Текст книги "Пение кузнечиков на ночной дороге"
Автор книги: Лев Альтмарк
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
4. Больница
– Пить… – это было первое, что расслышал Вадим, едва начал приходить в себя, и это, как ни странно, произнёс он сам. И даже не произнёс, а прохрипел каким-то чужим незнакомым голосом.
Тут же влажная холодная салфетка коснулась его губ, и голос Фаины прошелестел издалека:
– Тебе нельзя сейчас, родной… Потерпи немного…
– Пить хочу! – капризно повторил Вадим и с трудом открыл глаза. – Что непонятного?.. Где я?
Вокруг него дымными тенями клубился полумрак, и светлой тенью на его фоне силуэт жены.
– Тебе после операции некоторое время нельзя пить. – Фаина тяжело вздохнула. – Закончится действие наркоза, тогда…
– Ну, хоть глоток…
Фаина снова влажной салфеткой обтёрла его губы, и он жадно облизал их.
– Объясни, Вадик, что произошло? Ты можешь сейчас говорить?
Вадим устало закрыл глаза и снова провалился в беспамятство. Там, в мрачном сонном мире, ему было лучше, а главное, не было боли…
Сколько времени прошло после этого, он не знал, но когда снова открыл глаза, вопреки ожиданиям ничего не изменилось, только уже не было размытого силуэта жены.
– Фаина! – позвал он, но никто не откликнулся, зато спустя некоторое время чей-то незнакомый женский голос ответил:
– Устала твоя Фаина. Больше суток от тебя не отходила. А ты такой беспокойный оказался – бился, рвался встать и куда-то пойти, ругался на кого-то…
– Кто ты? – прошептал Вадим.
– Медсестра. Женей меня зовут. – Из полумрака выплыло миловидное женское личико. – Потерпи немного. Вечером твоя Фаина придёт. А если что-то надо, скажи мне.
– Скоро вечер?
– Сейчас утро.
– Сколько времени я уже здесь?
– Третьи сутки пошли.
– И всё это время я был без сознания?
– Ну почему всё время – нет. Только ты не помнишь. Тебе обезболивающее вводили и снотворное.
– А сейчас?
– Хватит уже, пора в себя приходить.
– Тогда помоги мне встать.
– Ни в коем случае! Тебе надо лежать. Нужно придти в себя окончательно.
Вадим пожевал пересохшими губами и попробовал поднять руки. С правой рукой это получилось, а вот левая до самого плеча оказалась закованной в тяжёлый гипсовый панцирь.
Медсестра поправила его подушку, проверила капельницу у кровати и трубку с кислородом, а потом ушла.
Голова была тяжёлой, и хоть его немного мутило, но ничего, как ни странно, не болело. Однако какая-то частичка памяти подсказывала, что совсем недавно боль терзала его даже в бессознательном состоянии, и это страшно изматывало. Она и сейчас никуда не исчезла, но как коварный и злой враг, притаилась где-то внутри и выжидала момента, чтобы нанести очередной удар.
Вадим снова попробовал пошевелиться, потом здоровой правой рукой приподнял гипсовое бревно левой руки и замер, прислушиваясь к боли, которая тяжёлым неповоротливым зверем заворчала в плече и потекла вниз по руке. Свесив здоровую ногу с кровати, он хотел было присесть, но это не получилось. Зато удалось поднять голову с подушки и оглядеться.
Оказывается, в палате он не один. Слева от него тоже кто-то лежал, отгороженный пёстрой матерчатой занавеской, слегка подрагивающей от ветерка из кондиционера. Кто это, выяснить пока не удавалось, но человек тихонько постанывал и бормотал что-то невнятное.
– Эй, приятель! – позвал Вадим. – Тебе плохо? Может, медсестру позвать?
Стон на соседней кровати стих, лишь слышалось тяжёлое прерывистое дыхание.
– Говори, не стесняйся, если тебе плохо. Позвать кого-нибудь? – повторил Вадим и, не дожидаясь ответа, закричал: – Сестра! Моему соседу плохо, подойди к нему! Ты меня слышишь?
