Текст книги "Месть невидимки"

Главка восьмая
Смерть принцессы Дианы

– Эм, вернись! – обрушив на стол кулак, крикнул Кесслер.

Эммори, махнув рукой, с твёрдой решимостью не отвечать и не заговаривать, продолжал идти к двери.

Поняв, что вырвавшийся из него гневной вспышкой окрик не остановит друга, Кесслер усилием воли заставил себя успокоиться. Он это мог. Работа приучила.

– Пожалуйста, Эм, – потребовал он. – Ты не представляешь, чем рискуешь…

Маккормак остановился.

– Чем рискую? – раздумчиво произнёс он. – Чем рискую – я знаю. Я рискую тем, что для тебя, впрочем, как и для всех сотрудников ЦРУ, не представляет никакой ценности.

– Почему же? Мы любим жизнь. Очень любим. Как, впрочем, – Кесслер криво усмехнулся, – все люди…

– Мне грустно, Дэнис. Ты стал непонятливым. Это синдром высокого кресла, – мрачно заметил Маккормак.

– Разве речь идёт не о жизни, Эм?

– Нет, Дэнис. Речь идёт о чести, – и, сделав шаг от двери к Кесслеру, добавил:

– Унизительно жить с бесчестием. Какую бы пользу оно не принесло. Даже славу Нобелевского лауреата…

– Хорошо, Эм. С «нобелянтством» я переборщил… Но ради Америки, ради Отечества – ты должен сделать это.

– Как ты испортился, сэр, – сдобрил он сарказмом обращение «сэр», – такого низкопробного пафоса раньше ты себе не позволял… Подлость ради цели – это вероисповедание политиков, военных, сотрудников спецслужб и бизнесменов… А если уж говорить в твоём ключе, о моей Америке я лучшего мнения.

– Эм, ты меня оскорбляешь. Не находишь?

– Нет, Дэнис. Нет! Не оскорбляю. Я выговариваюсь перед своим школьным другом, перед однокашником по Гарварду, в конце концов, – перед умным и тонким человеком. И мои слова за оскорбление могло принять твоё кресло, говорящее твоим голосом…

Кесслер рассмеялся.

– Все врачи болтуны. Человек умирает, у него глаза прут на лоб, а доктор, вроде тебя, держит его за запястье и проникновенно говорит:

– У вас всё хорошо. Всё путём… Ничего, что ты дрыгаешь ножками… Такое бывает перед поправкой…

– Ты же не отдаёшь концы, Дэнис. Ты подбиваешь меня на черт знает что.

Кесслер вышел из-за стола и молча подошёл к нахохлившемуся Эмори. И вместо извинений, закинув, как в детстве, ему на плечо руку, повёл к своему столу.

– Я не хотел, и, признаться, не имею права… Но ради тебя, я, лорд-владетель высокого кресла ЦРУ, сделаю исключение… Покажу пару документов – донесения наших секретных агентов из Парижа и Баку. Садись и читай. Быть может, это тебя проймёт… Может…

Усадив Маккормака за приставной столик, он открыл сейф и извлёк из него достаточно объёмистую папку. Отколов из неё несколько страничек, он протянул их Маккормаку.

– Читай, профессор, читай. Тебе будет интересно, – пообещал Кесслер.

Первые же две строчки притянули к себе, как магнит.

Совершенно секретно.

Шефу опреративного управления.

По информации Жука высшее руководство внешней разведки Франции имеет веские основания сомневаться в случайности гибели принцессы Дианы и египтянина Доди-аль-Файада.

Обсуждая в узком кругу произошедшую трагедию, они сошлись во мнении, что катастрофа была спланирована, организована и осуществлена спецслужбой королевского двора, которая использовала в этом акте новейшую разработку – дистанционное воздействие на психику человека. К такому выводу они пришли по следующим соображениям.

