Текст книги "Месть невидимки"

Главка тринадцатая
Просьбы доктора Караева

Караеву казалось, что его сейчас разорвет. Бешено колотится сердце. Глаза вздуваются как пузыри. В голове – оглушительный звон. И нет воздуха. И ушла вдруг из-под ног земля. И он рухнул бы ничком на посольский паркет, если бы не Ферти. Он одним кошачьим прыжком и мускулами натренированных рук успел удержать его. На помощь Тому подбежали Эм, Джилл и еще двое посольских ребят. Они с трудом вынесли Караева из зала и втащили в комнату, которую здесь приготовили специально для него.

Пока они укладывали обмякшее, без признаков жизни тело Караева в постель, один из посольских стремглав кинулся за доктором.

– Ты напрасно ему рассказал, – упрекнул Том Маккормака, прижавшего два пальца к шее бесчувственного профессора.

– Рано или поздно он должен был узнать, – вступилась за Маккормака Джилл.

– Обморок, – пропуская мимо ушей их слова, констатировал Маккормак.

… И снова Мика влетал в тоннель. И снова в «мерседесе». И видел он себя на месте аль-Фаяда, а рядом принцессу с благоухающим лицом Инны. И смотрел на них шофер с садистской мордой Худиева… И тут ослепительная вспышка. Машина – вдрызг фейерверком цветов. По ним, топча эти цветы, взявшись за руки, бегут и Инна, и Доди, и Диана. Бегут, не оглядываясь. С самозабвенной радостью. Бегут в лиловое бездонье… Он рвется за ними, и не может сдвинуться с места. Он тянет к ним руки, а руки не поднимаются. Он хочет крикнуть – и не может. Кто-то страшно сильный выбрасывает его вон из тоннеля.

– Очнулся, – говорит человек, держащий в руке шприц.

– Оставьте меня, – просит Караев.

– Да, – соглашается человек со шприцом. – Ему лучше побыть одному. Он сейчас уснет. Все будет хорошо.

И всю ночь ему снилась Инна. И гладил он ее по щеке. И целовал ее. И она с ним разговаривала. И напевала. И баюкала, как Рафушу… И вдруг она исчезла. И он с Рафушей бегал по берегу моря, ища ее. Рафуша, капризно топая ногами, звал маму. И они с ним, как бездомные собаки, долго и жалобно скулили над равнодушно застывшим морем…

Проснулся он на мокрой подушке. Уже рассвело. Но было еще рано…

– Ты слишком долго спал, Мика. Пора просыпаться, – решительно вскакивая с тахты, сказал он себе.

Он подходит к зеркалу. На него смотрит совсем другой человек. Еще вчера, глядя на себя, он удивился появившейся проседи. А теперь… Словно кто-то круто посыпал его голову солью. И глаза. Глаза тоже были не его. Обычно благодушные, готовые брызнуть искрами смешинок, теперь холодновато-тяжелые и жесткие. Из зеркала его пристально изучал обжегшийся жизнью, состарившийся за ночь, почти пятидесятилетний чужак.

– Кончилось время слюнтяйства, – синхронно с ним двигая губами, проговорил чужак. – Пришла пора действий…

«И я для этого не стар. Я полон сил. И я готов», – соглашается он с чужаком.

Но улыбки ни у него, ни у чужака не получилось. Ни тот, ни другой смеяться не могли.

Где-то около восьми в комнату заглянул Маккормак. Караев слышал звук открывавшейся двери, но не обернулся на него. Он смотрел в окно. Хотя ничего интересного там не было. Разве рыжий толстый кот, выползший из своего ночлега, чтобы погреться на солнышке…

– Тебе надо лежать, Майк, – поздоровавшись, посоветовал Маккормак.

– Я ждал тебя, Эм, – оставив без внимания замечание друга, повернулся он.

Сказал и поймал себя на том, что реакция на слова Маккормака нисколько не походила на него, на прежнего. Раньше он во весь рот улыбнулся бы и стал говорить, что он себя прекрасно чувствует, что выпитый кофе взбодрил его, и обязательно стал бы настаивать на чашечке кофе…

«Как он изменился, – думал между тем Маккормак. – Поседел. И как! Такого вчера не было. По межбровью глубокая складка. И со свинцовым налетом глаза».

