Текст книги "Вернадский"

Обратив внимание на то, что с Симориным переписывается академик, администрация исправительно-трудового лагеря заинтересовалась им. Выяснилось, что Симорин врач, и его перевели в межлагерную больницу «для использования по специальности»[13]13
  А. М. Симорин, полностью реабилитированный в 1957 году, возвратился в Москву.


[Закрыть].

Владимир Иванович считал Симорина своим сотрудником. До конца жизни он отказывался подписать приказ об его увольнении и за год до своей смерти писал ему, как другим ученикам:

«Я думаю, что эта книга („Химическая структура биосферы и ее окружения“) и отдельные экскурсы, с ней связанные, будут последними моими научными работами. Если мне суждено будет еще прожить, хотел бы написать еще „Пережитое и передуманное“. Я видел столько удивительных людей в разных странах… Я пережил сознательно такие мировые события, которые раньше никогда не бывали…»

В одно время с письмом к Симорину Владимир Иванович писал Личкову:

«Пока я чувствую себя моложе всех молодых».

Молодостью, творческим подъемом дышало выступление Вернадского на XVII Международном геологическом конгрессе.

Торжественное открытие конгресса состоялось в зале Московской консерватории 21 июля 1937 года. Сначала происходила традиционная передача президентских полномочий от старого президента новому – академику Ивану Михайловичу Губкину.

На первом пленарном заседании конгресса Вернадский сделал свой доклад «О значении радиогеологии для современной геологии».

Доклад был проникнут глубоким философским содержанием. В нем были стройно объединены на общем фоне истории радиогеологии проблемы возраста Земли, источников ее тепловой энергии, проблемы биосферы и радиологического рассеяния элементов, общие вопросы мироздания и космическая характеристика нашей планеты.

По мнению Вернадского нашу планету нужно рассматривать в космосе как тело холодное. Наибольшая температура в ней, реально наблюдаемая в магматических породах, едва ли превышает 1200 градусов, причем значительная часть этой температуры, наблюдаемой в лавах, связана с окислительными процессами.

На глубине температура достигает максимум 1000 градусов. В космическом масштабе Земля – планета холодная. Область ее высокой температуры сосредоточена в земной коре, мощность которой не превышает 60 километров, и в ней нет сплошного огненно-жидкого слоя.

Возможно, что температура земного ядра будет очень низкая, равная температуре метеоритов, идущих из космических просторов.

Вернадский считал эмпирическим обобщением, что количества рассеянной радиоактивной энергии земного вещества достаточно в верхних частях планеты для того, чтобы объяснить все движения твердых масс земной коры, все движения жидких и газообразных масс, хотя эта энергия не единственная.

В существовании на нашей планете двух устойчивых изотопов урана Вернадский видел геохимический факт огромного геологического значения.

– Не было ли времени, когда на Земле существовали атомы и химические реакции, ныне на ней отсутствующие, – элементы № 61, 83, 87, 93, 94, 95, 96? Не исчезли ли они уже в главной своей массе к нашей эпохе? Во что, кроме гелия, они превратились? И не было ли времени, когда поверхность планеты – в доархейское время – была расплавлена благодаря радиогенному теплу? – спрашивал он. – Геолог должен уже теперь научно учитывать это возможное или вероятное явление и искать проявлений его в научных фактах. Здесь вскрываются огромные чисто радиогеологические явления, которые определяют фон, на котором строится геологическая история нашей планеты в ее космическом аспекте. Геологически медленно атомный химический состав земного вещества меняется. Исчезают одни химические элементы и зарождаются новые.

Останавливая внимание конгресса на рассеянии элементов, Вернадский заявил о необходимости признать, что повсеместное рассеяние радиоактивных элементов – урана, тория, актиноурана – указывает на чрезвычайную длительность существования горных пород земной коры. В том же повсеместном рассеянии радиоактивных элементов Вернадский видел необходимость предположить, что все химические элементы находятся в радиоактивном распаде, но только распад их не открывается существующими методами.

Заканчивая свой доклад, Вернадский предложил образовать при Международном геологическом конгрессе комиссию, которая занялась бы установлением единой методики геологического определения времени и получением точных численных величин.

