Текст книги "Счастливчик (сборник)"

Глава XIII

Как дивно хороша осенняя дорога!.. Кругом разбегается желтое море убранных нив, дальше леса, чуть тронутые багрянцем, чуть посыпанные золотою пудрою едва пожелтевшей августовской листвы. В просветы начавших опадать деревьев мелькают синие воды реки… Приятное, ласковое и нежаркое августовское солнце…

Звенят бубенчики под дугою. Первой тройкой правит Андрон, второй – парой – молодой конюх Ванюша.

В первом экипаже чинно и тихо. Там бабушка, Ами, Аврора Васильевна, девочки.

– Там старички, – подмигивает на передовых Ивась. – А самая древняя старушенция – Симочка! – вторит Ваня. – Тезка! – обращается он к молодому вознице Ванюше. – А ну-ка, перегони их!

– Жарь, Ваня, в мою голову! – хохочет Счастливчик. – Слушаю, молодые господа!

Ванюша-конюх немногим старше своих седоков – ему недавно минуло пятнадцать, – поэтому он не прочь порезвиться и пошалить.

– Эй, родимые, выручай! – натянув вожжи, лихо вскрикивает он на лошадей.

 
С горки на горку,
Барин даст на водку.
 

Эй, берегись, кому жизнь дорога, сторонись!

– Важно! Вот это важно! По-нашему – по-хохлацки! – визжит в восторге Ивась, в то время как робкий Аля Голубин хватается за руку Мик-Мика, исполненный страха.

– А мы не разобьемся? – испуганно шепчет он.

– Аля, милая девочка, не бойся! Не посрами гимназии родной! – запевает басом Ваня Курнышов и, сорвав в неистовстве фуражку, размахивает ею как флагом над головой.

Лошади несутся рысью. Экипаж не катится, а летит по мягкой ровной дороге.

Вот поравнялись с передовыми путниками.

– Наше вам почтение! Вот мы!

– Осторожнее! Осторожнее! Они разобьются насмерть! Иван! Ванюша! Не смей гонять лошадей! – волнуется бабушка в своей коляске.

– Симочка! Отменная девица! Не желаешь ли яблочка? – предлагает Мик-Мик, и румяный плод падает на колени Симе.

– А вы сами без яблока как же? – улыбается та.

– Есть не могу! В этой бешеной скачке язык проглотил, – смеется Мирский.

– Он шутит! Он шутит! Думает, что у нас нет больше яблок! А у нас еще два десятка! – хохочут дети. – Мы с запасцем. Галя, Симочка, Ляля, ловите!

Из одной коляски в другую летят в виде маленьких боевых гранат вкусные румяные плоды. Целый град их, целый запас. Девочки ловят их со смехом. Аврора Васильевна волнуется и говорит, что это неприлично: так бросаются только уличные дети.

Monsieur Диро очень беспокоится за участь своего пенсне:

– О, мои оченки… Они разобьются… и я останься без оченков! – кричит он, невозможно ломая русский язык.

Но вторая коляска уже промчалась, далеко опередив первую; из нее доносится веселый смех…

Один Орля только грустен среди общего веселья. Невольно сорвавшаяся с губ Счастливчика фраза об исчезнувшем Ахилле не дает ему покоя.

Из-за него добрый, милый барчонок Кира, из-за него, Орли, лишился своего сокровища! А чем ему отплатили за его поступок? Его обули, одели, приняли ка к родного в дом, человеком сулят сделать, «барином», и Галю тоже ровно барышню воспитают, а он-то… Эх! Правда, он вытащил из огня Киру… Да ведь он должен был это сделать, и нечего за это себя превозвышать. Не давать же было погибать человеческой жизни. Подумаешь, геройство какое! Нет, не стоит он всего этого счастья, так незаслуженно посыпавшегося на него и сестренку. Обездолил он Кирушку, обокрал его…

И мрачно блуждают по сторонам глаза цыганенка. Хмурятся черные брови… Затихает он в своем уголке.

Видя настроение Орли, никто не хочет его тревожить. Все делают вид, что не замечают грусти Орли, его тоски, чтобы не раздражать легко воспламеняющегося гневом мальчика.

А лошади все мчатся вперед да вперед, и неистово заливаются колокольчики под дугой…

Глава XIV

Проехали верст восемь, еще две остаются… Миновали поля, въехали в лес.

