Текст книги "Почти человек"

ГЛАВА 11

Была середина января 2009 года, все только начинали возвращаться к работе после Рождества; прекрасное утро. В лаборатории вновь неспешно воцарялось жужжание препарирования окаменелостей.

Тем временем у меня уже была готова оцифрованная карта местонахождения в высоком разрешении, и можно было начинать раскопки. Первым делом нам предстояло понять, каким образом блоки брекчии, в которых мы обнаружили кости, оказались рядом друг с другом задолго до того, как здесь начались работы по добыче известняка.

Вскоре в Южную Африку прибыли Стив и Дэррил. Нужно было систематически сопоставить находки из Малапы с находками из других местонахождений – для этого пришлось на несколько недель арендовать целое хранилище для окаменелостей. Я и Джоб разрабатывали дальнейшую стратегию проекта: публикации, привлечение ученых к сотрудничеству, предоставление исследовательского доступа к материалу и тому подобное. Также немаловажно было наладить связь ученых с университетской системой Витса, чтобы в долгосрочной перспективе она положительно сказалась на проведении научно-исследовательских работ в Южной Африке.

Словом, я был так возбужден, что и минуты не мог провести спокойно: Малапа обещала стать огромным открытием, и я не мог находиться вдали от нее. Вернувшись туда, я сразу же спустился в яму и стал вновь обследовать стенку, где были найдены плечевая и лопаточная кости. В ноябре 2008 года команда геологов под руководством Пола Диркса работала в Малапе, собирая образцы пород и характеризуя слои отложений, чтобы выяснить датировку натечного слоя. Интересно, не готовы ли у них еще результаты, думал я, глядя на зияющую пустоту на месте вынутого блока брекчии со скелетом. Я провел пальцем воображаемую линию там, где должен был быть край вырезанного блока…

Мой взгляд вдруг остановился на небольшом куске породы, слегка выступавшем сантиметрах в двадцати над местом, где был вырезан большой блок, – этот небольшой камень так и остался тогда незамеченным. Я взял его в руки… «Впрочем, чего можно ожидать от кусочка брекчии сантиметров тридцать в длину?» – подумал я.

Я увидел желтоватый проблеск: в камне была кость. Сразу узнал эту форму кегли для боулинга. Одной из костей, препарированных в прошлом году, был обломок локтевой кости подростка, которого нашел Мэттью; я был уверен, что передо мной была вторая часть того обломка. В лаборатории их можно будет соединить и получить целую кость. Если все окажется так, то это настоящее везение!

Я отправил камень в лабораторию на препарирование; лишь несколько месяцев спустя узнал, какие тайны на самом деле хранил в себе этот маленький кусочек брекчии.

* * *

Дэррил, Стив, Петер и Джоб работали с находками в лаборатории. Тут же была и Крис Карлсон – наше недавнее и крайне важное прибавление в команде, специалист по технологическому анализу окаменелостей.

На зеленом бархате стола были разложены малапские скелеты вместе с несколькими десятками слепков черепов со всех уголков Африки. После двух недель неустанной работы мы вплотную подошли к главному вопросу: к какому виду принадлежали скелеты из Малапы?

– Так значит, все склоняются к тому, что они были Homo? – спросил я. Все тут же отложили работу и обернулись ко мне.

– Тобиас будто бы точно уверен, – произнес Дэррил, – а раз он уверен, то и остальные прислушаются…

Филлип Тобиас заглянул в лабораторию пару дней назад. С волнением изучая находки, он отметил малый размер зубов и нижней челюсти в сравнении с Australopithecus. Наконец он объявил, что считает, что это весьма похоже на Homo habilis. «Ему ли не знать», – подумали все мы: ведь он, в конце концов, вместе с Луисом Лики и Джоном Нэйпиром был автором оригинального описания вида H. habilis. Такое мнение дорогого стоило.