– Да ты отменно выглядишь, – не без смятения в голосе выговорил он.

И Караев опять никак не отреагировал.

– Я ждал тебя, Эм, – холодновато повторил Караев и совсем несвойственным ему тоном добавил:

– Пригласи сюда Тома и Джилл. Пожалуйста, – не объясняя почему, попросил он.

Эм молча вышел. И уже минут через пять и Джилл, и Том, и Эмори стояли в его комнате. Увидев поседевшего за ночь Караева, Джилл ахнула. А Ферти – молодец. Даже бровью не повел.

– Друзья, – ровно и бесцветно начал Караев, – я хочу еще раз поблагодарить вас за то, что вы меня вытащили оттуда.

– Майк, да что вы?! – всплеснула руками Джилл. – Ты сам себя вызволил… Мы только помогли… Правда ведь? – обернулась она на Ферти и Маккормака.

Не дожидаясь известных ему ответов, Караев быстро и твердо произнес:

– Помогите еще раз.

– Какие могут быть разговоры! – воскликнула Джилл.

– Нет слов, Майк, – засветился Эм.

– Хоть два раза, – отозвался Том.

– У меня две просьбы, – сообщил он. – Но сколько раз понадобится ваша помощь, чтобы их исполнить, сказать не могу.

– Так в чем дело? Излагай, – поторопил Маккормак.

– Первое… После долгих «за» и «против» я решил просить правительство США американского гражданства… Мотивы вам известны. Мое государство меня отвергло, а новому своему государству я преподнесу свое изобретение, которое сможет умножить его могущество. Не так ли, Эм? – в упор глядя на Тома Ферти, спросил он.

– Господин Ферти, эта просьба, – продолжал он, – по существу, к вам, как к официальной персоне посольства.

– Никаких проблем, кроме некоторых формальностей, – выпалил Ферти.

– Это не просьба, Майк, – порывисто обнял друга Маккормак. – Стали бы мы связываться с вашим КэГэБэ…

– Говорите другую просьбу, Майк, – ликовала Джилл.

– Она посложней, – заметил Караев. – Прежде чем дать ответ – подумайте.

– Не томите, Майк, – поторопила девушка.

– Пока я не сведу счеты с убийцами моей жены, я отсюда, из Баку, ни шагу не сделаю.

– Я догадывался, – хмыкнул Ферти.

– А как же, Майк?! Мы же американцы, – с пафосом выдохнула Джилл.

– Я готов, – сжал кулак Маккормак.

– Мистер Ферти, в этом деле я больше всего рассчитываю на вас как на специалиста.

– В таком случае, – набычился Ферти, – нам необходимо обсудить план действий. Вы скажете, что конкретно хотите, а мы подумаем, как это сделать.

– Окей! – согласился Караев, решительно направляясь к столу. – Прошу! – взявшись за спинку стула, он жестом пригласил всех рассаживаться.

– Серия новых испытаний нам не помешает, – усаживаясь, вымолвил Маккормак.

– Нам будет о чем доложить, – вытащив из сумочки блокнот с ручкой, Джилл положила их перед собой.

– Записи, – Ферти строго посмотрел на Джилл, – все записи, кто бы их ни вел, выносить из здания категорически запрещаю. И не разрешаю оставлять их в своих комнатах. Хранить только в моем сейфе. По первому требованию я их выдам…

Совершенно секретно

ФЕРТИ – БОССУ

Сэр! Сегодня в 2 часа ночи из застенков МНБ (бывшего КГБ) совершили побег содержащиеся там Премьер-министр и Министр обороны.

Официальный Баку о случившемся пока не сообщал, хотя после побега прошло около десяти часов. Сейчас у нас полдень, а у вас около 20.00… Все силовые ведомства, как сообщает мой источник, подняты по тревоге. Ведь это второй за неполную неделю побег…

В подавляющем большинстве сотрудников азербайджанской спецслужбы муссируется версия о том, что покинуть пределы этой тюрьмы – дело немыслимое, и они не могли состояться без участия высокопоставленных чинов МНБ…

Операция прошла идеально. Работа продолжается.

