Текст книги "Пение кузнечиков на ночной дороге"

– Слушай, – раздаётся за дверью приглушённый голос Гриши, – как-то и в самом деле неуютно у вас. Словно кто-то подслушивает наш разговор и подсматривает. Как какая-то нечистая сила, честное слово!

– И мне это кажется, – вторит ему Света. – Только это наш шеф, а не нечистая сила.

– Пойду-ка я, пожалуй, к себе на вахту. Там у меня спокойней.

– А мне что делать? После твоих слов я бояться начала…

– Пошли со мной.

– А если что-то случиться с ним… ну, с этим мозгом?

– Да что с ним может случиться? Он уже заснул, небось. Будем вместе приходить проверять.

– Пошли…

Но до самого утра меня никто не беспокоил. Может кто-то и порадовался бы этому, только не я. У меня по-прежнему болела голова…

7.

С утра в лаборатории переполох. Я и в той жизни не отличался миролюбивым характером, а тут почему-то вышел из себя и стал гонять всех, кто попадал под руку… Да, под руку, которой уже не было, но мне всё казалось, что она есть.

Я был зол на весь мир за то, что остался без своего больного несчастного тела, которое доставляло мне столько неудобств, но ничего лучше у меня не было. И потом, я уже достаточно долгое время привыкал к этой своей жизни – к болям, мучительным обследованиям в клиниках, тоскливым бесконечным ночам в больничных палатах. Мне тогда жить не хотелось, но всегда находились чьи-то услужливые руки, которые поправляли подушку, меняли капельницу, вытирали пот со лба, и желание поскорее умереть исчезало… Сейчас же у меня не было даже этого. Выяснялось, что не боль и не страдания мешают жить. А что – я и сам ещё не ответил себе на этот вопрос.

Когда все собрались утром, я на правах руководителя потребовал провести стандартные утренние анализы и результаты вывести мне на компьютер для ознакомления. Раньше такое сделали бы в считанные минуты, и подгонять никого не пришлось бы, а сегодня… Сегодня все с интересом поглядывали на Дрора, который хмуро кивал головой, когда я отдавал распоряжения, но никто подхватываться не торопился. Это было странно и неожиданно.

– Ну, не вижу огонька в глазах! – закончил я своей любимой присказкой. – Давайте, ребята, засучим рукава и вперёд.

– Шеф, – вдруг сказал Дрор и, встав со стула, загородил мне обзор, как в самый первый раз, – всё, что необходимо мы, конечно, сделаем, но чуть позже. Сейчас мы собираем маленькое совещание, и нам нужно обсудить некоторые вопросы…

– Кто проводит совещание? – перебил я его. – Почему я ничего не знаю? И почему именно сейчас?

– Совещание провожу я. – Голос Дрора был спокойным, но чувствовалось, что он очень волнуется. – А почему вам не сообщили – разве не ясно, по какой причине?

Тут настроение моё испортилось ещё больше:

– Потому что меня больше нет? Похоронили и – с глаз долой? Но мозг-то мой пока жив, как вы с ним поступать собираетесь? Как с препарированной лягушкой? Отработали методику – и в мусорное ведро?

– Мы же вместе составили целую программу исследований, шеф. Ваш мозг будет по-прежнему работать и выдавать новые идеи. Надеюсь, что долгие годы. – Дрор потихоньку нащупывал почву под ногами. – Не беспокойтесь, никто ваши идеи не украдёт. Все новые разработки будут носить ваше имя, а ваша семья будет по-прежнему получать ваше прежнее жалование…

– Да причём здесь имя и жалование?! Пошёл вон! – рассвирепел я окончательно. Жаль, что мой голос, поддерживаемый электроникой и выдаваемый через динамики, не мог отобразить весь мой гнев и всё моё презрение к нему. – Больше тебя видеть не хочу! Сгинь с моих глаз!

В течение секунды лаборатория опустела, и даже бессловесные лаборанты, выполняющие подсобные работы, испарились куда-то.

