Текст книги "Возрождение"

Филиппино Липпи

Каждому из нас кажется, что нечто значительное, чему мы были свидетелями, необратимо ушло, а сожаление о быстротечности времени осталось.

– Повторю, они любили друг друга всегда, мой отец Филиппо и моя мать Лукреция. Не всё было гладко, да и про отца много сплетничали как придворные Медичи, так и простые горожане, но художник он был от Бога, и мама нашла в нём свою судьбу, – Филиппо обдумывает каждое слово. – Без отца её жизнь теряла всякий смысл, и ушла она за ним стремительно, точно не хотела оставлять его даже на малое время без своей заботы. Она вдохновляла его и меня, и Сандро Боттичелли. Сандро, когда поступил в ученики к отцу, первое, что нарисовал, – свою копию отцовской «Липпины», – это помню очень хорошо. Когда я вернулся домой из Сполето, бросилось в глаза – мама потеряла интерес к жизни и таяла, как свеча. Она будто не слышала нас, лишь улыбалась грустно и виновато. Она не плакала, но с каждым новым днём отдалялась от нас дальше и дальше.

Мы молчим. Она еще пред нашими глазами – статная, красивая, нарядная – Лукреция Бути. Первой нарушила тишину Мария Липпи.

– А что если сейчас мы пройдём в Дуомо? Филиппино бывал там в детстве и видел, как шла роспись Старшей капеллы!

– Я не только видел, но и принимал участие в создании фрески с Саломеей, – у Филиппино вновь вспыхивает интерес к беседе. – Отец доверил мне закрашивать квадраты пола, и я старался очень.

Филиппино Липпи. «Автопортрет» на фреске «Диспут с Симоном Волхвом и распятие Петра», 1481–1483 гг.

Капелла Бранкаччи (итал. Cappella Brancacci) в церкви Санта Мария дель Кармине (итал. Santa Maria del Carmine), Флоренция, Италия.

Тёмные квадраты и белые прямоугольники. Их было много. Я красил, но часто прерывался, чтобы посмотреть, как элегантно танцует на фреске моя мама. Потом стал работать над квадратами красными.

Филиппино вновь умолкает, вероятно, он мысленно перелистывает страницы жизни своей. Мы не торопим его. Путь к кафедральному собору короток и мы преодолеваем его минут за пять. Сквозь боковой вход попадаем внутрь и поднимаемся по ступеням к знаменитой капелле.

– Отец стал первым моим наставником. Я взял в руки кисть рано, мне было тогда, как он вспоминал, два года, а в три я уже ему помогал. – Филиппино сосредоточенно разглядывает фреску. – Может, я не совсем ему помогал, но и не мешал работать. Уже тогда рисование целиком захватило меня. Отец наблюдал, с каким усердием я занимался квадратами и довольно посмеивался. Для меня были сделаны специальные мостки. Вскоре отец уже давал мне советы, а потом стал подсказывать, что я должен делать и как. В Сполето, в кафедральном соборе, я работал на равных со взрослыми.

– В этой фреске много находок. Прежде всего, раскадровка по времени и по действию. Саломея танцует, Саломея принимает голову Крестителя на блюдо, Саломея подносит голову Иоанна матери. – Я рассматриваю фреску то приближаясь к ней, то отдаляясь. – И вот что поражает, Саломея подносит голову матери, но смотрит не на мать, её взгляд обращен к кому-то незримому. Филиппино, ты знаешь, на кого смотрит Саломея? Если это… не семейная тайна!

Он смеется.

– На Ирода! Фреска ведь называется «Пир Ирода»!

– Но где ж он? – Мария заинтригована, как и я.

– Близко! В этой работе отца присутствует эффект пространства! Я говорю не о пейзаже в арочных проёмах. Думаю, Фра Липпи был первым, кто осмелился каждого, кто находится в Капелле… сделать гостем… пира царя Ирода.

– Почти кино! Он предвидел эпоху кинематографа! – Я поражена открытием, и, резко повернувшись от фрески с Саломеей к боковой стене, встречаюсь взглядом с Фра Липпи.

