Текст книги "Месть невидимки"

Главка пятнадцатая
Самоубийство

Она вела себя странно…

В комнате пахло валокардином. По полированному обеденному столу растекалась лужица. Захватив с собой стакан, из которого она только что пила сердечные капли, Худиева пошла на кухню. Вернулась с тряпкой и опять со стаканом. Забыла сунуть его в мойку. Вытерев со стола пролитую воду и оставив на нем тряпку, переключилась на другое дело.

Пушистой метелкой, какой хозяйки смахивают пыль, Худиева помахала по подоконнику, перилам кресел, серванту, а затем, бросив ее на диван, села рядом с ней.

Все это она делала как лунатик. Хотела поправить свесившийся ей на глаза локон, но рука была занята стаканом. Она с недоумением посмотрела на него и порывисто поднявшись, подошла к серванту. Вместе того, чтобы раздвинуть его стекла, за которыми находилась хрустальная посуда, она водрузила стакан на крышу серванта…

Вернулась к дивану… Садиться, однако, не стала. Сосредоточенно потирая лоб, она стала припоминать, зачем сюда шла. Очевидно, припомнив, покачала головой, взяла метелочку и рукой стала стряхивать то место, где она лежала… Подошла к окну и стала смотреть вниз…

«Переживает за сына», – решил Ферти и вплыл в кабинет полковника. На этот раз замок поддался совершенно не противясь. Не как вчера вечером, когда он примчался сюда с готовым дубликатом ключа, сделанным из слепка. То ли слепок был плох, то ли мастер был никудышным – ключ не отпирал. Он застрял в замочной скважине и, стервец, не хотел оттуда вылезать.

Ферти взмок. Он уже паниковал. За дверью слышались голоса вернувшегося с работы хозяина, его жены и их младшего сына. Полковник мог объявиться здесь в любую минуту. Вошел бы и… провал. Шкаф отодвинут, сейф на виду, а в его скважине – ключ. Причем, родной – у него, у Худиева, в руках.

Только на четвертой двухминутке Тому удалось извлечь его оттуда. И в самое время. В кабинет влетел знакомый уже ему – плюгавый, со злобным выражением лица – сам хозяин. Бросив на стол папку, что он нес под мышкой, Худиев проскочил сквозь неудачливого взломщика и мелкими шажонками подбежал к книжному шкафу. Еще мгновение, и разверзнутое чрево сейфа со всем его содержимым предстало перед глазами Тома… Выудив оттуда картонный скоросшиватель, Худиев вернулся к столу и из принесенной им папки переложил туда два листа бумаги с каким-то текстом. Пока полковник был занят этим делом, Ферти успел рассмотреть нутро худиевского тайника. Две пачки стодолларовых банкнот, три скоросшивателя, стопка магнитофонных кассет и одна видеокассета, пенал с авторучкой-пистолетом и ручкой с симпатическими чернилами, несколько коробков с ампулами и таблетками, два диктофона – и, пожалуй, все…

Потом, проделав все в обратном порядке и сунув ключ в нагрудный карман пиджака, полковник вышел вон.

Покинул восвояси квартиру Худиева и Ферти. Хотя то, за чем он пришел, лежало, казалось бы, под руками, он не стал больше испытывать удачу. Дубликат мог подвести – заклинить в замочной скважине.

Хорошо, люди придумали компьютер. И хорошо, что компьютер, взяв на экран слепок и сделанный с него ключ, в считанные секунды рассчитал и вычертил все его зубчики, бороздочки, выемки и пазы со всеми размерами. А дальше уже было делом техники…

Теперь пошло как по маслу – в три щелчка. Облегченно вздохнув, Ферти вытащил те самые скоросшиватели, один из которых Худиев накануне «насытил» очередной порцией секретных материалов, всю стопочку магнитофонных кассет и кассету с видеозаписью, что стояла прислоненной к стенке сейфа. На всякий случай, еще раз обшарил глазами все сейфово нутро и, ничего интересного не обнаружив, захлопнул его гостеприимно разинутую пасть.