Предложение было единогласно принято. Комиссия по геологическому времени учреждена, и Вернадский был избран ее вице-председателем. От председательствования он решительно отказался, памятуя о новом строе своей жизни.

Субъективное ощущение молодости не отражает действительного состояния организма. Через месяц после выступления на конгрессе Владимира Ивановича постиг легкий удар. Он лишился способности двигать пальцами правой руки, и это напугало его больше всего. Советские специалисты уверяли, что способность владеть пером вполне восстановится, и они не ошиблись.

В ноябре Владимир Иванович уже писал Ферсману:

«Я чувствую себя умственно совершенно свежим и „молодым“, стараюсь не думать о моей книге, в частности о ноосфере, хотя ясно вижу, что у меня идет глубокий подсознательный процесс, который неожиданно для меня вдруг вскрывается в отдельных заключениях, тезисах, представлениях».

Надо ли добавлять, что все они неизменно восходили к проблемам космоса?

Глава XXX
КОСМИЧЕСКАЯ ХИМИЯ

Геохимия является неразрывной частью космической химии.

Небольшой стекольный завод, находившийся под Ленинградом, обратился в Академию наук с просьбой исследовать прилагаемый песок, идущий на производство стекла. Администрации завода собственными силами никак не удавалось найти причину, почему стекло, получаемое из этого песка, постоянно и неизменно оказывалось окрашенным в зеленоватый цвет.

Килограмм песка в холщовом мешочке направили в минералогическую лабораторию академии. Константин Автономович Ненадкевич проделал всю гамму приемов анализа – от плавиковой кислоты до паяльной трубки – и убедился в том, что темно-зеленый осадок на дне пробирки не что другое, как сернистый хром.

Результат анализа заинтересовал Ненадкевича. Он проверил по справочникам свою огромную память. Справочники на всех языках Европы подтвердили, что никто никогда и нигде сернистого хрома в природных условиях не обнаруживал, а приготовление его в лабораторном порядке удавалось с трудом. В одном справочнике нашлось указание, что сернистый хром встречается в метеоритах.

– Как это понимать, Владимир Иванович? – спросил верный ученик у привлеченного на совещание учителя.

Осторожно высыпая на ладонь из холщового мешочка светлый, почти белый песок, Владимир Иванович спросил:

– Это, видимо, дюнный песок?

– Да, песок сестрорецких дюн, – подтвердил Ненадкевич, не понимая, куда направилась мысль учителя. – Что из этого следует?

Отложив мешок и пересыпая с ладони на ладонь холодный песок, Вернадский задумчиво сказал:

– Из этого следует, что дюнный песок очень чистый песок, атмосфера над ним не загрязнена, ветер переносит дюны с места на место, и таким образом он собирается с больших площадей… Я вижу в нем… – вдруг с некоторой долей резкости, свидетельствующей о каком-то решении, проговорил ученый, – я вижу в нем естественный приемник падающей на нашу планету в течение нескольких миллиардов лет космической пыли… Вот откуда взялся сернистый хром и зеленоватое стекло…

В тяжелой горстке песка, лежавшего на его ладони, Владимир Иванович на мгновение ощутил реальную, материальную близость космоса. Он возвратил песок в холщовый мешочек почти с тем же самым грустным чувством, какое испытывал, бывало, в детстве, расставаясь с дядей после астрономических рассказов Максима Евграфовича.

На этот раз широкая пологая каменная лестница, по которой медленно спускался из лаборатории Владимир Иванович, сослужила хорошую службу русской науке. Все мысли о том, что геохимия является неразрывной частью космической химии, в разное время, по разным случаям сознательно и бессознательно приходившие Вернадскому, вдруг предстали ему в необыкновенной ясности и стройности.

Мы непрерывно следим на тысячах станций, созданных за последние сто лет, за тепловой и световой энергией Солнца, изучаем влияние Солнца на магнитное поле Земли, накапливаем факты, сводим их в теории, двигаемся вперед с помощью обобщений.

Изучаются все больше и больше космические лучи, разлагающие и разбивающие атомы. Они идут к нам, вероятно, не из нашей даже Галактики, но, по-видимому, оказывают серьезное влияние на жизнь Земли.