Но вместо сестры в палату зашли двое парней-бедуинов и, не обращая внимания на Вадима, направились за занавеску, а там принялись что-то говорить стонавшему человеку по-арабски. Спустя минуту один из парней выглянул из-за занавески и попросил Вадима:
– Слушай, друг, мне нужно срочно позвонить в одно место. У тебя есть телефон?
Вадим окинул взглядом свою тумбочку, но там, кроме бутылки с водой и йогурта, ничего не было.
– Нет у меня телефона, – пробормотал он. – Наверное, жена забрала.
Парень недоверчиво покачал головой:
– Не ври! Он у тебя в тумбочке, наверное. Тебе жалко?
Вадим промолчал, лишь опустил голову на подушку и отвернулся.
– Ну, так дашь позвонить? – напомнил о себе парень.
– Я же сказал, что у меня нет телефона!
– Ну, как хочешь. Тогда я его сам возьму. – Не говоря больше ни слова, парень подошёл к его тумбочке и принялся обшаривать.
– Пошёл вон отсюда! – Вадима даже затрясло от ярости и собственного бессилия, и сразу почему-то вспомнился минибус на дороге, из-за которого он попал в аварию.
– Лежи спокойно! – усмехнулся парень и легонько похлопал его по гипсу. – А то случайно упадёшь с кровати и шею себе свернёшь.
– Пошёл вон! – хрипел Вадим и корчился от обиды и боли, которая стремительно вернулась в каждую точку тела, и нарастала до тех пор, пока он не потерял сознание.
В себя он пришёл от того, что кто-то настойчиво его тормошил:
– Ну-ка, брат, просыпайся! Хватит прохлаждаться, поехали кататься.
У кровати стоял крепкий улыбчивый парень во всём белом. В палате уже не было полумрака. Весёлый солнечный лучик, как в зеркале, игриво отражался в его блестящей бритой макушке.
– Куда мне сейчас кататься? – недовольно пробормотал Вадим. – Ты же видишь, какой я.
Парень широко улыбнулся и сказал:
– Поедем на рентген. Да ты лежи, тебе и делать ничего не надо – на твоей кровати поедем.
Ловко и заученно он нажал какие-то педали под кроватью, отцепил кислородные трубки и перебросил их к баллону, который уже лежал в ногах у Вадима, отключил капельницу и легко сдвинул кровать с места.
Пока они ехали по коридорам, спускались на лифтах и открывали какие-то двери, то и дело возникавшие на пути, Вадим с интересом поглядывал по сторонам, а потом не выдержал и спросил:
– Скажи, а кто мой сосед по палате?
– О, с соседом тебе повезло! – Лицо парня тут же помрачнело. – У этого старика-бедуина вся семья в сборе – человек восемь сыновей, и все они день и ночь находятся при нём в больнице. Уже вторую неделю. Всех в отделении достали… Тебя и положили-то в эту палату, потому что ты был без сознания и ни на что не реагировал. Люди до тебя выдерживали максимум день-два, потом просились перевести куда-нибудь в другое место. Ты тоже скажи об этом врачу утром, когда будет обход… Но ты их не бойся – они люди безобидные, только шумные.
– А раньше перевестись нельзя?
– Скажи старшей медсестре, может, она и переведёт. Хотя в других палатах, насколько я знаю, напряжёнка с местами…
Когда Вадима вернули после рентгена в палату, там было шумно и многолюдно. Кресло, прежде стоявшее рядом с его тумбочкой, теперь перекочевало на половину бедуина, и там шло великое пиршество. Все восемь сыновей находились у постели больного папаши, какие-то женщины в тёмных балахонах и с закрытыми лицами носились туда-сюда с тарелками и пакетами, трое или четверо детишек с криками хлестали друг друга прозрачными пластиковыми трубками от капельницы Вадима. У приоткрытого окна сидел парень, искавший телефон, и, никого не стесняясь, пыхтел кальяном. По палате плыл сладковатый яблочный дымок.
Кровать Вадима помогала вкатывать знакомая симпатичная медсестра, только на лице её вместо улыбки было крайнее неудовольствие.
– Ну-ка, друзья, сбавили обороты, – громко потребовала она, но на неё никто не обратил внимания, – я кому говорю?