… – На этот раз вы быстро, – обрадовалась Джилл.

– И с добычей, – в тон ей сказал Ферти.

Освободившись от контура, делавшего его невидимкой, он потребовал, чтобы девушка пропустила все документы, лежавшие в папках, через факс. Джилл тут же по телефону соединилась с Караевым, дожидавшимся их сообщений в посольстве.

– Майкл, включайте факс, – попросила она, добавив, что после приема каждого документа она будет справляться, как вышел текст.

Занимаясь факсом, Джилл одновременно помогала Тому переписывать магнитные ленты и видеокассету.

– Первый документ закончен. Как принято? – поинтересовалась Джилл.

– Отлично! – сообщил Караев. – Давайте следующие.

Пока Джилл возилась с последней кассетой, Ферти заметил, что факс уже проглотил вставленную в него бумагу и требовал другую. Не отвлекая девушку, Том поднял трубку и спросил, четко ли получился шрифт и нет ли пропусков.

– Все великолепно, Ферти! – восторженно кричал в микрофон Майкл. – Вы даже не представляете себе, что это за материалы! Каждая – бомба!.. Еще много осталось?

– Чуть-чуть, Майк, – хитро усмехаясь, ответил Том, вправляя в факс очередную бомбу.

Дело спорилось. Никто не подгонял. Никто не мешал. И Ферти спокойно наблюдал, как факс заглатывал вложенные в него последние листы и краем глаза следил за Джилл, слушавшей качество перезаписи. Видяшник еще крутил худиевскую ленту. Оставалось еще немножко. И вдруг испуганный голос Джилл:

– Том!.. Полковник!..

Неподалеку от подъезда остановилась худиевская «Волга». К самой парадной машина подъехать не могла. На ее пути стояли «Дайво» и «Мерседес»… Из задней двери «Волги» степенно и важно, как это могут демонстрировать плюгавые невелички, вышел сам полковник.

– Мать твою! Какой черт его принес? – поспешно накидывая на себя контур, выругался Том.

Джилл, между тем, быстро и с умелым тщанием собрала скоросшиватели, уложила в стопку кассеты и, критически оглядев провода контура на Ферти, буркнула: «Все в норме» и, нагнувшись к караевскому прибору, включила его.

– Поспешите, Том… Только успейте… Лезьте по стене. Так вы его опередите, – напутствовала она, не упуская из виду завертевшееся колесико счетчика.

«Давай! Давай!.. Молодец!» – подбадривая, шептала она.

Он торпедой вплыл в кабинет полковника. Как раз в тот момент, когда полковничиха пошла открывать ему двери.

– Не вернулся?! – с порога бросил полковник.

– Кто? – робко поинтересовалась она.

– Кто-кто! – вспыхнул Худиев. – Твой сын!

– Он и твой, – с дрожью в голосе осмелилась возразить женщина.

Полковник махнул рукой.

– Налей чаю, – потребовал он и прошел в туалет.

Когда до Ферти донеслась характерная мелодия смывочного бачка, сейф уже был упакован.

– Занеси чай сюда, – сказал Худиев, отпирая дверь в кабинет.

– Здесь душно. Не находишь? – поставив на стол поднос, заметила жена и закрыла за собой дверь.

– Да, душно, – согласился он и открыл окно.

Пахнуло легким ветерком. Вдохнув его полной грудью и прикрыв от удовольствия глаза, он проговорил:

– И правда, было душно.

Ферти хотел уйти. Ничего здесь его больше не задерживало. Но разрази его дьявол, он не помнит, что тогда его заставило замешкаться. Ведь ему, чтобы сойти вниз, на улицу, никаких проблем не было. Всего-навсего одним легким прыжком соскочить с балкона, как с подножки трамвая.