Здесь хорошо и привольно. Не пыльно, прохладно, тенисто. Пахнет смолою, грибами и тем чуть заметным запахом, который несет с собою осень.

Глаза Орли жадным взором впиваются в чащу.

Вдруг невольный крик, готовый вырваться от неожиданности, замирает на его губах.

Среди начавшей золотиться и багроветь по-осеннему чащи он видит грязно-серые пятна… Потом что-то высится яркое над кустами. Одновременно слышится какая-то возня и как бы задавленное ржание лошади…

Взор Орли зорче проникает в чащу… Что-то пестрое, ярко-красное, наполовину с желтым и зеленым, висит, прицепленное к ветке дерева… Какие-то лохмотья…

Едва сдерживая свое волнение, мальчик потянул носом. Так и есть – запах гари!.. Поднял голову: чуть заметной струйкой вьется дымок над шатрами кустов и деревьев.

«Цыгане! Табор! Наш табор!» – вихрем пронеслась в голове Орли быстрая мысль.

Его соколиные по зоркости глаза приметили все то, чего не видели другие. Неимоверно развитые жизнью среди природы слух и обоняние подтвердили догадку.

Мальчики и Мик-Мик не могли заметить там, далеко в чаще, ни спрятанных в кустах телег с навесами, ни сушившихся на дереве цыганских лохмотьев, ни высокого шеста с красной тряпкой, который служил как бы флагом и знаменем дяди Иванки.

Этот красный значок был значком их табора, и теперь в присутствии здесь дяди Иванки со всей его цыганской семьей Орля не сомневался больше.

* * *

– Наконец-то!.. А я уж думала, не дождусь дорогих гостей!

Натали Зараева стояла на крыльце своего домика, утонувшего в зелени акаций и сирени, окруженная детьми Сливинскими: веселой институткой Сонечкой, Катей, Толей и Валей. Тут же, с трубкой во рту, находился сам полковник под руку с женой.

Тетя Натали была в простом темном платье. На ее печальном лице играла какая-то странная, загадочная улыбка. Она протягивала руки приезжим и издали кивала головою.

– Добро пожаловать, дорогие гости!.. Пожалуйте в столовую!.. Обед на столе!

Дети с шумом выскочили из экипажей и стали здороваться с семьею Сливинских.

– Tante Натали! Можно перед обедом обежать сад и показать его нашим друзьям? – ласкаясь как кошечка, просила Сонечка.

– Обед на столе, мы ждем вас! – успела только ответить та.

Но шумная ватага, вырвавшись из гостиной, уже мчалась по запущенным аллеям сада.

– Господа! Я нарочно привела вас сюда, – говорила через минуту Сонечка, запыхавшаяся от быстрого бега, останавливаясь в отдаленном уголку сада, – сюда, на эту площадку. Слушайте: нас ждет сегодня большой сюрприз.

– Сонька подслушала его, когда tante Натали говорила с маман, – вставил свое слово Валя.

– Неправда! Неправда! – вспыхнула девочка. – Tante Натали сама сказала мне, что сегодня поведет нас в таинственную комнату и – ах! – что мы там увидим! – И Сонечка на минуту даже зажмурила глаза.

– Что? Что увидим? – заинтересовались дети.

– Она и сама не знает, – заявил Толя.

– Я и сама не знаю. Но… tante Натали сказала, что мы увидим там что-то особенное, – проговорила его сестра.

– А что же ты не говоришь, что tante Натали обещала нам рассказать интересную историю после обеда? – напомнил Валя.

– Да! Да! И историю расскажет, и в таинственную комнату поведет, – подхватили хором дети Сливинские.

– Обедать, детвора! Суп простынет! – послышались голоса старших в открытые окна столовой.

И вся ватага понеслась к дому.

Какой вкусный был обед у tante Натали! Каким очаровательным десертом угостила она своих гостей!

Но странно: госпожа Зараева не притрагивалась ни к одному блюд у, и когда раскладывала кушанья по тарелкам гостей, руки у нее дрожали, как в лихорадке. А глаза подолгу останавливались на личике сидевшей подле нее Гали.

Едва успел кончиться обед, как хозяйка поднялась с места.