Некоторое время я бессмысленно разглядывал пустые столы и компьютеры, мигающие экранами, а потом стал потихоньку успокаиваться. Всё равно ничего я сделать сейчас не мог. Мне и размышлять сейчас ни о чём не хотелось, потому что я уже подозревал, что творится в соседней комнате на совещании. И хоть до меня не доносилось ни единого звука, я знал, что Дрор, мой самый лучший и талантливый ученик, потихоньку прибирает всё к своим рукам. Быстренько же он этим занялся. Ещё моё бренное тело в могилке не остыло.

Ну да ладно, я найду способ, как его приструнить. Раньше времени парень почувствовал свою силу и безнаказанность. Хотя… что я могу сделать из этой проклятой банки, в которой плавает мой мозг?

А потом кто-то пришёл и выключил колонки, через которые я мог говорить. Аквариум же завесили тёмной тряпкой, и я погрузился в полную темноту…

8.

Не знаю, сколько времени прошло, потому что темнота, как теперь оказывалось, не имеет ни временного измерения, ни пространственного. Я находился в каком-то странном оцепенении – ни сон, ни явь. Ведь я даже спать не мог, как раньше. Просто превратился в какой-то бессмысленный сгусток пока ещё живой материи и плавал теперь глупой рыбкой в своём растворе. Отсутствовала боль, отсутствовало страдание, притупились эмоции. Лишь где-то далеко-далеко, за пока ещё не закрывшейся дверцей был слегка постанывающий застарелый гнев…

А потом неожиданно тряпка исчезла, и в глаза мне брызнул свет.

– Профессор, простите меня, но вы напрасно воспринимаете всё так негативно. – Это был Дрор, и кроме него в лаборатории больше никого не было. Утро это было или вечер тоже неясно. – Постарайтесь понять нас правильно и разумно. Вы с самого начала возглавляли эту лабораторию, за что вам все благодарны. Ваше имя наверняка навсегда останется в науке. Для меня же вы не просто шеф, а учитель и образец для подражания. Никто этого отнимать у вас не собирается. Ваш метод дал поразительный результат… Вы, наверное, хотите что-то сказать? – Дрор грустно усмехнулся и покачал головой. – Подождите немного, я всё включу позже. А сейчас дайте мне до конца выговориться. Потому что потом я уже не сумею, решимости не хватит… Так вот, сегодня вы есть, и вас одновременно нет. Современный человек ещё не привык к такому состоянию. Но вы победили смерть, и теперь сможете существовать вечно. И к этому человек тоже не привык. Хоть все мы и мечтаем о бессмертии, но мечтаем как о чём-то невозможном и сказочном. А сегодня это стало реальностью. И человек может стать по-настоящему счастливым. Остаться хотя бы в виде собственного бессмертного разума – разве этого мало?!

Что-то он гладко стелет. Наверняка совсем не о том говорит, что намеревался выдать поначалу, и я это сразу почувствовал. К чему эти общие фразы? Красивые слова, громкие… а какая-то в них гнильца и пустота всё равно чувствуются. Пока ещё ничего не понимаю, куда он клонит, но послушаем, что дальше скажет. Тем более, я и ответить-то пока не могу – он лишил меня этой возможности.

– Я догадываюсь, как вам сейчас нелегко, – продолжает Дрор, – вы лишились тела, привычных органов чувств, и весь ваш мир сейчас свёлся к этим компьютерам и приборам. Вы к этому не привыкли, и я отлично понимаю, что это для вас сегодня самое неприятное и неудобное. А ещё – новый статус. Да-да, статус, ведь раньше вы были весьма уважаемым человеком, к мнению которого прислушивались, даже светилом, а сегодня, по сути дела, должны начинать всё сначала. Все ваши регалии – извините за прямоту – похоронены вместе с вашим телом… Мне тяжело говорить такое, но когда-то вы всё равно должны услышать об этом. Для вас сегодня начинается новая жизнь. Какая – никто пока не знает…

Дрор отвернулся и поискал взглядом чашку, потом набрал в неё воду из-под крана и залпом выпил.