Он – это царь Ирод, в восторге упавший на колени пред чудом, завороженный танцем Саломеи, готовый воскликнуть: Miracolo[32]32
  Miracolo (итал.) – чудо


[Закрыть]! Его лицо в благоговении пред ней, руки раскинуты по сторонам. Он смотрит на танцующую Саломею, а видит девушку, подносящую жертвенную голову. Таков он – Ирод – царь в дорогих одеждах, преклонившийся пред происходящим. Таков и Фра Филиппо Липпи, способный восторгаться, наслаждаться, боготворить.

– Мама Лукреция прекрасно танцевала и пела, она аккомпанировала себе на лютне и она знала латынь, – даёт пояснения Филиппино. – Отец часто просил её потанцевать для него. Я думаю, она действительно вдохновляла отца на творческие подвиги!

Мы вышли на соборную площадь. Стемнело, высоко над площадью парила полная луна, прикрытая тончайшей завесой влаги. Оттого края её выглядели размытыми. Свежо было до озноба. Неужели и это эффект прошлого? Стараюсь изо всех сил удержать в памяти подробности нашей встречи.

Мы уселись на ступени храма. Уходить не хотелось. Пьяцца дель Дуомо в мягком лунном свете походила на декорацию мистического спектакля.

– Мама передала мне кисти отца. Она сохранила их все, даже самые старые. Я дорожил ими и брал для работы лишь над самыми ответственными местами.

– Расскажи нам о твоей жизни в Сполето без отца, – просит художника Мария Липпи.

– Отец недели за две до кончины попросил фра Диаманте завершить моё обучение. После похорон мы решили закончить соборную роспись. Когда нам выплатили деньги, фра Диаманте оставил себе и долю отца. Он сказал, что намерен потратить их на моё обучение. В первых числах марта я вернулся домой, в Прато. Мама Лукреция ждала меня: она хотела знать всё о нашей жизни вдали от дома. Я припоминал для неё даже мелочи. Ей было нужно знать даже то, что незадолго до кончины отец купил себе чулки. Мы жили в арендованном доме с небольшим огородом. Отец в Сполето дважды сильно болел, но ему хватило воли преодолеть немощь: он очень хотел купить для нас новый просторный дом в Прато. Хочу сказать, со временем я смогу исполнить его мечту: новый наш дом будет примыкать к старому отцовскому. И сестра, и тетушка Спинетта обрадуются такому соседству.

Я вернулся к фра Диаманте, но зря. Желание обучать меня у него уже иссякло. Вскоре я увидел, что он нашел трёмстам отцовским дукатам иное применение. Я высказал всё моё негодование, монах рассердился и, назвав меня неблагодарным, попросил покинуть его дом. Случилось это, в общем-то, для пользы моей. Вскоре меня поддержал ученик и почитатель таланта отца Сандро Боттичелли. К тому времени он уже имел во Флоренции свою мастерскую и мог официально взять в обучение помощника. Для меня годы с Сандро были годами первой любви.

– Своё детство ты мог бы назвать трудным? – Мой вопрос заставил его на мгновение задуматься.

– Нет, конечно, нет. Детство отца было трудным. Я рано потерял родителей, но годы с ними были для меня оазисом любви. В нашем доме жила любовь как хозяйка, не как гостья. Я много раз буду возвращаться мыслями в то состояние радости, умиротворения, гармонии. Лишь в тридцать лет я смогу осмыслить и выразить свои ощущения любви в живописи, создав «Аллегорию Любви». Она будет посвящена, конечно же, моим родителям. Мне виделось, что прекрасные души их даже там, в раю, с любовью навеки, а хранит ту любовь мифический единорог.

Филиппино Липпи. «Аллегория Любви», Лондон, частная коллекция (итал. Г Allegoria delVAmore (Londra, collezione privata).

Работа не демонстрировалась с 1949 года. Картина иллюстрирует магическую силу единорога, очищающего любовь символичной пары оленей – самца и самки.

Я знал с детских лет историю о любви и верности, её рассказал мне отец. Когда Бог еще в раю попросил Адама придумать названия самым разным животным, тот первым нарек единорога. Когда изгнанные из рая Адам и Ева пошли неведомо куда в поиске нового пристанища, верный им единорог предпочел оставить Эдем и уйти с ними в неизвестность. Всю земную жизнь Адам, Ева и единорог жили рядом. А когда наших прародителей не стало, единорог вернулся в рай по следам их вознесшихся душ.