Ну да, его остановил резкий и продолжительный звонок в дверь. И он, любопытства ради, последовал за сразу приосанившимся и одновременно помрачневшим полковником.

– Сынок! – сорвавшимся голосом вымолвила мать.

В квартиру вошли трое. Ферти знал всех. Ильгара, сына полковника, с той самой сумкой, с которой он уходил из дома, и тех двух прапорщиков, находящихся на службе у Худиева. Они были в штатском, но то, что они прапорщики и самые доверенные полковнику люди, Том знал от своего осведомителя. Он, осведомитель, показал их ему и еще вручил фотографию, где они были изображены в военной форме. Как и в тот день, когда Ферти всего в нескольких метрах стоял от этих самодовольных ублюдков.

На фото их было трое. Это они, по приказу своего шефа, надругались над женой Майкла. Третий, что был с ними тогда, вероятно, остался в машине. Глядя, как они с обеих сторон крутыми плечами подпирают паренька, Том вдруг подумал, что видит их живыми в последний раз. Их часы сочтены. Майкл вынес им приговор. Скоро они будут выглядеть иначе…

– Господин полковник, ваше приказание выполнено! – лихо козырнул он.

– В родной дом – под конвоем, – освобождаясь от материнских объятий, понурился Илька.

– Молчать! – рявкнул полковник и, посмотрев на верных ему прислужников, тем же тоном рубанул:

– Проваливайте!

Добросовестные служаки приученно ринулись к выходу. А полковник, молча повернувшись, прошел к себе в кабинет, оставив дверь нараспашку.

– Ко мне, блудная овца! – позвал он сына.

Парень решительно направился на зов.

– Ради Бога, молчи!.. Не перечь ему, – прошептала мать.

– Закрой за собой дверь! – приказал полковник. – Культуру надо иметь. В босяка превращаешься.

– Я ее не открывал. Как знать, может, тебе захотелось, чтобы и мать слышала наш разговор, – плотно закрывая за собой дверь, парировал сын.

Невозмутимость, с какой он выговорил все это и скрытая в его словах подначка – ошеломили полковника. Какое-то мгновение Худиев не мог вымолвить ни одного словечка. Он прямо-таки задохнулся от накатившейся на него ярости. На допросах, которые он проводил, такое, когда стоявший перед ним слюнтявый интеллигент начинал иронизировать и язвить – приводило его в бешенство…

– Ах-х-х… – наконец выдохнул он, – ты, умник… Ты умник?!..

Сын все так же невозмутимо пожал плечами.

– Ты – говно! – подскочил он к парню, начисто забыв, что он не на допросе и что перед ним его сын. – Ты – мразь!..

– Я – человек, – с достоинством проговорил Илька.

– Что?! – взревел полковник. – Я тебе покажу…

И Худиев двумя хорошо отработанными им на других людях ударами – в скулу и корпус – свалил парня на пол и стал топтать его…

…«Зачем? Зачем я не остановил его? Ведь можно было», – чуть не плача ругал себя Ферти…

Но было уже поздно. Безнадежно поздно. Все произошло как выблеск молнии. Менее чем в один миг…

Илька отбил ногу отца. Вскочил на ноги. Из разбитого рта хлестала кровь. Глаза были полны слез и чудовищной ненависти…

– Будь ты проклят! – по-мальчишески всхлипнул он и, подбежав к открытому окну, бросился вниз…

Полковник стоял у окна с разинутым ртом и сипел. Он уже не был полковником. Он был отцом… Но слишком поздно.

– Поверьте мне, психиатру, – успокаивал Ферти и Джилл Караев, – он быстро все забудет.

– Если уже не забыл, – поддержал друга Маккормак.

– Такое не забывается! – с негодованием выпалила Джилл.