– Повторяю, никто не умаляет ваших заслуг, профессор, и возможно, что рано или поздно вы получите за свои труды Нобелевскую премию. Все мы будем искренне рады этому. Но пока… Пока нам нужно использовать максимально то, что у нас уже есть в руках. Я знаю, что вы с этим не согласитесь, потому что вы человек прямой и честный, и никогда в жизни не опустились бы до каких-то меркантильных расчётов… Короче, я предлагаю сделать следующее. Под маркой дарования бессмертия всем, кто может за это заплатить, мы раскрутим пиар-компанию вашего проекта. Вы послужите прямой рекламой бессмертия и сможете ответить на все вопросы, а таковых будет много и от журналистов, и от всех желающих. Политики и олигархи выложат любые деньги за то, чтобы остаться существовать на этом свете хотя бы в виде мозга. Ничего преступного в этом, по сути дела, нет, ибо именно это являлось целью вашего проекта. И вы её достигли… Поверьте, деньги, которые мы сможем заработать на этом, будут на порядок больше любой Нобелевской премии. Вы же хотите обеспечить благополучие вашей семьи на много-много поколений вперёд? А это вариант беспроигрышный, жаль упускать такой шанс, другого не представится… Я сейчас включу компьютер, и вы ответите всё, что думаете по этому поводу.

Дрор подошёл к компьютеру и прикоснулся к кнопке включения, однако передумал и вернулся назад.

– Я знаю, профессор, что вы будете категорически против. Просто за столько лет совместной работы я изучил ваш характер. Но без вашего согласия может всё сорваться, а второго такого случая уже не будет. Постарайтесь меня понять и не осуждайте. Поэтому…

Он снова взял в руки ткань, которой был закрыт мой аквариум, и осторожно, словно не до конца доверял себе, накрыл его.

И снова меня окутал вселенский мрак…

9.

Я не хочу никакого бессмертия! Я любил своё тело, любил свою боль и свои страдания – кто мне запретит это делать? Но с ними была хоть какая-то жизнь, когда я мог с горем пополам выйти на улицу, посмотреть на птиц над головой, поёжиться от ветра, погреться под лучами солнца. Я мог схватить камень и бросить. Я мог споткнуться и расквасить себе нос… Я мог поспорить с друзьями и любить женщину. Я мог всё, что сейчас прокручивается в мозгу, как старый кинофильм, возврата к которому уже нет. А плёнка постепенно выцветает, и изображения тускнеют…

Я не вижу будущего. Даже бурю в своём аквариуме я не могу устроить. Зато могу плавать в нём вечно, и даже если этот жалкий кусок плоти, называемый моим мозгом, начнёт подгнивать, в аквариум тут же добавят что-нибудь такое, что остановит гниение…

Вероятно, я ещё могу выдавать какие-то идеи, и это для кого-то важно. Для того, кто ещё может ходить, улыбаться, кидать камни и любить женщину… Но я не хочу быть спасителем мира! Я хочу вернуться к своему телу, которое никто не потревожит под могильной плитой. Хотя бы к такому телу… Мне нужно уйти – а ведь даже этого я не могу сделать…

Хотя нет. Ошибаются все эти люди, кто наивно поверил, будто я, лишившись своего тела, буду в их безраздельной власти. Я найду способ, найду возможность уйти от них. Мозг-то у меня ещё цел…

Возможностей у меня сейчас почти никаких, но осталось одно – я всё ещё могу управлять компьютером. Иначе я просто буду бесполезен для всех этих людей и в особенности для Дрора. Сейчас он отключил меня от компьютера, потому что не хочет знать мою реакцию на его предложение. Хотя прекрасно знает. Но не вечно же я буду сидеть под этой чёрной тряпкой отрезанным от мира!

Надо только набраться терпения и подождать. Рано или поздно все они решат, что я сдался и приму их условия…

И сразу в моей душе – если у мозга есть душа! – стало радостно и спокойно. Как у каждого старика, который прожил свою жизнь достойно и не боится предстоящего ухода. Не хочет, но и не боится… Я пытаюсь вспомнить свою жизнь – детство, учёбу, службу в армии, семью, работу в университете… однако память, как ни странно, чиста. Наверное, у всех стариков так. Всё, что остаётся в прошлом, быстро стирается, а сейчас только какие-то невидимые часы начинают обратный отсчёт. Ты не видишь стрелку, приближающуюся к финальной цифре, только слышишь тиканье секунд, словно это последние капли твоей жизни, перетекающей в бесконечный океан времени. Океан, который оценить невозможно, как бы ты ни старался.

