Текст книги "Вернадский"

Глава XXXII
УЧЕНИЕ О НООСФЕРЕ

Неуклонно в течение больше шестидесяти лет мое научное искание идет в одном и том же направлении – в выяснении… геологического процесса изменения жизни на Земле как на планете.

«Мы приближаемся к решающему моменту во второй мировой войне, – пишет Вернадский. – Она возобновилась в Европе после 21-годового перерыва – в 1939 году и длится в Западной Европе пять лет, а у нас, в Восточной Европе, три года. На Дальнем Востоке она возобновилась раньше – в 1931 году – и длится уже 13 лет.

В истории человечества и в биосфере вообще война такой мощности, длительности и силы небывалое явление.

К тому же ей предшествовало тесно с ней связанная причинно, но значительно менее мощная первая мировая война с 1914 по 1918 год.

В нашей стране эта первая мировая война привела к новой – исторически небывалой – форме государственности не только в области экономической, но и в области национальных стремлений.

С точки зрения натуралиста (а думаю, и историка), можно и должно рассматривать исторические явления такой мощности как единый большой земной геологический, а не только исторический процесс.

Первая мировая война 1914—1918 годов лично в моей научной работе отразилась самым решающим образом. Она изменила в корне мое геологическое миропонимание.

В атмосфере этой войны я подошел в геологии к новому для меня и для других и тогда забытому пониманию природы – геохимическому и к биогеохимическому, охватывающему и косную и живую природу с одной и той же точки зрения.

Подходя геохимически и биогеохимически к изучению геологических явлений, мы охватываем всю окружающую нас природу в одном и том же атомном аспекте. Это как раз – бессознательно для меня – совпало с тем, что, как оказалось теперь, характеризует науку XX века, отличает ее от прошлых веков. XX век есть век научного атомизма.

Все эти годы, где бы я ни был, я был охвачен мыслью о геохимических и биогеохимических проявлениях в окружающей меня природе (в биосфере). Наблюдая ее, я в то же время направил интенсивно и систематически в эту сторону и свое чтение и свое размышление.

Получаемые мною результаты я излагал постепенно, как они складывались, в виде лекций и докладов, в тех городах, где мне пришлось в то время жить: в Ялте, в Полтаве, в Киеве, в Симферополе, в Новороссийске, в Ростове и других.

Кроме того, всюду почти – во всех городах, где мне пришлось жить, – я читал все, что можно было в этом аспекте, в широком его понимании, достать.

Стоя на эмпирической почве, я оставил в стороне, сколько был в состоянии, всякие философские искания и старался опираться только на точно установленные научные и эмпирические факты и обобщения, изредка допуская рабочие научные гипотезы.

В связи со всем этим в явления жизни я ввел вместо понятия «жизнь» понятие «живого вещества», сейчас, мне кажется, прочно утвердившееся в науке. Живое вещество есть совокупность живых организмов. Это не что иное, как научное, эмпирическое обобщение всем известных и легко и точно наблюдаемых бесчисленных, эмпирических бесспорных фактов,

Понятие «жизнь» всегда выходит за пределы понятия «живое вещество» в области философии, фольклора, религии, художественного творчества. Это все отпало в «живом веществе».

В гуще, в интенсивности и в сложности современной жизни человек практически забывает, что он сам и все человечество, от которого он не может быть отделен, неразрывно связаны с биосферой – с определенной частью планеты, на которой они живут. Они геологически закономерно связаны с ее материально-энергетической структурой.

В общежитии обычно говорят о человеке как о свободно живущем и передвигающемся на нашей планете индивидууме, который свободно строит свою историю. До сих пор историки, вообще ученые гуманитарных наук, а в известной мере и биологии, сознательно не считаются с законами природы биосферы – той земной оболочки, где может только существовать жизнь. Стихийно человек от нее неотделим. И эта неразрывность только теперь начинает перед нами точно выясняться.

В действительности ни один живой организм в свободном состоянии на Земле не находится. Все эти организмы неразрывно и непрерывно связаны – прежде всего питанием и дыханием – с окружающей их материально-энергетической средой. Вне ее в природных условиях они существовать не могут.

Человечество, как живое вещество, неразрывно связано с материально-энергетическими процессами определенной геологической оболочки Земли – с ее биосферой. Оно не может физически быть от нее независимым ни на одну минуту.