– Филиппино, возможно тебя заинтересует это, в 2008 году в Тоскане был-таки обнаружен десятимесячный самец косули с одним ровным рогом, растущим посреди лба. В наше время он живет в природоохранном центре Прато, – поясняю я своё отступление к современности, подметив удовлетворенно, что слова мои нравятся и Филиппино, и Марии Липпи.

– Хороший знак для Тосканы, – Мария улыбается. – Вместе с моим сыном вы могли бы навестить это чудо природы!

– Конечно, Мария, и он, и я любим добрые знаки! Филиппино, мы слушаем внимательно, прости нас за эти несущественные отступления.

– Я стал жить с Сандро Боттичелли…

Алессандро ди Мариано ди Ванни Филипепи[33]33
  Алессандро ди Мариано ди Ванни Филипепи – великий итальянский живописец, представитель флорентийской школы, известный нам под именем Сандро Боттичелли.


[Закрыть]обучался живописи у Фра Липпи с 1462 года до отъезда художника в Сполето. Семнадцатилетний Сандро пять лет провел в мастерской Фра Филиппо. Подрастающий Филиппино каждый день был рядом, и будущий великий художник Боттичелли искренне его полюбил. Спустя 10 лет в пятнадцатилетием возрасте осиротевший Филиппино превратится не только в ученика Сандро, но и в сердечного друга.

Боттичелли к тому времени уже будет иметь свою мастерскую во Флоренции недалеко от церкви Всех Святых (Chiesa di Ognissanti). Сандро и Филиппино станут неразлучны – вместе работают, под одним кровом спят, из одного стакана пьют. Взаимное чувство сближает их духовно настолько, что даже в манере письма они, на первый взгляд, неотличимы. Совместно они создают новый стиль утонченного лиризма, воплощая его в общих замыслах.

– Одна из моих самостоятельных работ посвящена незабвенной маме Липпине. Я прощался с ней долго. Да так, наверное, никогда и не простился до конца. Моя картина «Смерть Лукреции» об одноименной героине древнеримской истории стала очередным изображением Лукреции Бути. Как вам теперь известно, мама вдохновляла не только отца, но и меня. Я нашел упоминание о легендарной римлянке у Тита Ливия. В двух словах вот её история. Во время осады гордого города рутулов Ардеи сын царя устроил пир для знатных воинов своего отряда. Все пирующие восхваляли жен. Одному из воинов пришла в голову мысль проверить, чем занимаются римлянки, пока их мужья воюют. Так как Ардеи расположен невдалеке от Рима, то спустя несколько часов царский сын и другие воины были уже у родных домов. Как оказалось, многие жены воинов развлекались и предавались блуду, лишь одна Лукреция сидела за прялкой. Пораженный ее красотой, царский сын спустя некоторое время вернулся в дом Лукреции и надругался над ней. Римлянка приняла смерть, заколовшись мечом мужа. Много веков её имя считалось синонимом женского целомудрия. Мне хотелось, чтобы после маминой смерти осталось свидетельство того, что её жизнь была чиста, исполнена верности и служения отцу. Я буду долго подбирать себе жену и, в конце концов, найду ту, которая для меня станет достойным повторением драгоценной мамы. Я избегал походить на отца легкомыслием в поступках, быть может, я был серьезен излишне, но печать незаконнорожденного сына давила на меня сильно. Много раз мне хотелось спросить отца: Почему? Впрочем, сейчас я знаю ответ.

– Но как сложилась судьба твоей сестры Алессандры? В архивных документах о ней крайне мало упоминаний, и след её время не сберегло, – Мария, как и я, нуждается в информации, но по иной причине: она – Липпи!

– После смерти мамы Алессандрина осталась с тетей Спинеттой. Она получила неплохое образование, но вышла замуж довольно поздно, уже в возрасте 22 лет, во Флоренции за достойного Чардо ди Джулиано. Я обеспечил её приданым.

– Кто покровительствовал тебе? Также Медичи?