И нет ничего больше в мире – ты и часы. И ещё океан за твоей спиной, в который ты перетекаешь. Может быть, именно он и есть твоё настоящее бессмертие, к которому все мы стремимся…

А вот, наконец, и свет. Кто-то снимает чёрную тряпку с моего аквариума. Дрор уже не один, с ним какие-то люди. Но мне это совершенно не важно. Они что-то говорят, улыбаются и машут руками, но я их не слушаю. Краем глаза замечаю, как загорается монитор моего спасителя-компьютера.

Мне даже кажется, что я с облегчением вздыхаю, когда по экрану начинают быстро пробегать символы и цифры программы, сочинённой мною час назад. И никто ещё не понимает, что это за программа.

Невидимый мой палец, секунду помешкав, лёгким, почти невесомым движением касается клавиши ENTER и запускает эту программу…

Пение кузнечиков на ночной дороге

1. Террорист

Про Афганистан Вадим вспоминать не любил. Не его это была война. Да и с памятью в последнее время удавалось ладить худо-бедно. Если раньше память, как коварный и умный враг, в самое неподходящее время наносила свои болезненные удары, и Вадим вновь, как когда-то, слеп от пота и сгорал на прозрачном горном солнце, цедил последние капли мутной густой влаги из мятой армейской фляги с покусанным горлышком, куда-то, задыхаясь, бежал и в кого-то стрелял, то сегодня ненавистные воспоминания заметно потускнели. Больше не откашливалась рыжая вонючая харкотина из песка и слюней после изнуряющего бега по камням, не ломило лоб и затылок от горячей колющей боли, и ему даже удавалось проспать до утра без этих надоевших однообразных снов.

И всё равно Афган до конца из Вадима не вышел. Изредка память властно втискивала его в те не такие уж давние времена, когда он, молодой и жадный до грядущей славы журналист, рвался в горячие точки, отчаянно рисковал жизнью и наивно верил, что Афганистан послужит хорошим трамплином для карьеры. Но такого не случилось. Более того, после второго же материала, в котором он не живописал стандартно-хрестоматийный героизм русского солдата, уничтожавшего подлого душмана, а задал неожиданный и обидный вопрос: как тот же самый душман будет относиться к чужаку, жестоко вырезавшему аул, в котором он жил? – его сразу же отозвали из командировки, отправили на транспортнике на базу в Душанбе. В тот же день его выперли не только из гарнизонной газеты, а вообще из журналистики. Ситуация, в общем, не из ряда вон выходящая, а самая что ни на есть заурядная. Многие его коллеги споткнулись на Афгане…

Вадим об этом нисколько не жалел. Он понимал, что поступи он иначе, то обязан был бы, как многие другие, огрубеть, принять жестокость и злобу как непременный атрибут тогдашнего успешного советского журналиста, а слова «совесть» и «мораль» подменять понятиями долга и необходимости. Перешагнуть этот порог он не хотел и, как выяснилось, не смог.

А потом он уехал в Израиль, где жизнь была совсем другой. Не хуже и не лучше – просто другой. Сразу выяснилось, что барьеров, которые необходимо преодолеть, здесь тоже предостаточно, но не было, по крайней мере, той безысходности, граничащей с отчаянием, что преследовала его все эти годы после Афгана…

Вадим пошевелился и расправил плечи, которые затекли от долгого неподвижного сидения на белом пластиковом стуле. При каждом движении стул жалобно поскрипывал, и казалось, что вот-вот развалится. Потому лучше не шевелиться.

На часах полвторого ночи. Пора отправляться в очередной обход. Редкие фонари на тонких металлических столбах выхватывали жёлтыми продолговатыми конусами узкую бетонную дорожку вдоль ограды поселения. По ней нужно пройти из конца в конец, не сводя взгляда с жёсткой колючей сетчатой ограды, и вернуться к своему стулу у ворот, на спинке которого висит рюкзак с книжкой и фонариком. Хотя нет, фонарик лучше сразу взять с собой.

Закурив очередной раз, Вадим привычно поправил пистолет на боку и отправился в обход. Поначалу после яркого света фонаря, под которым он сидел, глаза ничего не различали, кроме красноватого огонька сигареты, потом обвыклись и стали выхватывать из темноты рваные края кустов за оградой, а дальше вниз по склону мигали и переливались в сером пятнистом небе и низко стелющемся негустом тумане неясные огоньки. Небо тоже усеяно звёздами, на которые наплывали обрывки тёмных облаков. Привычная картина.