Из записей Джилл Бери

Я, пожалуй, первая из подбежавших к упавшему на асфальт парню… Брызги крови… Вытекший глаз… Окровавленная кость голени, торчавшая из проткнутой ею штанины брюк… Расколовшаяся надвое голова…

Не помня себя, я кричала. И на мой истошный вопль сбегались люди… Меня увел оттуда Том. Увел не то слово. Он вынес меня из толпы собравшихся зевак. Он шептал мне в ухо, что нам здесь быть нельзя. Начнут допрашивать как свидетелей. И, естественно, возникнет вопрос: как и почему я, гражданка США, оказалась во дворе дома, в котором (о чем знают все бакинцы) живут семьи работников КГБ?

Я его не слышала. Меня охватило безумие. Видеть погибшего на твоих глазах человека – не приведи, Господи!..

И успокаивающих меня Майкла и Маккормака ненавидела. Это они задумали дурацкую операцию возмездия. И вот на тебе! Смерть невинного юноши. Я не могла смотреть в сторону Майкла. И еще чертов цэрэушник Том. Ведь он мог предотвратить…

* * *

Мне стыдно. Я прячу глаза. И то и дело прошу у каждого из них извинения за вчерашний срыв.

Я была вне себя. Не помню, что конкретно, но каждому из них я наговорила кучу гадостей. Особенно досталось Майклу. Он, как мне казалось, со сладострастным плотоядием упивался бумагами, которые мы для него добыли…

Мои более чем резкие наскоки и оскорбления в свой адрес они сносили удивительно стойко. Отнеслись ко мне, как к ребенку, закатившему истерику. Я это понимала и это меня злило еще больше… Потом позволила Тому увести себя в комнату. Потом пришел Маккормак со шприцем, наполненным каким-то раствором… И вскоре я уснула…

Открытое по факту гибели уголовное дело закрыли на следующий же день. Ферти принес добытые нашим путем показания тех прапорщиков и самого Худиева… Первые утверждали, что Ильгара Худиева они обнаружили в притоне наркоманов и он, дескать, просил их достать для него дозу, чтобы уколоться. У него, по их единодушному мнению, начиналась «ломка». Второй, то есть, главный свидетель происшедшего, отец покойного, прямо написал: «Я не подозревал, что мой сын наркоман и что он находился в невменяемом состоянии…»

Я презирала, я с гадливым отвращением думала о полковнике Худиеве и его лизоблюдах-прапорщиках, которые силой привели мальчика домой. Мальчика, чью жизнь сделал невыносимой его собственный отец…

Главка шестнадцатая
Букет Иуды

На извинения Джилл он среагировал подчеркнуто сухо. Вежливым кивком головы. Устроенная ею сцена больно ранила его и продолжала саднить. Караев-врач понимал: все брошенное ему в лицо шло от шока. От элементарного припадка истерии. Но Караева-человека такое объяснение не могло успокоить. Сермяжная правда все-таки была в ее упреках.

Он в тот самый момент, наверное в сотый раз перебирая в руках заполученные им материалы, действительно, откровенно злорадствовал, впиваясь то в одну, то в другую строчку, что бросались ему в глаза. Они стоили этого.

В своих руках Караев держал букет компрометирующих Президента материалов. Не столько его самого, сколько его семью. Но какая разница?.. Семья есть семья. Это – реноме Президента. Его белый фрак. А он – в пятнах. Причем дурно пахнущих.

Каждый, так сказать, «цветочек», в этом «букете Иуды» бил по сыну, брату и другим родственникам, но метил в Президента… Зачем это надо было Худиеву? Почему он их собирал и припрятывал? Конечно же, с одной целью. В худший из моментов для Президента воспользоваться ими… Впрочем, что гадать, по-иезуитски предвкушая страшную месть? – думал он. Пусть на эти вопросы полковник ответит сам и самому Президенту…

Именно в тот момент, когда Караев, обуреваемый жаждой справедливого, а главное честного возмездия, лелеял эту мысль, Джилл и накинулась на него. Потом, когда Эм успокоил ее, вколов убойной силы транквилизатор, и они остались втроем, Караев еще долго не мог собраться с мыслями. Словно Джилл поймала его за чем-то постыдным и выставила всем напоказ.

