Текст книги "Есть, господин президент!"

Все мы отлично видели, насколько кошачьей природе противны эти водные процедуры и с какой нескрываемой неприязнью каждая из мокрых княжон потом отряхивалась, выгребая из бассейна. Тем не менее – и это было самым поразительным! – все десять штук покорно совершили и восхождение, и бросок вниз, а моя кошка, не замочив шкурку, позволяла себя лениво медитировать под сверкающие брызги. То есть заниматься любимым делом.

Непонятно, подумала я, как же она умудрилась подписать хозяйских кошек на свой водный цирк? Пообещала им что-нибудь вкусненькое? Пригрозила на кошачьем языке? Будь она не кисой, а человеком, я решила бы, что в Пуле проснулся новый великий гипнотизер Вольф Мессинг. Может, в сухой корм попало что-то вроде кошачьего ЛСД? Но отчего так странно вели себя те десять сиамских кисок?..

– Забыл сказать, – вполголоса произнес Макс, наклонившись ко мне. – Когда я сейчас складывал шлемы в кофр, то нашел только пустую картонку из-под пирожных. Кошка у тебя пирожные тоже ест?

Дикая мысль забродила в моей голове, но я не успела оформить ее в слова. Потому что папины преференсисты бешено зааплодировали, а папа с необычайно важным видом раскланялся за меня и объявил:

– Моя дочь Яна Штейн – настоящий талант! Все видели, какая у меня талантливая дочка? Это я, между прочим, подарил ей эту кошку. Правда, признаюсь честно, я не подозревал, что моя девочка – еще и дрессировщица. Поразительно, а? Мика, Димка, ну скажите как люди искусства! Это же высший пилотаж, Куклачев просто отдыхает. А ведь она у меня еще и готовит! Господин Кунце, вы в курсе, как она готовит?.. И вот с такими талантами, друзья, она чуть не похоронила себя навсегда – где вы думаете? В прокуратуре! Хотя борьба с криминалом сейчас – дело безнадежное, перспектив ноль. Да вот хотя бы у нашего Рашида Харисовича вызов был сегодня – ужас и беспредел. Правда, Рашид? Именно. Напали на заслуженнейшего человека, у него дома, в хорошем районе, среди бела дня. Скрутили руки, побили, квартиру разгромили, довели старика до сильнейшего инфаркта, сейчас он в ЦКБ, в реанимации. И думаете, кого-нибудь из тех нелюдей найдут?.. Кстати, Яна, – обратился папочка ко мне, – ты его знаешь. Он специалист по твоей, по кулинарной части… Ну вспомни – Окрошкин! Ты к нему сколько раз ходила уроки брать…

Глава двадцать вторая
Великая битва пузатых (Иван)

У Гитлера были точь-в-точь такие же усы, какие я видел у него в кино раз сто: маленькие, очень узкие, нагуталиненные до адской черноты. Фюрер носил кургузый френч цвета какашки, мятые брюки с заплаткой и, надо признать, неплохо изъяснялся по-русски.

– Слушай, Ваня, – говорил он мягким доверительным тоном, – не суйся в это дело, плюнь на него, не будь лохом.

– Сам ты лох, таракан усатый! – злился я. – Отстань от живого человека! На хрен мне тебя слушать, если ты давно околел?

– Околел, не спорю, – согласно кивал Гитлер. – С этим тебе, пацан, повезло. Если бы я не околел, ты бы уже сейчас висел на рояльной струне рядом с Вернером фон Брауном, Штауфенбергом, Сеней Крысоловом и, главное, этой старой сукой Луэллой Парсонс.

Прежде чем я успел удивиться появлению в этом ряду повешенных абсолютно никому не нужного вождя «Любимой страны», лицо и фигура Гитлера внезапно пошли мелкими квадратиками, как на кустарно оцифрованном DVD, размазались по всему пространству вокруг меня и стерлись с легким электрическим потрескиванием.

Вместо фюрера явилась душная темнота без конца-края. Мгновение спустя темнота перестала быть абсолютной и бесконечной.