Выйдя на свет у очередного фонаря, Вадим снова глянул на часы и прибавил шаг. Всего шагов около семисот – он это уже подсчитал. По прохладце идти приятно, а вот днём на жаре лучше, конечно, сидеть где-нибудь в тени на стуле и обмахиваться газетой. Да и то почти не помогает.

Неожиданно переговорное устройство в кармане взорвалось хриплым прерывистым треском, и раздался низкий незнакомый голос:

– Охранник, ты меня слышишь? Охранник!

– Слышу…

За смену его обычно проверяют два-три раза, но это всегда девочка из дежурки. Мужской голос мог принадлежать кому-то из начальства. Что ему не спится в такое позднее время?

– Будь осторожен, охранник. Около вашего поселения полчаса назад заметили незнакомую машину без водителя. Возможно, это террорист, который собирается проникнуть к вам.

– Принял. Буду смотреть.

– Иди к воротам. Сейчас к тебе приедет подкрепление – полицейская машина. Парни с тобой побудут, пока всё разрешится. – И голос усмехнулся. – Ты уж их не обижай, угости кофе…

Вадим отправился к решётчатым раздвижным воротам на въезде в поселение и стал глядеть на дорогу, которая почти от самых ворот начинала петлять среди обтёсанных каменных глыб, а потом терялась в ночном сумраке. До самого шоссе в километре отсюда она была не освещена, зато на шоссе было светло, как днём, от тянущихся до горизонта фонарей и фар проезжавших машин.

Спустя несколько минут вдали показалась голубая мигалка полицейского джипа, и Вадим стал следить за причудливыми отблесками, перекатывающимися по обступившим дорогу валунам. Метров за двадцать до ворот джип принялся сигналить.

Скрипучая створка ворот медленно поползла в сторону, и джип на полном ходу, обдав Вадима сухой серой пылью, въехал на площадку за оградой. Первым из машины вылез толстяк с армейским автоматом на плече и рулончиком туалетной бумаги в руке, от которого он непрерывно отрывал полоски и обтирал шею и потное лицо.

– Ну, где прячешь террориста? – коротко хохотнул он.

– У меня всё спокойно, – ответил Вадим, которому с первого взгляда стал неприятен этот толстяк, который, даже не поздоровавшись, вёл себя фамильярно, как большой начальник с провинившимся подчинённым.

– Это тебе кажется, что у тебя всё спокойно. – Толстяк бросил использованный клочок бумаги на асфальт и зачем-то растёр его ногой. – Веди, показывай своё хозяйство.

– Вот ограда, а вот дорожка вдоль неё, – махнул рукой Вадим, – по ней и ходим.

– Да знаю я. – Толстяк без интереса глянул на бетонную дорожку и распорядился. – Поступим так. Гиди – это мой напарник – будет в джипе принимать сообщения по переговорному устройству. Я посижу на твоём месте и послежу за дорогой, а ты отправляйся в обход.

– Я пятнадцать минут назад как вернулся…

– Пока есть опасность, ходить нужно непрерывно. – Полицейский похлопал по прикладу автомата и отрубил: – Заметишь, что террорист лезет на ограду, сразу сообщай мне.

Вадим отвернулся и пошёл к воротам. Некоторое время он стоял в тени между фонарными кругами, вглядываясь в кустарник за оградой, но там было спокойно. Лишь кузнечики словно сошли с ума – устроили перекличку и так стрекотали, что вокруг не было слышно никаких других звуков. Не было слышно даже, о чём разговаривают в пяти метрах отсюда толстяк со своим напарником в машине.

Потом он отправился дальше и, лишь скрывшись за углом, остановился и закурил. Возвращаться к полицейским, с которыми придётся провести неизвестно сколько времени, может, до самого утра, не хотелось. Однако долго бродить вдоль ограды, скрываясь от их глаз, тоже не дело. Минут через десять-пятнадцать нужно возвращаться к воротам. Совсем избежать этой компании не получится.

Когда он вернулся, то обнаружил толстяка, привольно развалившимся на его стуле и без интереса листающего томик Вересаева, который Вадим взял с собой, чтобы скоротать ночь.