Ферти

Главка четырнадцатая
На рандеву к сыщику

Это ощущение было не просто необычным. Оно было необычайным…

Ферти казалось, что он идет по земле. Но по земле ли? И шел ли он? Да, он двигал ногами. Но почвы под ступнями не чувствовал. Как и не чувствовал себя. Хотя хорошо видел себя. Свой плащ, размахивающие в такт ходьбы свои руки, до блеска начищенные тупоносые туфли…

Выбежавшие из подъезда, мимо которого он проходил, два гоняющихся друг за другом пацана вихрем налетели на него и… даже не задели. То ли они, то ли он, неестественным образом скривившись, преломились и проскочили сквозь него. Нет, не скривились и не преломились. Они, эти ребятишки, и Ферти, оттолкнулись друг от друга, как два одноименных заряда… Нет, опять не точно. Скорей всего, от их приближения невидимый и неслышимый порыв каким-то образом выгнул его. Выгнул или вздул, как это делает ветер с простыней, что пришпилена к веревке…

Отпрянув от набежавших на него пацанов, Том по идее должен был споткнуться о штакетник. И в худшем случае, подвернуть себе ногу, а в лучшем – порвать брюки. Ноги и штанина целы. Заборчик как стоял, так и стоит. Ногой, что Ферти переступил через штакетник, он коснулся его и тот раздвинулся. Убрал – сомкнулся.

«Фантастика, мать ее!» – удивился Том, продолжая водить ногой из стороны в сторону, любуясь, как размыкается и вновь смыкается деревянная изгородь. Потом, спохватившись, смутился. Наверное, сейчас за ним наблюдает Джилл и посмеивается. Он повернулся лицом к машине, из которой только что вышел и за рулем которой сидела Джилл, и махнул ей рукой. Джилл не ответила, хотя смотрела в его сторону.

«Притворяется», – подумал он и снова вернулся к машине. Просунув голову в открытое окно со стороны Джилл, Том в упор уставился на нее. Она сидела к нему полубоком и никак не реагировала. Хотя не могла не видеть его. Но не видела. И даже не чувствовала. Джилл с явной тревогой смотрела на шкалу счетчика. Индикатор, чуть подрагивая, стоял на нуле.

– Том, вы здесь? Вы вернулись? – спросила Джилл пустое сидение.

– Не туда смотришь, детка, – прыснул ей в самое ухо Ферти.

Она от неожиданности пригнула голову.

– Что случилось? – взяла она себя в руки.

Том рассказал о тех двух мальчишках, продолжавших гоняться по двору и о своих ощущениях.

– Все вещи размываются. Я их не могу взять в руки, – поделился он.

Джилл растерянно захлопала ресницами.

– Вам что, никто не объяснял?

– Объяснял?.. – раздражился Том.

– Ну и ну, – огорчилась Джилл. – Мы думали, вы все знаете… У вас под розеткой-антенной панель с тремя кнопками – красной, зеленой и желтенькой…

– Красная, – подхватил Том, – вспыхивает в случае, если возникает опасность шагнуть за радиус… Зеленая горит всегда. Она означает – «всё в норме»; прибор и оператор держат меня под контролем… А «желтенькая», – передразнил ее Том – уплотнитель…

– Вот-вот! – восклицает Джилл. – А говорите – не знаю.

– Знаю – «Уплотнитель», а с чем его едят, мне не говорили.

– Нажимаешь на нее, – продолжала объяснять девушка, – и вся прозрачность и кривизна пространства, то есть всего окружающего вас, исчезает. Все предметы приобретают привычные вам очертания и свойства. В таком состоянии вы можете пребывать до двух минут. Потом опять наступает та же размытость форм, и вы не в состоянии будете взять ни один из предметов. Кнопка срабатывает автоматически.

– За столь короткое время я могу не успеть сделать все, что мне надо, – заволновался Том.

– Это только так кажется. Две минуты не так уж мало. Но через десять минут у вас снова появится возможность обратиться к желтой кнопочке, – успокоила девушка.

– Кроме этой тайны – других, о которых я не знаю – нет? – с явным недовольством прозвучал его голос.

– Здесь, – девушка кивнула на прибор, – всё тайна на тайне, о которых ни я, ни Маккормак не имеем понятия… Для пользователя достаточно того, что мы знаем.