Однако Земля связана с космическими телами и космическими пространствами не только обменом разных форм энергии. Она теснейшим образом связана с ними материально. Обмен совершается в разнообразных формах – в виде метеоритов, космической пыли, газообразных тел, отдельных атомов. Но этот материальный обмен в отличие от энергетического взаимодействия остается совершенно вне систематического научного изучения. Между тем в космической химии вскрываются такие свойства химических элементов, которые отсутствуют на Земле и не проявляются в ее геохимии. В то же время геохимические процессы являются частью космических процессов, что и подтверждается происходящим в течение нескольких миллиардов лет материально-энергетическим обменом между космосом и нашей планетою.

Когда Владимир Иванович, спустившись с лестницы, вышел на улицу, статья «Об изучении космической пыли» была вполне готова в его уме. Она и появилась в журнале «Мироведение» в 1932 году.

Никогда не снижавшемуся высокому мышлению Вернадского необыкновенным образом отвечал его широкий организаторский талант. Владимир Иванович в этой статье не только доказывал необходимость изучения космической пыли, но тут же подробно указывал, как, где и кому можно было бы поручить сбор ее и с чего начинать дело.

Среди материальных тел, падающих на Землю из космического пространства, непосредственному изучению доступны прежде всего метеориты и космическая пыль. Но метеориты падают неожиданно, часто остаются необнаруженными, учет их возможен лишь при участии всего населения, которое, однако, должно быть подготовлено к таким наблюдениям.

Космическая же пыль падает непрерывно и, вероятно, равномерно по всей планете. Она получается при падении метеоритов, рассыпающихся иногда в биосфере на мельчайшие куски, частью в пыль. Вернадский считал возможным падение целых облаков космической пыли, захваченных из космоса земным притяжением. Такие светящиеся облака наблюдались неоднократно, но так и оставались для науки «загадочными явлениями».

Вернадский предполагал даже, что и знаменитый тунгусский метеорит, оставшийся ненайденным, является не чем иным, как проникновением в область земного притяжения огромного облака космической пыли, шедшего с космической скоростью. Это свое предположение он основывал на показаниях наблюдателей в Сибири и записях астрономов, отметивших 30 июня 1908 года присутствие в высокой атмосфере светящейся пыли. Позднее, правда, он допускал, что пыль появилась в результате взрыва метеорита при приближении к Земле, и предложил собрать образцы почв на месте падения метеоритной пыли, чтобы подвергнуть их химическому анализу[14]14
  Анализ почв с места падения метеорита подтвердил предположение Вернадского. Из почвенных образцов были извлечены микроскопические шарики никеля и железа, метеоритное происхождение которых не подлежит никакому сомнению.


[Закрыть].

Ближайшей задачей науки Вернадский ставил организацию сбора и учета космической пыли. Он предлагал делать это на полярных станциях. Выработанную им инструкцию для сборщиков пыли Владимир Иванович направил О. Ю. Шмидту, возглавлявшему тогда научно-исследовательскую работу в Арктике.

Первый опыт оказался неудачным. С одной из полярных станций Вернадскому прислали бутылку с талой водою согласно его инструкции. Но взяли бутылку из-под масла, не сообразив вымыть ее как следует, вероятно потому, что в инструкции это не было указано. Анализа на космическую пыль даже и не пытались производить при таком положении дела.

Владимиру Ивановичу пришлось слишком много бороться за внедрение научных идей, и от анекдотической неудачи на первых порах он не пришел в негодование. Он решил взять дело в свои руки и настоял на преобразовании метеоритного отдела Минералогического музея в метеоритную комиссию Академии наук. Председательствование в комиссии он взял на себя, а работу комиссии начал с подготовки выставки метеоритов в отделении математических и естественных наук академии.

Ближайшим поводом для организации выставки был собранный Л. А. Куликом метеоритный дождь, выпавший 28 декабря 1933 года в Ивановской области. Представляли интерес и новые пополнения метеоритных коллекций музея, собранные за последние годы.

Выставка открылась 27 февраля 1938 года докладом Вернадского о проблемах метеоритики.

Современная метеоритика, по убеждению Вернадского, должна обратиться к возможно глубокому и точному изучению самого вещества метеоритов, к изучению характера составляющих его атомов. Таким путем для объяснения явлений мироздания возможно пойти много глубже и дальше, чем исходя из небесной механики.