В ней образовались первые дырочки размером с горошину, а сквозь них пролезли тонкие лучики зеленого солнца. Я понял, что это зеленый ворс обломовского дивана и что я потихоньку просыпаюсь – на задворках своего кремлевского кабинета, в комнате отдыха.

Стало быть, заночевал я тут, а домой вчера не поехал. Ага. На циферблате, вмурованном в кафель, минутная и часовая стрелки образовывали тупой угол. Пять минут девятого. То есть Софья Андреевна на посту, и кофе с бутербродами я могу получить в любую секунду. Но сначала – гимнастика, душ, свежая рубашка.

Пятнадцать минут я упражнял мышцы рук, ног и брюшного пресса, затем минут десять плескался под душем и все это время думал исключительно о кофе со сливками, брауншвейгской колбасе на бутерброде и хрустящей от крахмала белой рубашке в еле заметную серую клетку. Никаких мудрых – или пусть даже глупых, но новых – мыслей о папках с диска номер девять у меня не возникало.

Прежде чем завалиться на диванчик, я вчера, помнится, открыл еще несколько файлов, но нисколько не продвинулся на пути к истине. Ну еще два раза, в 1967-м и 1973-м, тот же упорный коллекционер зазря тратился на газетные объявления. Ну еще разок нарисовался Арманд Хаммер: в 70-е годы то ли штатовская, то ли израильская газетка на русском клеймила толстосума за непосещение синагоги, давнее пристрастие к свиным отбивным и несоблюдение шаббата. Как я погляжу, друг Ленина был никудышным евреем… В двух папках были горные виды, украшенные иероглифами – без перевода, то ли китайскими, то ли японскими. Я поэтому не понял, где конкретно эти вершина находится. Для Эвереста вроде низковато, для Фудзиямы – высоковато. Может, пик Коммунизма? Но красного флага на макушке что-то не наблюдается… Далее я обнаружил неплохую черно-белую фотографию ракеты «Фау-1» – конус носовой части кто-то обвел в красный кружок и поставил рядом жирный восклицательный знак. И что мне с него? Будь моя воля, я добавил бы туда же большой знак вопроса. А лучше – дюжину вопросов…

Пока я причесывался и одевался после душа, у меня в кабинете деликатно зазвякала посуда: Софья Андреевна предупреждала, что мой кофе уже налит, три кубика рафинада положены в чашку, а три ломтика колбасы – на хлеб. Я отправился навстречу завтраку, сел в кресло и на столе рядом с чашкой сразу же заметил два пластиковых бокса с DVD. Странно, почему сегодня два? Обычно для записи с эфира ночных и утренних новостей Худяковой хватало одной типовой болванки. На компакте вполне умещались и Си-эн-эн, и Евроньюс, и РБК, и «Аль-Джазира», и основные вести центральных каналов. Не пропустил ли я, зачитавшись за компом, чего-нибудь важного и увлекательного, типа второго 11 сентября?

Я съел бутерброд, вытер пальцы салфеткой и, осторожно приподняв за уголки, рассмотрел оба пластиковых бокса. К двум коробкам были приклеены аккуратные бумажные бирки с числами: на первой значилось только вчерашнее, на второй – вчерашнее и нынешнее.

– Неужто, Софья Андреевна, – спросил я секретаршу которая тем временем молча подливала мне в кофе сливки, – в мире случилось так много событий? Или я вдруг прошляпил что-то крупное? Северная Корея с Южной обменялись наконец ядерными ударами? В Кейптауне произведена успешная пересадка мозгов? Вице-спикер Госдумы оказалась транссексуалом? А-а, понял! В горах нашлись таки два бедных альпиниста, и их холодные трупы никак не поделят наши партийные некрофилы?

– Тех альпинистов с Тибета, Шалина и Болтаева, все еще не обнаружили, – доложила мне Худякова, – но поиски продолжаются и надежда остается… В целом же везде все по-прежнему. Ничего особо скверного или чересчур хорошего в мире не произошло.

– Славно-славно. – Я отложил коробочки, помешал ложкой в чашке и отпил. Кофе был в меру горячим и в меру сладким, самое то. – Значит, Дальний Восток не взорвался, Госдума спокойна, с мозгами в Кейптауне без происшествий… Что же тогда на втором диске?

