Текст книги "Возрождение"

Пейзаж портрета

Вечером 4 апреля 2016 года в день рождения Джузеппе нас ожидал ужин с тосканским трюфелем Марцолино в ресторане «Джоконда» городка Сан-Миниато, прославленного трюфельными фестивалями на весь мир.

Едва мы вошли в ресторан, как лицом к лицу столкнулись с портретом Леонардовской «Моны Лизы». Она улыбалась тепло, приветливо, но интригующе. Мы прошли в зал к столику. «Лиза» продолжала улыбаться и интриговать, но уже с обложки меню.

Разделённые пробором волосы хорошо просматривались сквозь пелену дымчатой вуали. Кресло Лизы стояло на террасе или балконе дома. Этаж, скорее всего третий или высокий второй… не ниже потому, что на пейзаж, виднеющийся за парапетом террасы или балкона, мы смотрим сверху вдаль. За вечер я возвращалась глазами к портрету Лизы дель Джоконд о не единожды, и много мыслей рождалось и угасало.

Итак, если портрет предназначался для нового дома Франческо дель Джокондо, допускаю, что Лиза несколько раз позировала художнику на террасе (балконе) этого дома. Справа и слева на портрете виднеются массивные колонны из тосканского мрамора, каменный парапет также впечатляюще тяжел. Несомненно, это – терраса и располагалась она на втором этаже.

Учитывая близкое положение их дома во Флоренции к реке Арно, можно предположить, что Леонардо задумал-таки украсить портрет затейливым натуралистично-фантазийным фоном, вписав реальный арочный мост Флоренции над Арно, к примеру, Понте Санта Тринита или Понте алла Каррайя в надуманный скальный пейзаж с многоуровневыми водами.

Санта Тринита один из самых изящных арочных мостов Флоренции. Был возведён в камне после разрушительного паводка 1333 года и простоял таковым более двухсот лет до очередного разрушительного наводнения. Таким образом, мост Санта Тринита, каким его могли знать Лиза Герардини и Леонардо да Винчи, был утрачен в 1557 году. Схожую историю имеет и Понте алла Каррайя.

Итальянские исследователи склонны видеть на портрете «Моны Лизы» мост Буриано (Ponte Buriano), расположенный недалеко от тосканского города Ареццо. Построенный в 1277 году, он также имеет арочную конструкцию и очень похож на изображенный художником мост, но имеет большее число арочных пролетов. Однако какое отношение к Ареццо имели флорентийка Лиза и её муж? Нет, это не Буриано…

– Это – фантазийный пейзаж! Леонардо заполнил пространство своей фантазией. – Джузеппе пытается отвлечь меня от назойливой головоломки.

– Нет! Извини меня, но, нет! То не в духе Леонардо! У него всё, абсолютно всё имеет почву под ногами.

– Попробуем разобраться вместе. Итак, Лиза – флорентийка, и дом дель Джокондо стоит довольно близко к реке, но с террасы их дома невозможно видеть мосты, ни Санта Тринита, ни алла Каррайя: всё застроено! – Джузеппе имеет терпение и убежденность в своей правоте, – кроме того, в пейзаже да Винчи есть извилистая дорога, скалы, лесок, еще одна река, вероятно, озеро…

– Джузеппе, не продолжай, я согласна! Забудем о Флоренции и поищем в Тоскане что-то похожее! Что скажешь о Винчи?

– Исключено, там нет ничего подходящего.

– Анкиано?

– И там мы ничего не найдем.

– Почему? Мы могли бы попытаться!..

Вижу, что фоновый пейзаж портрета можно условно разделить горизонталью на нижнюю часть, там мост, дорога, невысокие горы, лесок – всё в сочных зеленовато-коричневых тонах и будто бы освещено щедрым тосканским солнцем. Верхняя часть пейзажа с обилием воды, скал, неба словно укутана дымкой голубовато-синих тонов, и солнечный свет там рассеянный, не способный согреть… il sole velato¹? Знаю, что многие исследователи делили пейзажный фон вертикалью на левую и правую половины, но никто из них не удосужился поделить его по горизонтали.

Праздничный ужин в ресторане «Джоконда» закончился. Потом ни весной, ни летом в поле нашего зрения не попадало ничего значимого, что могло бы подтолкнуть к прочтению пейзажа в портрете Лизы Герардини. [55]55
  sole velato (итал.) – завуалированное солнце.