Один из французских агентов, вхожий в научные круги Великобритании, ещё несколько месяцев назад присылал сообщение, которому не придали особого значения. В нём говорилось: доктор Гарви Моррисон со скандалом покинул институт, возглавляемый знаменитым психиатром, профессором Бениамином Колби. Последний категорически запретил Моррисону в стенах его исследовательского заведения заниматься «бредовой и бесперспективной» – по словам Колби – разработкой, которая, по утверждению Г.Моррисона, может иметь большое стратегическое значение. Профессор Моррисон настаивал на реальной возможности создать устройство, позволяющее на расстоянии дезориентировать психику людей. Он ссылался на, якобы, убедительные исследования, осуществлённые одним иностранцем, проживающим и работающим в одной из колоний бывшей России – в Азербайджане…

Достаточно серьёзные учёные разных направлений науки, ознакомившись со статьёй вышеупомянутого иностранца «Мгновенное, или одномоментное, искривление ткани времени и его воздействие на психику и восприятие реальности», опубликованной в журнале «Курьер науки», – назвали её «квинтэссенцией невежества», а Моррисона – «человеком, охваченным дурью».

Тогда это сообщение секретного агента специалисты внешней разведки Франции положили под сукно. Тем более, что после едких публичных выступлений столпов английской науки – Моррисон канул в небытие. К нему проявился интерес после происшествия, когда в Париж за месяц до трагедии из двух независимых источников поступили две интересные информации.

Первая ставила в известность о том, что в одном из предместий Лондона состоялась странная, сверхсекретная встреча оскандалившегося доктора Моррисона с личным секретарём Её Величества Робертом Феллоуе.

Вторая сопровождалась сделанной скрытой камерой фотографией того же самого Феллоуе с советником английского посольства во Франции (известного нам сотрудника «Интеледженс Сервис») Ричардом Сторном. В их беседе, длившейся более двух часов, неоднократно всплывало имя графини Спенсер, т. е. принцессы Дианы…

Сопоставление изложенных мной со слов Жука фактов, с одной стороны, объясняют позицию высшего руководства французской разведки по поводу трагического происшествия, а с другой, косвенно подтверждают наличие у англичан новейшего стратегического средства воздействия на психику людей.

ЛАПЛАС

Маккормак задумался. Невидяще уставившись в дрожавшие в его пальцах листы бумаг, он несколько раз довольно внятно пробормотал: «Сукин сын… Не может быть…»

Кесслер развёл руками, мол, как видишь, – может быть. Комментировать реплику обескураженного человека не имело смысла. Он молча протянул ему оставшуюся «дозу» бумаг.

– Теперь прочти это. Оно пришло вчера.

Совершенно секретно

Агент Ферти – лично Боссу

Сэр, по Вашему распоряжению я навел справки о местном докторе психиатрии, профессоре Микаиле Расуловиче Караеве. По характеристикам Министра здравоохранения, советника Президента по вопросам науки, культуры и образования, а также куратора министерства здравоохранения по линии МНБ (бывшего КГБ), полученным мною в ходе приватных бесед, – Караев фигура одиозная, с ярко выраженными предпосылками мании величия. Все трое, независимо друг от друга, характеризовали его следующим образом (кассета с записью диалогов прилагается)…

– Слушай, Эм, – надавив на кнопку, стоявшего на столе портативного магнитофона, предлагает Кесслер. – Это голос азербайджанского министра.

Министр …Однажды, по настойчивой просьбе профессора Караева, я вынужден был принять его. И, признаться, пожалел. Он в течение часа, на полном серьёзе, излагал мне странную теорию о существовании в окружающей нас среде факторов, влияющих на психику человека и управляющих ею. Убеждал, что нащупал эти пресловутые факторы и готов разработать прибор, который избавит людей от помешательств. Чтобы слова его выглядели понаглядней, он передо мной начеркал с десятка два вертикальных штрихов, поставил в конце их многоточие, а затем все эти чёрточки с многоточием заключил в пружину… «Знаете, что я изобразил?» – спросил он меня. Я, естественно, сказал, что не имею представления. И что вы думаете?.. «Перед вами Человечество!» – заявил он мне.

Под занавес нашей беседы Караев попросил для своих изысканий два миллиона долларов.