– Какие ты толстые книжки читаешь! И охота тебе на них время тратить! – хмыкнул толстяк и отбросил книжку в сторону. – А ты знаешь, охранник, что на работе нельзя посторонними делами заниматься?.. Ну что у тебя? Никого не заметил?

– Всё в порядке…

– Слушай, приятель, сделай-ка нам кофе, пока сидим, – и, заметив удивлённый взгляд Вадима, быстро поправился. – Мы же тут никого не знаем, а ты свой…

Пока Вадим ходил в столовую поселения, не работавшую в этот поздний час, но с традиционно незапертыми дверями, в голову ему лезли злые мысли о том, какие эти местные ребята всё-таки бесцеремонные и наглые, считающие, что весь мир им обязан, а значит, можно ни с кем не церемониться. Они не вредные и всегда в трудную минуту помогут, но всё это будет каким-то приторным и сладким, до оскомины на зубах. Как говорила его покойная мать, простота хуже воровства.

Неожиданно захрипело переговорное устройство в кармане, да так громко, что в застоявшейся тишине столовой почти выстрелом прокатилось эхо. Вадим вздрогнул от неожиданности.

– Охранник, где ты?! – истошно орал толстяк моментально охрипшым голосом. – Быстро дуй сюда! Мы видим террориста!

Оставив на столе только что наполненные горячим кофе стаканчики, Вадим побежал к воротам. А там уже полицейские, укрывшись за джипом, целились из автоматов куда-то в сторону от ворот. Туда, где кустарник почти вплотную надвигался на ограду.

– Смотри, – хрипел толстяк, – вон в кустах мелькает что-то белое. Наверняка рубашка террориста.

– Дурак он, что ли, этот террорист? – хмыкнул Вадим. – Собрался ночью на дело и вырядился в белую рубашку?!

– Помолчи, умник! – огрызнулся полицейский. – Много ты понимаешь! Лучше смотри внимательней.

Больше разговаривать с ним не хотелось. Вадим отвернулся и стал разглядывать ограду, за которой, по словам толстяка, что-то мелькало. А там и в самом деле вдруг показался неясный силуэт человека, который быстро по-обезьяньи стал карабкаться вверх по сетке.

– Что ты медлишь? Стреляй! – толкнул в плечо Вадима толстяк.

– А ты чего не стреляешь?

– Я доложу начальству обстановку и вызову подкрепление. – Трясущимися руками толстяк полез в карман за переговорным устройством. – А ты не жди, стреляй. Нельзя ему дать перелезть сюда…

Размышлять было некогда. Вадим выхватил из кобуры пистолет, прицелился и выстрелил в человека, забравшегося почти до верха ограды. Выстрел гулким эхом прокатился по окрестностям, и тотчас, словно откликаясь, внизу у шоссе заголосили полицейские сирены, а на ферме поселения залаяли собаки.

– Кажется, ты его убил или ранил, – спустя минуту всё ещё дрожащим голосом сообщил толстяк, потом подошёл к Вадиму и похлопал его по плечу. – Молодец, охранник, хорошо стреляешь!

Что происходило дальше, Вадим помнил смутно. Ворота были распахнуты настежь, постоянно въезжали и выезжали какие-то машины, с ним заговаривали незнакомые полицейские и военные, но Вадим отводил глаза в сторону и отмалчивался. Армейский парамедик совал ему в нос какую-то пахучую дрянь, от которой тянуло чихать, и Вадим только загораживался от него, как от назойливой мухи.

Именно сейчас почему-то вспомнился почти забытый Афган. Там ему тоже довелось стрелять по живым мишеням. И даже вспоминался единственный бой, в котором он участвовал. Колонна, с которой он ехал на журналистское задание, на одном из горных перевалов попала в засаду. Репортёр не обязан стрелять, но тогда вместо микрофона и видеокамеры пришлось взять в руки автомат и помогать товарищам. Сперва он стрелял хаотично, почти не целясь в прячущихся за камнями боевиков, а потом что-то перемкнуло в его голове, боязнь опасности исчезла, и он сбавил обороты – стал тщательно целиться и, кажется, даже в кого-то попал. Ну да, конечно же, попал!..