[Закрыть]

Подсказка Леонардо

В «Мадонне дей Фузи», написанной мастером незадолго до «Джоконды», нахожу схожие фоновые детали – подернутые сине-голубой дымкой странные скалы, многоарочный мост над рекой, есть ближний пейзаж в желтовато-коричнево-зеленых тонах, есть и условная горизонталь деления на два мира. В описании картины спотыкаюсь на незнакомом мне слове «i Calanchi». Каланки, прежде всего Вальце дель Вальдарно, – это особенный ландшафт Тосканы, ставший таковым в результате эрозии твердых почв. Место расположено достаточно близко и к Флоренции, и к Ареццо. Потрясающий панорамный вид каланки дают у деревушки Пьянтравинье.

Однако мы направляемся на поиски каланок в места хорошо знакомые Леонардо. Мы обнаружили каланочные овраги и горы высотой от 10 до 150 метров. Преодолев сотни километров в Тосканской провинции, то взбираясь по узкой тряской дороге вверх, то медленно цепляясь Хондой за крутой спуск della strada comunale[56]56
  La strada comunale (итал.) – дорога местного значения.


[Закрыть], мы встретили то, что искали в Коллегалли, потом в Балконэвизи, затем в призрачном Тоиано. И, конечно же, мы добрались до них в Монтелупо и Пьянтравинье, чтобы не осталось ни грамма сомнений – странный скальный пейзаж – это каланки Тосканы.

Их затачивают ветра, особенно старается Трамонтана (la tramontana[57]57
  Трамонтана (итал. tramontana – «из-за гор») – холодный северный и северо-восточный ветер, является разновидностью ветра Бора. Трамонтана может развивать скорость до 130 км/ч.


[Закрыть]), не уступает ей в силе и напоре как воздуха, так и воды бурраска (la burrasca[58]58
  Бурраска (итал. burrasca – «буря») – грозовая буря с ветром до 75 км/ ч. (20 м/сек.)


[Закрыть]). Разумеется, за пять с лишним веков каланки частично изменили свою форму, одни стерлись, другие выросли, многие прикрылись лесом. Да, мы не знаем точное место, вдохновившее Леонардо да Винчи на несколько фоновых пейзажей: над ним потрудилось время и в том виде оно утрачено. Но мы не сомневаемся – на пейзажном фоне портрета Лизы не фантазия мастера, это оранжевато-серые скалы и обрывы его родной тосканской земли. Каланки труднопреодолимы. Возможно, в работах Леонардо да Винчи они олицетворяют трудности, кои необходимо-таки преодолевать, где бы ты ни находился.

Тосканские каланки, к примеру, Балце дель Вальдарно (итал. Baize del Valdarno), разнообразны по форме, имеют глубокие ущелья, состоят из песка, глины и слоистого гравия, достигают высоты в сотню метров.

Еще одна подсказка от Леонардо пришла во сне.

– Sai, una allegoria… allegoria… [59]59
  Sai, una allegoria… allegoria… (итал.) – Знаешь, аллегория… аллегория…


[Закрыть] – сказал он.

Как же мне не пришло в голову! Период чинквеченто богат на аллегории, кто из художников того периода обошел аллегорию стороной? Аллегория[60]60
  Аллегория (от др. – греч. ἀλληγορία – иносказание) – художественное представление идей посредством конкретного художественного образа. Аллегория – это говорящий образ, это средство дать жизнь абстрактному понятию, одушевить его. Аллегория в живописи делает сложное ясным, идею – видимой. В проблесках Возрождения можно ясно увидеть, как художники берутся за аллегорию.


[Закрыть] в то время имела значимое место в творчестве Филиппино Липпи и Сандро Боттичелли. Итак, аллегории нашлось место и в портрете Джоконды!

Картина создавалась для нового дома дель Джокондо. Франческо намеревался возвысить последнюю жену и подчеркнуть её многие добродетели. Можно предположить, что первый план пейзажа, выполненный в сочных зеленовато-коричневых тонах, должен давать представление о жизненном пути Лизы Герардини. Мизерное пространство до моста с края картины – Лизины детство и юность. Традиционный тосканский мост символизирует брак и переход из родительской семьи в семью мужа. Один берег оставлен, идет время жизни на другом берегу (центр за Лизой), но извилистая узкая дорога ведет вперед, олицетворяя будущее близкое и далекое. То тут, то там виднеются каланки. Мост – один, одно замужество, один муж, что бы ни говорили о связи в девичестве с Медичи. Мост удален, не удивительно, пролетело уже десять лет семейной жизни.