Откровенно говоря, та встреча с ним оставила во мне чувство острой жалости к этому когда-то подававшему большие надежды учёному… Он слишком долго работал в непосредственном контакте с сумасшедшими и… переработал. Такое случается с врачами-психиатрами…

Советник Президента Караев – больной человек. Он уверял меня, что изобрёл эффективную технологию по исцелению помрачившихся умом людей. Его изобретение, как утверждал Караев, произведёт сенсацию в мировой науке и обязательно удостоится Нобелевской премии. Но его, дескать, интересуют не столько лавры нобелянта, сколько интересы нашей страны…

Видите ли, по его словам, разработанный им механизм неожиданным образом выдал эффект, представляющий для Азербайджана громадное государственное значение. Разумеется, что это за такой странный эффект – он говорить категорически отказывался и требовал аудиенции с Президентом… Таких просителей пообщаться с Президентом у нас сотни…

Куратор Минздрава от МНБ… А-а-а! Вы тоже о нём слышали! Он у нас проходит под кодовой кличкой «Профессор Гриффин». По имени героя известного произведения Герберта Уэллса «Человек-невидимка». Он забросал нашего министра письмами, где пишет, что им создан прибор, представляющий интерес для спецслужб и министерства обороны. И он, профессор Караев, готов в любое время продемонстрировать фантастические возможности своего уникального устройства. И… продемонстрировал… В Академии наук собрался весь цвет учёного мира Азербайджана, представители Президента страны и силовых ведомств, чтобы посмотреть на чудо-машину… И что вы думаете?

Караев объявил, что он сейчас крутанёт регулятор своего аппарата и исчезнет. Станет невидимкой. Крутанул и… исчез для самого себя. На глазах у всех, лишившись чувств, рухнул на пол. Едва удалось откачать. С тех пор его называют «профессор Гриффин»…

Агент ЦРУ. Босс докладываю. Под предлогом врачебной консультации, в которой, якобы, нуждается один из моих знакомых, я лично встретился с доктором Караевым. Его из кресла директора научного института и заведующего кафедрой отправили, в буквальном смысле этого слова, под лестницу. Кабинет профессора находится под лестницей.

Он был со мной приветлив. А, узнав, что я американец, стал говорить мне о том, что у него в штатах есть большой друг, по его словам, знаменитый ученый. Некий профессор Маккормак. Он с ним поддерживал очень тесные научные контакты и бывал у него в Кливленде…

О своей чудо-разработке не упомянул ни единым словом. Консультировать отказался. Во-первых, потому, что не делает этого заочно, а во-вторых, потому, что его метод лечения предназначен для больных с тяжелыми и стойкими формами психического расстройства. На мой вопрос, насколько эффективен его метод лечения и в чем суть его, врач ответил уклончиво: «Долго объяснять». Что касается эффективности, резонно заметил: «Об этом лучше поинтересоваться у исцелившихся. Их, возвратившихся к привычной нам разумной жизни, уже 13 человек».

На вопрос, насколько широко известен пользуемый им метод лечения, доктор горестно сказал: «Увы!». Как выразился Караев, о концептуальности его подхода к болезни знают, пожалуй, два специалиста – его американский друг Маккормак и, как он для себя совсем недавно выяснил, психиатр из Великобритании Гарвей Моррисон. Днями, как сообщил Караев, этот Моррисон специально прилетает к нему в Баку, чтобы поближе познакомиться с его изысканиями.

Сомнений в том, что мистер Караев человек с патологическим самомнением, у меня не осталось. И не сложилось мнения, что он может быть чем-то полезен нам.

– Слушай, Дэнис, Моррисона надо остановить. Его цель шита белыми нитками, – встревожился Маккормак.

– Остановить, думаю, будет тяжелее, нежели… – Кесслер красноречиво посмотрел на профессора. – Нежели предупредить Майкла. Так, кажется, ты его называешь?

– Точно, предупредить! Соединяй меня с ним! – потребовал Маккомарк.