– Черт с вами! – буркнул Том, и индикатор, словно обжегшись на цифре «О», отскочил от нее, и в микроэкране счетчика замелькали одна цифра за другой.

– Пять метров… восемь… десять… тринадцать… – отсчитывала Джилл.

По ее расчетам Том именно сейчас входил в парадную. Так оно и было.

В лифт он садиться не стал. Ему не хотелось тратить тех двух минут. Они могли ему понадобиться в квартире Худиева. И потом подниматься по лестнице в его состоянии – было сплошным удовольствием. Он скользил по ступенькам, будто ехал по эскалатору. А когда пытался бежать – казалось, что он летит над ними. Брался за перила, а их не было. Нет, они были, но рука их не чувствовала. Проваливалась. Хотел по ходу оттолкнуться от стены и едва удержался на ногах. Ее тоже не было. Собственно, он ее видел. Правда чуть искривленной, но ясно видел. И она оказалась неосязаемой.

Если кто другой, побывав на его месте, стал бы рассказывать об этом, Том наверняка бы ему не поверил. Посчитал бы впечатлительным вралей, насмотревшимся фильмов о привидениях и начитавшимся Стивена Кинга…

Но вот он, и вот она – реальность. Этот Майкл – гений от дьявола.

Вскоре Том был у цели. Не будь на стене выведена цифра «7», он пролетел бы мимо нее. Дверь – справа… Ферти останавливается. Конечно, не для того, чтобы перевести дух. Он совсем не запыхался. Остановился по давней профессиональной привычке – прислушаться и собраться с мыслями.

Из-за двери с табличкой «Худиев Э.К.» доносилась невнятная перебранка. Голоса на повышенных тонах.

«Семейная разборка», – догадался Ферти, раздумывая: войти или подождать, когда она закончится. Ему не требовалось давить на звонок. Он мог сделать это просто. Сквозь дверь или через ту же стену, что на лестничной площадке.

Звонок мог положить конец разгоравшейся перепалке. Тому, однако, не хотелось тратить двух драгоценных минут на прекращение семейной свары. Он решил не обращать внимание на затеянную Худиевыми разборку, а делать свое дело.

Ферти знал, зачем шел сюда. И знал о полковнике Худиеве, его семействе и о самой квартире шефа следственно-розыскного управления МНБ побольше, чем тот знал о советнике по вопросам науки и культуры американского посольства и о его делах. Сыновья между собой называли отца «Пиночет». За глаза, конечно, но далеко не в шутку. И знал Том, что у полковника в квартире есть свой кабинет, в который он не допускает и жену. Убирает, разумеется, в нем она, но под присмотром мужа. Детям строго-настрого наказывалось, что даже в его отсутствие им нельзя было подходить к дверям его комнаты, запираемой теперь на два кодовых замка.

Если полковник был дома и работал там, домочадцам не разрешалось включать в сеть все, что издает звук, и запрещалось стучаться к нему. Все, что следовало ему сказать, должно было говориться до того, как он войдет туда и после того, как выйдет оттуда. Полковник раз и навсегда отучил их от любопытства. Когда его старшему сыну, Ильгару, не было еще и тринадцати, ему, сгоравшему от любопытства, однажды захотелось в отсутствии отца проникнуть туда, и ему это удалось.

Илька, как называли его мать и брат, обнаружил для себя там много интересного… Журналы с обнаженными женщинами, которых в продаже не бывало, иностранные монеты, разные кинжалы, зажигалки… От этих диковинных вещичек разбегались глаза. Из кучи журналов Илька выбрал самый-самый, где голые мужчины и женщины занимались этим самым, и одну шариковую ручку. Не ручка, а писк. На ней была изображена девушка в бикини. Стоило перевернуть ручку, и с нее исчезали и трусики, и бюстгальтер… Никто из ребят, его сверстников, такого не видел. Что там открытки с полунагими женщинами, что они приносили в школу? Ерунда!..