Дорога обрывается у большой воды. Обычно во снах так выглядит завершение земного пути.

А что в ином мире, о котором мы очень мало знаем? Многоуровневая вода, скалы, дымка и свет не солнечный, а рассеянный, словно пропущенный сквозь вуаль. Неужели несколько уровней очищения? Чистилище? Таким оно предстает у Леонардо?

Чистилище (лат. Purgatorium), согласно католическому вероучению, есть некое состояние, в котором пребывают души людей, умерших в мире с Богом. Они нуждаются в очищении от последствий совершённых при жизни грехов. Лишь преодолев все уровни чистилища, они смогут воспарить к небесам. Таково было в то время представление о Чистилище и Рае, в то верила реальная Лиза Герардини и к тому изо дня в день целенаправленно шла.

Французский период Джоконды

В мае 1517 года Леонардо да Винчи и Франческо Мелци прибыли во Францию, их сопровождал слуга Баттиста де Виланис. Король Франциск I выделил для них замок Кло-Люсе (castello di Clos-Luce), где провел своё детство. Замок располагается недалеко от королевского Амбуаз.

Леонардо стал первым королевским художником, архитектором и инженером с пенсией в пять тысяч скуди. Во Франции тосканский художник рисовал мало: это был самый спокойный и самый обеспеченный период его жизни. За два года до смерти с парализованной правой рукой он с трудом передвигался без посторонней помощи.

Каждый день, проснувшись, Леонардо касался взглядом своей Лизы и, если находились силы, брался за кисть.

23 апреля 1519 года в присутствии нотариуса Гульелмо Бореау, пяти свидетелей и Франческо Мелци он составил завещание. Согласно ему основное наследство переходило к ученику и верному другу Франческо Мелци. Именно Мелци в последующие 50 лет станет главным распорядителем наследия Леонардо: в нем, кроме картин и библиотеки, насчитали более пятидесяти тысяч оригинальных документов, мыслей, записей да Винчи…

– Buongiorno, Lisa[61]61
  Buongiorno, Lisa (итал.) – Здравствуй, Лиза.


[Закрыть]… Еще один день вместе? Надеюсь, он не последний… Силы покидают меня… Я дал тебе всё, что мог…

Леонардо умер 2 мая 1519 года на глазах у Джоконды и Франческо Мелци. Если Франческо от великого горя мог безутешно рыдать, то «Джоконда» пережила уход мастера молча, но взгляд её переменился, и с того дня стал свидетельствовать о большой жизненной утрате самого близкого ей человека. Да Винчи ушел, но не отказался от неё, напротив, он дал ей больше, чем кому-либо, но об этом у Леонардо в наследии нет ни строки.

За тридцать лет до финального дня Леонардо записал пророческую мысль: «Si come una giornata bene spesa da lieto dormire, cosi una vita bene usata da lieto morire.» (Да, поскольку плодотворный день дает радостно спать, так хорошо использованная жизнь дает радостно умереть.) – Это можно прочесть в «Трактате живописи».

Три лучшие картины Леонардо да Винчи – «Джоконда», «Иоанн Креститель» и «Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом» остались у Франциска I. Ушли все, кого Джоконда любила, оставив её на королевскую милость. Судьба не обещала ей определенности, но подарила-таки мировую славу и очень длинную жизнь.

Джоконда сегодня

На поверхности портрета множество трещин (кракелюр). За века «Мона Лиза» сильно потемнела красками. Современное состояние картины достаточно плохое, из-за чего сотрудники Лувра объявили, что больше не будут отдавать её на выставки: «На картине образовались трещины, а одна из них остановилась в считанных миллиметрах над головой «Моны Лизы».

Сколько еще проживет Лиза Герардини да Винчи сказать трудно. Но взгляд её светлеет, в выражении лица всё больше проявляется утонченная радость. Время лечит и стирает следы тяжелой утраты того, к кому Джоконда была привязана сильно. Мона Лиза продолжает жить своею жизнью, но и она не вечна, потому что время не только лечит, но и старит…

– Я могу чувствовать и научилась говорить глазами. В моей жизни мало общего с Лизой Герардини, очень мало. Я – это я! Каждую ночь я рассказываю моему отцу Леонардо обо всем, что случилось за день. Он не устает слушать.