– Работая с Боттичелли, я не был в его глазах учеником, мы воспринимались всеми как равные. Меня называли «Друг Сандро». В тот период я уделял большое внимание прорисовке пейзажей. Не всё выходило удачно, но я получал столь нужный мне опыт на практике. Во Флоренции, мне тогда едва исполнилось двадцать пять, я познакомился с горячим почитателем моих работ Филиппо Строцци[34]34
  Строцци – знаменитая аристократическая фамилия во Флоренции, из которой вышло много известных полководцев, политиков, учёных, писателей.


[Закрыть]. Для него я выполнил Мадонну с Ребенком (la Madonna con il Bambino).

– Эта работа дошла до наших дней, она находится в Нью-Йорке, в музее Метрополитен, – дополняю его рассказ общеизвестным фактом.

– Рад тому! Позднее Филиппо Строцци поручил мне роспись родовой капеллы во флорентийской церкви Санта Мария Новелла. Я могу считать Строцци своим покровителем, впрочем, как и Лоренцо Медичи Великолепного. Как художник я был востребован на многие годы вперед, и к двадцати восьми годам моё благосостояние стало устойчиво. Уже тогда я имел свою мастерскую и свободные деньги. На них я приобрел «сельский дом» в Прато, прилегающий к дому, унаследованному от отца, и два соседних дома во Флоренции на улице Аньоли, где буду жить до конца своих дней.

Я вспомнила, что забыла исписанные листы на сундуке в доме на улице Святой Маргариты. Встала в волнении, не зная, что предпринять. Филиппино остановил рассказ. Мы, не медля, решили вернуться в тот дом. Дошли быстро. Филиппино открыл

дверь, пропустив Марию и меня вперед. Поднялись на второй этаж. Листы, пожелтевшие от времени, укрывала пыль. Мне казалось, я оставила их несколько часов назад, но за это время они постарели на несколько десятилетий. Я подула на них и скрутила в рулон. Рядом с сундуком на пыльном полу лежал серовато-синий с позолотой шнурок, вероятно, его обронила Лукреция.

– Филиппо, мы в доме твоего отца? – Не удержалась я от вопроса.

– Да. Мой дом рядом. Он значительно просторнее этого. Мне хотелось, я уже говорил вам, помочь исполниться отцовской мечте – купить дом, достойный нашей мамы.

Слава Филиппино стремительно распространилась за пределы Флоренции. Поступил даже заказ на его работу от короля Венгрии Маттиа Корвино.

– Итак, ты знаменит! – Мария с обожанием смотрит на предка. – Что дальше? – Она тоже приметила шнурок Лукреции и тут же взяла его в руки.

– Это мамино рукоделие. Если хотите, можете сохранить его на память о ней. Но продолжу! За моё будущее можно было уже не опасаться, но все мы под Богом, а потому я подготовил первое в жизни завещание. Потом в сентябре 1488 года, в Риме, подписал контракт на роспись фресками родовой капеллы неаполитанского кардинала Оливиеро Карафа в церкви Санта Мария сопра Миневра (Santa Maria sopra Minerva), получил задаток и незамедлительно вернулся во Флоренцию, чтобы заняться гробницей отца в Сполето.

Это невероятно, но правда – семья Липпи смогла дать миру двух равных по силе живописцев. Работы и Фра Филиппо, и Филиппино Липпи украшают как музейные, так и частные коллекции многих стран. Их можно видеть даже в России, в собрании Государственного Эрмитажа в Санкт-Петербурге – «Видение блаженного Августина» Фра Филиппо, «Благовещение» и «Поклонение младенцу Христу» Филиппино.

У каждой картины – свой непростой путь к публичности. К примеру, эрмитажное тон-до «Поклонение младенцу Христу», в котором Филиппино успешно подчеркнул глубину пространства, используя воздушную перспективу – предметы постепенно утрачивают четкость контуров и у горизонта подернуты легкой дымкой, – было куплено в Италии князем Трубецким. В Петербурге он подарил его тайному советнику Дмитрию Михайловичу Мордвинову, тот, в свою очередь, завещал тондо генералу Муравьеву. Именно у него купил работу Филиппино граф Строганов. Согласно завещанию графа, картина была передана в Эрмитаж, где и представлена ныне. Думаю, путь иных работ по миру к своему месту в музейной экспозиции может быть менее продолжителен, но не менее интересен.