Вернадский неизменно утверждал, что как вещество космоса, так и идущие в нем химические процессы едины. Более того, он видел единство и в миграции химических элементов.

Он исходил из твердого представления о том, что строение космоса в целом определяется строением и характером атомов. Поэтому задачу изучения космоса он переносил в область изучения строения атомов – распадения форм и создания новых. В коллекции метеоритов, представленной на выставке, научная общественность получала готовый материал для изучения.

В результате метеоритная комиссия была реорганизована в метеоритный комитет Академии наук и начал издаваться периодический сборник под названием «Метеоритика». Это было единственное в мире специальное издание по проблемам метеоритики.

Через год Владимир Иванович поставил перед метеоритным комитетом и другую, параллельную задачу – изучение космической пыли. Он был, как всегда, неутомим в преодолевании сопротивлений среды: казалось, что всякое сопротивление только возбуждает его энергию и организаторскую мысль.

В противоположность метеоритам не только в коллекциях Академии наук, но и во всем Союзе не имелось ни одного образчика космической пыли. Между тем значение космической пыли в астрономической картине мира бесконечно превышало значение метеоритов. Астрономия к этому времени установила широчайшее распространение космической пыли в мировом пространстве, где, по-видимому, пространственное господство и принадлежит ей.

Перед массой космической пыли в мировом пространстве отходят на второе место все звезды и туманности, не говоря уже о планетах, астероидах и метеоритах, генетически связанных с космической пылью. Господствующее значение космической пыли в строении вселенной представлялось Вернадскому несомненным, и в изучении строения ее атомов он видел также путь к изучению недоступных недр Земли.

Вернадский всегда подчеркивал, что нам известна в какой-то мере лишь самая верхняя пленка земной коры, на глубину шести-семи километров, хотя земная кора достигает толщины от десяти до шестидесяти километров. О ядре же Земли, образованном веществом высокой плотности, и о мантии, окружающей ядро, мы можем делать только предположения, быть может, далекие от истины. Космическая пыль могла бы, вероятно, несколько приоткрыть тайны земных недр.

С докладом о необходимости систематического сбора и изучения космической пыли Вернадский выступил в метеоритном комитете всего лишь за несколько недель до начала второй мировой войны. И на этот раз доклад свой Владимир Иванович закончил целым рядом практических предложений: начать изучение морских осадков, просить ряд исследовательских институтов и станций организовать у себя сбор космической пыли, выработать инструкцию для сборщиков, организовать сбор снега и в окрестностях Москвы для выделения из него пыли.

Но на этот раз принятые накануне войны решения комитета остались неосуществленными.

Глава XXXI
В ОГНЕ ГРОЗЫ И БУРИ

Я смотрю на все с точки зрения ноосферы и думаю, что в буре и грозе, в ужасе и страданиях стихийно родится новое, прекрасное будущее человечества.

Социальная отзывчивость повышается с возрастом, именно тогда, когда события менее всего нас лично касаются.

21 июня 1941 года Вернадские находились в «Узком».

Последние годы Владимир Иванович и Наталья Егоровна часто и подолгу живали в этом академическом санатории, в восемнадцати километрах от Москвы. То было чье-то старинное подмосковное имение с удобным барским домом, с красивым заросшим парком, где можно одиноко бродить по аллеям и тропинкам, отдаваясь мыслям или предаваясь безвольной наблюдательности. Возвращаясь с прогулки, Владимир Иванович рассказывал жене о том, что он думал, или о том, какие цветы начали распускаться, что за вредители появились на дубах, какие птицы прилетели с юга.

Была ли весна или лето, зима или осень, Владимир Иванович продолжал вести строгий, размеренный образ жизни, который был им заведен давным-давно. Он рано вставал и до завтрака успевал поработать. После завтрака он снова садился за работу и незадолго до обеда выходил на прогулку, но нередко садился за свои занятия и после обеда.

Вернадские рано ложились спать. Никто никогда не видел их на сеансах кино или на вечерах самодеятельности, когда отдыхающие и больные дурачились, придумывая игры и шутки.

Как-то летом за один стол с Вернадским посадили нового гостя – Бориса Александровича Петрушевского, молодого геолога.