– Лиза, дорогая, мне надо было тебя родить, чтобы всё это знать… Как непредсказуема жизнь моя, твоя!..

Из переписки 2016 года:

Дорогой Алекс, сегодня Джузеппе и я спонтанно решили навестить винный погреб да Винчи. Их красное вино стоит того, чтоб хоть однажды его попробовать! В дороге домой подумалось, история Лизы Герардини как в первой жизни, так и в портретной пленила меня абсолютно, и без моих причесанных мыслей о Лизе, «Джоконде» и Леонардо да Винчи мне уже не будет житься спокойно.

* * *

Многоуважаемая Леония! Интересно будет прочесть, тем более что за последнее время появилось много нового: от обнаружения вероятных останков Моны Лизы до открытия под знаменитым портретом скрытого изображения… Духовные искания не знают границ во времени и пространстве.

* * *

Алекс, но скрытое изображение – первая сюжетная прорисовка – это опять же Лиза Герардини дель Джокондо. В окончательном варианте Леонардо лишь приблизил её к себе и к нам.

PS.: Ранним утром 4 ноября 2016 года, часа в три, среди моего сна вновь появился Леонардо да Винчи, в этот раз с большим пакетом. Я говорила ему в волнении, в смятении, что неудачница, что почти не слышу его, что хочу больше, чем могу. Помню, что, осознавая своё бессилие, заплакала.

Он молча развернул упаковку и достал из неё… красное платье «в пол» с длинными рукавами. Леонардо помог мне переодеться. Потом из упаковки появилось платье верхнее, ультрамариновое, бархатное, оно не имело ни рукавов, ни боковых швов, лишь с каждой стороны на талии по три бархатных пуговицы с золотым шитьем скрепляли заднюю и переднюю его половины. Я проснулась, посмотрела на часы. Сон ушел, но ощущение, что мастер да Винчи приходил с подарком, осталось.

История седьмая
Амедео Модильяни: эхо страстей

Жанна Эбютерн. «Портрет Амедео Модильяни», 1919 год. Частная коллекция бывшего владельца аукционного дома Sotheby’s Альфреда Таубмана, Нью-Йорк, США.

Разглядеть Амедео Модильяни… не в Париже, в Тоскане – задача не из легких. В очередной раз даю себе шанс увидеть нечто скрытое от посторонних глаз в пелене времени, а всё потому, что вот уже несколько лет меня притягивают к себе гении земли Тосканской. Первым стал Микеланджело, потом открылся да Винчи. Где искать грань прикосновения к каждому? Всякий раз я не знаю это, но ищу и надеюсь на чудо. И знаю, если смогу погрузиться в чувства достаточно глубоко, то нащупаю эту грань обязательно. Лишь так, на мой взгляд, можно приблизить к себе некие моменты бытия гениев, словно и не нет меж нами разделительных столетий, лет. Джотто ди Бондоне, Филиппо Брунеллески, Амедео Модильяни… три имени, три направления очередного поиска… Кто ж откликнется из них? Может, никто.

Погружаюсь в материалы, много читаю про каждого – это период настройки. Затем жду эмоциональной волны. В этот раз ход событий наводит на мысль, что откликнулся-таки Модильяни. Но как близко Моди ко мне в Италии, в России? Накопилось много вопросов к нему. Много «почему?» На них я не нашла ответы в публикациях. И это посыл к поиску: иное, в том числе и бездействие, уже исключено. Я миную неточности и домыслы, если получу ответы на вопросы от самого Амедео. Но смогу ли расслышать, что скажет он? Мне кажется, я уже тону в меланхолии, и она обволакивает меня, как вода, так, что невозможно дышать. А дальше дно – депрессия безысходная, тяжелая, сумрачная. Я – то самое несчастное, одинокое и загнанное существо на свете, которое не имеет права даже на жизнь, и это несмотря на то, что дни мои проходят под солнцем Италии, в тепле, в любви, в неге. Честное слово, не раз и не два меня посещают мысли о суициде, он сможет упростить несусветно усложнившуюся жизнь. Что это? Я еще не осознала до конца и не признала пока, что переживаю многодневную депрессию Модильяни, только она без абсента, гашиша, туберкулеза, проституток и… Жанны. Мне страшно за Джузеппе. Почему он должен жить в одном доме со сгустком негатива? В чем его вина? Неужели такова плата за то, что однажды он взвалил на свои плечи некие обязательства в отношении сумасшедшей русской, которая не может не писать о чем-то без погружения в чужой мир. Он заслуживает лучшего, дорогой Джузеппе, он заслуживает солнечного дня, я же – мрачна, как ночь. Модильяни – это твоя вина, друг!..

