибо велик будет и славен меж людьми.

Лукреция ощутила вспышку света в глазах и следом увидала прекрасного малыша. Он, улыбаясь, протягивал к ней ручонки:

– Мамма, маамма…

– Сынок! Я с тобой, счастье моё ненаглядное!..

Утром в Прато в честь Успения и Вознесения Девы Марии должна была состояться церемония выноса на балкон кафедрального собора пояса Пресвятой Девы. Пояс Богородицы – величайшая реликвия Прато – хранится в особой капелле собора Святого Стефана и демонстрируется верующим лишь по большим праздникам с углового балкона, построенного специально для церемонии.

Кафедральный Собор Святого Стефана (итал. La Cattedrale di Santo Stefano), Прато, Италия.

Монахини и послушницы монастыря Святой Маргариты не пропускали ни одного такого торжества. В этот раз они также направились к соборной площади. Сестры, потупив взоры, уже прошли мимо нескольких домов улицы Святой Маргариты, когда Лукреция, замыкая процессию, шагнула за порог монастырских дверей. Она тут же ощутила на себе пристальный взгляд капеллана-художника. Тот стоял у распахнутых настежь дверей своего дома. Руки Фра Филиппо были сложены в молитвенном жесте у груди, его глаза, губы требовали от послушницы-модели милости и милосердия. Лукреция едва не лишилась чувств, но кивнула-таки Филиппо в знак своего согласия. Он закрыл дверь и последовал за процессией монахинь к площади. Послушница расслышала нетерпеливый шепот его:

– Si[23]23
  Si (итал.) – да


[Закрыть]?

– Si…

Губы её словно чужие не могли ни славить Богородицу, ни произносить молитвы: Фра Филиппо держался её спины. Скрытно ото всех, но очень нежно, коснулся он пальцами её руки и не пожелал более ту руку из своей выпустить. По телу Лукреции пробежала дрожь, сердце девушки неистово затрепетало, сладкая как мёд истома разлилась по животу, а ноги её, какой стыд, пожелали принять в себя капеллана-художника. Усилием воли Лукреция попыталась подчинить их себе, но они отступили на шаг назад к Фра Филиппо. Никто на то не обратил внимания. Послушница отдалилась от монахинь еще на два шага и замерла в нерешительности.

– Andiamo, ti prego[24]24
  Andiamo, ti prego (итал.) – Идем, я прошу тебя.


[Закрыть]… – умолял он.

– Si… si, – выдохнула она.

Девушка заторопилась к монастырю. Филиппо опередил её, чтобы гостеприимно распахнуть пред нею иную дверь. Лукреция увидела полоску каменного пола и замерла снаружи в мимолетной робости. Огляделась, улица в этот час была пустынна. Вдохнула побольше воздуха, зажмурилась как ребенок и шагнула в неизвестность, осознавая, что обратного пути к монастырской жизни уже нет.

Едва входная дверь закрылась, сумрак и тишина незнакомого места окутали её. Филиппо взял девушку за руку и, не проронив ни слова, повел к лестнице на второй этаж.

В монастыре отсутствие Лукреции заметили лишь вечером. Ясности не было с кем послушница и где. Сообщили о побеге девушки семье во Флоренцию. Растерянная настоятельница не скрыла проступка послушницы и от капеллана-художника Фра Липпи. Тот признал, что Лукреция близко от монастыря, но отныне будет жить в его доме как жена. Приезжал к капеллану старший брат Лукреции, сердит был, грозил грешникам карой небесной, но больше для приличия.

– Я сделала лишь то, что угодно Богу, и свидетельствовала об этом сама Дева Мария. Я должна быть с мужем моим, иное – по принуждению. Моя монастырская жизнь не угодна Богу так, как эта. Она вам, братец, угодна, но не мне. – Ответив так, Лукреция покинула залу их дома.

Мужчины остались одни. Фра Филиппо заверил, что ни в приданом девушки, ни в материальной поддержке её семьи нужды не испытывает. Сам в состоянии будущее Лукреции достойно обеспечить. На том поладили и примирились.

Наконец-то ночами Лукреция не замерзала. Филиппо был горяч и нежен. Их кровать просторная, удобная позволяла в полной мере наслаждаться друг другом. В сплетении ног и рук теперь виделась бывшей послушнице её новая жизнь. Они поздно вставали и рано ложились, а спали крепко, как малые дети.