Мальчишки с трубками с любопытством уставились на неё, а парень с кальяном хмыкнул и отвернулся к окну.
– Я сейчас позову охранников, и всех вас отсюда выведут! – не успокаивалась медсестра и вырвала из рук одного мальчишки трубку от капельницы. – Отдай сейчас же, это не игрушка!
Мальчик от неожиданности опешил и вдруг громко без слёз заученно заплакал. Из-за полураспахнутой занавески сразу выскочило двое мужчин и, размахивая кулаками, подскочили к медсестре:
– Как ты посмела ударить ребёнка?! Кто тебе разрешил бить детей?! – с пол-оборота заорал первый, словно давно уже был готов к такому повороту событий.
– Я вызываю сейчас полицию, – орал второй, – и ты у меня сядешь в тюрьму! Тут все свидетели, что ты била ребёнка…
– Да никого я не била, – сразу пошла на попятную медсестра. – Вы же сами видели! Зачем вы обманываете? И вот он видел… – Она показала пальцем на Вадима.
– Да что он мог видеть?! Он и так еле дышит!
Вадим попробовал приподняться и что-то сказать, но голос предательски пропал, и он лишь прохрипел что-то невнятное.
– Ладно, я пойду, – пробормотала медсестра, – но охрану всё равно вызову.
– И этого полутрупа забирай с собой, – напутствовал её один из разбушевавшихся мужчин. – Найди ему другую палату… Тогда мы, может быть, забудем про избиение ребёнка!..
Вадима в скором времени и в самом деле перевели в другое крыло отделения. Краем уха он слышал, как в его прежнюю палату пришли охранники и с шумом вывели семейку больного старика-бедуина. Но далеко семейка не ушла – из-за дверей отделения, за которыми была курилка, долгое время доносились шум и громкие разговоры на арабском.
Как ни странно, но эта довольно неприятная история окончательно привела Вадима в чувство. Голова была всё ещё тяжёлой и не совсем хорошо соображала, но худо-бедно работала. Теперь уже ненависть к хамам, оскорбившим улыбчивую медсестру, а больше всего ненависть к себе за свою беспомощность и неспособность защитить нуждающегося в помощи, не давали ему покоя.
Когда медсестра пришла менять капельницу, он попросил:
– Принеси мне, пожалуйста, костыли. Хочу в туалет сходить.
– Зачем? У тебя есть бутылочка и всё остальное. Я подам сейчас…
– Не надо! Сам хочу пойти в туалет.
Передвигаться на костылях было, конечно же, тяжело и больно. Но боль уже не была такой острой, как раньше, хотя и не давала забыть о себе.
Немного передохнув после туалета, он отправился в курилку. Только сейчас он почувствовал, как ему хочется курить. Сигарет ему Фаина, естественно, не оставила, но в курилке он обязательно стрельнёт у кого-нибудь.
Коридор отделения казался бесконечным. Пару раз он отдыхал, привалившись к стене, но когда всё-таки добрался до дверей и распахнул тяжёлые створки, то глубоко и с удовольствием впервые за последнее время вдохнул свежий воздух с упоительным табачным дымком. В отличие от палат с наглухо задраенными окнами и прохладным, но тяжёлым воздухом из кондиционеров, здесь дышалось легко, а дверь на балкон была настежь распахнута.
– Угости сигареткой, – попросил он у старичка с перебинтованной до самой шеи грудью. Тот помог ему присесть на неудобное металлическое кресло со скользкой спинкой у балконной двери и охотно протянул пачку:
– Кури на здоровье. А ты, я вижу, у нас новенький?
– Да вот уже почти три дня.
– После автомобильной аварии? Или на стройке пострадал?
Они неспешно болтали о каких-то пустяках, потом старик принялся рассказывать о своих болячках, но Вадим его почти не слушал, лишь послушно кивал головой. Он настороженно поглядывал в дальний угол, где, сдвинув кресла, сидело несколько бедуинов из тех, кто шумел вчера в его палате. Один из них, заметив взгляд Вадима, весело помахал ему рукой:
– Как тебе, приятель, спалось на новом месте? Никто не мешал?