Что это не был P. Robustus, стало понятно сразу: у этого вида огромные моляры, резцы и клыки очень малого размера, а премоляры, небольшие и двухбугорковые у современных людей, – практически одного размера с молярами. Ошибиться тут было невозможно, это был не P. robustus.

Итак, вопрос можно было коротко сформулировать следующим образом: относить ли эти останки к роду Homo или же к роду Australopithecus?

Это был, по сути, вечный вопрос палеоантропологии. Тобиас и Луис Лики задавались им в 1964 году, определяя Homo habilis. Долгие месяцы после того, как были обнаружены останки вида H. habilis, Филлип Тобиас отказывался считать их принадлежавшими к Homo, указывая на схожие черты с южноафриканскими Australopithecus africanus. Тобиас вновь столкнулся с этим вопросом, когда в 1976 году команда Алана Хагеса обнаружила в пещере Стеркфонтейн череп, известный под номером Stw 53. Череп имел схожие черты с черепами восточноафриканских H. habilis и был обнаружен в одном из поздних слоев, где также были найдены примитивные каменные орудия наподобие олдувайских. Однако с тех пор дискуссии в духе «Homo или Australopithecus?» вокруг черепа Stw 53 не прекращались. Этот же вопрос встал перед Ричардом Лики в 1972 году с находкой черепа KNM-ER 1470; тогда он решил, что нашел полный череп Homo habilis, но позднее исследователи отнесли находку к отдельному виду Homo rudolfensis. В 1974 году на извечный вопрос пришлось отвечать нашедшему в Хадаре зубы древнего человека, а затем и скелет Люси Дону Йохансону: сначала он склонялся к тому, что находки имеют черты Homo, но в конце концов отнес их к Australopithecus. Мив Лики столкнулась с этим вопросом в 1999 году, обнаружив в местонахождении Ломекви (на западном берегу озера Туркана) окаменелый череп гоминина. Он имел схожие черты с некоторыми образцами Homo, особенно с черепом 1470, и все же был ближе к примитивным видам вроде A. afarensis. Было решено поместить загадочный череп в собственный род – Kenyanthropus platyops.

Теперь настал наш черед. Простого ответа тут быть не могло: сначала необходимо было сравнить находки из Малапы и из Стеркфонтейна за долгие годы. С самых ранних шагов палеоантропологии, со времен открытий Роберта Брума, Стеркфонтейн стал одним из ключевых мест для понимания истории человеческой эволюции. Пока считалось, что костные находки из Стеркфонтейна принадлежат всего лишь одному виду – Australopithecus africanus.

Но ископаемые Стеркфонтейна крайне разнообразны. Если, скажем, провести масштабные раскопки на современном городском кладбище – даже в таком случае мы, скорее всего, не столкнулись бы с подобным разбросом данных, как в Стеркфонтейне. Останки древних людей накапливались в Стеркфонтейне тысячи и тысячи лет, судя по всему, от многих популяций. А может, и действительно здесь некогда жили несколько видов древних людей – такие предположения тоже делались; этот вопрос до сих пор оставался открытым.

Взять, к примеру, челюсть из Малапы – невозможно было запросто взять да отнести ее к тому или иному виду. Именно для этого, чтобы было с чем сравнивать, у нас в хранилище находилось множество слепков останков Homo.

Тобиас утверждал, что Stw 53 принадлежал Homo habilis, хотя многие ученые были с ним не согласны. Он указывал на несколько больший, чем у австралопитека, объем мозга, а лицевая часть[16]16
  Предположительно череп принадлежал старой женщине. Прим. ред.


[Закрыть] была короче и более квадратной ниже носа. В Малапе же фрагментов черепа нам найти пока не удалось.