Моди, мой любимый итальянский еврей, ты лишен чувства самосохранения! Мне же предстоит в один из моментов оставить тебя, чтоб вернуться на путь свой, но память о тебе будет долгой, она – на всю мою жизнь. Поверишь, я искала твой след в Ливорно, ибо там ты, Моди, появился на свет земной. Ты страстно любил Лигурийское море, в парижский период жизни ты нередко думал, что оно лучшее из всех земных морей. Лазурный берег Ниццы не дал тебе того упоения, что посещало тебя в Ливорно. Ты вглядывался в средиземноморские дали залива Ангелов и шептал: Salute, Livorno[62]62
  Salute, Livorno (итал.) – Да здравствует, Ливорно!


[Закрыть]…

Салюте, Ливорно! – Джузеппе и я прогуливаемся по набережной, её ты хорошо знал. Морские дали поигрывают солнечными лучами, словно бриллиантами в россыпи. Глаза слепнут от этакого великолепия. Салюте, Ливорно!.. Спускаемся к кромке воды и видим цепочки мокрых камней внушительного размера. Отлив позволяет, перескакивая с камня на камень, уйти в море не замочив ног. На отмелях виднеются колонии морских ежей. Чистейшая вода нежно перебирает водоросли, лижет оголенные камни, и, подобравшись к моим ногам вплотную, вскипает веером брызг. Окунаю ладонь в неё и пробую эту воду на вкус, она столь же солона, как твои слезы, Моди!..

Мы приехали в Пизу в одно из воскресений января ради странной выставки, посвященной магии, астрологии, спиритизму и сопутствующему им оккультному туману. Наше будущее ни совместное, ни раздельное не вызывало жгучего интереса ни у Джузеппе, ни у меня, а потому довольно быстро мы простились с Палаццо конгрессов.

Пиза – это не только Площадь чудес (Piazza dei Miracoli) со знаменитой на весь мир падающей башней и средневековым кафедральным собором Санта Мария Ассунта, это еще и сеть тесных улиц с едва уловимым ароматом моря. Именно здесь, в Палаццо Блю[63]63
  Palazzo Blu (итал.) – художественный музей, своей популярностью в Пизе здание обязано необычной для города окраске: штукатурке синего цвета.


[Закрыть], именуемом иначе как Дворец искусств и культуры, в день нашей встречи с Пизой работала выставка творений Амедео Модильяни.

Впервые мы услышали о выставке еще во Флоренции в октябре прошлого года, привлеченные работами Пабло Пикассо. Испанец был другом

Модильяни, творили они в одно время в Париже, и я рассчитывала с помощью Пикассо зацепить начало рассказа о Моди. Вглядываясь в полотна Пабло, я искала в них следы великого вдохновения и не находила даже намека на след. Искушенный Джузеппе также был не далек от разочарования. Помню, как при выходе на улицу подумала: «Модильяни, а ты, скорее всего, не лучше…»

Мы нарезаем круги в поисках парковочного места рядом с Палаццо Блю. Действительность такова, километр в каждом из направлений забит автотранспортом столь плотно, что можно лишь медленно продвигаться вперед без какого либо маневра влево-вправо-назад. Вижу, сколь озабочен поиском парковочного места Джузеппе, и мысленно прошу у Модильяни незамедлительной помощи. Не проходит и минуты как место, словно по волшебству, проявляется пред нами. Оставив машину, направляемся к палаццо и, вот что странно, очередь за билетами на выставку Амедео отсутствует даже в воскресный день. Входим в палаццо и… погружаемся в Модильяни.