Вадим отвернулся, но спустя мгновенье парень уже стоял перед ним и скалил зубы:
– Какой ты невежливый! К тебе обращаются люди, значит, ты должен ответить. Или с бедуинами тебе уже говорить не о чем? Мы для тебя не люди?
И опять Вадим решил промолчать. Ему и в самом деле не о чем было говорить с этим человеком. Покрепче бы стоял на ногах, объяснил бы, что дело не в бедуинах, а в хамстве, но сил ещё не было.
– Эх, не там, где надо, мы с тобой повстречались, – притворно вздохнул парень и развёл руками, явно работая на публику, – я бы тебе объяснил. Но ничего, не вечно тебе лежать в больнице. Хотя такие, как ты, сюда часто попадают…
– Что ты хочешь этим сказать? – насупился Вадим.
– Ничего! – Бедуин оскалил белоснежные зубы в широкой улыбке. – Только то, что сказал.
В ушах Вадима снова застрекотали кузнечики, как тогда на дороге, и сразу перехватило дыхание. Если бы он сейчас мог, то отбросил бы проклятые костыли и показал наглецу, кому нужно чаще оказываться в больнице…
До самой ночи, уже вернувшись в свою новую палату, он неподвижно лежал, мрачно глядя в потолок и безразлично подставляя руку, когда меняли капельницу и брали анализы. Едва потушили свет, и всё вокруг погрузилось в тяжёлый беспокойный сон, он встал с кровати, нащупал в темноте костыли и вышел из палаты в коридор.
За стойкой, где всегда сидит медсестра, никого не оказалось. Вадим постоял минуту, но в коридоре так никто и не появился. Лишь в дальней палате жалобно, на одной ноте стонала какая-то старуха и всё время кого-то звала. Даже бедуины, расположившиеся на ночлег за дверями отделения, уже не шумели. Сквозь стекло Вадим видел, как они дремлют в неудобных позах в скользких железных креслах, а дети спят в углу на скомканной груде больничных одеял.
И тут что-то перемкнуло в его мозгах. Он вздрогнул и быстро пошёл в свою старую палату, которую сегодня единолично занимал старик-бедуин. Нового соседа к нему не подселили, а может, решили больше не конфликтовать с его агрессивными родственниками.
Осторожно отодвинув занавеску, Вадим посмотрел на старика. Тот крепко спал, широко раскрыв рот с чёрными редкими зубами и аккуратно сложив сухие сморщенные ручки на одеяле. На лице его застыла безмятежная улыбка, и кислородная трубка, без которой он наверняка прекрасно обходился, сползла на подбородок.
Подхватив с кресла оставленную кем-то джинсовую куртку, Вадим набросил её на лицо старика и навалился всем телом. Душить было неудобно, мешали костыли, но и старик почти не сопротивлялся. Несколько раз дёрнувшись, он затих. Тяжело дыша, Вадим встал и хотел было снять со старика куртку, но потом передумал. Всё равно он не смог бы заглянуть в его лицо.
Вернувшись к себе в палату и растянувшись на кровати, он без интереса подумал: не попался ли он кому-нибудь на глаза? В худшем случае завтра за ним придут полицейские, если до этого не растерзают многочисленные родственники старика. Впрочем, это Вадима почему-то нисколько не беспокоило. Глубоко вздохнув, он закрыл глаза и задремал. А в ушах по-прежнему неумолчно и грозно стрекотали кузнечики, как тогда на дороге…
5. Протокол
Уже больше часа допрашивал Давид этого странного посетителя на костылях и загипсованной левой рукой, но всё никак не мог понять, стоит ли тому верить. Посетитель постоянно путался, и даже на самые простые вопросы отвечал невпопад. Они давно уже перешли на русский язык, потому что у мужчины явные нелады с ивритом, хоть он и упорно вставляет в свою речь обиходные ивритские фразы.
Давид тоскливо поглядывал в окно на освещённую ярким полуденным солнцем автомобильную стоянку, почти пустую в это время. В дальнем конце стояло всего две полицейские машины с выключенными мигалками да ещё такси у входа, на котором приехал его посетитель. Таксист расхаживал по стоянке и с кем-то болтал по сотовому телефону, широко размахивая руками.