У нас в руках было настоящее сокровище – два частичных скелета. Проблема была в том, что все это были посткраниальные останки, а всю историю палеоантропологии в Африке ученые фокусировались преимущественно на черепах и зубах, которые чаще всего и находили. У нас же, наоборот, кроме двух изолированных зубов и челюсти, которые, как указал Тобиас, имели черты, схожие с Homo, не было никаких черепных фрагментов. Но как проверить гипотезу на остальных костных останках, которые у нас были, если их почти не с чем сравнить?

– Нам нужен череп, – вздохнул Дэррил.

Я кивнул: действительно, череп совсем не помешал бы…

– И досконально проанализировать известные останки Homo из Восточной Африки в сравнении с нашими, – добавил Джоб.

ГЛАВА 12

Ранним апрельским утром 2009 года я шел из одной лаборатории препаровки в другую, проверяя результаты вчерашней работы; на рабочих местах еще почти никого не было, и привычное жужжание не сопровождало моих шагов. Я шел к рабочему месту Пепсона Маканелы, нашего препаратора, – мне страшно хотелось взглянуть на результаты его работы с брекчией, которую я нашел в январе.

Кость была готова: скол был у самого конца предплечья и зеркально отражал скол на кости подростка. Пепсон проделал свою работу мастерски, тщательно очистив тело кости от слоев брекчии. Если считать эту кость цельной, то можно провести сравнительный анализ с соответствующей костью взрослого гоминина, и, быть может, это прольет свет на рост и развитие этих гомининов.

Сидя в пустующем кресле Пепсона, я разглядывал оставшийся после препарирования кусок брекчии. И тут я заметил нечто совершенно неожиданное: несколькими дюймами выше тела кости сквозь тонкий мутный слой брекчии просвечивала еще какая-то кость… Я сразу распознал верхнюю челюсть.

Любой фрагмент лицевой кости был бы просто праздником для нас! Ведь мы ждали именно того, что позволит нам провести полноценный сравнительный анализ наших находок и известных черепов Homo. Тогда я был совершенно уверен, что под слоем брекчии находился лишь фрагмент, ведь камень был таким небольшим. Впрочем, опять же, даже скромный фрагмент был бы весьма кстати.

Когда пришел Пепсон, я попросил его сфокусировать все усилия на этом маленьком участке брекчии и быть предельно аккуратным во время препарирования. Для примера я показал ему слепок черепа «Беби из Таунга», чтобы он знал, чего ожидать. Несколько раз тем днем я заходил к нему узнать, как идут дела; по мере препарирования стало очевидно, что в камень вмуровано значительно больше, чем только фрагмент верхней челюсти. Все были заворожены происходящим, проходившие мимо случайные лаборанты или студенты резко останавливались и тоже начинали затаив дыхание наблюдать за работой Пепсона: сначала от камня освободились отверстия глазниц, а к концу дня из-под слоя брекчии показался ряд жемчужно-белых, замечательно сохранившихся зубов. Я был в полном восторге!

Чтобы показать нашу новую находку, я пригласил Джеки с детьми прийти в лабораторию. Я сделал несколько семейных снимков вместе с «прибавлением» в нашем научном семействе, а затем, демонстрируя слепок черепа «Беби из Таунга», подробно объяснил им, что, по моему мнению, находилось под слоем камня. Тогда я был абсолютно убежден, что там находится крупный обломок – где-то половина лицевой кости.

– А я бы могла тебе точно сказать, что там, под камнем… – заявила Джеки.

Я с любопытством посмотрел на нее. Моя жена – радиолог, работает на компьютерном томографе, который при помощи рентгеновских лучей может «заглядывать» внутрь вещей и делать снимки с разных углов. Потом эти снимки можно изучать в виде серии детальных слоев – сечений отдельных участков объекта, а с помощью надлежащего программного обеспечения можно получить и его трехмерную модель. Проблема была в том, что томографы, используемые в медицине, имеют довольно небольшую мощность, чтобы не нанести вред здоровью пациента. Снимать томографом куски каменной породы – занятие довольно бесполезное: камень во много раз плотнее тканей и костей человеческого тела и к тому же содержит примеси разных металлов, так что снимок томографа не дает ровным счетом ничего. Я множество раз пытался сделать подобный снимок, но это всегда оканчивалось неудачей. Поэтому с находками из Малапы я даже и не собирался прибегать к помощи томографа.