Понятие «биосферы», то есть «области жизни», введено было в биологию Ламарком в Париже в начале XIX века, а в геологию – Э. Зюссом в Вене в конце того же века.

В нашем столетии биосфера получает совершенно новое понимание. Она выявляется как планетное явление космического характера.

В биогеохимии нам приходится считаться с тем, что жизнь (живые организмы) реально существует не только на одной нашей планете, не только в земной биосфере. Это установлено сейчас, мне кажется, без сомнений пока для всех так называемых «земных планет», то есть для Венеры, Земли и Марса.

В архивах науки, в том числе и нашей, мысль о жизни как о космическом явлении существовала уже давно. Столетия назад, в конце XVII века, голландский ученый Христиан Гюйгенс в своей предсмертной работе, в книге «Космотеорос», вышедшей в свет уже после его смерти, научно выдвинул эту проблему.

Книга эта была дважды, по инициативе Петра I, издана на русском языке под заглавием «Книга мирозрения», в первой четверти XVIII века.

Гюйгенс в ней установил научное обобщение, что «жизнь есть космическое явление, в чем-то резко отличное от косной материи». Это обобщение я назвал недавно «принципом Гюйгенса».

Живое вещество по весу составляет ничтожную часть планеты. По-видимому, это наблюдается в течение всего геологического времени, то есть геологически вечно.

Оно сосредоточено в тонкой, более или менее сплошной, пленке на поверхности суши, в тропосфере – в лесах и в полях, и проникает весь океан. Количество его исчисляется долями, не превышающими десятых долей процента биосферы по весу, порядка, близкого к 0,25 процента. На суше оно идет не в сплошных скоплениях на глубину в среднем, вероятно, меньше 3 километров.

Вне биосферы его нет.

В ходе геологического времени оно закономерно изменяется морфологически. История живого вещества в ходе времени выражается в медленном изменении форм жизни, форм живых организмов, генетически между собой непрерывно связанных, от одного поколения к другому, без перерыва.

Веками эта мысль поднималась в научных исканиях; в 1859 году она, наконец, получила прочное обоснование в великих достижениях Ч. Дарвина и А. Уоллеса. Она вылилась в учение об эволюции видов – растений и животных, в том числе и человека.

Эволюционный процесс присущ только живому веществу. В косном веществе нашей планеты нет его проявлений. Те же самые минералы и горные породы образовывались в криптозойской эре, какие образуются и теперь. Исключением являются биокосные природные тела, всегда связанные так или иначе с живым веществом.

Изменение морфологического строения живого вещества, наблюдаемое в процессе эволюции, в ходе геологического времени, неизбежно приводит к изменению его химического состава.

Если количество живого вещества теряется перед косной и биокосной массами биосферы, то биогенные породы (то есть созданные живым веществом) составляют огромную часть ее массы, идут далеко за пределы биосферы.

Учитывая явления метаморфизма, они превращаются, теряя всякие следы жизни, в гранитную оболочку, выходят из биосферы. Гранитная оболочка Земли есть область былых биосфер.

Младшие современники Ч. Дарвина – Д. Д. Дана и Д. Ле Конт, два крупнейших североамериканских геолога, вывели еще до 1859 года эмпирическое обобщение, которое показывает, что эволюция живого вещества идет в определенном направлении.

Это явление было названо Дана «цефализацией», а Ле Контом «психозойской эрой».

К сожалению, в нашей стране особенно, это крупное эмпирическое обобщение до сих пор остается вне кругозора биологов.

Правильность принципа Дана (психозойская эра Ле Конта), который оказался вне кругозора наших палеонтологов, может быть легко проверена теми, кто захочет это сделать, по любому современному курсу палеонтологии. Он охватывает не только все животное царство, но ярко проявляется и в отдельных типах животных.

Дана указал, что в ходе геологического времени, говоря современным языком, то есть на протяжении двух миллиардов лет по крайней мере, а наверное, много больше, наблюдается (скачками) усовершенствование – рост – центральной нервной системы (мозга), начиная от ракообразных, на которых эмпирически и установил свой принцип Дана, и от моллюсков (головоногих) и кончая человеком. Это явление и названо им цефализацией. Раз достигнутый уровень мозга (центральной нервной системы) в достигнутой эволюции не идет уже вспять, только вперед.