Администраторы санатория знали, что Владимир Иванович охотно говорит о науке, о том, что непосредственно к ней относится, но если разговор заходил о погоде, об опоздавших газетах, о новых фильмах для санаторного кино, Владимир Иванович замолкал, уходил в себя и как бы отсутствовал за столом. Тогда на выручку мужу приходила Наталья Егоровна, но и она поддерживала разговор недолго. Едва кончался обед или ужин, Вернадские поднимались и уходили к себе. Поэтому вопрос о соседстве Вернадских по столу предварительно обсуждался. Выбор пал на молодого геолога, таким образом, не случайно, но поверг его в смятение, когда ему сказали, с кем он должен будет в течение двух недель по нескольку раз в день встречаться и говорить.

Никто не представлял соседей друг другу, но если бы Петрушевский и не видывал никогда раньше Вернадского, он, встретив его впервые, подумал бы, что этот старик не мог быть не кем иным, как Вернадским. Слегка начавший горбиться к восьмидесяти годам, с мягкими длинными седыми волосами, окружавшими лицо, с голубыми, прозрачными глазами, смотревшими несколько рассеянно сквозь очки в тонкой золотой оправе, – он был весь чистота и благородство.

«К портрету, будь он написан с Владимира Ивановича в это время, – подумалось тогда Петрушевскому, – не потребовалось бы никакой подписи, чтобы смотрящий понял, что перед ним ученый, мыслитель и по-настоящему хороший человек!»

Называя себя, Петрушевский напомнил Владимиру Ивановичу о том, что несколько лет назад он встречался с ним по делу. Владимир Иванович вспомнил и спросил:

– А над чем вы сейчас работаете?

Молодой ученый стал рассказывать об исследованиях степного Казахстана, в которых принимал участие, и увидел, что Владимир Иванович слушает его не из вежливости, а из интереса к самим исследованиям, отчасти еще из желания понять, что представляет собой новый знакомый. На мгновение у Бориса Александровича мелькнуло подозрение, что всемирно знаменитый ученый сознательно, по выработанной привычке, своим вниманием к молодому геологу стремится затушевать свое превосходство, огромное расстояние между ними. В несколько дней такое подозрение начисто рассеялось и показалось смешным.

Владимир Иванович всегда и всюду оставался самим собой, таким, каким устроила его природа.

«Вернадские были глубокие старики, оба слабые и больные, – вспоминает Петрушевский, – но ни разу я не услышал от них какой-либо жалобы на невнимательность со стороны обслуживающего персонала. Разумеется, и обратно никогда не было ни малейшего недовольства Вернадскими. Ни разу за две недели Владимир Иванович не закапризничал за столом, сказав, что этого он не любит, а то невкусно приготовлено… Тон его обращения, с кем бы он ни разговаривал, неизменно был ровным, спокойным, доброжелательным. Все это бросалось в глаза тем резче, что далеко не все из академиков, живших тогда в „Узком“, вели себя, подобно Владимиру Ивановичу».

В «Узком» быть соседом по столу Вернадского мало кто не счел бы для себя наслаждением и честью, но давалось это не каждому. Разговор не лился сам собой, как за другими столами. Темы для беседы с Вернадским приходилось выбирать, чуть ли не готовиться к ним. Разница эрудиции, опыта и возраста делала для собеседника недоступным многое из того, чем свободно владел Владимир Иванович.

Петрушевского Владимир Иванович спросил, над чем он работает здесь, в «Узком». Молодой ученый ответил, что он «здесь только отдыхает», и почувствовал себя провинившимся, хотя Владимир Иванович только умолк после такого ответа.

В трудное положение ставила собеседника и постоянная, необыкновенная сосредоточенность Вернадского, Он всегда о чем-то думал, мысли поглощали его целиком – они всецело захватывали его ум. Он сидел рядом здесь же, немного опустив голову и глядя на стол или в сторону, а каждый понимал, что его нет, что он сам с собой и своей наукой. Прерывать, нарушать эту сосредоточенность не всякий решался, да и не умел.

Петрушевский однажды был свидетелем, как сосредоточенность Вернадского поставила его в забавное и вместе с тем трогательное положение. Как-то в гостиной, через которую проходили в столовую, устраивали перед ужином репетицию очередной шарады, разыгрываемой в лицах. Собралось много народу, и все шумели, смеялись. Двери в столовую открылись, давая знать время ужина, но в гостиной продолжались репетиция и смех.