Замираю пред полотном «Дорога Тосканы». Моди, неужели ты видел лишь крошечный отрезок своего пути? Своё будущее, как и эту дорогу, ты не мог рассмотреть до горизонта? Несколько кариатид, обилие портретов, «ню», скульптура, посмертная маска… масло, карандаш, гуашь, сангуинья… холсты, бумага, камень… Лестница на второй этаж – справа и слева созвездия натурщиц Модильяни, сегодня они разделили с ним славу, а в те уже далекие от нас дни делили с ним постель. Каждая думала, что именно в неё он влюблен, настолько Моди был интересен, обходителен и… нежен. Он гасил свою страсть, погрузившись в тепло женского тела, и разжигал страсть женскую. Если б он мог, то зарылся б в женщину с головой, растворился б в её крови, а малое время спустя, вылепив себя заново, он смог бы осчастливить мир явлением себя, гения. Но чудо не случилось ни разу. Пристально разглядываю фотографии. Все женщины как на подбор красивы, притягательны, достойны быть избранными.

Добираемся до верхних ступеней лестницы и видим фото-мгновения Жанны Эбютерн (Jeanne Hebuterne). Моди, твоё восхождение к своей женщине растянулось на годы. Много раз ты видел её во снах, а проснувшись, всякий раз брался за карандаш и бумагу. Ты прорисовал её образ настолько, что подготовил себя к безошибочной встрече. Сколько портретных набросков Жанн ты сделал до вашего знакомства?

– Восемь, – отвечает Модильяни.

– К тому времени, когда пути ваши пересеклись, ты уже страстно увлекся женщиной своей мечты. Слава – твоя страсть-доминанта, а женщина из снов?

– Не страсть – Судьба!..

Приближаюсь к посмертной маске Модильяни. На изможденном лице Моди печать страсти. Его страсть велика неимоверно. Она восходит к Абсолютному Творцу сквозь все завесы, разделяющие их. Модильяни трагичен, одинок и зачарован, абсолютно все в миг таинства далеки от него, даже Жанна…

Художник на протяжении всей своей творческой жизни не был ограничен чувством самосохранения. Думается, он разрушал себя, и этот болезненный процесс высвобождал ему достаточно силы, чтобы творить. Однако он был одержим сильнейшей жаждой жить. Допускаю, что эта жажда обусловлена его корнями. Всякий раз, представляясь при знакомстве, художник говорил одни и те же слова: Модильяни… еврей!.. Так Амедео (Иедидия) открыто почитал свои корни. Да, он был итальянцем и ливорнийцем, но, прежде всего, он видел в себе ливорнийского еврея. Еврейский народ, гонимый, преследуемый и потому рассеянный по миру, за несколько тысячелетий впитал в себя и смог с молоком матери передавать своему потомству способность приспосабливаться к любым условиям ради того, чтобы выжить. Жажда жить у Моди была настолько сильна, что даже туберкулез не представлял для него серьезной опасности. В детстве он переболел плевритом, тифом, и выжил. Ему было недостаточно Флоренции и Венеции, ему мечталось о Париже, о славе, о признании его таланта современниками. Италия не могла дать ему то, к чему он стремился. Париж дать мог, но ценой чего? Цена победы над Парижем была высока заоблачно. Амедео верил в свою исключительность абсолютно, он видел в себе избранного, он знал, что Париж даст ему всё. Эта сделка не пугала его: исключительный город для исключительного таланта, один достоин другого. Вот потому-то ему предстояло принять предначертанное – роковую встречу с парижанкой Жанной Эбютерн.

Смотрю на выставочный портрет Жанн… написанный Модильяни в 1918 году. Светлая голубизна

глазных впадин, шляпа, волосы, будто пшеничные колосья. Пока еще не Сибилла… Четко выражена асимметрия лица – это не причуда художника: при расфокусировке глаз эффект асимметрии может наблюдать каждый. Моди всё чаще работает над картинами и рисунками в состоянии расфокусировки глаз, а причина тому ежедневное пьянство и постгашишный синдром. Вот так проявляется одна из черт особого стиля Модильяни.

– Моди, почему Жанна? Твоя жизнь была насыщена красивейшими женщинами и каждая или почти каждая была б рада остаться надолго твоей музой…

– Жанн… Моя первая и последняя la fanciulla[64]64
  La fanciulla (итал.) – девочка, девушка.


[Закрыть]. Она – единственная в моей жизни. Все приходили ко мне уже женщинами, лишь Жанн была девушкой. Понимаешь?..

– Ты стал единственным в её жизни мужчиной!.. Понимаю.