– Нам привезли новый мощный томограф. Уверена, он без труда покажет, что внутри этой брекчии, – продолжила она.

Идея меня захватила:

– Можем попробовать в понедельник?

Если мы сможем заглянуть внутрь каменной породы, это сильно поможет в ее дальнейшем препарировании.

В понедельник утром мы с Джеки сидели в темном кабинете перед компьютерным монитором. В высвечивающихся новых и новых черно-белых изображениях куска брекчии Джеки выбрала наугад слой недалеко от сердцевины и подстроила контраст и фокус на аппарате. Когда под ее умелыми руками изображение окончательно прояснилось, у меня буквально челюсть отвисла – настолько я был поражен увиденным на экране. Выбранный Джеки слой проходил прямо по срединной линии лица…

Прямо перед собой, словно на фотографическом снимке, я видел цельный череп!

В моей голове замелькали известные мне черепа гомининов: большинство из них было найдено либо неполными, либо по частям, и восстановлены они были уже в лаборатории. Зачастую эти черепа имели следы разного рода повреждений, вмятин и сколов от соприкосновений с тоннами каменной породы, под которой они были погребены на протяжении многих тысячелетий. Мы внимательно изучили все изображения, снятые томографом: перед нами явно был не фрагмент, а практически цельный, без сколов и вмятин, череп подростка, с великолепным набором неповрежденных зубов. Казалось просто невероятным чудом, что такое вообще могло быть! Однако все было именно так: у нас был практически полный скелет подростка, теперь еще и с черепом, а помимо него еще и второй – посткраниальный скелет взрослого гоминина.

* * *

Этот череп в дальнейшем, как и ожидалось, дал исчерпывающие ответы на вопросы о том, кем были и кем не были гоминины из Малапы. Пользуясь снимками с томографа, препараторы медленно и очень аккуратно освобождали череп от брекчии. Тем временем продолжалось препарирование и прочих брекчий из Малапы. Сначала была готова еще одна нижняя челюсть, принадлежавшая, видимо, взрослому человеку. За ней подоспели еще несколько позвонков и тазовая кость. Портреты обоих индивидов становились все четче по мере добавления новых фрагментов.

Изображение черепа подростка из Малапы, частично препарированного из породы

К середине года мы уже были абсолютно уверены, что подросток был мужского пола. Его не достигший пределов роста скелет был практически того же размера, что и скелет взрослого гоминина, который, исходя из этой логики, был, вероятно, женского пола. Также на это указывал малый размер клыков. Судя по развитию костей и зубов, мальчику было от 9 до 13 лет, когда он умер. У нас не было возможности точно выяснить, насколько быстро взрослели древние люди, однако, сравнивая останки детей и подростков гомининов и современных людей, можно предположить, что первые взрослели быстрее. Фрагмент за фрагментом мы кропотливо собирали оба скелета. Было решено дать каждому условное название, чтобы упростить их обсуждение: мальчик получил наименование MH1 (Malapa Hominid 1 – гоминид из Малапы 1), женщина же стала MH2 (Malapa Hominid 2 – гоминид из Малапы 2).