– Я тут записала полностью программу «Дуэлянты», с участием Погодина, – объяснила мне секретарша. – Думаю, вам будет очень интересно взглянуть. Вы же ее вчера не видели, правильно?

О черт! Похоже, у Вани Щебнева все-таки потихоньку прогрессирует ранний склероз. Я же действительно загнался с дурацкими файлами и напрочь упустил из виду телебитву двух жирняг в программе Журавлева. А вот Худякова, золотко, ничего не забыла: все для меня зафиксировала и подала к столу на блюдечке. Как же, однако, здорово, подумал я, что мне удалось вовремя увести у Мосэнерго такое чудо! Если когда-нибудь я потеряю голову, секретарша ее непременно найдет, почистит, помоет и приладит на прежнее место.

– Спасибо, миленькая Софья Андреевна. – Я не поленился встать с кресла и отвесить секретарше вежливый поклон. Заодно и мышцы шеи слегка размял. – Без вас я бы вообще пропал, честное слово… И как вам, кстати, вчерашние «Дуэлянты»?

Вопрос мой был продиктован больше вежливостью, чем желанием всерьез узнать ее мнение. Тем более что Софья Андреевна, держа в голове великое множество фактов и фактиков, обычно уклонялась от их конкретных оценок. Не считала нужным вмешиваться. Она хоть и состояла на службе у кремлевского функционера неплохого ранга, но сама политика ей, подозреваю, была глубоко по барабану…

– Прекрасная была передача. Изумительная, – без колебаний, словно всю жизнь только и ждала этого вопроса, ответила мне Худякова. – Ничего лучше я уже много лет по ТВ не видела.

– Правда? – удивился я. Ну и чудеса! Давненько секретарша не говорила «изумительный». Последний раз, по-моему, она называла этим словом игру покойного Жана Габена. – Интере-е-е-есно.

Кто же из дуэлянтов понравился сильнее – Погодин или Старосельская?

Этот элементарнейший вопрос внезапно поставил Софью Андреевну в тупик. Словно бы я, вредный дядька, захотел узнать у образцовой детки, кого та больше любит – маму или папу? Над моими словами Худякова размышляла не меньше минуты и ответила неуверенно:

– Думаю, Погодин… Да, наверное, Погодин. Он говорил просто потрясающе… Но, с другой стороны, – после томительной паузы добавила секретарша, – и Старосельская тоже была потрясающей… Ой, я даже не могу выбрать, Иван Николаевич. Они мне оба так понравились, так понравились! Просто замечательно выступали.

Чисто теоретически, прикинул я, даже аполитичный человек может за вечер приобрести какие-нибудь убеждения. Но чтобы и Тима, и бабушка Лера смогли нравиться человеку одновременно? Нонсенс! Такого просто физически быть не может. Это вам даже не конь в упряжке с трепетной ланью, а чистые лебедь, рак и щука за штурвалом одного истребителя. Вероятность аварии – 100%. Дедка Крылов не зря предупреждал о вреде плюрализма в одной голове.

– И что в их выступлениях вам запомнилось? – попробовал я выспросить у Худяковой. – Может, какие-нибудь ударные реплики?

Софья Андреевна честно напряглась, стараясь ответить. На лице моей вышколенной секретарши отразилось сперва недоумение, потом страдание, и я вдруг понял, что сейчас она, как ни старается, не может вспомнить ничего конкретного из вчерашнего телешоу. Это, в принципе, не странно: наш дорогой Тима Погодин – не Демосфен, а граммофон. Правда, и Лера Староселькая уже лет сорок, не меньше, проигрывает одну и ту же пластинку с либеральным лейблом.