Вижу на лице Моди улыбку обожания. Он защищал Жанн от наговоров и агрессии своих любовниц, ибо только она в его глазах была чиста абсолютно. Случилось-таки то самое чудо-таинство, которого он желал одержимо – Моди не только проник в плоть Жанны, он растворился в её крови и, спустя время, вновь увидел мир, но совершенно новыми глазами. Он пережил потрясение большее, чем удар молнии. И, опьяненный Жанной, бежал по Парижу, желая с каждым встречным разделить свою вселенскую радость, но искушенный Париж лишь понимающе усмехнулся.

Джузеппе и я вышли из Палаццо Блю в солнечное пизанское воскресенье, завернули за угол и оторопели: очередь в кассу дворца казалась гигантской: сотни наших современников терпеливо ожидали своего часа соприкосновения с личностью Модильяни. Спасибо, Моди! Даже в этом мне видится хороший знак. Я познакомилась с тобой непринужденно, благодаря тебе. Помоги мне еще раз, помоги не растерять мысли. Амедео, есть ощущение, что ты рядом, что мы уже достаточно долго смотрим в глаза друг другу, что ты хочешь и можешь видеть нашу жизнь моими глазами… Сколько же в тебе страсти, Моди, она не оставила тебя, нет!..

– Посмотри на себя, – Джузеппе озабочен происходящим, но произносит слова, не повышая голоса, – ты такая же, как Модильяни! Ты способна разрушить всё, даже себя! Что он сделал с тобой, дорогая? Ты одержима им!

Он прав. Я смеюсь не своим смехом, не узнаю людей, которых должна бы знать хорошо, забываю родной русский. Скачут глаза, лица, пляшет и кружится всё, что могут видеть глаза. Я желаю напиться до беспамятства, а ощущение никчемности подавляет все иные ощущения. Перемещаюсь по центру Фучеккьо, словно куча забытого хлама, место которому на свалке. Мешаю всем и, конечно, себе, и от отчаяния, что все нормальные, а я лишняя на празднике жизни, в приступе злобы пинаю замшевым сапогом каменную стену. Пинаю и плачу в голос, и желаю провалиться сквозь землю, ибо не понимаю, отчего это происходит?

– Модииииии, зачем ты так? Это жестоко! Я хотела лишь написать о тебе, зачем мне твоё состояние? Больше не могу, пожалуйста, отпусти!..

О, неужели я – это снова я? Моди, ты – рядом и глаза твои озабочены. Ты вновь, благодаря мне, пережил то состояние, что подвело тебя к смертному часу? Моди, прости, но это моя жизнь!..

Кто ты, в конце концов? Амедео – любимый Богом или Моди – проклятый… Помнишь, как близости ради первый раз усекли твою фамилию до двух слогов: Мо-ди… Мо-ди! Звучало сексуально, упоительно, но потом открылось слуховое совпадение, ведь Мо-ди звучит точно так же как французское maudit – «проклятый». Богеме Парижа, падкой до спиритического транса и мистики, оказалось ближе ужасающее слово «проклятый».

Дуальность имен – Амедео и Моди, их затяжная эквилибристика. Постоянные самокопания: Кто я? Любимец или…? Имя Моди полностью подчинило тебя себе в момент, когда Жанн заговорила пророчествами.

Джузеппе хочет продолжения рассказа о Модильяни, но мне плохо: ведь в эти январские дни я иду путем Моди… Возвращаюсь мысленно в Палаццо Блю, и от полотна к полотну добираюсь до изображений Кариатид. Их в наследии Модильяни не так и мало. Кариатиды Моди обнажены, они – те самые проститутки, с которыми он часто проводил время в борделях, с ними он валялся в канавах, с ними сиживал ночами на бульварных скамейках. Проститутки, превращенные в камень за распущенное поведение, таково наказание им. И покуда жив бренный мир наш, они обязаны нести его тяжесть на своих плечах в назидание другим женщинам.

– Моди, мне кажется их жизненный крест несоизмеримо легче креста твоей невинной Жанн.

– Жанн так не думала.

Просматриваю портреты Жанны Эбютерн, написанные рукой Модильяни. Мною движет поиск двух судьбоносных моментов: В какое время Жанн стала пророчествовать, открыв в себе дар Сибиллы? Когда она прошла точку невозврата в нормальную жизнь?