Что правда, то правда: за одним мальчиком, приволокшим колоду карт с изображением подробностей, как это между мужчинами и женщинами происходит, – ходила вся школа. Картинки на них были смазанными. Или «обмусоленными», или плохо нарисованными. Их, эти карты, как утверждали ребята постарше, делали в тюрьме. А эти – журнальные, цветные, настоящие. Некоторые на весь лист. И все что хочешь…

Добычу-то свою он вынес, а вот дверь запереть не смог. Илька успокоил себя тем, что пахан может не заметить, подумать, что он сам запамятовал запереть дверь…

Откуда ему было знать, что его отец – большой мастер проводить дознания. Илька во всем признался. Ему так и не удалось похвастать перед ребятами…

Худиев жестоко избил сына, а заодно и жену. Ее не за то, что она защищала ребенка от его кулаков, а за то, что недосмотрела.

С тех самых пор дверь полковничьего кабинета удостоилась двух хитроумных замков.

Томасу Ферти они, разумеется, не могли быть помехой. Он даже не станет подбирать к ним отмычки. Он пройдет сквозь них. Там, за той дверью, его интересовали не порно-журналы и ни ручки с пикантными изображениями.

Наверное, не из-за этих мелочей полковник так ревностно оберегает свой квартирный кабинет от домочадцев. Очевидно, в нем есть нечто не предназначенное для посторонних глаз. И связанное с его темными делишками.

В левой тумбе письменного стола Том ничего заслуживающего внимания не обнаружил. Смотрел быстро, внимательно листая каждую папку. И как ни старался уложиться в две минуты, ему не удалось. Они истекли в тот момент, когда Ферти выложил содержимое последнего ящика.

Теперь надо дожидаться, пока желтенькая кнопка снова приобретет рабочее состояние. А это, по словам Джилл, должно произойти через десять минут.

И Ферти, пропускавший мимо ушей перебранку, доносившуюся из соседней комнаты, стал прислушиваться к ней. Два голоса – мужской и женский. Женщина говорила нервно и просительно, а мужчина – с обидой, надрывно и категорично… Обычная семейная ссора. Упреки, угрозы… И Ферти любопытства ради вышел к ним.

Обладателем мужского голоса оказался молодой человек лет восемнадцати. Может, чуть больше. Он укладывал вещи в сумку.

– Не надо, Иленька, – взявшись за сумку, упрашивала женщина.

– Оставь, мама. Не трогай! – убирая ее руку, взвизгнул он.

Мать села на кровать и заплакала. Со злостью отшвырнув сумку, Илька подсел к ней.

– Я все равно это сделаю, – обнял он ее за плечи. – Хотя мне жаль и тебя, и Эльдарку.

«Это он о своем младшем брате», – догадался Том.

– Так не делай этого, – прижалась к сыну она.

– Не могу! – гневно тряхнул он головой. – Ты заставила себя привыкнуть, а я не могу. И не хочу…

– Ну что поделаешь, если у него такой характер? – всхлипнула мать.

– Опять двадцать пять! – скорчился Илька. – Нашла характер. Встань, посмотри в зеркало. И ты увидишь его характер!.. Тебе всего сорок. Цветущий возраст. А выглядишь на все шестьдесят!.. Ты посмотри на Эльдарку. Он в штаны писается, когда наш папочка «с характером» за какой-нибудь пустяк просит пройти его к себе в кабинет. А парню уже шестнадцать лет.

– Отец вас любит. И тебя, и его. Вы его не понимаете, – бросает она как козырную карту.

– Любит… – Илька презрительно вытягивает губы. – От такой любви один ссытся в штаны, а другой готов с седьмого этажа вниз головой.

– Да что же такое он тебе сделал?! – с пронзительным отчаянием выкрикнула она. – Ты загулял с ребятами. Было поздно. Он беспокоился, переживал, а потом не выдержал – пошел и привел тебя… Что в этом плохого?!

– Что плохого?! – с побелевшими губами прошептал он. – Мне восемнадцать. Я на втором курсе университета. Мы всей группой отмечали день Валентина. И ты, и он знали, где я… И пошел только первый час ночи. Так он вошел, остановил оркестр и на глазах у всех… при девушках… стал бить меня.

– При всех… При всех… Подумаешь!.. Им от родителей тоже достается. И тем же девушкам, – нашлась женщина.

Сын остолбенело смотрел на мать:

– Ты так ничего и не поняла, – безнадежно вздохнув, сказал он, и, подхватив сумку, направился к двери.