Исходя из геологической роли человека, И. П. Павлов в последние годы своей жизни говорил об антропогенной эре, нами теперь переживаемой. Он не учитывал возможности тех разрушений духовных и материальных ценностей, которые мы сейчас переживаем вследствие варварского нашествия немцев и их союзников, через десять с небольшим лет после его смерти, но он правильно подчеркнул, что человек на наших глазах становится могучей геологической силой, все растущей.

Эта геологическая сила сложилась геологически длительно, для человека совершенно незаметно. С этим совпало изменение (материальное прежде всего) положения человека на нашей планете.

В XX веке, впервые в истории Земли, человек узнал и охватил всю биосферу, закончил географическую карту планеты Земли, расселился по всей ее поверхности. Человечество своей жизнью стало единым целым. Нет ни одного клочка Земли, где бы человек не мог прожить, если бы это было ему нужно. Наше пребывание в 1937—1938 годах на плавучих льдах Северного полюса это ярко доказало. И одновременно с этим благодаря мощной технике и успехам научного мышления, благодаря радио и телевидению человек может мгновенно говорить в любой точке нашей планеты с кем угодно. Перелеты и перевозки достигли скорости нескольких сот километров в час, и на этом они еще не остановились.

Все это результат цефализации Дана, роста человеческого мозга и направляемого им его труда.

В ярком образе экономист Л. Брентано иллюстрировал планетную значимость этого явления. Он подсчитал, что, если бы каждому человеку дать один квадратный метр и поставить всех людей рядом, они не заняли бы даже всей площади маленького Боденского озера на границе Баварии и Швейцарии. Остальная поверхность Земли осталась бы пустой от человека. Таким образом, все человечество, вместе взятое, представляет ничтожную массу вещества планеты. Мощь его связана не с его материей, но с его мозгом, с его разумом и направленным этим разумом его трудом.

В геологической истории биосферы перед человеком открывается огромное будущее, если он поймет это и не будет употреблять свой разум и свой труд на самоистребление.

Геологический эволюционный процесс отвечает биологическому единству и равенству всех людей, потомство которых для белых, красных, желтых и черных рас – любым образом среди них всех – развивается безостановочно в бесчисленных поколениях. Это закон природы. Все расы между собой скрещиваются и дают плодовитое потомство.

В историческом состязании, например в войне такого масштаба, как нынешняя, в конце концов, побеждает тот, кто этому закону следует. Нельзя безнаказанно идти против принципа единства всех людей как закона природы.

Я употребляю здесь понятие «закон природы», как это теперь все больше входит в жизнь в области физико-химических наук, как точно установленное эмпирическое обобщение.

Исторический процесс на наших глазах коренным образом меняется. Впервые в истории человечества интересы народных масс – всех и каждого – в свободной мысли личности определяют жизнь человечества, являются мерилом его представлений о справедливости. Человечество, взятое в целом, становится мощной геологической силой. И перед ним, перед его мыслью и трудом, становится вопрос о перестройке биосферы в интересах свободно мыслящего человечества как единого целого.

Это новое состояние биосферы, к которому мы, не замечая этого, приближаемся, и есть «ноосфера».

В 1922/23 году на лекциях в Сорбонне в Париже я принял как основу биосферы биогеохимические явления. Часть этих лекций была напечатана в моей книге «Очерки геохимии».

Приняв установленную мною биогеохимическую основу биосферы за исходное, французский математик и философ-бергсонианец Е. Ле Руа в своих лекциях в Коллеж де Франс в Париже ввел в 1927 году понятие «ноосферы» как современной стадии, геологически переживаемой биосферой. Он подчеркивал при этом, что он пришел к такому представлению вместе со своим другом, крупнейшим геологом и палеонтологом Тейяром де Шарденом, работающим теперь в Китае.

Ноосфера есть новое геологическое явление на нашей планете. В ней впервые человек становится крупнейшей геологической силой. Он может и должен перестраивать своим трудом и мыслью область своей жизни, перестраивать коренным образом по сравнению с тем, что было раньше.

Минералогическая редкость – самородное железо – вырабатывается теперь в миллиардах тонн. Никогда не существовавший на нашей планете самородный алюминий производится теперь в любых количествах. То же самое имеет место по отношению к почти бесчисленному множеству вновь создаваемых на нашей планете искусственных химических соединений (биогенных культурных минералов). Масса таких искусственных минералов непрерывно возрастает. Все стратегическое сырье относится сюда.