Все-таки Журавлев молодец, вынужден был я мысленно признать. Балбес, конечно, самовлюбленный, зато настоящий профи. Видно, вчера он неплохо подзавел и раскрутил эти две бандуры: Софья Андреевна – и та прониклась. Теперь главное скрыть от Тимы, что моя секретарша стала его фанаткой. Иначе он, подлец, будет пользоваться ее симпатией и просачиваться ко мне на прием, когда не надо. Спасибо, хоть Лера сюда не придет. От скрипучих агиток в пользу американской демократии, я думаю, с тоски удавились бы даже ее отцы-основатели Бен Франклин и Том Джефферсон…

– Еще раз спасибо, Софья Андреевна, – на прощание сказал я Худяковой. – Вы меня заинтриговали, я отсмотрю запись непременно. Ну а если сам Погодин начнет названивать сюда до десяти часов утра, то вы ему скажете… э-э-э… Нет, впрочем, лучше просто соединяйте меня с ним, я уж сам поговорю…

Когда секретарша притворила за собой дверь, я достал из первого бокса блестящий компакт, засунул его в DVD-вертушку нажал на «Р1ау» и откинулся на спинку кресла. Начал я, разумеется, с обычных новостей, а шоу Журавлева оставил на сладкое.

Итак, что у нас новенького? Как я и думал, все старенькое. В Ираке взрывают, в Иране стреляют, в Афгане тоже какая-то дрянь. Пхеньян с Сеулом по-прежнему на миллиметр от большой драки, ООН разводит руками, японцы разводят руками, китайцы, тайцы… все разводят, кому не лень… Наш МИД, не будь дурак, тоже послал делегацию к Киму. Скоро и мы разведем руками за компанию с цивилизованным миром… Скучища. Подрались бы они, что ли, в конце концов. Если Ким бросит бомбу, то может зацепить заодно кусок Сибири, но у нас там мало кто живет. Когда в 1909-м метеоритом шарахнуло, никто, кроме сотни тунгусов, не сгорел…

В общем, весь международный цирк можно смело прокручивать на быстрой перемотке. Да и внутрироссийские дела – тоже изрядное шапито на палочке. Музычка играет, штандарт скачет: это к нам в Россию готовы пожаловать со свитой Его Высочество Зигфрид фон Типпельскирн, великий герцог Кессельштейна.

Что еще за страна? Я нажал на «Stop», не поленился влезть в энциклопедию, прочел справочку в пять строчек и посчитал в уме их квадратные километры площади. Так-так. Химки раза в три побольше будут.

Давно замечено, что масштабы страны обратно пропорциональны длине ее названия. Казалось бы, на кой ляд России сдался этот Типпельмудель из Кессельхрена? Но тссс! Наш Павел Петрович ценит все эти регалии. Кто-то из академиков хорошо пошутил про науку: удовлетворение, мол, своего любопытства за казенный счет. Политика – то же самое. Особенно когда до конца твоего срока на посту осталось меньше года, а ты еще не со всеми герцогами облобызался, не все дацаны посетил с рабочим визитом, не всеми видами транспорта поуправлял. Ясно, надо спешить. Уйдет человек в отставку – и кто ж ему боевой подлодкой даст порулить?

Среди прочих российских новостей царила, в основном, рутина. Рубль стал чуть дешевле, акции «Пластикса» сделались чуть дороже, цены на водку в среднем по стране демонстрировали стабильность. Криминальная хроника тоже разнообразием не баловала. На Кавказе кокнули еще одного из двух десятков братьев Убатиевых (оставшиеся, как всегда, пообещали отомстить). В столичной арт-галерее на Гоголевском неизвестные вандалы разгромили выставку зубных протезов. Слухи о том, что умер Адам Окрошкин, не подтвердились: знаменитый кулинар всего только в реанимации… Смешная фамилия Окрошкин, подумал я. В сочетании с именем – вообще анекдот. Надо бы, кстати, сегодня на обед взять себе окрошки, давно я ее не ел… А вот эта новость гораздо интереснее: утренние опросы ВЦИОМа зафиксировали двойное повышение рейтинга и «Почвы», и «ДемАльянса». Ну, у бабки Леры Старосельской было полтора процента, стало три, что в пределах статистической погрешности. Зато у Тимы было шесть, появилось двенадцать… Надо же! Прямо рекорд для закрытых помещений…

Такой быстрой эффективности от одного выпуска телепрограммы – пусть модной, пусть в прайм-тайм – я не ожидал. Журавлев, ты маг и волшебник! Теперь мне уже действительно не терпелось самому увидеть запись «Дуэлянтов». Наплевав на прочие новости, я утопил пальцем «Eject», извлек болванку и заменил ее на другую.