– Сейчас там почти что полночь.

– Ничего. Он будет рад моему звонку.

– Говори номер, – соглашается Кесслер, набирая под диктовку телефон Караева.

Маккомарку голосом Майкла ответил автомат: «Нас нет дома. Прошу оставить сообщение. По приезду перезвоним».

– Он в отъезде, Дэнис, – огорчённо выдохнул Маккормарк. – Хотя вчера, когда я говорил с ним, он никуда не собирался.

– Факс у него есть?

– На работе. В кабинете главврача, – оживился профессор.

– Туда нельзя! – отмёл Дэнис. – Если завтра в течение дня ты с ним не свяжешься, пошлём ему факс по нашим каналам. В посольство. Лично Ферти запечатает твою бумагу в конверт и доставит его по адресу.

– Тот самый умник? У которого, видите ли, «не сложилось мнение»? – с нескрываемой неприязнью к незнакомому ему агенту спросил профессор.

– Ферти добросовестный агент. Он прислал то, что я у него потребовал – объективную информацию, – защитил своего работника Дэнис.

– Нужно было перепроверить. Хотя бы слова того же министра, – обиженный на Ферти за неосторожный вывод в отношении Майкла, не унимался Эмори.

Кесслер препираться с другом не стал. Он думал о Моррисоне. Поездка его в Баку имела одну цель – войти в доверие к обложенному со всех сторон родной бюрократией Караеву и, если не выкрасть, то вызнать всё, чего тот добился, а затем присвоить. Это как дважды два. Другого быть не могло. Тем более что Караев созрел. Ему хочется поделиться с кем-то, сделать своё открытие достоянием благородного Человечества…

Не зря же по приезду в Кливленд он с горячностью и с наивной доверчивостью изложил и показал Маккормаку всё, чего добился. Хорошо Эм догадался и не позволил Майклу выступить со столь суперсенсационным докладом. И хорошо, что Майкл согласился с ним, и его короткое сообщение прозвучало для специалистов очередной гипотезой, на которую обратили внимание только лишь потому, что она диссонировала с привычной психиатрам логикой. Отнеслись к ней со снисходительным скепсисом.

Но кто из здравомыслящих мог допустить взаимосвязь Пространства-Времени с таким заземлённым механизмом как человеческая психика. И хорошо, там не было физиков.

Его странно прозвучавшее сообщение поняли всего двое. Сам Майкл, потому что был физиком и имел на руках сотворенный им же аргумент – уникальный прибор. Да и ещё Маккормак, который физиком не был, зато собственными глазами видел чудо-машину и, более того, где-то с пару часов ходил невидимкой и по гостинице, и среди ничего не подозревавших участников конгресса. И пока он ходил и слушал и видел то, что предназначалась для посторонних глаз и ушей, никто не обращал внимания на Майкла, ходившего с саквояжем по пятам невидимки.

Эм тоже фрукт. Правда, не гнилой, как Моррисон. Видишь ли, ему такая химера как совесть не позволяет не поделится с родным государством тайной, которой он владеет…

Разозлился на его, Кесслера, предложение. Наверное, всё-таки не на предложение поделиться, – думал Денис, – на другое. Когда он решил сыграть на честолюбии Маккормака и неосторожно сказал, что он, Эм, за такую разработку удостоится Нобелевской премии…

Вот когда психиатр запсиховал. Этого не надо было говорить. Просто его, Дэниса, занесло… Теперь она, та тайна, может попасть в чужие руки. Англичане многого ещё не знают, но Моррисон уже рвётся туда…

– Дэнис, – перебил его размышления Маккормак, – хочешь знать, какой разговор состоялся между Майклом и министром…

Кесслер кивнул.

– Я знаю о нём не со слов, а, так сказать, из первых рук.