Глянув на часы на стене, Давид вздохнул и пробормотал:
– Давайте, уважаемый, последний раз пройдём всё по порядку. Постарайтесь ни одной детали не пропустить. Хорошо?
Мужчина послушно кивнул и тоже вздохнул.
– Итак, вы закончили работу в двенадцать ночи, правильно? Ваш сменщик приехал вовремя, и вы сразу отправились домой?
– Всё верно.
– А скажите: вы на работе сильно устаёте? И потом, в такое позднее время вам наверняка уже хотелось спать?
– Какая разница?! – удивился мужчина. – Я – охранник, а охранники часто работают по ночам. Так что не спать в такое время – для меня привычное дело. А устал я или нет – да не больше, чем на любой другой работе… Для чего вы это постоянно спрашиваете? Следователь до вас, так тот вообще интересовался, выпивал ли я что-нибудь перед тем, как сесть за руль. Видно, для него все русские не могут и дня обойтись без водки. Спасибо, что хоть вы этого не спрашиваете.
– Всякие люди служат в полиции, – усмехнулся Давид. – Поймите, я обязан разобраться во всём, ведь уставший человек не имеет права садиться за руль. Вы меня правильно поняли?
– Понял. И ещё раз повторяю: я не был уставшим. Так и запишите в протоколе.
– Идём дальше. С какой скоростью вы ехали?
– Когда начинается горный серпантин, хочешь или не хочешь, но скорость всегда снижаешь, чтобы вписаться в повороты.
– Значит, точную скорость вы не помните?
– Ну, километров тридцать-сорок в час, не больше.
– Что произошло дальше?
– Перед тем поворотом, на котором я разбился, я увидел стоящий минибус с выключенными фарами. И вот он, когда я приблизился…
– Секундочку. За сколько метров вы его увидали?
– Метров за тридцать. Больше дорога не позволяет.
– Это точно был минибус? Вы же говорили, что место там неосвещённое, фонарей нет, фары у него сперва были выключены…
– Но у меня-то фары горели!
– Предположим. И что вы сделали, когда увидели минибус?
– Я подумал, что в таком безлюдном месте да ещё в такое время это очень странно.
– Вы пробовали притормозить?
– Уже не успел, потому что он тоже зажёг фары и поехал прямо на меня.
– Вам не кажется это странным? Он что – вас ожидал? Вы раньше видели эту машину? Может, её водитель ваш знакомый?
– Откуда?! У меня нет знакомых с минибусами.
– И всё-таки попытайтесь вспомнить. Может, вы с кем-то незадолго до этого поссорились?
Вадим, а это был он, недоумённо пожал плечами и хмуро пробормотал:
– Мне, извините, всего лишь кости поломало, а мозги-то не отшибло!
Беседа в Центральной транспортной полиции была для Вадима уже не первой. Как и раньше, ничего хорошего от сегодняшней встречи он не ожидал. С ним разговаривали не как с человеком, который пострадал в дорожно-транспортном происшествии и ищет тут справедливости, а как с преступником, который явился заметать следы собственной оплошности. Хоть бы объяснили, в чём он провинился перед этими сытыми и самоуверенными полицейскими, которые, по их уверениям, знают, что с ним произошло, лучше его. Такое отношение ему крайне не нравилось. Не на это он рассчитывал.
Давид молча встал из-за стола и сходил за кофе.
– Выпейте кофе, не нервничайте. – Он поставил разовый стаканчик с горячим напитком перед Вадимом и отхлебнул из своего. – Поймите, я вам не враг. Да и никто вам здесь не враг. Просто хочется разобраться во всех деталях происшествия и помочь вам.
– Чем вы мне можете помочь? – грустно ухмыльнулся Вадим, но кофе взял. – Машину вернёте, которая восстановлению не подлежит? Переломы мои залечите? А может, водителя минибуса, в которого вы нисколько не верите, станете искать?
– У нас складывается впечатление, что авария произошла по вашей неосторожности. Просто вы превысили скорость и не справились с управлением.