Вскоре появились Вернадские. Они шли, как всегда, – впереди Наталья Егоровна, а на два шага сзади – Владимир Иванович, с наклоненной головой, не замечающий ничего вокруг. Наталья Егоровна заинтересовалась происходившим в гостиной и села на ближайший стул у стены. Владимир Иванович молча прошел в столовую, но через минуту вышел оттуда с растерянным и удивленным лицом: он потерял Наталью Егоровну! Занятый своими мыслями, он не заметил, как Наталья Егоровна осталась в гостиной, и, лишь увидев себя за столом в одиночестве, понял, что произошло что-то непонятное.

Всем, заметившим это маленькое происшествие, стало смешно и нежно. Они окружили удивительных стариков, ласково и почтительно подшучивая над Владимиром Ивановичем, а он улыбался рассеянно и говорил:

– Да вот, знаете, не заметил!

И вот этому сосредоточенному, голубоглазому старику, полному мыслей и внутренней духовной красоты, суждено было пережить вскоре простое человеческое горе. В начале июля Наталья Егоровна зацепилась в коридоре за ковер, упала и сломала ногу. Владимира Ивановича мучил страх за невозможность полного излечения, и, пока этот страх не прошел, все мысли его сосредоточились только на Наталье Егоровне.

То было последнее предвоенное лето. Гитлеровские войска оккупировали Францию. Фашистские самолеты беспрерывно бомбардировали Англию, Польша не существовала. Все это постоянно обсуждалось за столами и в гостиной. Сосед Вернадского решился, наконец, спросить:

– А как вы думаете, Владимир Иванович? Чем кончится война?

Владимир Иванович коротко ответил:

– Немцы ее проиграют. Они не могут не проиграть!

Первые сообщения о нападении Германии на Советский Союз поразили Владимира Ивановича, но не внезапностью и вероломством: он, как историк, хорошо знал цену договорам и соглашениям. Его потрясла бессмысленность страданий, жестокости и горя, обрушенных фашизмом на человечество. Немыслимость победы Германии ему представлялась очевидной.

«Немцы пытаются силой создать насильственный поворот хода истории, но я считаю их положение безнадежным», – писал он в одном письме и пояснял в другом! «Это не оптимизм, а эмпирический вывод!»

Человек науки, он сохранял свою прекрасную уверенность в победе до конца именно потому, что уверенность его являлась эмпирическим выводом, научным фактом.

Не поколебала эту уверенность и начавшаяся уже в июле подготовка к эвакуации Москвы. Старейших академиков решено было направить в Казахстан, в Боровое, где имелись санатории и лечебные учреждения. Вернадские решили ехать. Владимир Иванович собирался спокойно, назначив себе программу работ в эвакуации.

«Я решил ехать и заниматься, – пишет он в дневнике, – проблемами биогеохимии, и хроникой своей жизни, и историей своих идей и действий – материал для автобиографии, которую, конечно, написать не смогу…»

Накануне отъезда Владимир Иванович выступил на радиомитинге, организованном Всесоюзным обществом культурной связи с заграницей. На станцию Боровов приехали поздно вечером, ночевали в вагоне, всю ночь разговаривая о бомбардировке Москвы. На другой день в сопровождении директора курорта поехали на автомобилях в санаторий мучительной дорогой, размытой дождями. Всю дорогу непрерывно кричали измученные толчками дети, и до места добрались только к вечеру.

В этот вечер Вернадских с Прасковьей Кирилловной разместили в одной комнате. Там было очень тесно и неудобно, но никто не жаловался, и все продолжали говорить о налетах на Москву.

Затем Вернадским предложили поместиться не в главном корпусе, а в отдельном небольшом домике, так что жизнь вдруг устроилась.

Владимир Иванович был очарован природой Борового в стал дважды в день выходить на прогулки. Северный берег Борового озера, примыкающий к подошве гор Кокче-Тау, среди которых находился поселок, представляет разрушенные глыбы гранитов. Разумеется, Владимира Ивановича интересовала не только живописность гранитных нагромождений, но и их минералогическое содержание. В щелях между обломками скал гнездились березы, Кусты ивы, малины. Возвращаясь с прогулки, Владимир Иванович приносил цветы, которые рассматривал подолгу как натуралист. Купленных цветов он не любил, считая напрасной и ненужной такую трату денег.