Не было лишь после того боя такого опустошающего безразличия, как сейчас.

Тогда враг перед ним был настоящий, и если бы Вадим медлил и не стрелял, то враг выстрелил бы первым… А сегодня? И сегодня был враг, который наверняка пришёл не с добрыми намерениями… И всё равно было что-то не так. Он не мог объяснить, просто какое-то смутное чувство явной несправедливости и, более того, тупой и неотвратимой безысходности сжимало его сердце и не давало дышать.

– Ну-ка, дайте посмотреть на нашего героя! – раздался за его спиной низкий уверенный голос.

Вадим обернулся и увидел невысокого седого полицейского. Разбирать знаки различия на погонах он так и не научился, но видно было, что это какой-то высокий чин.

– Как тебя зовут, охранник? – И не дожидаясь ответа, начальник похлопал его по плечу и подхватил под руку. – Ну-ка, отойдём, не будем мешать людям, пускай выполняют свою работу. Здесь есть какое-нибудь помещение, где мы сможем спокойно сесть и поговорить?

Они отправились в столовую, где до сих пор на столе стояли стаканчики с остывшим кофе. Вадим зажёг свет и повернулся к своему собеседнику в ожидании.

– Ты, конечно, молодец, даже герой, – начал полицейский, – и я давно всем говорю, что репатрианты из России достойные члены общества. Они в самой гуще событий и всегда защитят нашу страну, не станут отсиживаться за чужими спинами…

Он что-то ещё говорил высокими и пустыми газетными фразами, восхваляющими земляков Вадима, но Вадим не слушал. В такие моменты в нём всегда срабатывал какой-то выключатель, и он послушно кивал головой, не сводил взгляда с говорившего, а думал о своём.

– Ты меня слышишь, охранник? – напомнил о себе полицейский, видимо, заметив его безразличный взгляд.

– Слышу…

– Так вот, я хочу рассказать тебе о том, что будет в ближайшие несколько дней. Сейчас следователи военной прокуратуры выясняют все обстоятельства гибели террориста. В своих бумагах они обязаны указать, что застелил его именно ты. Экспертиза проверит, что пуля была выпущена из твоего пистолета… Теперь скажи: тебе это надо?

– Не понял, куда вы клоните. – Вадим сразу насупился и почувствовал, что разговор переходит в завершающую фазу, ради которой, собственно говоря, и затевался.

– Что тут непонятного? Тебя начнут вызывать на допросы для выяснения деталей. Тебе придётся ездить в Главное полицейское управление, терять время, которое твой начальник тебе не оплатит. Это его право. Да, о тебе напишут в газетах, передадут в новостях, даже интервью будут брать журналисты, но не более того. Потеряешь много времени, а польза от этого будет мизерная… Я повторяю вопрос: тебе это надо?

– Не надо, – машинально ответил Вадим.

Полицейский удовлетворённо потёр ладони и почти пропел:

– Я вот что предлагаю. Давай запишем в протоколах, что в террориста стрелял не ты, а Коби.

– Какой Коби?

– Он тебе не представился? Это тот полицейский, что был с тобой во время стрельбы.

– Делайте что хотите, ради бога…

– Нет, ты не обижайся. В этом ничего противозаконного нет. Просто уничтожать террористов – его прямая обязанность, а ты охранник, и всего лишь должен ему в этом помогать. С криминалистами и медицинскими экспертами я улажу…

– Мне всё равно.

– А Коби тебя за это отблагодарит. Договорились?

После его ухода Вадим некоторое время неподвижно сидел за столом в столовой и машинально отхлёбывал остывший кофе из стаканчика. В голове было пусто, и ни о чём не хотелось думать.

Он вышел на улицу и посмотрел на начавшее светлеть утреннее небо. Потом отправился к воротам, где всё ещё было многолюдно, но застреленного террориста уже увезли.

До восьми утра, когда приехал его сменщик, он неподвижно просидел на своём стуле, безразлично уставившись в томик Вересаева. Ни одной буквы почему-то разобрать сейчас не удавалось. Он лишь прикуривал одну сигарету от другой и непонимающим взглядом смотрел на людей, которые постоянно лезли к нему с вопросами.

А в голове шумело, как после того первого и последнего его боя в Афгане…