– Майкл, не бери в голову. Забудь, – добродушно рокотал Эм. – Тебе же понятно – синдром шока…

– Конечно, – подхватил Том. – Она, по сути, – ребенок. А тут на ее глазах вдребезги разбивается человек.

– В чем-то она права, – упавшим голосом произносит он.

– В чем-то?! – вдруг резко вскинулся всегда сдержанный и немногословный Ферти. – Это неопределенное «в чем-то» – аргумент хлюпика-интеллигента с повышенной концентрацией совести… Майкл, ничего меня так не бесит, как это «в чем-то»… В чем-то прав убийца… В чем-то прав насильник… В чем-то прав предатель, – на разные лады дразнился Том.

– А что, иметь совесть плохо? – остановил его Маккормак.

– Почему же? Хорошо. Но в разумной пропорции. Не мешающей делу и не путающей его.

– Так не бывает, – не соглашается Эм. – Или она есть, или ее нет.

– Бросьте, профессор, – настаивал Том. – Совесть есть у всех. Другой вопрос – управляема она разумом или нет.

И они заспорили. Инцидент, испортивший им настроение, отодвинулся на задний план. Обстановка разрядилась. Вероятно, как позже сообразил Караев, они нарочно затеяли эту бессмысленную перепалку. Майкл в их спор влезать не стал, но мало-помалу снедавшее его неприятное чувство, оставшееся после Джилл, выпало в осадок. Он все больше и больше вникал в разгоревшийся на ровном месте диспут о совести и разумной совести…

– Галиматья! – поймав паузу, резюмировал он.

– Ну да! – хохотнул Маккормак. – Пора к делу, не так ли, Том?

Ферти развел руками.

– Кстати, к тому венку для Иуды, что держишь в руках…

– Что?! Что?! – перебил Караев. – Ты сказал «Венок для Иуды»?

– Нравится? – выпятил грудь Том.

– Да, – ответил Караев, добавив, что он только что про себя называл их «Букетом Иуды».

– Тоже хорошо, – оценил Ферти. – Но я просил бы не перебивать. В этот «венок» или «букет» мне есть что вплести такое, что у тебя, Майкл, волосы станут дыбом, а Главу государства, узнай он о существовании такой ягодки, может хватить удар.

И Том выложил на стол магнитофонные кассеты. Подтолкнув одну из них в сторону Караева, он посоветовал обратить на нее особое внимание.

– Для Вас, Майкл, она будет особенно интересной, – пообещал Ферти, доставая из кармана диктофон.

«Наверное, в ней есть что-то касающееся непосредственно его и Инны», – подумал Караев, заправляя кассету в диктофон.

Это было так и не совсем так. Голос прозвучал почти тотчас же. Караев узнал его. И отпрянул, как от змеи. Он принадлежал Худиеву.

«Моя беседа, – с вкрадчивой замогильностью сообщал полковник, – с руководителем отдела административных органов президентского аппарата в моем служебном кабинете».

– Что это за птица – руководитель отдела административных органов? – поинтересовался Маккормак.

Ферти с явным неудовольствием нажал на кнопку «стоп».

– Это важная птица, Эм, – принялся объяснять советник по науке и культуре. – Он шеф самого влиятельного департамента в президентской структуре. Подчиняется только Главе государства. Все министры силовых ведомств, в том числе и Генеральный прокурор, ходят под ним. От него зависит их судьба. И в основном, от него они получают указания Президента. Особенно щепетильные…

– Понятно, – вытянул губы Маккормак.

– Сэр, если не возражаете, я бы попросил вас задавать вопросы после прослушивания, – мягко сказал Том.

– Окей! – согласился Эм.

Том нажимает на кнопку воспроизведения.