Работал он главным образом над своими воспоминаниями, которым предпосылал составление хронологии событий. Эту работу он связывал с приближающимся уходом из жизни, о чем ему напоминало ухудшающееся зрение, Возрастающая слабость сердца и необходимость пользоваться услугами близких людей.

В декабре 1942 года он писал в своем дневнике:

«Готовлюсь к уходу из жизни. Никакого страха. Распадение на атомы и молекулы».

Ощущение единства всего человечества помогало ему спокойно ждать неизбежного личного конца и очевидной для него вечности жизни. Но ушел из жизни первым не он, а Наталья Егоровна. Она заболела неожиданно и страшно – непроходимость кишечника – и через день, 3 февраля 1943 года, умерла, и пока находилась в сознании, беспокоилась только о Владимире Ивановиче. Говорила она с трудом, почти шепотом, упрашивая Владимира Ивановича спать в другой комнате. Он послушался, и тогда она шептала Прасковье Кирилловне:

– Накиньте на него пальто, Прасковья Кирилловна, там холодно!

Наталью Егоровну похоронили в Боровом. Окружающим казалось, что Владимир Иванович не справится с горем. Но на следующее утро, как обычно, только немного попозже, он позвал Шаховскую и сказал тихо:

– Милая Аня, давайте продолжать работу.

Анна Дмитриевна молча кивнула головою и уселась за машинку.

Пустоту, образовавшуюся со смертью Натальи Егоровны, заполняли наука и все возраставшая социальная отзывчивость. Владимир Иванович часто говорил, что он счастлив своим положением потому, что может помогать другим. Каждый месяц он составлял списки близких и чужих, кому послать денег. Теперь эти списки увеличивались, а Прасковье Кирилловне все чаще и чаще приходилось на исходе месяца занимать денег на хозяйство.

События войны, жестокость и жертвы, залитый кровью фронт не выходили у него из головы.

Владимир Иванович следит по карте за ходом военных действий. И среди общих бедствий и в личном горе Владимир Иванович находит поддержку в своем научном откровении.

«Благодаря понятию о ноосфере я смотрю в будущее чрезвычайно оптимистично, – повторяет он Флоренскому. – Немцы предприняли противоестественный ход в своих идейных построениях, а так как человеческая история не есть что-нибудь случайное и теснейшим образом связана с историей биосферы, их будущее неизбежно приведет их к упадку, из которого им нелегко будет выкарабкаться!»

Совпадение эмпирических обобщений и научных выводов Вернадского с основными положениями исторического материализма и марксистско-ленинской теории не случайны.

В. И. Ленин гениально предвидел еще на заре Великой Октябрьской социалистической революции, что «…инженер придет к признанию коммунизма не так, как пришел подпольщик-пропагандист, литератор, а через данные своей науки, что по-своему придет к признанию коммунизма агроном, по-своему лесовод и т. д.»[15]15
  Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 32, с. 120—121.


[Закрыть].

В письме к Карлу Штейнмецу Владимир Ильич писал:

«Во всех странах мира растет – медленнее, чем того следует желать, но неудержимо и неуклонно растет число представителей науки, техники, искусства, которые убеждаются в необходимости замены капитализма иным общественно-экономическим строем и которых „страшные трудности“ („terrible difficulties“) борьбы Советской России против всего капиталистического мира не отталкивают, не отпугивают, а, напротив, приводят к сознанию неизбежности борьбы и необходимости принять в ней посильное участье, помогая новому – осилить старое».

Неизбежность признания коммунизма и марксизма через данные своей науки, «по-своему» проходит красной нитью через всю жизнь Вернадского, как и многих других выдающихся советских ученых его времени.

Предвидение В. И. Ленина о том, что не как-нибудь, а именно через свою профессию, каждый своим путем придут к коммунизму ученые, инженеры, техники, начало оправдываться уже с первых дней Советской власти. Опубликованные в конце жизни Вернадского «Несколько слов о ноосфере» являются данными его науки, и они приводят ученого к твердому убеждению:

– Можно смотреть на наше будущее уверенно. Оно в наших руках. Мы его не выпустим!

В устах Вернадского такие слова звучат грозно и сильно, как набат.