Нам был необходим череп индивида для более точного понимания, что же, собственно, это были за существа. Однако даже вместе со всеми новыми данными с полной уверенностью заявить, что это были Homo, или Australopithecus, или кто-то еще, мы не могли. Череп был совсем небольшой, объем мозга – около 420 кубических сантиметров, что было похоже на череп австралопитека, в том числе и на A. africanus. Наш череп был меньше любого известного черепа Homo, за исключением флоресского человека, ссылка на которого вряд ли стала бы здесь серьезным аргументом, поскольку полемика по его поводу не утихает до сих пор. Объем мозга всегда рассматривался как наиважнейшая отличительная черта семейства Homo. Однако и после многих десятилетий постоянных поисков на Африканском континенте об объеме мозга некоторых из ранних Homo не известно ровным счетом ничего. Конечно, Homo habilis и Homo rudolfensis с объемом мозга в 600 и 800 кубических сантиметров соответственно являются полноправными членами семейства людей; но данных касаемо объема мозга старше двух миллионов лет попросту нет. Некоторые находки возрастом за два миллиона лет были позже причислены к Homo, однако лишь на основании морфологии зубов и челюстей. А ведь чертами, наиболее сближающими наш череп с прочими черепами Homo, были как раз челюсть и зубы. По мере препарирования черепа ощущение, что это не лицо A. africanus, но скорее кого-то ближе к человеку, становилось все сильнее и сильнее. Главной же проблемой было то, что известные останки ранних Homo были далеко не столь полными, как скелеты из Малапы.

В сентябре того же года я организовал поездку в Восточную Африку для всей нашей команды, надеясь, что прямое сопоставление ископаемых останков, хранящихся там, поможет в идентификации скелетов из Малапы. Тем временем наши геологи работали не покладая рук, используя все возможные методы для датировки находок. Надо заметить, что к тому времени у нас было уже две команды геологов, работавших параллельно друг с другом. Первая команда использовала геофизические методы датировки осадочных и натечных образований в слоях, где были обнаружены кости. Вторая же команда анализировала ископаемую фауну, выявляя среди обнаруженных останков вымерших животных те, которые могли бы помочь уточнить датировку находок. Эти два независимо текущих потока должны были в конце концов слиться в единую реку, которая, мы надеялись, мощным течением принесет нам точные хронологические данные.

Пол Диркс, Ян Крамерс и Робин Пикеринг сосредоточили все усилия на датировке уран-свинцовым методом, над усовершенствованием которого Ян и Робин работали уже много лет. При технике датировки уран-свинцовым методом используется расчет периода распада двух изотопов урана, каждый из которых имеет собственные цепочки распада: уран-238 превращается в свинец-206 (ряд радия), а уран-235 – в свинец-207 (ряд актиния). Дело в том, что при образовании натечных образований в кристаллах внутри них в малых количествах содержатся оба изотопа; соответственно, вычислив период превращения двух изотопов урана в изотопы свинца, можно получить приблизительную датировку натечных образований. Нам повезло: геологи обнаружили серию натечных образований, пригодных для уран-свинцовой датировки, в непосредственной близости к месту, где залегали костные останки. Присовокупив к результатам датировки ураном данные ископаемой фауны, мы определили примерный возраст скелетов – два миллиона лет.

Однако нам все еще предстояло установить их видовую принадлежность.

ГЛАВА 13

Почти физически можно было ощутить дух глубокой древности в хранилище окаменелостей в Национальном музее Найроби; высокие своды давали достаточно прохлады помещению, в стенах которого покоились поразительные сокровища и памятники многолетних поисков останков древних людей. С 1950-х годов Луис и Мэри Лики использовали этот музей (называвшийся тогда Музей Кориндона) в качестве плацдарма почти два десятилетия, прежде чем напасть на «золотую жилу» в Олдувайском ущелье, и здесь до сих пор хранятся многие их находки. Здесь же были находки их сына Ричарда: пойдя по стопам родителей и также желая попасть в палеоантропологический пантеон, он при поддержке своей знаменитой «банды гоминидоискателей» провел множество успешных раскопок на берегах озера Туркана на севере Кении. За годы раскопок на восточном и западном берегу озера самому Ричарду, его жене Мив и их коллегам удалось обнаружить сотни останков гомининов.