Эм на несколько секунд умолк, а затем примирительно добавил:

– Он прольёт свет на то, чего ты от меня добиваешься. Ведь, помимо того, что ты шишка в ЦРУ, ты ещё и физик. Кроме того тебе станет понятным, почему я не хочу предавать этого великого учёного и отчаянно беззащитного человека. Это против совести, а значит – против Бога… Итак, – поднимаясь с места, продолжал Маккормак. – Там, у себя в Баку ему ловить нечего. Никто даже слушать его не хочет. На первых порах, правда, выслушивали. Потом, очевидно, надоело…

Маккормак был прав. Теперь от Караева, и от того, что им предлагалось все, от кого мало-мальски зависела судьба его необычайного открытия и сделанного им устройства, отмахивались, как черти от ладана. Даже его однокашник по медицинскому институту, занимающий ныне должность Главного психиатра Министерства здравоохранения, стал избегать его. А ведь он был первый из должностных сановников от медицины, кто слёту уловил караевскую идею и изо всех сил пытался помочь ему запустить её в жизнь. Он умница. Он сразу поймал суть, хотя Караев свои мысли излагал ему лишь в общих чертах. Но тому, очевидно, большего и не надо было. Он сразу всё понял…

– Необычайно! – фальцетом вырвалось из кадыкастой гортани однокашника. – Это, брат, – революция… Принципиально новое направление… Я доложу министру.

Министр вызвал их, когда они потеряли всякую надежду быть им принятыми. Прошло, как-никак, два с лишним месяца после того, как товарищ Караева доложил министру о его несомненно оригинальной идее. Министр пообещал пригласить их к себе в самое ближайшее время. При каждом напоминании он куксился, задумывался, перебирая в памяти, когда он будет свободен, и всегда говорил: «Завтра обязательно». И вот, наконец, снизошёл.

– Коллеги, прошу коротко и по существу. У меня всего десять минут, – пожав им руку, предупредил он.

Караев протянул ему составленную для такого случая служебную записку. Она была сравнительно короткой. Три страницы машинописного текста.

– Сейчас читать? – растерянно спросил министр.

– Можете потом, – ответил Караев и, как бы оправдываясь, добавил:

– Она составлена для экономии вашего времени и для того, чтобы вы в текучке не забыли о нашей встрече.

– Обижаете, профессор, – я никогда и ничего не забываю, – похвастал министр.

– В таком случае, я устно изложу основные положения своего открытия.

– Открытия?! – подбросив брови, министр многозначительно посмотрел на Главного психиатра.

– Полагаю, так оно и есть, господин министр, – пробурчал тот. – Ну-ну… – поощрительно протянул министр, всем своим видом, демонстрируя Слух и Внимание.

– Речь пойдет о принципиально новом методе лечения душевнобольных любой степени тяжести, а также, – Караев покосился на настенные часы, – а также наркоманов и – прежде всего – тех, кого мы причисляем к разряду безнадежных. Нынешние фундаментальные работы по психиатрии, считающиеся классикой и эталоном, и все учебные пособия уже сегодня можно было бы смело отправить на переработку во вторсырье…

Министр закашлялся. Такого он не ожидал. И перебивать тоже не стал. Пусть выговорится, а потом он ему выдаст, подумал он.

Утерев выступившую на губы мокроту, он сказал:

– Извините. Продолжайте.

Караев видел состояние своего верховного босса. Он привык к подобным реакциям своих собеседников, которым излагал суть работы. Она, безусловно, ошеломляла. На него смотрели как на тихопомешанную особь. А потом все менялось. Глаза собеседника преображались. В них появлялся блеск, как у голодного человека, глядящего на пищу. Он проникался. Он видел. Он старался отыскать слабые места… Задавал вопросы с подвохом. И, получая ответ, поражался тому, как он мог не обращать на это внимание раньше. Ведь все находилось на виду. Все перед глазами.

Теоретически все выглядело гладко, стройно. Логика – кирпичик к кирпичику. Ни к чему не придерешься. Но одно дело – теория, и совсем другое – практика. Теория без практики всего лишь гипотеза… Два-три похожих случая отнюдь не закономерность. На таких до сих пор пишутся монографии, защищаются кандидатские и докторские диссертации. Основываясь на них, провозглашаются новые направления в методах лечения. Создаются научные школы… А гора из могучего чрева своего выплевывает серую мышку. Не более.