Начало, как водится, было стандартным. Дважды бабахнули древние пистолеты на мультзаставке, нарисованный Пушкин смешно дрыгнул ножкой и упал. Следом за Пушкиным вылез веселенький титр «Дуэлянты» – и пошло-поехало шоу. Прожектора ярко осветили пустой подиум. Голос циркового шпрехшталмейстера возвестил: «Гас-па-да! Сергей! Журавлев!» Квадратный напомаженный Сережа, чей малиновый костюм для верховой езды разбавляло белое жабо, с внезапной ловкостью перемахнул из тени в свет. Ведущий аккуратно встряхнул головой, щелкнул пальцами – и по обе стороны от него в кругах света возникли по паре напряженно улыбающихся девиц.

Это явились арбитры: рок-поэтесса, поп-вокалистка, топ-модель и бизнес-вумен. По контрасту с главными толстомясыми участниками шоу вся судейская четверка состояла из костлявых анорексичек, изнуренных диетами. Впрочем, арбитры у Журавлева играли роль декораций, ибо настоящую победу дуэлянтам приносили телезрители: всем желающим предлагалось звонить на студию по ходу спора. Для учета голосов внизу экрана выскочили два счетчика, которые пока еще вполсилы затарахтели первыми нетерпеливыми единичками. Слева учитывались голоса за Тиму, справа – за его оппонентшу.

Пришла пора засветиться и самим нашим жиртрестам. Под дробь барабанов и аплодисменты массовки на эстраду, четко поделенную надвое деревянным барьером, с двух сторон взошли – пузами вперед – Погодин и Старосельская в сопровождении своих секундантов. Тиминым напарником был мрачный и напыщенный Органон, а бабушку русской демократии сопровождал дедушка настолько ветхого обличья, что я на секунду решил, будто Лера для такого случая извлекла из гроба самого князя Кропоткина.

Ударил гонг, Журавлев щелкнул пальцами и объявил первый раунд. По жребию право первого выстрела досталось даме. Старосельская, на ходу что-то дожевывая, приблизилась к барьеру неумолимой поступью Каменной Гостьи. Она смахнула с жакета последние крошки, зычно прокашлялась и влепила Тиме:

– Гражданин Погодин, вы не человек. Вы – раковая клетка. Кремлевские доктора-изуверы внедрили вас в организм российского менталитета, и теперь он при смерти. Вы умеете только одно – делиться и пожирать здоровую плоть. Вы говорите, что «Почву» поддерживают избиратели, а мы говорим, что это симптом грядущей гибели России в пучине расизма: в больном организме раковые клетки в силу своей природы наверняка победят здоровые. У нашей страны нет иммунитета против социального слабоумия – этим Россия, к сожалению, отличается от англосаксонских стран. За миску баланды, за пайку, за право ходить строем и давить тех, кто на них не похож, ваши так называемые избиратели предали все. Все, оставшееся нам после великого августа 91-го…

Толстая бабушка Лера была, конечно, ходячей карикатурой. Ждать от нее откровений было просто смешно. Однако через пару секунд после начала ее речи я поймал себя на странном ощущении, что ее слова мне нравятся. Да что там «нравятся» – приводит в восторг!

Как ни относись к Старосельской, сказал я себе, но выступает она превосходно: образно, сочно, ярко, убедительно. Ее метафоры точны, ее сравнения убийственны. Даже ее скрипучий голос скоро перестает раздражать. И почему, собственно, скрипучий? Кто мне внушил такую глупость? Очень мелодичный, музыкальный голос… Ну какая же я сволочь, с внезапной ясностью осознал я. Какое же я мелкое циничное говнецо! Я вздумал унизить эту великую женщину, поставив ее на одну доску с ничтожным Тимой!

Спрашивается, кто она и кто он? Героиня нашего времени – и жалкий паяц. Русская Жанна д'Арк – и гнилой плод пиаровских технологий. По контрасту с гордой пассионарией Старосельской оплывшая погодинская туша стала вызывать у меня почти физическое омерзение.