… Звук открывающейся двери.

(Голос вошедшего.)

– Здравствуйте, полковник.

Худиев. Здравия желаю.

(Судя по двигающимся по ковру стульям и предупредительной худиевской реплике: «Здесь будет удобно», они рассаживаются).

Худиев. Чай? Кофе?

Голос. Ни того, ни другого (закуривает)… Чем занимаетесь?..

Худиев. Кобустанскими ребятами.

Голос (требовательно). Доложите.

Худиев. Наш человек вошел к ним в доверие. Ведет нужные нам разговоры.

Голос (недовольно). Сколько можно?! Одни разговоры. Нам дело нужно.

Худиев (шелестит бумагами). Есть и дело. Вот последнее донесение. Генерал дает согласие возглавить бунт.

Голос (оживленно). Вот как! Ну-ка! (берет бумаги. Пауза). Пусть готовит и разрабатывает. Подкинь ему головорезов…

Худиев (смеется). В Кобустанской колонии такого добра хватает.

Голос. Тем более. Главное – не подстегивайте. (после короткой паузы, раздумчиво) Мятеж в тюрьме. Такого у нас еще не бывало.

Худиев. Никогда. (пауза и доверительно) Я хочу ему подбросить двух-трех офицеров. Из тех, кто недоволен нашим Дедом. Чтобы заодно кончить и с ними.

Голос. Хорошая задумка. Дед (смеется) будет доволен.

Худиев. Спасибо.

Голос. (предостерегающе). Смотрите, не промахнитесь, полковник…

Худиев. Будьте уверены.

На этот раз запись останавливает Караев.

– Я знаю, о ком и о чем идет речь, – едва слышно сообщает он.

– Мне тоже известно, – буднично произносит Ферти. – В тот день я отмечал годовщину своего прибытия в вашу страну.

– А что случилось в тот день? – Маккормак вопрошающе смотрит то на одного, то на другого.

– Взбунтовалась Кобустанская тюрьма. Бунт возглавил боевой генерал. Бывший заместитель, а затем и исполняющий обязанности министра обороны. Он тоже был заключенным, – отвечает Том.

– И чем он закончился?

– Ну чем заканчиваются все мятежи? – вопросом на вопрос отзывается Караев. – Повстанцы обезоружили охрану, овладели тюрьмой, а потом потребовали автобус, чтобы покинуть ее, – рассказывал Караев. – К тому времени тюрьму оцепили войска. Автобус выехал на дорогу и была дана команда: «Огонь на поражение!». Сначала по автобусу пальнули гранатометом, а потом залили свинцовым ливнем автоматного огня…

– Не понимаю, – пожимает плечами Эм, – вся тюрьма-то не могла поместиться в один автобус.

– Не знаю, – застигнутый врасплох столь простым вопросом, говорит Караев. – Я рассказываю то, о чем писала и вещала пресса. В автобусе вместе с генералом находилось человек десять. Может больше. Точной цифры ни одна из газет не называла.

Ферти многозначительно хмыкнул.

– Если вас интересуют подробности, могу добавить. Судя по всему, я самый осведомленный.

В решительную минуту мятежа, рассказывал Ферти, генералу изменил пахан уголовников, по слову которого поднялась вся тюрьма. Ему, тому пахану, дали знать: если он не остановит своих людей, то его брата, который отбывал срок в одной из бакинских колоний, немедленно расстреляют. И он дал отмашку…

Тем не менее, генерал больше верил блатным. Они, содержащиеся здесь в нечеловеческих условиях, шли на мятеж от отчаяния… Но генерал совсем не доверял капитану внутренней службы, который усиленно склонял его к побегу и убеждал, что он поможет это сделать.