Лик планеты – биосфера – химически резко меняется человеком сознательно и главным образом бессознательно. Меняется человеком физически и химически воздушная оболочка суши, все ее природные воды.

В результате роста человеческой культуры в XX веке более резко стали меняться (химически и биологически) прибрежные моря и части океана.

Человек должен теперь принимать все большие и большие меры к тому, чтобы сохранить для будущих поколений никому не принадлежащие морские богатства.

Сверх того человеком создаются новые виды и расы животных и растений.

В будущем нам рисуются как возможные сказочные мечтания: человек стремится выйти за пределы своей планеты в космическое пространство. И, вероятно, выйдет.

В настоящее время мы не можем не считаться с тем, что в переживаемой нами великой исторической трагедии мы пошли по правильному пути, который отвечает ноосфере.

Историк и государственный деятель только подходят к охвату явлений природы с этой точки зрения.

Ноосфера – последнее из многих состояний эволюции биосферы в геологической истории – состояние наших дней. Ход этого процесса только начинает нам выясняться из изучения ее геологического прошлого в некоторых своих аспектах.

Приведу несколько примеров. Пятьсот миллионов лет тому назад, в кембрийской геологической эре, впервые в биосфере появились богатые кальцием скелетные образования животных, а растений больше двух миллиардов лет тому назад. Эта кальциевая функция живого вещества, ныне мощно развитая, была одной из важнейших эволюционных стадий геологического изменения биосферы.

Не менее важное изменение биосферы произошло 70-110 миллионов лет тому назад, во время меловой системы и, особенно, третичной. В эту эпоху впервые создались в биосфере наши зеленые леса, всем нам родные и близкие. Это другая большая эволюционная стадия, аналогичная ноосфере. Вероятно, в этих лесах эволюционным путем появился человек около 15-20 миллионов лет тому назад.

Сейчас мы переживаем новое геологическое эволюционное изменение биосферы. Мы входили в ноосферу.

Мы вступаем в нее – в новый стихийный геологический процесс – в грозное время, в эпоху разрушительной мировой войны.

Но важен для нас факт, что идеалы нашей демократии идут в унисон со стихийным геологическим процессом, с законами природы, отвечают ноосфере.

Можно смотреть поэтому на наше будущее уверенно. Оно в наших руках. Мы его не выпустим».

Глава XXXIII
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ БРАТСТВА

Нет ничего более ценного в мире и ничего, требующего большего бережения и уважения, как свободная человеческая личность.

Вернадский покинул Боровое вместе с другими академиками в конце августа 1943 года. Войдя в вагон, он устроился у окна и только на ночь поневоле отходил от него. Кинематографическая смена пейзажей, станций, селений и людей помогла смирить нетерпение, с которым все ждали Москву.

На шестой день Вернадский был дома. Он не нашел перемен в своем кабинете, не увидел следов бомбардировок на улицах, но шофер свозил Владимира Ивановича в район вокзалов и показал четырехэтажную коробку разбитого бомбой жилого дома. Не было ни окон, ни перекрытий, но в одном углу, образуемом двумя целыми стенами, остался кусок пола, на котором удержалась кровать с подушками и кружевными накидками.

В машине Владимир Иванович уже спрашивал у заместителя, можно ли вести экспериментальную работу, выходят ли журналы, где можно напечатать «Ноосферу».

– Быть может, и даже наверное, последний мой мемуар, – прибавил он спокойно.

Свежесть мысли, с которой Владимир Иванович вновь обратился к занятиям, не обманывала его. Она свидетельствовала о цефализации, о психозойской эре человечества, а вовсе не о здоровье. С каждым днем уменьшались силы, слабело зрение. Владимир Иванович еще совершал свои утренние прогулки, но уже сопровождаемый кем-нибудь из близких людей.

Летом 1944 года он прожил несколько недель в «Узком», работая над книгой, которую называл «главной своей книгой», «делом всей жизни»[16]16
  «Химическое строение биосферы и ее окружение». Целиком книгу В. И. Вернадский закончить не успел. Подготовленные к печати части книги издательство «Наука» выпустило в 1965 году.


[Закрыть]. Но книга, по признанию Владимира Ивановича, «мало подвигалась вперед». В «Узком» без Натальи Егоровны работа не шла, мысли возвращались к последним дням общей жизни и к собственной судьбе.