– Я восхищался мамой и долго искал свою Мадонну, но лишь март 1496 года принес мне изменение моего статуса: в возрасте тридцати девяти лет я сочетался законным браком с Маддаленой Монти, – Филиппино продолжает рассказ о себе. – Я изобразил Маддалену в образе Девы Марии в «Поклонении волхвов». Я надеялся, что Всевышний примет мой дар и пошлет нам первенца. Моё желание исполнилось не так

скоро как мне того бы хотелось, но Бог отмерил щедро – втройне. Он послал нам троих сыновей одного за другим. Первенец Роберто увидит свет 2 февраля 1500 года, он проживет свою жизнь как художник; Джованни Франческо войдет в мир 15 мая 1501 года и прославится как ювелир, младший Луиджи Томмазо появится 24 сентября 1503 года. После моей смерти его станут называть Филиппо-сапожник. К моему сожалению, я так и не успел закончить «Коронование Марии»…

Филиппино умер во Флоренции в расцвете творческих сил в своём доме 20 апреля 1504 года от молниеносной ангины, когда его младшему сыну не исполнилось и года. На следующий день прошли похороны. А уже 24 апреля свекром великого художника, Пьетро Паоло Монти, была составлена инвентаризационная опись оставленного имущества как в доме, так и в мастерской на улице Аньоли. Завершился период кватроченто, и как след его в описи будут упомянуты лютня матери Лукреции и другие музыкальные инструменты. Кроме Библии, переписчики имущества учтут книги Данте, Петрарки и Боккаччо, а также многочисленные незавершенные картины Филиппино Липпи.

Мария и я чувствуем, что еще мгновение, и великий сын Липпи оставит нас. Художник не отрывает глаз от Марии, а потом, озарившись улыбкой, говорит ей:

– Третьим был мой сын Роберто. Ты – еще одно звено в нашей цепочке…

Потом мягко, проникновенно Филиппино смотрит на меня.

– Найди, пожалуйста, время для Сандро. Я не скрыл ничего: мы любили друг друга, однако, каждый из нас впоследствии искал и обрел-таки свою Мадонну…

– Но кто был инициатором разрыва отношений?

– Разрыва не было. Я стремился к безупречности и контролировал каждый свой шаг. Сандро понял меня и не настаивал. Мы не отдалились, и все дальнейшие годы поддерживали теплые отношения.

– Мне кажется, Сандро сохранил тебе верность. Его романтическая влюблённость в Симонетту не имела продолжения… Пожалуйста, еще мгновение, Филиппино, – я умоляла взглядом не оставлять нас так быстро. – Скажи, оглянувшись на жизнь, тебе хотелось бы что-то изменить в своем прошлом?

Он вздохнул, не находя нужных слов. В раздумье поднёс к лицу левую ладонь, прижатая вертикально, она прикрыла его подбородок, губы, нос. Средний палец верхней фалангой коснулся переносицы и Филиппино несколько раз стукнул подушечкой пальца по ней.

– Итак… Я излишне контролировал свою жизнь. Меня угнетала моя незаконнорожденность. Всегда и со всеми я был вежлив, приветлив, даже услужлив. Мне хотелось, чтоб обо мне думали только хорошо. Возможно, из-за этого самоконтроля мои работы получились более… сдержанными, чем мне хотелось. Я стремился к безупречности во всём и лишь потому оставил Сандро. Возможно, возможно, да!

Мы видим как его тело теряет плотность, вот сквозь художника уже просвечивает стена с небольшим окном, погруженным в ночь. Филиппино постепенно растворяется в воздухе, а спустя несколько секунд мы не можем различить даже его взгляд. Никого! Мы одни в доме. Ощущение утраты давит настолько, что хочется поскорее уйти отсюда. Мои листы с записями Мария перевязала шнурком Лукреции, соорудив сверху красивый бант.

– Так надежнее, чтобы больше не терять наш семейный архив, наши документы… чтоб не забылось.

– Спасибо!.. Буду хранить!

Нам в этот час не интересна Рыночная площадь: мы уже насмотрелись на неё. Но мы можем увидеть площадь Филиппо Липпи и улицу Филиппино. Имена отца и сына снова располагаются рядом.