Некоторые останки из представленных в коллекции принадлежали ранним Homo: именно для того, чтобы их изучить и сравнить со скелетами из Малапы, мы сюда и прибыли. Куратор коллекции Эмма Мбуа любезно (и в довольно срочном порядке) предоставила нам доступ к ней. Нам выделили для работы удобную лабораторию, примыкающую к хранилищу. На полу вокруг стола были расставлены в правильном порядке ящики с останками Homo, а на столе (в не столь правильном порядке) были разложены слепки наших находок, которые мы привезли с собой. Мы слаженно работали вот уже почти неделю, тщательно изучив и сравнив за это время большую часть известных останков ранних Homo, найденных в Восточной Африке, с соответствующими фрагментами скелетов из Малапы.

Держа в руках настоящие, хранящиеся в Национальном музее останки ранних Homo, я впервые усомнился в своих выводах. Ведь я был практически уверен, что наши скелеты из Малапы принадлежали к нашему роду, Homo. На меня сильное впечатление произвел небольшой размер лица этого черепа из брекчии, столь отличающегося от длинных морд австралопитеков, – это еще крепче утвердило меня в том, что этот индивид был Homo. К тому же моляры и премоляры были весьма скромных размеров, а разве это не свидетельствовало о более «человеческой» диете? Мы уже проводили сравнения наших находок со слепками этих костей, но слепки обычно делают, основываясь на научной реконструкции, которая порой может быть не без изъяна. Словом, держа в руке оригинальные кости ранних Homo, я видел все больше и больше различий между ними и малапскими скелетами. Остальные члены команды придерживались того же мнения.

Больше всего заставлял меня сомневаться в том, что наш череп принадлежал Homo, скромный объем головного мозга. Именно по этому критерию Филлип Тобиас, работая с Луисом Лики над описанием олдувайских черепов Homo habilis, четко выделил различия между новым видом и австралопитеками, мозг которых был существенно меньше. Изучая здесь те самые черепа H. habilis, нельзя было не заметить разницу в объеме: черепа H. habilis обладали округлым и высоким сводом, с мозговой полостью размером с грейпфрут, в то время как череп из Малапы была едва ли крупнее апельсина.

Впрочем, здесь также хранился и череп, обнаруженный гораздо позже – в 1970-х годах, его нашел в Кооби Фора, помощник Ричарда Лики. Этот череп под маркировкой KNM-ER 1813 обладал наименьшей мозговой полостью из всех известных H. habilis; объем его мозга составлял всего чуть более 500 кубических сантиметров. Это все равно было больше, чем у черепа из Малапы, но вот вертикальная ориентация лица и его форма были довольно похожи. И кстати: раз уж мало-помалу флоресские находки начинали принимать в качестве Homo floresiensis, быть может, размеры мозга и не были столь критическим параметром для отнесения к Homo? Вдруг объем мозговой полости черепа из Малапы все же не был слишком мал для Homo?

Одно было ясно всем: ни один череп, челюсть или зуб, что мы изучили, не имел таких черт, как у находок из Малапы. А ведь тут было множество странных ископаемых останков: череп с сагиттальным гребнем посередине для прикрепления мощных жевательных мышц, но с очень маленькими зубами; совсем короткая квадратная челюсть, очень похожая на челюсти Homo, но с набором массивных зубов; совершенно обычная классическая нижняя челюсть H. habilis, но с необычайной длины зубами мудрости. Все эти ископаемые останки мы внимательно изучили и сравнили с находками из Малапы: прямых совпадений не было. Очевидно, наши индивиды не были ни Homo habilis, ни H. rudolfensis; на ископаемые останки австралопитеков скелеты из Малапы тоже были похожи крайне мало. Скелеты из Малапы вообще не были похоже ни на один из известных видов.

Один рабочий день сменял другой: мы изучали останки, сравнивали, обсуждали ту или иную гипотезу и тому подобное. Каждый день наши дискуссии затягивались настолько, что приходилось переносить их в бар по соседству, продолжая их за бокалами холодного пенистого «Тускера».