К теории нужна была технология. И он, Караев, ее разработал. Детально. Конкретно… Все традиционное и привычное летело в тартарары…

Но его технология требовала денег. Больших денег. Они нужны были для доказательства того, как он прав. Чтобы то, что сейчас высокомерно называют гипотезой и вызывает рефлекс неприятия, стало реальностью. Рефлексия должна проявляться. Это естественно… Главное – инстинкт. Это аргумент повесомей… Все, с кем он делился своим открытием, включая дремучих ретроградов, на инстинктивном уровне, пусть смутно, но чувствовали гипнотическую правоту его аргументов. И упавший на грудь подбородок ошарашенного министра нисколько его не трогал. Перед ним сидел оппонент, которого надо было убедить.

– Вы заметили, – продолжал Караев, – я употребил слово душевнобольной. Стало быть, больной душой. А под душой мы подразумеваем психику. А психику категорично, как аксиому, поместили в наш высокочувствительный компьютер, – он поступал себя по черепушке, – и считаем её неотъемлемой функцией головного мозга. Но это совсем не так… Роль мозга вторична. Он всего лишь водитель. Пока мотор молчит, водитель как бы не крутил баранку и не нажимал бы на педали, машина не тронется с места. Пример, прямо скажу, грубый, но наглядный. Зажигание – мотор, а затем – разумное движение. Разумное – от человека. Он выполняет функцию мозга машины…

А в случае с человеком? Мы знаем: нашими поступками, поведением, рассуждениями и прочими действиями руководит мозг. Но от чего возбуждается он сам? Откуда он получает эффект «зажигания»? Что позволяет ему решать – делать так или эдак?..

Министр кривит губы.

– Вопросы совсем не праздные, – спешит он заверить министра.

– Глаза?.. – спрашивает профессор и сам же отвечает:

– Они видят, что положено им видеть. Редко когда больше своих физиологических возможностей, а зачастую, даже меньше таких возможностей…

– Кровь? – не унимается профессор. – В принципе она выполняет функцию горючего…

– Спрашивается, а что же тогда? – пытает он.

Караев останавливает поток обрушившихся на собеседников парадоксальных вопросов и ответов, с явным интересом наблюдая за их реакцией. Они растерянно, не зная что ответить, молча смотрят на него.

– А что человека делает живым? – добивает он их очередным вопросом, на который, через паузу, сам же и отвечает:

– Разумеется, душа!

В этом месте все, с кем Караеву приходилось говорить, как правило, с язвительной ухмылочкой перебивали его. Дескать, душа, скорее, понятие церковное, нежели научное. А то, что она представляет собой частицу иной материи, не соответствующую земной среде, вообще нонсенс. И тогда Караев извлекал на свет свой главный козырь. Правда, козырем его назвать было трудно. Но он действовал неотразимо. Ведь аргумент, который он приводил в свою пользу, принадлежал иностранцу. А это для подавляющего большинства советской школы ученых чуть ли не истина в последней инстанции. Свой, видишь ли, лучше иностранца не скажет, не сделает и не найдет. Мало кого он раздражал. Многих – обезоруживал…

И заметив, как рвутся губы министра, чтобы сказать нечто вроде «это бред сивой кобылы», Караев опережает его:

– Помните, несколько лет тому назад «Курьер науки», журнал Международной лиги независимых исследователей, опубликовал статью, в которой автор выражал лишь догадку о том, что проблемы психиатрии каким-то образом связаны с такой структурой мироздания, как Пространство-Время.

– Не столько статью, сколько скандал и шум, какой она наделала в научном мире, – припомнил министр.

– Так вот, поговаривают, что автором этой статьи Эмори Маккормаком и гипотезой, изложенной им, заинтересовались ребята из Пентагона и ЦРУ.

– Странно. С чего бы это? – недоверчиво улыбнулся министр и предположил:

– Вероятно, потому, что он является Президентом этой пресловутой Международной лиги независимых ученых, в которую он собрал отщепенцев от науки и политики.