Перед эвакуацией, в том же «Узком», Владимир Иванович получил известие о смерти Гревса, старейшего по братству друга. Он жил в Москве и хотел непременно приехать, чтобы повидаться, но встреча не состоялась.

Владимир Иванович остро перенес тогда эту смерть.

«Мысль об Иване все время, – писал он в дневнике, – последний и самый старый по возрасту из нашего братства ушел, полный сил умственных».

Возвратившись из «Узкого», Владимир Иванович все еще соблюдал свой порядок жизни, но в начале декабря случилось воспаление легких. Входивший тогда в употребление сульфидин спас ему жизнь, но силы возвращались медленно. Ему было запрещено выходить дальше спальной комнаты, служившей теперь и кабинетом. Посетители к нему почти не допускались.

С первых дней возвращения из Борового установился обычай обязательно встречаться с Александром Павловичем Виноградовым по субботам или воскресеньям. В воскресенье, 24 декабря, Александр Павлович, как обычно, зашел днем. Владимир Иванович в халате сидел за столом и читал газету. На первый вопрос гостя о самочувствии он отвечал:

– Чувствую себя хорошо… – Но тут же добавил: – По-стариковски хорошо

В тот день появились сообщения о зверствах фашистских войск во Львове. Владимир Иванович, прерывая разговор о своем здоровье, еще не усевшись на место, заговорил взволнованно и гневно:

– Во что обратилась Германия! Какой ужас и позор! Вы читали все это?

Александр Павлович кивнул головою, и Владимир Иванович, отталкивая от себя газету, продолжал:

– Я думал, как бы я смог после всего этого с ними встретиться? Ведь я знаю их ученых, с некоторыми у меня велась дружба не менее полувека! Вы помните, я рассказывал вам о некоторых? Вот Браун из Веймара… Что они скажут? Нет, фашисты будут наказаны, просто как преступники будут наказаны!

И, поясняя свою мысль, Владимир Иванович стал вспоминать свое выступление в Государственном совете по вопросу об отмене смертной казни:

– Я доказывал, что нет смысла в казнях, что нельзя же всех повесить, всех расстрелять! А господа члены совета смеялись и кричали: «Не запугаете!» Было и неприятно и даже страшно… И вот теперь, Александр Павлович, подумайте только, на старости лет я должен изменить свое отношение… не могу не изменить отношение к этому вопросу!

Александр Павлович попытался переменить разговор, волновавший больного, но через несколько минут Владимир Иванович опять возвратился к мучительной теме.

– Они должны, должны вернуть нам все, что разрушено… – говорил он. – И все, что было раньше забрано у нас благодаря нашей мягкости, нашему германофильству… Вы помните, я рассказывал вам о коллекции Грота? У него оказались лучшие образцы русских минералов! Царский родственник герцог Лейхтенбергский увез в свой замок в Германию коллекцию минералов из лучших экземпляров, скупленных на Урале, подаренных ему Кокшаровым… Кокшаров выбирал лучшие из лучших, из них отбирал лучшие Лейхтенбергский, а Грот все это купил за гроши у наследников Лейхтенбергского…

И в этом направлении разговор не мог не волновать старого русского ученого. Гость напомнил о приближении наших войск к Будапешту, где Вернадский бывал и также имел ученых друзей.

– Да, я хорошо знал там профессора Кардоша, Садецкого-Кардоша, – светлея лицом, отозвался Владимир Иванович. – Вот кстати, Александр Павлович, прочтите, пожалуйста, из Поггендорфа, что о нем там сказано…

Словарем Поггендорфа Владимир Иванович пользовался постоянно для справок и держал его под рукой. Александр Павлович нашел заметку о Кардоше и прочел вслух.

– Да, он был очень светским, но очень любезным человеком, – обращаясь к воспоминаниям, заговорил Владимир Иванович. – Я встретился с ним в Париже. Он работал там, как и я, в лабораториях. Он был интересный собеседник. Наталья Егоровна и я любили с ним беседовать, засиживаясь на парижских бульварах… Вы знаете, он познакомил меня однажды тут же на бульваре с молодой Виардо. Она представилась мне, помню, как дочь Тургенева…

На мгновение Владимир Иванович, задумавшись, умолк, потом со вздохом сказал:

– Бедный Гревс… написал целую книгу, доказывая, что эта Виардо не была и не могла быть дочерью Тургенева!