– Но это же чушь! Я уже сто раз объяснял, что если бы ни минибус…
– Как вы нам прикажете его искать? Марку машины и номер вы же не запомнили?
– То есть вы предлагаете мне искать его самостоятельно и потом принести вам на тарелочке? Хорошо, я это сделаю, только стану покрепче и откажусь вот от них… – Он кивнул на костыли.
– А вот этого я категорически не советую! Если всё произошло так, как вы рассказываете, то машина наверняка принадлежит кому-то из арабской деревни поблизости. Вы что, собираетесь искать этот минибус по деревням, где вас запросто могут убить, и никто потом никаких следов не найдёт?
– А что остаётся? – Вадим встал и потянулся за костылями. – Чувствую, господин полицейский, наш разговор зашёл в тупик. Пойду я. А вы делайте всё, что сочтёте нужным.
– Протокол подпишите…
После ухода Вадима Давид долго сидел неподвижно, лишь крутил в руках заполненные стандартные бланки допроса. В окне он видел, как посетитель доковылял до ожидающего его такси и на вопросы водителя лишь махнул рукой. А потом они уехали, и на стоянке, кроме двух полицейских машин, ничего больше не осталось.
В аварии, произошедшей с этим Вадимом, ничего необычного нет. Ситуация почти классическая. Машины на дорогах то и дело в последнее время забрасывают камнями, насыпают на крутых поворотах мелкий гравий, чтобы на нём, как на масле, машину завертело и выбросило на обочину, а то и в пропасть. Изредка даже обстреливают из укрытий, но тогда подключается армия, и достаётся всем – и правым, и виноватым.
Тем не менее, что-то в этом Вадиме было всё-таки не такое, как в остальных посетителях, которых Давиду приходилось опрашивать. Не было заискивания в глазах, как это часто бывает при беседе с полицейским, решающим твою судьбу. Более того, он как бы уже махнул на всё рукой, однако, даже рассказывая о вещах очевидных, почему-то взвешивал каждое слово, словно боялся проговориться о том, чего говорить не следует. Чувствуется, Вадим человек не очень общительный, да и друзей у него вряд ли много. Короче, волк-одиночка.
«А сам-то я?» – вдруг подумал Давид и даже оглянулся, словно в его крохотном кабинете кроме него мог находиться ещё кто-нибудь.
Он и сам был прежде таким. Характер закладывается с детства, а потом всю жизнь его строгаешь и шлифуешь, как необработанную деревяшку, просчитываешь всевозможные ситуации, а он всё равно остаётся неизменным.
После поступления в полицию Давиду очень быстро дали понять, что коллектив – это главное, и если хочешь успешно продвигаться по служебной лестнице, нужно быть таким, как все. По крайней мере, не показывай, что у тебя за душой есть что-то такое, о чём не подозревают коллеги по работе. Волков-одиночек нигде не любят.
А это внутреннее рано или поздно проявляется, и его не скрыть. Всякие бывают ситуации, и как ты себя поведёшь в них, порой даже трудно представить. Вот и у него, Давида, есть такая заноза в душе, о которой вспоминать не хочется, но она до сих пор не даёт покоя. А в своё время принесла немало проблем.
Каждый израильтянин помнит, что такое «размежевание». Дурацкое слово, а процесс размежевания ещё более дурацкая вещь. Когда из сектора Газа стали насильно выпроваживать еврейских поселенцев, рушить их дома и уничтожать всё, что годами создавалось их кропотливым трудом, – и всё это в угоду жадным и ленивым арабским соседям, никогда ничего не построившим на опустевших землях, – Давида туда отправили в числе первых. Участвовать в силовых операциях по выселению евреев в обмен на пустопорожние обещания арабами мира. Начальство решило, что у этих «русских» нет среди переселяемых ни близких, ни родственников, вот им и карты в руки. Всем было ясно, что по доброй воле с нажитым добром никто расставаться не станет, как и бросать дома и целые поселения, поэтому придётся действовать силой, притом воевать не с реальным врагом, а со своими же… Это была настоящая война, в которой впервые арабы не участвовали, а противоборствовали евреи с евреями, и ненависти и злобы тут было не меньше. А больше всего – боли, обиды и разочарований…
Для Давида эта эпопея закончилось на третий день. Он и сам не ожидал, насколько может быть чувствительным и неравнодушным к чужому горю, слезам женщин и детей, молчаливому и отчаянному сопротивлению мужчин. Но были приказы начальства, которые нужно выполнять. Ему хотелось бросить всё и малодушно удрать куда-нибудь на край света, где его никто не найдёт, но здесь в Газе выбора не было.