– Я хочу завтра поставить эксперимент, – сказал я как-то вечером во время одного из таких заседаний в баре. – Давайте чисто механически выпишем все до единой характеристики наших находок и раскидаем их по двум родам: австралопитек и Homo. А еще нам нужно выработать свое определение рода.

Легче, конечно, было сказать, чем сделать. Понятие вида, в общем-то, было ясно. Например, для зоолога критерием принадлежности особей к одному виду служит возможность их скрещивания в естественных условиях обитания; если таковое имеет место – тогда эти особи считаются принадлежащими к одному виду. Ясное дело, с ископаемыми животными такой подход сработает вряд ли, поскольку пришлось бы ждать их скрещивания, которое, очевидно, случится весьма нескоро. Так что палеонтологам приходится искать схожие черты, уникально присущие конкретным особям и не встречающиеся у других. Далее происходит долгий процесс анализа этих черт и сравнений их со скелетами живущих ныне популяций. Подобного рода сравнительный анализ – дело подчас весьма кропотливое и трудоемкое, особенно если речь идет о крупном местонахождении вроде пещеры Стеркфонтейн, где огромное количество костных останков покрывает период во многие тысячелетия, но удивительным образом принадлежит индивидам одного вида.

В Малапе, казалось, дело обстоит несколько проще. Ни в Южной, ни в Восточной Африке попросту не было ничего подобного нашим двум скелетам. Мы ведь все же нашли целые скелеты, не какую-то затерявшуюся челюсть или отдельный череп, – это вселяло некоторую уверенность. Верхние конечности скелетов были чрезвычайно длинны; имея также некоторые кости ног, мы могли судить о приблизительном росте этих гомининов. Бедренная и берцовая кости указывали на то, что этот древний человек передвигался на двух ногах, но вот пяточная кость была очень странно изогнута, почти как у шимпанзе. Фрагменты тазовой кости указывали, что таз был уже, чем у Люси (Australopithecus afarensis), гораздо ближе к человеческому. И дело было не в том, что челюсти, зубы или даже череп, что мы обнаружили в Малапе, не соответствовали тем, что мы видели раньше. Но даже если бы мы предположили, что окаменелости из представленных нам хотя бы фрагментарно отражали причудливую смесь черт скелетов из Малапы, люди сочли бы нас сумасшедшими. Совершенно ясно было, что перед нами был вид, науке прежде не известный.

Трудности в определении вида малапских гомининов спровоцировали также и проблему более глубокого и теоретического характера – ведь сам термин определяется разными биологами по-разному. Карл Линней придумал систему классификации, которую до сих пор применяют в биологии: он использовал идею «вида», чтобы группировать особей, которые выглядели одинаково и имели одинаковый образ жизни и действий (в современной литературе для этого применяется термин «эволюционная града»). Сто лет спустя Чарлз Дарвин показал, что у «видов» есть и общее «происхождение». С точки зрения биологии это означает, что особи одного «рода» связаны, поскольку имеют одного общего предка. На семейном древе они были бы изображены отдельной ветвью или, как называют это современные биологи, отдельной «кладой» на кладограмме. Однако на обширном таксономическом древе живого мира есть и такие ветви, отражающие особей, похожих между собой, но по-разному приспосабливающихся к окружающим условиям. В подобных случаях часто бывает довольно затруднительно с точностью сказать, родственные они или нет. Или напротив, иногда, под влиянием внешних условий, эволюционный процесс проходит столь стремительно, что практически никакого сходства между двумя родственными особями не остается; соответственно, грады и клады, в которые попадут эти особи, будут также разными.