– А самоё Виардо вы не видели никогда? – спросил Александр Павлович…

– Только раз на сцене… С Тургеневым я встречал ся, даже был с ним знаком… Я люблю его и перечитываю, хотя это, конечно, не Толстой, не «Война и мир», да он, впрочем, и сам это понимал!

Будущее народов, будущее России, будущее советской науки постоянно владело мыслями Вернадского. Он часто говорил о том что по окончании войны моральное значение в мировой среде русских ученых должно сильно подняться и надо считаться с огромным ростом русской науки в ближайшем будущем. «Мировое значение русской науки, русского языка в мировой науке будет очень велико, ранее небывалое», – писал он в дневнике месяц назад. А до того он подал записку в президиум Академии наук о работе «Международной книги», в которой писал:

«После заключения мира мы должны знать обо всем, что совершается в научной области, так же быстро, как это делается в других государствах. Нельзя узнавать о ходе мирового научного движения через несколько лет. Мы должны знать его через несколько дней!»

Это было последнее организационное мероприятие старого ученого. Оно привело к учреждению Института информации Академии наук СССР, получившего ныне огромное значение. Разговор перешел на прошлую встречу. Неделю назад шла речь о возможном превращении одного из изотопов калия в изотоп аргона. Владимир Иванович предполагал, что такой процесс мог происходить в природных условиях, и обещал найти номер все того же английского журнала «Природа» для какой-то ссылки.

– Нужно обязательно спектрографическим путем изучить изотопный состав аргона из газов калийных месторождений, – наказывал Владимир Иванович. – Вообще, как мы уже с вами намечали, надо изучить глубже газы калийных месторождений…

Началось обсуждение возможности поставить такого рода опыты в ближайшее время. Незаметно разговор стал перебрасываться с одной проблемы на другую из тех, что составляли и смысл и неразрешимую трагедию сознательной жизни ученого, – о геологическом времени, об устройстве космоса, об открывшейся разнице в возрасте Земли и метеоритов, о вечности жизни, о диссимметрии и, наконец, о самом главном.

– Геологическая история Земли не имеет ни начала, ни конца, – дважды процитировал Владимир Иванович положение, названное им принципом Геттона.

Александру Павловичу был не ясен глубокий смысл, который Вернадский вкладывал в этот принцип, и он возразил:

– Сколько я мог убедиться, читая Геттона, он говорил, что не видит в истории Земли ни начала, ни конца, а не то что их нет… Я этот принцип могу принять только на веру: в нем больше какого-то религиозного смысла, чем научных фактов!

– Вот именно, – обрадованно воскликнул Вернадский, – вот именно! В религии действительно есть начало и конец. Вот эти-то религиозные представления люди и перенесли в научные понятия! А в пределах геологического времени конца и начала нет!

Прасковья Кирилловна давно уже зажгла свет. Нетронутые стаканы чая, остывая, подернулись коричневой пленкой. Александр Павлович стал прощаться, чтобы дать покой больному.

– Вы не беспокойтесь обо мне, вы скажите, как ваше здоровье, дорогой Александр Павлович, – говорил Владимир Иванович и, когда тот ответил, что все хорошо, протянул руку: – Ну, до свиданья!

По долгой привычке хозяин направился было к двери проводить гостя, но тот решительно запротестовал. Владимир Иванович покорился, но остался на ногах. В дверях Александр Павлович еще раз оглянулся на учителя. Провожая взглядом ученика и друга, он стоял в своей маленькой комнате, среди книг и рукописей, освещенный ярким верхним светом, и было ясно, что старый гениальный ученый, всю жизнь окруженный товарищами, друзьями и учениками, всегда и везде был наедине с самим собой.

Утром Владимир Иванович позвал Прасковью Кирилловну и спросил, готов ли у нее кофе. Когда она вернулась с салфеткой, чтобы застелить для завтрака край стола, Владимир Иванович быстро встал, давая ей место, и в тот же миг пошатнулся и упал. В открытых глазах его изобразился ужас: он не мог говорить, язык не действовал.

Всю жизнь Владимир Иванович боялся именно потери речи при кровоизлиянии в мозг, как было у отца. Он быстро потерял остатки сознания и умер, не приходя в себя, через тридцать дней, 6 января 1945 года.