– Возможно, и поэтому, – с плохо скрытой иронией согласился Караев. – Среди них много оригиналов, на которых, кстати, и держится наука. Многие из них утверждают, что душа все-таки есть. И доказывают это. В СМИ сообщалось, что они даже умудрились взвесить ее. И по их утверждению, душа представляет собой некую частицу неизвестной нам материи, которая отрицательна к телу биологической особи и к пространству, в котором находится это тело.

– Слышал… Читал… И мне рассказывали о такой несусветице, – замахал руками министр, пытаясь перевести разговор на понятную ему конкретику.

Но Караева остановить уже было нельзя. Ведь это, по его мнению, и была конкретика. Не канцелярская, не административная, а по-настоящему научная. И он горячо, но не повышая голоса, стал убеждать собеседника в том, что именно та самая отрицательная частица к среде человеческого обитания и делает человека живым и мыслящим существом. Она поднимает его с четверенек на ноги, возбуждает разум и до последнего вздоха находится в движении…

– И я теперь смею утверждать, что она контактирует со спиралью планетного времени, – поймав остекленевшие глаза министра, твердо говорит он.

Столь категоричное заявление профессора повергло министра в шок. Глаза его в изумлении округлились. Как у воробышка, который вдруг, ни с того ни с сего оказался в когтях кобчика. Он даже не трепыхался, хотя с отчаяния успел-таки пискнуть:

– Вот как?!..

Но Караеву только так казалось. На самом деле министр ругал и себя, и этого чертова своего Главного психиатра за то, что тот взял его измором, а он, слабак, сдался на милость победителю, и вот выслушивает про сны сивого мерина. И он с отчаянием сказал себе: «Ну и вляпался же я в говно!» А вслух обронил какую-то фразу, которая заставила этого ненормального профессора подумать, что все сказанное им поразило и потрясло его.

– Именно так! – решившись окончательно доконать его, воскликнул профессор.

Придвинув к себе чистый лист бумаги, Караев исчеркал его тонкими как ниточки вертикальными линиями. И хотя они были друг от друга расположены очень близко, тем не менее ни одна из них не наезжала на соседнюю и не касалась ее. Потом, заключив их в змееобразную спираль, Караев с детской наивностью поинтересовался:

– Вы догадываетесь, что я изобразил?

Министр развел руками.

– Перед вами – Человечество.

– Что?! – опешил министр и с облегчением подумал о том, что у него сейчас появится реальная возможность закончить этот разговор, если этот сбрендивший психиатр объявит себя Кандинским или Пикассо… Тогда он его смело отправит в Министерство культуры.

– Человечество! – внятно и гордо повторил ученый, поспешно пояснив:

– То есть его схема…

– Ни за что бы не подумал, – не скрывая сарказма, отозвался он.

Но психиатр слишком был увлечен своим рассказом, чтобы заметить насмешку министра.

– Спираль – это свернутый в пружину жгут, – продолжал он, – каждый волосок которого – живая мыслящая особь со своим разумом, судьбой, психикой, эмоциями и так далее. А змеевик, опоясывающий этот нитяной пучок, – спираль планетного Пространства-Времени… Взаимодействие изображенных мною нитей со спиралью и составляют пряжу реальной людской жизни…

– Красиво, конечно, – горестно вздохнул министр, обреченно приготовившись послушать еще и стихи в исполнении своего посетителя. После таких слов они напрашивались сами по себе.

Однако Караев понял его реплику по-своему. Как ему того хотелось.

– И красиво, и так оно и есть, – с уверенностью произнес он. – В этом-то и заключается суть моего открытия… И технология излечения безумия основана на ней.

– Ну что ж, Бог в помощь, дорогой профессор! – в голос говорит он. – Одобряю… Работайте в этом направлении. Весьма перспективное дело…

– Спасибо, господин министр… Но чтобы я мог работать, мне нужны деньги. И немалые. Как минимум два миллиона долларов.