Филиппино Липпи похоронили во Флоренции в церкви Святого Михаила, на улице Буфалини. Художника оплакивал весь город: мастерские были закрыты как во время похорон правителей, что свидетельствует о том, что Филиппино был не только талантливым мастером, но и уважаемым человеком.

Улица его имени в Прато – крошечная, протяженностью едва ли в сто метров. Площадь имени отца также небольшая, но очень уютная.

– Что-то известно тебе о сыне Филиппино, художнике в третьем поколении?

Мне нечем порадовать Марию: ибо я нашла о нем мало упоминаний.

– Роберто ди Филиппе Липпи обучался мастерству у флорентийского скульптора и живописца

Джованни Франческо Рустичи[35]35
  Джованни Франческо Рустичи – флорентийский скульптор эпохи Возрождения.


[Закрыть], но так и не смог достичь ни высот отца, ни деда. Признанный мастер Рустичи имел в средневековой Италии большую известность, думаю, попасть к нему в ученики было непросто. Документальные сведения о старшем сыне Филиппино относятся к периоду с 1553 по 1571 годы, когда художник был уже немолод. О нем упоминает некто Сильвано Рацци – друг Вазари, принимавший активное участие в редактировании «Жизнеописаний». Вот что он пишет:…Роберто, сыну живописца Филиппо Липпи, своему ученику, Джован-Франческо подарил много выполненных им собственноручно барельефов, моделей и рисунков и, между прочим, в числе других картин – Леду, Европу, Нептуна и Вулкана… Он же (Роберто) вылил из бронзы прекраснейшую женскую фигуру высотой в два локтя, изображавшую грацию, прижимающую руку к одной из грудей, но куда она делась и в чьих руках находится, неизвестно…

Таково, Мария, упоминание о старшем сыне Филиппино, и это всё.

– Если учитель подарил состарившемуся ученику так много, значит, они были связаны узами дружбы многие годы. Этот шаг – свидетельство того, что Роберто сумел прожить достойную жизнь. Возможно, он не стал ярким художником, но хороший человек в нем состоялся. Мне достаточно знать это.

– Мария, меня поражает любовь – сколь велика её сила. Быть может, банально сравнивать её с землетрясением, но, представь, вот эпицентр – любовь Фра Филиппо Липпи и Лукреции Бути, а вот растекающиеся от неё по времени сейсмические волны. Я нашла свидетельства, что интерес к истории их любви вновь ярко проявился в XIX веке. Лукреция и Фра Филиппо смогли вдохновить двух известных живописцев. Один из них – итальянец Габриеле Кастаньола – был настолько одержим их романом, что не менее пяти раз изображал на своих полотнах сцену соблазнения Лукреции монахом-живописцем в монастыре Святой Маргариты. Француз Поль Деларош также посвятил им свою картину. И, возможно, найдётся еще некто, если хорошо поискать.

Обозначились признаки рассвета. Солнце проснулось и потянулось первыми лучами к горным вершинам. Нежно коснулось склонов, а потом разукрасило их алым. Следом прикоснулось к небу, и оно порозовело, потом дошла очередь и до колокольной башни кафедрального собора Прато. Солнечные лучи тянулись к земле, ширились, заполняя пространство, и вскоре они нарядили площадь в мраморно-розовое сияние. Мария и я в восхищении кружились по её центру, желая видеть это чудо со всех сторон. Нам казалось, это сам Фра Филиппо водит кистью по воздуху, расписывая новый земной день.

– Мария, а вы?.. Любили?

– И я любила, – отвечала она, смеясь.

– Мария, а вы?.. Мечтали?

– Много!

– А что-то сбылось, Мария?

– Хотела увидеть своими глазами прошлое Липпи…

Мы опустились на прохладные камни и замерли в благоговении: в это мгновение солнце высветило колокольню Дуомо, и она засияла ярко до боли в глазах. Контур её обрел легкость и прозрачность, было ощущение, что колокольня парит над городом. Я, как Мария, зажмурилась от счастья и отдалась ему всецело: нас нисколько не волновало, какой наступил в Прато век, и какой год.