На третий день нервы у него не выдержали. Когда кто-то из начальства принялся распекать его за молчаливый саботаж, когда нужно применять силу, а не уходить в сторону, Давид плюнул в лицо этому начальству, развернулся и пошёл, куда глаза глядят. В спину лилась брань и угрозы, но уже не обращал внимания.
Десять дней, проведённых в военной тюрьме, не поломали его, зато сделали более хитрым и изворотливым. Он понял, что лобовой атакой на сложившуюся систему, которая намного сильней его, ничего не добьёшься. Но если её не дразнить и не делать необдуманных поступков, то всегда можно найти лазейки и обходные пути, чтобы руки оставались незапятнанными и совесть чистой. Это сложно, почти невозможно, но всегда есть какие-то лазейки. Как бы он поступил сегодня, если бы снова оказался лицом к лицу с бунтующими поселенцами, а за спиной стояли бы мракобесы-командиры, было до конца неясно, но, по крайней мере, он постарался бы избежать конфликта.
Как ни странно, но из полиции его не уволили. Просто очень много честных и порядочных людей пришлось бы вышвырнуть вместе с ним на улицу, а кто бы остался нести службу… Давида перевели в дорожную полицию, и пару лет он добросовестно раскатывал в патрульной машине, а потом, пройдя офицерские курсы, перевёлся в отдел по расследованию дорожных происшествий.
Расследование – это, конечно, сказано чересчур смело. Как правило, дорожные происшествия редко требуют настоящих детективных расследований, нужно лишь установить более или менее достоверную картину, однако с человеческим горем, обманом и жестокостью сталкиваться всё равно приходилось часто. Да и есть ли какая-то сфера нашей жизни, где без этого можно обойтись?..
Повертев в руках протокол допроса, Давид сунул его в тонкую папку, встал из-за стола, неспеша закурил сигарету и подошёл к окну.
Странный всё-таки этот мужик, с которым он только что беседовал. Как его… ах да, Вадим. Ситуация, в которую он попал, в принципе не нова. Видно, что он за рулём не новичок, но… не повезло ему на дороге. Может, и в самом деле устал и расслабился, каждый день проезжая по знакомому маршруту, а вероятней всего, и вины его никакой в аварии нет. На территориях водители-арабы ведут себя, как хозяева. Не просто нагло, а по-хамски, и запросто подстроят любую гадость, если можно уйти безнаказанным. И прикрывают друг друга так, что потом концов не найти.
Если номер минибуса Вадим не запомнил, то искать его – безнадёжное дело. А если бы и запомнил, то всегда найдётся добрый десяток свидетелей, которые добровольно явятся в полицию и подтвердят, что минибус именно в этот день был в совершенно другом месте. К тому же времени прошло сколько…
Однако этот Вадим действительно серьёзно пострадал, лишился машины и теперь, естественно, ждёт каких-то действий от полиции. А что полиция может сделать? Искать кого-то – не вопрос, но… кого? Дело открыто и, так или иначе, будет принято какое-то решение. Если виноватого не найдут, то автоматически как бы и правого уже не будет. Шахматная ничья…
Правда, Вадим постоянно твердит о каком-то мифическом водителе-арабе, который подстроил его аварию, а потом даже спускался к разбитой машине и заглядывал в окно. Но начальству об этом лучше не заикаться. Ответ известен: вам, ребята, лень отрывать задницу от кресла и искать действительного виновника, поэтому всё валите на арабов. Приведи преступника в кандалах на суд, чтобы он во всём сознался, тогда другое дело, а сейчас всё это пустые слова. Об этом даже в протоколах писать не следует, дабы не плодить нераскрытые дела. И ещё начальство непременно скажет: ты бы, следователь, посмотрел на всё с другой стороны. Есть или нет араб-преступник – ещё вопрос, а пострадавший – вот он перед тобой, приковыляет на своих костылях, едва его пальчиком поманишь. Если задуматься, то так ли он невиновен на самом деле? Может, просто подставился, чтобы срубить страховку? А то и спровоцировал на преступление небогатого умишком арабского рэмбо… Может, твой Вадим и есть настоящий виновник происшествия? Попробуй прижать его, дави на несоблюдение правил и неумение управлять машиной в сложной ситуации. В чём-то он обязательно проколется.