Сегодня же закрою проект «Почва», твердо решил я. Иного выхода быть не может. Пойду к Главе Администрации и скажу ему прямо: так, мол, и так, мы поступаем гнусно, окучивая ублюдков. Партии Погодина надо перекрыть кислород, а самого Погодина – гнать в шею, в Африку, третьим секретарем посольства в Зимбабве. Будет вякать – дать еще и в ухо… Сам я, разумеется, подам заявление об уходе и попробую вступить в «ДемАльянс». Только туда. Сразу меня ни за что не примут – у Вани Щебнева много грехов перед русским либерализмом. Но, может, возьмут с испытательным сроком? Чтобы заслужить доверие, я буду работать санитаром в госпитале для бездомных собак, а через год на коленях приползу к Валерии Брониславовне: она женщина с понятием, авось простит…

– …ибо западная демократия – это интеллект, ответственность, права меньшинства и неустанный труд. Пусть правит олигархия, лишь бы это была не власть бедных озлобленных нацистов, а власть богатых и великодушных людей! – Старосельская завершила вступительную речь и с достоинством поклонилась.

То, что разразилось в зале после ее слов, не очень было похоже на обычные аплодисменты: нет, это был взрыв, гром, рев торнадо, сход лавин. Публика, приглашенная на ток-шоу неистовствовала за кадром. А в кадре все четверо дам-арбитров, подскочив с мест, устроили оратору восторженную овацию. Лерин старичок-секундант рядом с подиумом так неистово отбивал ладоши, что я испугался за его сохранность – не рассыплется ли он от переполняющих чувств? Даже секундант Погодина, верный Органон, хотя и не аплодировал, уже поглядывал на своего босса с некоторым осуждением.

Счетчик в правом углу экрана просто зашкаливало. Из-за скорости меняющихся цифр трудно было разобрать точный счет. Но я видел, как число телезрителей, голосующих в пользу пассионарии, давно перевалило за двадцать тысяч. Слева у Погодина болтались всего тридцать два сочувственных голоса. Вот их стало тридцать три – еще один ненормальный вздумал поддержать лидера «Почвы».

– Вы не хотите застрелиться, Погодин? – с ледяным презрением спросил у Тимы Журавлев, дождавшись, когда гром в зале немного поутихнет. – Скажите, не бойтесь. Я дам вам парабеллум… – Ведущий демонстративно похлопал себя по карманам, никакого оружия не нашел и обратился к массовке: – У кого-нибудь в зале случайно нет с собою парабеллума? или хоть пилочки для ногтей?

Одинокий мужской голос откликнулся с нескрываемой досадой:

– У вас же металлоискатель на входе!

– Ах да, я и забыл, – разочарованно сказал Журавлев. – Ну тогда шоу продолжается. Как мне ни противно, но правила есть правила. Мы обязаны предоставить ответное слово вот этому…

Ведущий брезгливо указал мизинцем на Погодина. Красный и потный, Тима стоял у барьера и чем-то, по обыкновению, торопливо чавкал. Этот жирный окорок, сдавая в нашу бухгалтерию немыслимые счета из дорогущих ресторанов, уверял, будто хорошая еда успокаивает его нервы. Ну жри-жри, подумал я, больше тебе не объесть Кремль. Попировал – и будет! День твой последний пришел, обалдуй.

– Госпожа Старосельская, я вам не раковая клетка, а русский патриот, – нервно сглотнув, начал Погодин, и у меня сразу аж мурашки пробежали по спине от этого проникновенного голоса, в котором слышалась всю боль страдающего народа. – Я пришел на это шоу не потому, что так люблю телекамеры, а лишь потому, что отечество в большой беде. Уже завтра моих детей, внуков будут воспитывать люди, для которых русский не является родным.

Это – всего один пример того, как из года в год ломают становой хребет российской государственности. Вьетнамцы, афганцы, таджики, турки являются в Россию, берут наших женщин в жены, захватывают почту и телеграф, криминальным путем проникают в школы и больницы, а уж про тюрьмы я и не говорю: только в Москве 65 процентов всех преступлений совершаются людьми некоренной национальности. Я никогда не видел нашего человека, который был бы вором в законе в Грузии. Зато грузинских воров в законе у нас полным-полно…

Тима Погодин моментально вырос в моих глазах. Раньше я не слышал от него такой умной, стилистически совершенной и захватывающей речи. Его пламенное выступление било в цель, будило высокие чувства. И я еще имел глупость обозвать граммофоном такого превосходного оратора! Стыд мне и позор. Сам я граммофон.