За день до начала мятежа он по этому поводу поделился с паханом. По его мнению, капитан смахивал на провокатора. Пахан с ним согласился и дал слово не спускать с него глаз…

И совсем мало кто знает о том, что генерал запретил бывшему министру внутренних дел, тоже содержавшемуся здесь, и нескольким военным офицерам, которых недавно перевели в Кобустан, выходить из своих камер и предпринимать какие-либо активные действия.

– Не выходить ни под каким видом, ни под каким давлением. Пока вы не услышите моей команды, – распорядился он.

… На первых порах капитан суетился как надо. Открыл двери камер и сделал так, что заключенные беспрепятственно проникли в караулку и в комнату отдыха надзирателей. Двоих, наиболее ненавистных сторожевиков зэки кончили, не дав им пикнуть… И тут-то капитан исчез.

Пахану нужно отдать должное. Генерал в нем не ошибся. Хотя он и заставил своих людей уйти в камеры, его же ребята привели к генералу провокатора, который пытался скрыться. Его сняли с забора…

С генералом осталось всего девять человек. Он сказал им:

– Вы можете остаться в живых, если разойдетесь по местам… Им нужен я, а не вы…

Оставшимся терять было нечего. И тогда генерал от имени мятежной тюрьмы потребовал автобус. Его им дали. Прихватив с собой шестерых сотрудников тюрьмы, мятежники заняли удобные для себя места. Генерал вошел в салон последним. Впереди себя он вел капитана-провокатора…

– А дальше произошло то, что публиковалось и вещалось прессой… Их положили всех.

– Вместе с заложниками? – засомневался Маккормак.

– Вместе с ними и с капитаном, агентом Худиева, – подтверждает Том.

– Чем же не угодил им генерал? – Эм кивнул на диктофон.

– Был умен, имел свое мнение и держал себя с достоинством. Да притом, генерал назначался И.о. министра обороны, и назначение это производил бывший Премьер, якобы, без согласования с Президентом… А это, – поморщился Том, – для Деда хуже занозы в заднице.

– Этого уже достаточно, – перебил Тома Караев. – Другое дело, – продолжал он, – я и представить себе не мог, что бунт в тюрьме – дело рук чекистов.

– Запомните, господа, за всеми переворотами, мятежами и политическими убийствами кто-то да стоит. Как правило, это спецслужбы или кучка заинтересованных лиц при поддержке тех же самых спецслужб, – со знанием дела поучал профессионал Ферти.

– Может быть, – с сомнением в голосе протянул Маккормак.

– Так оно и есть! – настаивал Том. – Равно как за покушениями и громкими убийствами.

– Ну тут вы перебрали, дорогой Том, – категорически отмел Караев.

– Перебрал?! – не без ехидства переспросил Ферти.

– Безусловно. И давайте без ядовитостей.

– Что ж, Майкл, спорить не стану, – не унимался Ферти. – В пользу моего утверждения нам далеко идти не придется. Докажу не сходя с места. Аргумент – обезоруживающий! – предупреждает Том и, потянувшись к диктофону, бьет по кнопке «воспроизведение».

Голос (раздумчиво). Хорошо бы… Хорошо бы…

Худиев (участливо). Вы чем-то расстроены?

Голос. Вы прочли стенограмму выступлений сегодняшнего заседания Милли Меджлиса?

Худиев. К сожалению…

Голос (нервно). Что, вам снова их не доставляют?

Худиев. Доставляют. Но сегодня припоздали…

Голос. Непорядок… Ну да ладно… Там, как всегда, много пустой болтовни. Однако есть такое, что испортило настроение Деду…

Худиев. (подхалимски). И вам.