– Что вы?! – вытаращился министр. – Откуда у нас? Министерство совершенно без средств. Не знаю, как зарплату выдавать людям.

Хотя на лице министра была печаль и сожаление, в душе он ликовал. Теперь этот псих его с понтолыки не собьет. Таких просителей он в день видит если не сотню, то, по крайней мере, с десяток точно. С кем-с кем, а с ними он умел справляться.

– Ваша правда. С деньгами у нас туговато, – понурился Главный психиатр.

Караев молчал. Он знал это не хуже них…

– Вот вы, – атаковал министр, – заведующий кафедрой, доктор медицинских наук…

– Да плюс кандидат физико-математических наук, – напоминает психиатр.

– Вот как?! Признаться, не знал… Тем более, – продолжал он свою мысль. – Скажите, каков ваш месячный оклад?

– Семьдесят тысяч манатов…

– Приблизительно восемнадцать долларов[3]3
  В 90-х годах таково было соотношение азерб. маната к доллару.


[Закрыть], – округлил министр.

– Шестнадцать долларов тридцать пять центов, – уточнил Караев.

– Вот видите!.. Ну, что такое для вас эти деньги? – посочувствовал министр.

Профессор горестно кивнул.

– А вы просите два миллиона, – добивал министр и, по-дружески потрепав Караева по плечу, посоветовал:

– Найдите хорошего спонсора.

– Вам как члену правительства в этом плане проще помочь мне, – упавшим голосом произносит профессор.

– Но у меня столько дыр… Однако…

Министр по опыту знал, что просителя нельзя отправлять вовсе с пустыми руками. И лучше всего в таких случаях – всучить ему охапку радужных надежд.

– Однако, – повторил он, словно что-то имея на примете, – как только у меня появятся лишние средства, так для вас – в первую очередь.

– Лишних средств, господин министр, никогда не бывает, – направляясь к выходу, засмеялся ученый и на самом пороге, обречённо вздохнув, добавил:

– Тем не менее, спасибо.

– Всяческих вам успехов, – с не меньшей ядовитостью пожелал министр, и, усаживаясь на место, попросил своего чиновника на минутку задержаться.

– По-моему, профессор нуждается в психическом освидетельствовании.

Психиатр промолчал.

– Вы так не думаете? – поинтересовался министр.

– Господин министр, он вполне нормальный мужик. Разве только чрезмерно увлечен своей работой, – с мягкой просительностью заступился чиновник.

– Более чем чрезмерно, – настаивал министр. – Время… Душа… Отрицательный электрон… Небесный диспетчер… Все в одну кучу, от которой, оказывается, люди и спрыгивают с ума… Чушь!.. Или вы того же мнения? – с затаенной угрозой спрашивал он.

– Очень необычная гипотеза, – уклончиво отвечает Главный психиатр. – Что же касается меня – я придерживаюсь традиционной методологии лечения… Классика есть классика.

– Вы меня успокоили, коллега, – облегченно вздохнул министр. – Классика, друг мой, превыше всего!.. Можете идти. И больше глупостями меня не досаждайте.

– Классика! – воскликнул Кесслер.

Эмори вопросительно уставился на друга.

– Так отфутболить может только классик от бюрократии, – уточнил Дэнис.

– Ему с пустой надеждой под мышкой от этого еще тягостней, – посочувствовал Маккормак.

– Эм, ты имеешь представление об Азербайджане? – спросил Кесслер и сам же ответил за него:

– Ни малейшего! Странный народ проживает там. В целом безобидный, добрейший, открытый…

– И мудрый, – вставляет Маккормак, – если он может рожать таких, как Майкл.

– Нет слов, Эм! – соглашается Дэнис, но гнет свое. – А в отдельности большинство составляют предприимчивые эгоисты с изощренным умом коммерсантов. Торговцы они, я тебе скажу, уникальные. Смогут продать то, что другим и в голову не придет. Треть своей территории продали соседней Армении, которая воевала с ними. Те практически без боя пришли и заняли их земли. Продали, а теперь кричат: «Верните!»…