В 1960 году Луис и Мэри Лики обнаружили в Олдувайском ущелье останки нового вида – Homo habilis. Вот уже более 40 лет этот вид общепризнан наиболее ранним из известных Homo видом, который задал новый вектор эволюционного развития по направлению к Homo sapiens – людям, живущим ныне. Когда Луис Лики совместно с Филлипом Тобиасом и Джоном Нэйпиром работали над описанием этого нового вида, они тоже столкнулись с вопросом о границе, разделяющей наш вид и наших предков. Было решено взять за основу ряд характерных черт Homo, таких как использование орудий, человеческое строение кисти руки, объем головного мозга и малый размер зубов. Взятые вместе, эти черты как раз и оформляют новый жизненный путь, на который и вступили наши древние прародители. Если все действительно так, тогда эти черты, присущие модели адаптации Homo, тоже должны соответствовать отдельной ветви на таксономическом древе; то есть грады и клады должны быть одними и теми же.

Однако подобный подход можно и критиковать. Критики часто отмечают малый рост Homo habilis, указывающий на невозможность использовать пространство, как более поздние Homo: H. habilis вряд ли мог преодолевать большие расстояния, подолгу передвигаться от одного удаленного места к другому, что было в порядке вещей для Homo erectus, обладавшего более крупным телосложением. То же можно сказать и о малом объеме мозга. Одним словом, по способу взаимодействия с окружающим его пространством вид H. habilis, вполне возможно, был гораздо ближе к австралопитекам, чем к людям. А уж если H. habilis лишается права называться Homo, то прочие, куда более фрагментарные находки, претендующие, однако, на титул «наиболее раннего» Homo, уж точно это право потеряют. Где бы они ни располагались на общем древе (чего, конечно, со всей точностью знать не может никто), эволюционные грады, в которые эти особи попадут, будут разные.

Так что понятие вида было серьезным вопросом для изучения эволюции человека, и нам предстояло дать на него свой ответ. Вместе с тем существа из Малапы были просто тем, чем они были, и на это, конечно, не могло повлиять ни какое-то видовое название, которое им будет дано, ни место на древе. Эти находки в любом случае многое расскажут о том, что представляли собой наши далекие предки. Но все это, несомненно, могло повлиять на подход различных ученых к истории Homo, а отсюда – и на их восприятие малапских находок.

Итак, главной нашей проблемой в определении видовой принадлежности древних людей из Малапы были как раз таки те особенности их строения, которые более всего и «призывали» дать это определение. Эти люди обладали как чертами Australopithecus, так и несомненными чертами Homo. Нужно было выбирать, но как?

Следующий день застал меня с маркером перед доской; слева была колонка «Примитивные», справа – «Прогрессивные». Под примитивными чертами понимаются те, которые унаследованы от более древних видов, а под прогрессивными – которые сближают вид с современным человеком или более ранними видами вроде Homo erectus.

– Ну что ж, – произнес я, – начнем с головы?

Мы стали перебирать одну за другой черты черепа из Малапы. Малый объем мозга в 420 кубических сантиметров ушел в графу «Примитивные». Малый размер зубов – в «Прогрессивные». И так далее. Спускаясь все ниже и ниже по отделам человеческого тела, мы обсуждали и спорили о почти каждом пункте, прежде чем внести его в одну из категорий. Потом еще раз проделали то же самое, только на доске уже значилось: «Australopithecus» и «ранние Homo». В процессе обсуждения мы наконец пришли к заключению, что руководящей идеей в определении понятия вида для нас станет эволюционная града, то есть морфологическое сходство черт, без фокусировки на поиске общих предков малапских гомининов и уже известных науке древних людей. В каком-то смысле этот выбор был предопределен с самого начала: ведь морфология малапских скелетов была невероятно информативна, и мы знали чрезвычайно много об их способе взаимодействия с окружающей средой. Однако, несмотря на многие прогрессивные черты, сближающие их с Homo, с уверенностью утверждать о непосредственном родстве мы не могли. Для этого понадобились бы более серьезные доказательства, вроде идентичных черт с известными видами Homо. Подобных доказательств у нас не было.