Голос (после паузы, раздраженно). И мне… Снова этот хам – академик, Герой Советского Союза, мать его!.. Опять орал о коррупции. На этот раз в министерстве обороны, в армии… Тряс перед всеми бумагами. Вот, мол, факты… Солдаты умирают от дистрофии, заболевают чахоткой. Их кормят консервами, предназначенными для собак и кошек… Высший командный состав во главе с министром занят не боевой подготовкой, а личным обогащением. Проворачивают многомиллионные финансовые махинации…

Военкоматы наглым образом, за приличную мзду, сами предлагают родителям освободить их детей от воинской повинности. Родителям это выгодно. Им в таком случае не приходится за свои деньги кормить, обувать и одевать своих сыновей…

Командиры частей, рот и взводов, вплоть до сержантского состава, погрязли в поборах. Десятки и десятки воинов за деньги, отданные их родителями командирам, проходят службу не в расположении своих подразделений, а у себя дома…

В общем, факты один грязней другого.

Худиев (возмущенно). Откуда он их берет?!.. Месяц назад разоблачал министерство здравоохранения… Говорил о безобразиях в роддомах и о том, что все клиники обязаны ежемесячно приносить министру лично им установленную сумму – за операции, лечение и так далее, одним словом, за обслуживание больных.

Голос. Вот-вот! Черт бы подрал и его, этого демагога, и доброхотов, поставляющих ему эти так называемые факты.

Худиев (понизив голос). Многие факты, по нашим оперативным сведениям, находят некоторое подтверждение.

Голос (гневно). Да! Находят! Но не орать же на весь мир. Не срать же на голову Деда и страны!

Худиев (вкрадчиво). Этого, конечно, делать нельзя. Мои ребята пытались говорить с ним, так он их послал на три буквы и пинками вытолкал из своего кабинета…

Голос. Плохо говорили.

Худиев. Будь кто другой – мы показали бы ему, где раки зимуют… Но он Герой Советского Союза, академик, депутат…

Голос. Плевать! Советского Союза уже нет…

(долгая пауза)

Голос. Хозяин, прослушав видеозапись заседания Милли Меджлиса, сказал: «Неужели нет человека, кто заткнул бы ему рот?..»

Худиев. Кому сказал?

Голос. Как, по-твоему?

(пауза)

Голос. Не прикидывайся тупицей, полковник!.. Нам с тобой!

Худиев. Тут я не вижу прямого приказа.

Голос. Хозяин не приказывает. Он дает понять. Приказываю я.

(пауза)

Голос (с угрозой). Опять непонятно, полковник?

Худиев. Как прикажете.

Голос. Затем я к тебе и заглянул… (стулья отодвигаются) Продумаешь – доложишь!

Худиев. Есть!

Ферти, первым прослушавший эту запись, внимательно наблюдал за реакцией Караева. Он был в курсе того, что семья Караевых относилась к академику как к родному человеку. Покойную Инну Борисовну академик опекал как мог. А он мог многое. Всегда помогал и ей, и Майклу…

Это убийство состоялось. Оно потрясло Баку. Академик, Герой Советского Союза, прошедший всю войну на передовой, командуя ротой штрафников, был убит на 75-м году жизни, в подъезде своего дома. Убийца цинично намекнул, за что кончает этого гордого, ни перед кем не преклонявшего головы, человека… Он выстрелил ему в рот.

– Зверье! Как у них поднялась рука? – простонал Караев. – Мы с Инной думали, что его убил какой-нибудь помешанный наркоман.

– Все делается с их ведома и их руками, – Ферти попытался было вернуться к начатой им теме разговора, но его отвлек телефонный звонок.

Подняв трубку, Том, глядя перед собой, односложно отвечал:

– Да… Да?.. Да!.. Обязательно будем… Не спускай с них глаз.

– Наши друзья-прапорщики, – бросив трубку, сообщил он, – пируют в ресторане «Храм огнепоклонников»… Другого удобного момента у нас может не быть…

– Точно. Вряд ли еще представится такое, – согласился Караев.

– А где это? – полюбопытствовал Маккормак.

– Я знаю. В Сураханах… В двадцати минутах отсюда, – объяснил Караев.

Ферти посмотрел на друзей.

– Ну что, поехали?

– Поехали, Том. И немедля, – Караев решительно поднялся из-за стола.