С каждым новым словом, которое срывалось с губ этого красивого и трагически непонятого человека я осознавал: мне выпало счастье припасть к истокам подлинного национального возрождения. Как же Погодину трудно нести свой крест! Сколько же ему приходится страдать за свои убеждения! Как мешают ему лукавые инородцы, выпущенные из-за мировой кулисы специально, чтобы нам вредить! Афганцы, вьетнамцы, молдаване – целый вражеский интернационал! А эти грузины, о-о-о, конечно же, совсем оборзели! Это просто запредельная наглость: мы по доброте душевной пускаем в Россию их воров в законе, а они русских – нет! Да как это можно терпеть? Надо немедленно выходить на правительство с пакетом предложений и ставить вопрос ребром. Хватит с ними нянчиться, достали! Есть у тебя российское гражданство – сиди в наших тюрьмах, сколько влезет. Нет гражданства – прочь из наших тюрем, чтоб духу твоего не было! Чемодан – вокзал – Тбилиси!..

Кнопкой «Раше» я остановил запись, пододвинул к себе аппарат правительственной связи и на миг задумался, кого мне прежде напрячь – Минюст или МИД? И в тот же самый миг опомнился, бросил трубку, тряхнул головой и хлопнул себя кулаком по лбу.

Господи, да что со мной? Кому и, главное, зачем я собрался звонить? О чем я только думал? Какие-то инородцы из-за мировой кулисы… какие-то турки, захватывающие телеграф… какие-то грузинские воры, которые будут воспитывать детей и внуков Тимы Погодина… Что за идиот писал ему речь? И, главное, почему я, Иван Щебнев, повелся на этот болезненный бред? И с какого, кстати, перепуга я собрался вдруг уходить в отставку и вступать в придурочный ДемАльянс? И почему дежурные либеральные глупости мадам Старосельской показались мне величайшей мудростью?

Может, Ваня просто тихо сбрендил на почве переутомления? Да, это многое объясняет, но не все. Выходит, вместе со мною сбрендил и весь зал. И те телезрители, которые, сидя вчера дома, подарили Лере – сколько? ага! – двадцать четыре тысячи голосов. И те, которые помогают набрать очки второму оратору. Я опять глянул на экран с застывшим клоуном Тимой: вместо жалких тридцати трех единичек у Погодина уже успело натикать две тысячи семьсот две!

Надо проверить свою вменяемость еще разок. Но очень осторожно. Я примерился к пульту DVD, следя, чтобы указательный палец лежал на «Р1ау», а средний мог в любую секунду нажать на паузу. Пошел!

– …со всех, кто приезжает в Москву с Кавказа, должны быть сняты отпечатки пальцев и взята подписка, что среди их близких родственников нет ни одного ваххабита и торговца анашой…

А что, довольно остроумно, улыбнулся я словам Тимы, утопил кнопку «Раше», и меня аж затрясло: Бог ты мой, что за маразм? Требовать справку о том, что твой дедушка не ваххабит и не торгует дурью? До такого даже фантазеры-менты еще не додумались.

Для чистоты эксперимента я отмотал вперед, поймал картинку с новым выступлением бабушки русской демократии, дал ей слово секунд на пять, узнал про «нашествие кремлевских ксенофобов» и остановил кадр. Здесь ощущения мои были примерно такими же: пока я собственными ушами слышал Старосельскую, слова ее меня глубоко цепляли. Но едва картинка на экране делалась статичной и немой, как Лерина речь оказывалась заурядной либеральной нудятиной…

Больше я не осмелился рисковать рассудком, и потому оставшийся метраж «Дуэлянтов» досмотрел, держа палец на регуляторе громкости: как только открывали рты наши толстяки, я поспешно убирал звук. По ходу программы телеоператор несколько раз захватывал в кадр массовку из зала, и я наблюдал, с какой ураганной скоростью меняются настроения публики; одни и те же люди, не похожие на платных клакеров, устраивали самые искренние овации сперва Старосельской, затем Погодину, потом опять Лере, вслед за тем снова Тиме – и так до конца передачи.