Италию называют колыбелью европейского Возрождения. В то гуманное время кватроченто любовь вызывала, прежде всего, восхищение. Человек рассматривался как главная ценность жизни. Физический и духовный аскетизм не приветствовался, а потому-то ни Фра Филиппо, ни Лукреция не были подвергнуты суровому осуждению со стороны окружения. Про них говорили много, но мягко. История их чувств была пикантна, авантюрна и интересна как событие флорентийского масштаба. Она обрастала сомнительными подробностями, ибо многие тогда давали волю своему воображению. Фра Липпи не обращал на то внимания, а Лукреция, опасаясь покидать дом, жила в нем как затворница, а потому так и не узнала о себе ничего нового, что, несомненно, могло бы её сильно смутить и даже расстроить.

Как было предсказано Богородицей, в 1457 году она родила сына. Его нарекли как отца – Филиппо, но ему по душе всю жизнь было ласкающее слух – Филиппино.

Семнадцатилетняя Спинетта Бути, воодушевленная побегом сестры, также не усматривала своё призвание в монастырском пожизненном служении: ей хотелось радостей мирской жизни гораздо более. Она не только не осуждала Лукрецию, но и гордилась ею, и не раз делилась мыслями с подневольными девушками-послушницами об иной лучшей для них доле вне монастырских стен. Три сторонницы Лукреции, как и Спинетта, задумались о побеге, но где же найти приют для всех? Нет ни денег, ни знакомых, путь домой закрыт навсегда для каждой. В конце концов, заговорщицы не придумали ничего лучшего, как спрятаться на время у Фра Филиппо и Лукреции, а потом, может, и для них судьба обернется милостью. Разузнав заранее, где и как можно похитить ключи от входных дверей, они притворились спящими, а после полуночи осуществили план свой столь виртуозно, что их быстрому и легкому освобождению никто не смог воспрепятствовать.

Фра Филиппо и Лукреция проснулись от сильного стука в дверь с улицы. Заплакал разбуженный шумом малыш Филиппино. Пока Лукреция на руках укачивала ребенка, Филиппо спустился вниз и обнаружил у дома четверых послушниц монастыря

Святой Маргариты. Он впустил их лишь до утра, но попав в дом, девушки наотрез отказались возвращаться в монастырский быт. Фра Филиппо лукаво усмехнулся: отныне дом его с послушницами, ну, чем не женский монастырь в миниатюре! И сколько соблазнов беспрепятственно открывается для любвеобильного сердца капеллана. О Лукреции в эту минуту он не подумал, а та расстроилась сильно, словно Филиппо уже легкомысленно оставил её на произвол судьбы.

Новый день выдался черным для настоятельницы женского монастыря. О побеге незамедлительно сообщили в семьи девушек. Неприятная новость распространилась стремительно не только по Прато, подобно молнии долетела она до Пистойи и Флоренции. Репутация божьего места пошатнулась. Так как с девушками была младшая сестра Лукреции, то на поиски беглянок отправились, прежде всего, в дом капеллана Фра Липпи. Послушницы не прятались, вели себя смело, наотрез отказавшись возвращаться в монастырские стены. Фра Филиппо больше отмалчивался, намерений повлиять на девушек не выказывал, те же зорко следили за его реакцией на увещевания монахинь. Когда беглянки уяснили для себя, что могут-таки рассчитывать на приют в доме капеллана, окончательно осмелели. О своем возвращении в монастырь и слушать не желали, лучше бы замуж, да, не помешало бы замужество, и чем скорее, тем лучше. Каждая обещала молодой семье посильную помощь по хозяйству, лишь бы жить вне стен, лишавших их каких бы то ни было надежд на будущее.

Фра Филиппо в очередной раз обратился за поддержкой к Медичи, оттого заказов его не лишили, также как и монашеского звания. Девушки помогали по дому, и Лукреция целиком посвятила себя маленькому сыну. Но семьи беглянок требовали от монастыря решительных действий: никому не хотелось жить с пятном позора. На переговоры ушло несколько месяцев. Лукреция как-то заметила, что живот одной из экс-послушниц странно округлился и выпятился. Чувство тревоги с тех пор не оставляло её. Она припоминала все нелестные отзывы, что когда-то слышала о муже: его увлеченность женскими прелестями была чрезмерной. Неужели снова не устоял? Как тут не впасть в отчаяние?