Давид по собственному опыту знал, что подобные дела выигрываются лишь при одном раскладе: когда пострадавший сумеет представить стопроцентные доказательства или приведёт за ручку своего обидчика. А такого практически не случается.
Беда вовсе не в том, что полиция такая бессердечная и видит в каждом обратившемся потенциального нарушителя закона. Полицейский – прежде всего человек, который хочет обезопасить и упростить свою жизнь. Именно свою. А когда каждый день имеешь дело с такой зыбкой материей, как закон и его толклвание, волей-неволей становишься подозрительным и недоверчивым…
Давид вернулся к столу и взял папку с делом Вадима. Высыпал из конверта фотографии с места аварии, потом снимки разбитой машины и стал разглядывать. Конечно, неплохо бы иметь фотографии со следами от минибуса, о котором твердил пострадавший, но тогда не догадались сфотографировали, а теперь уже прошло больше двух месяцев. Поезд ушёл.
Может, подсказать об этой оплошности полиции Вадиму, когда будет выступать в суде? А в том, что дело дойдёт до суда, сомнений нет. «Виновник» должен получить показательную порку… Может, намекнуть ему, чтобы съездил на место аварии, пока не поздно, и пофотографировал задним числом? Слабая надежда, но хоть какая-то зацепка будет…
Ещё раз вздохнув, Давид собрал фотографии в конверт и с папкой под мышкой отправился к начальству.
Начальник управления Дрор Хорезми свою службу в полиции считал достойным завершением карьеры и, как каждый профессиональный военный, прошедший не одну войну и получивший не одно ранение, очень не любил скрупулёзные разборы и долгие выяснения обстоятельств. Всё в жизни, считал он, гораздо проще, чем мы представляем, и принимаемые нами решения должны быть предельно ясными, прямыми и однозначными. Тогда и порядок во всём будет.
Пролистав папку, Дрор минуту подумал, почесал загорелое лысое темя и пробормотал:
– Все протоколы подписаны потерпевшим?
– Все.
– И ему добавить больше нечего?
– Думаю, нечего.
– Тогда закрывай дело и передавай дальше.
Давид покачал головой и тоскливо спросил:
– В суд?
– Ну да. А куда ещё?
– Мне кажется, – Давид без спроса присел на край стула, потому что был с начальником почти в приятельских отношениях, – что всё-таки рановато закрывать дело. Может, имеет смысл поискать водителя минибуса, который не только не помог пострадавшему, но, по его словам, ещё и проверял, жив тот или нет. Всё это в протоколах указано.
– Ты веришь этой сказке? Человек разбился, истекает кровью и сам не знает, жив или мёртв, тем не менее, замечает, как кто-то заглядывает к нему в окно?
– Не похож этот Вадим на фантазёра. Да и для чего ему придумывать небылицы? К тому же, не он к нам пришёл с заявлением на кого-то, а мы его вызвали для разъяснений.
– Ну, и что из этого следует? Чего ты от меня хочешь? Ты же прекрасно понимаешь, что просто так закрыть дело и сбросить его в архив нельзя.
– Мне по-человечески жаль этого парня…
Дрор пристально посмотрел на Давида и нахмурился:
– Значит, ты у нас один тут такой жалостливый и человечный, а все остальные – звери и людоеды. Спят и видят, как бы отыграться на пострадавших, да?
– Нет, но…
– Хватит! Протоколы подписаны? Подписаны. Жалоб у пострадавшего нет? Нет. Значит, всё. Больше на эту тему разговоров не будет… Как говорят у вас, «русских», вперёд и с песней!..
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.