Четырех девушек-арбитров тоже кидало из стороны в сторону: все они после каждого раунда лихорадочно переписывали вердикт, причем сами не могли объяснить, почему их прибивает то к левому, то к правому борту – словно экипаж кораблика во время шторма.

Хуже всех, однако, пришлось ведущему. Как и на остальных, на него действовал загадочный гипнотизм обоих пузанов. И поскольку Журавлев все время находился в кадре, он был вынужден каждые пять минут – если не чаще! – менять убеждения прямо у всех на глазах. Он напоминал безумную лисицу, которая по сложнейшей траектории пытается улепетнуть от двух гончих сразу, не ободрав при этом пышный рыжий хвост. На протяжении одного часа Журавлев раз пять побывал мягким либералом и столько же раз – ультранационалистом. Он то ратовал за демократию, то агитировал за диктатуру, то отстаивал права человека, то с сатанинским смехом их отвергал, то желал обнять и обогреть все человечество, то с воплем «Понаехали!» гнал за порог ближайшего родственника.

Менее закаленный шоумен наверняка бы сошел с дистанции от столь резких перепадов температур, но Сережа, надо признать, стойко продержался до конца эфира. Думаю, он сам чувствовал: происходит нечто экстраординарное, непредвиденное, не по сценарию. Но если я, сидя сейчас у экрана, мог одним нажатием пальца заткнуть любого оратора, то Журавлев в эпицентре событий этой радости был лишен. К концу ток-шоу когда счетчики на телеэкране пригнали по 50 тысяч голосов каждому из дуэлянтов, заглючили и вырубились, на ведущего уже больно было смотреть. Его белое жабо тоскливо пожухло, аккуратная прическа растрепалось, лицо сделалось серо-буро-малиновым и к нему приклеилась гримаса глубочайшей меланхолии; он стал похож на манекен, побывавший в пасти у динозавра и – по причине несъедобности – выплюнутый обратно.

Последние десять эфирных минут Журавлева заметно шатало, как пьяного, а глаза его страшно косили, словно не решались сделать выбор, в какую сторону им смотреть. Тем не менее Сережа еще как-то смог в финале прохрипеть: «Счет равный. Боевая ничья!» – и затем милосердная камера увела свой зрачок в зрительный зал, а громкая музыкальная отбивка почти заглушила шум упавшего тела…

Я остановил запись на титрах и подумал: ни хрена себе! А потом и повторил вслух, пробуя на язык каждое слово: «Ни. Хрена. Себе».

То, что я увидел, выглядело стопроцентным чудом. Но поскольку в нашем мире монополию на чудеса давно поделили Дэвид Копперфилд и Министерство финансов России, я постараюсь быть реалистом. Для начала попробую разбить по пунктам все, что мне известно.

Пункт первый. Есть нечто, что позволило Погодину и Старосельской быть вчера в вечернем эфире чертовски убедительными.

Пункт второй. Еще вчера днем, когда я общался с двумя пузанами, этого нечто у них не было – будь по-иному я почувствовал бы на себе. Раз этого не было раньше, значит, могло пропасть и после.

Пункт третий. От наваждения, явленного Тимой и Лерой, можно укрыться. Притом сделать это довольно просто: ты перестаешь слышать слова – и рассудок возвращается, а морок сходит на нет.

Пункт четвертый, крайне важный. Не исключено, что пузаны сами не подозревают, чем завладели, – иначе бы они вчера развернулись ого-го как. А значит, всю эту хрень можно ти-хо-неч-ко спустить на тормозах. Если как следует притвориться, будто ничего не случилось. А что, собственно, случилось, граждане? Результаты опросов ВЦИОМа? Профессионально сделанное телешоу и без фокусов может поднять участникам рейтинг. Голоса телезрителей? Трюк и подтасовка. Девушки-арбитры? Обычные дуры набитые. Сережа Журавлев? Приболел наш гений, бывает… Остались, правда, мои личные ощущения, но я про эти ощущения никому болтать не стану.