– Передай ему, что я никогда сюда не вернусь, – бросил он.

Женщина, ничком ткнувшись в подушку, заревела…

Ферти посмотрел на часы. Прошло пятнадцать минут. «Желтенькая» уже находилась в рабочем режиме. На душе скреблись кошки. Аж поташнивало. Но дело есть дело…

В ящиках правой тумбы стола, кроме пистолета «Макарова» и двух коробочек патронов к нему, он тоже ничего особенного не нашел… Должен быть сейф. А вот где он?..

Том подошел к книжному шкафу. Сплошь ужастики, детективы и порно.

«Ну и вкусы у тебя, полковник», – скривился Ферти.

За книгами никаких тайников. За шкафом сейфа тоже быть не могло. Каждый раз двигать столь неподъемную махину – замучаешься. Том без всякой мысли толкнул его и… шкаф отъехал в сторону… Свободно, бесшумно.

«Прокололся, полковник, – хмыкнул Ферти. – Подвела память. Забыл поставить на стопор…»

Не забудь он этого, Том ни за что не догадался бы, где находится этот закамуфлированный обычными стенными обоями его заветный сейф.

Ферти стал изучать замочную скважину несгораемого ящика и стену вокруг него. Замок был не из простых. Но не придумали еще таких, которые не отпирались бы. Главное, отсутствовала сигнализация. Полковник нисколько не сомневался в ее неуместности. Полагал – «Мой дом – моя крепость».

«Какой умник, интересно, придумал такое?! – усмехнулся Том. – А может, он не стал здесь монтировать сигнализацию, чтобы не привлекать внимание к тайнику?»

Время иссякло. И снова, уже по третьему разу, нужно было ждать, когда заработает желтая кнопка.

Хозяйка возилась на кухне. Стряпня, вероятно, успокаивала ее нервы. Ферти обошел всю квартиру и вышел на балкон. Отсюда хорошо просматривались Центральный стадион, запруженная людьми ярмарка и даже море. Самое интересное было другое. Он, по-дикому боявшийся высоты, стоял на краю балкона как ни в чем не бывало. И, стоя здесь, ему казалось, что стоит шагнуть вперед, и он окажется на земле, внизу, у припаркованных машин. Не упадет, а просто сойдет, как с подножки трамвая. Все находилось в одной плоскости с балконом…

«А что я жду?» – вдруг осенило его.

Чтобы открыть сейф, нужен ключ. Он же ему на глаза не попадался. Ни в столе, ни в шкафу, ни в тумбочке под телевизором и нигде в другом месте… Придется, решил он, наведаться сюда вечерком, когда придет домой хозяин. Ключ при нем. И он без проблем завладеет им… Ну какой, спрашивается, диалог с сейфом может быть без ключа? Ключ развяжет ему язычок.

Соскакивать вниз, как с подножки трамвая, Ферти не рискнул. Вдруг обман зрения. С этой пространственностью, находясь, как говорил Майкл, за «пологом времени», шутки плохи. Столько непривычного, столько неожиданного. Надо будет спросить у Майкла и об этом эффекте. Наверное, другой поворот времени и другое ощущение всего. И иная среда жизни. Может, это так и есть, но с седьмого этажа вниз пока воздержусь.

– И напрасно, – выслушав рассказ Тома, промолвила Джилл. – Я такое проделывала и, как видите, цела.

– Когда это? – усомнился Том.

– Когда посещала Майкла в тюремном изоляторе. Кстати, и входила я в то здание не через парадный подъезд, а по стене – наверх. Необычайное удовольствие, – похвастала она.

Том промолчал. Он ей верил. И дал себе слово проверить, каково это – карабкаться по стене на седьмой этаж, а потом оттуда – вниз… Да еще с удовольствием.

Джилл повернула ключ зажигания и, прежде чем тронуться с места, заметила:

– Думаю, мы теряем время, дожидаясь вечера.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул Ферти.

– Едем к полковнику на работу. Там с ключа снимете слепок, а уже к вечеру вы заявитесь к ним с готовым ключиком, – предложила она.

– В этом есть резон, – после некоторого раздумья согласился он.

И машина тронулась с места.