Первый мужчина в судьбе девушки налагает печать на её дальнейшую жизнь. В их непростой семейной жизни сохранила ли она себя как личность или превратилась в тень Моди? Разносторонне одаренная Жанн, прежде всего, была значительно младше Амедео, молчаливее, ответственнее и упрямее его. Семья не поддержала её сомнительный выбор? Ладно! Ей нет дела до семьи. И бедность не смущала её. Модильяни как до Жанн, так и с ней часто голодал, но при этом много пил, курил, не обходил стороной гашиш, сорил деньгами, если они появлялись, и часто менял как жилье, так и любовниц. Жанн голодала, мёрзла, носила стоптанные туфли за неимением лучших, обходилась без модной одежды и днями молчала, но всё это рядом с Моди и без слова упрека в его адрес. Когда закалился её огнеупорный характер? Депрессивные состояния переживали оба. Он мечтал покорить своим искусством мир, но не знал с какой стороны к нему подступиться. Жанн знала, ведала и рассказывала Амедео свои сны.

Сибилла парижская Жанн проявила свой дар в 1919 году за год до смерти Модильяни. Сравните её портреты 1918 года с портретами года последующего, её взгляд отяжелел, впитал темные краски, набрал силу и остроту клинка. Жанн более ничего не хочет знать, кроме того, что её Моди будет очень знаменит, но прежде умрет. И чем быстрее Моди расстанется с этим миром, тем для него лучше. Она рассказывает ему свои сны, часто повторяется, её одержимость снами и идеей бессмертия набирает силу. Модильяни в замешательстве.

– Жанн, дорогая, я хочу жить!

– Моди, ты желаешь славы гораздо сильнее. Ты не сможешь жить без славы, без признания. Я знаю! Ты… не смо-жешь покорить мир, если не ум-решь. Не смо-жешь, не смо-жешь!

– Жанн, ты – ведьма? Я боюсь тебя! Ты одержима и ты убиваешь меня!

Моди в отчаянии выбегал на улицу, чтобы скрыться с её глаз всё равно где.

– О, Бог, но я хочу жить!..

Модильяни пил с каждым прожитым днём больше и больше, обкуривался гашишем до полной потери реальности, и всё для того, чтобы стереть из памяти слова Жанн. Не дождавшись его дома, Сибилла шла на поиски Моди и всегда находила его не раньше, чем под утро то на скамейке, то в канаве, то под столом кафе. Не проронив ни слова, она вела его домой, а утром, когда голова Моди стонала от пьяно-наркотического угара, он слышал от Жанн то, что уже знал наизусть:

– Так ты хочешь покорить мир? Если «да»…

– Жанн, оставь меня. Я уже не художник, я – мусор. Мои работы не стоят и чашки кофе.

Его тошнило и жгло. Он кричал и бранился, желая покоя. Каждый месяц приходила неделя полнолуния, и в эти дни Моди был как сильно внушаем, так и неуправляем в буйстве. А лунные дороги вели и вели его к славе, растворяясь на подступах к ней. Обещали, манили, но всегда обманывали.

– Где ты видишь художника, Жанн? Это не я! Мы оба безумны…

Не счесть сколько раз он замечал, как растворяются в глазницах зрачки моделей, прокрашивая всё пространство пустот.

– Пожалуйста, Моди, нарисуй мои глаза!

– Уже, Жанн! Я нарисовал их! Как вижу сейчас – голубые, холоднее талой воды. Тебе не нравится? Может, в следующий раз получатся лучше?

– Нравится, очень нравится! Ты – хороший художник. Таких… много сейчас. Но если ты умрешь, Париж тебя не забудет…

– Почему?

– Это – Париж!.. Жертвуйте во имя его! И воздастся!.. Моди, милый, тебя ждет слава, весь мир будет у твоих ног… Если ты расплатишься жизнью…

– Жааааанн! Я должен прогнать тебя, чтобы спасти. А если хочу спастись, я должен… бежать от тебя на край света!

– Слава уйдёт к другим, более смелым… Ты… не хочешь бессмертия?

– О, Жаааааанн, умоляю дорогая, это невыносимо!..

Жанна Эбютерн. «Адам и Ева», 1919 год, картон, масло, 81,5 × 59,8 см.

Пинакотека (Pinacoteca de Paris), Париж, Франция.

Адам и Ева в Раю. Что в руке Евы? Яблоко? Или неделимая надвое Душа?.. Когда встретились двое, узнали друг друга и обрели целостность… может ли уйти один, а второй… остаться? Картина написана в последний год жизни Амедео Модильяни и Жанны Эбютерн.