– Я попрошу вас, дорогое друзья, уделить мне несколько минут внимания, – произнесла она взволнованным голосом, проходя в гостиную впереди гостей. – Присядьте, господа, и выслушайте меня. Я хочу вам рассказать небольшую историю юности одной моей знакомой, которая должна заинтересовать вас всех. Вы разрешите?

– Помилуйте! Мы очень рады, – отозвались взрослые.

– Рассказывайте! Рассказывайте! Мы все внимательно слушаем вас, tante Натали! – неистово кричали дети.

И несколько десятков глаз жадно уставились в ее лицо.

Госпожа Зараева обвела своими печальными глазами слушателей и начала свой рассказ.

Глава XV

– В небольшом южном бессарабском[40]40
  Бессарабия – историческая область на востоке современной Молдавии.


[Закрыть]городке, – так начала свой рассказ госпожа Зараева, – жили две сестры: одна из них – молодая вдова с ребенком, девочкой, другая – девушка, лет шесть перед тем окончившая институт.

Обе сестры жили в своем имении в полном затишье, несмотря на то что были богаты. Смерть мужа старшей из них тяжело отозвалась на обеих, и их не манило уже больше к веселой светской жизни. Обе они всецело ушли в воспитание крошечной девочки, их единственной радости и сокровища, дочери молодой вдовы.

Эта крошка была прелестное кроткое существо со светлыми глазами и льняными волосами. Грациозная, изящная, она уже двух лет от роду утешала мать и тетку своим умом, послушанием, сообразительностью и ласками. Сестры мечтали уже видеть ее счастливой, умной, красивой девушкой, как вдруг ужасное горе обрушилось на маленькую семью.

Однажды летом девочка нечаянно вышла из сада на берег реки и исчезла… По следам на земле убедились, что она пошла к крутому берегу речки. Здесь следы терялись… Не было никакого сомнения, что девочка, подойдя к краю берега, оступилась, упала в воду и утонула. Так решили все в один голос.

Обезумевшие от горя мать и тетка созвали всех окрестных крестьян искать маленький трупик в реке… Его не нашли. Должно быть, малютку далеко унесло течением…

Горе так сразило мать девочки, что она вскоре умерла, а осиротевшая сестра ее поспешила уехать из ужасного места несчастия, продав усадьб у. Она решила – чтобы ка к-нибудь за глушить горе, – путешествуя, кочуя с места на место, утопить в постоянной смене впечатлений свою тоску.

Прошло много лет. Усталость взяла свое. Девушка утомилась и, желая отдохнуть немного от кочевок, устроилась неподалеку от своих друзей в крошечной усадьбе, окруженной лесами и полями.

Как-то раз в одном из домов соседних с нею помещиков она встретила девочку, похожую на покойную племянницу настолько, что сразу полюбила ее, привязалась к ней. Эта девочка своими льняными волосами и светлыми кроткими глазками напомнила ей так живо дорогую покойниц у, что она снова почувствовала себя счастливой в присутствии этой девочки.

Tante Натали умолкла на минуту, а затем вдруг, как бы опомнившись, прибавила, обводя странно заблестевшими глазами присутствующих:

– Дети, я обещала вам показать таинственную комнату! Эта комната находится в связи с моим рассказом… Пойдемте, дети, пойди и ты, Галя, дитя мое! Дай мне руку, я хочу пойти туда рядом с тобою.

И, странно взволнованная, с непонятным трепетом в побледневшем лице, Натали поднялась с места.

Поднялись и все остальные, недоумевающие, удивленные, и последовали за нею.

– Я знаю, она рассказывала случай из своей жизни, – произнесла полковница шепотом мужу.

– И эта маленькая цыганочка, по-видимому, напоминает ей утонувшую племянниц у, – ответил тем же шепотом тот, и они поспешили в таинственную комнату следом за остальными.

Глава XVI

Странное чувство охватило Галю с той минуты, как Натали начала свой рассказ. Темные глаза рассказчицы то и дело останавливались на ее лице. И эти глаза, полные тоски и грусти, напоминали девочке чьи-то ласковые, давно забытые взоры… Постепенно все яснее и яснее выступали эти взоры в памяти Гали… И еще другие, еще более дорогие, любящие… А за ними выступали деревья широко разросшегося фруктового сада, уютный маленький домик и река… И крошка-девочка в белом платьице с распущенными волосами в зелени сада и на берегу реки… Потом чей-то темный силуэт представлялся Гале… Черная женщина в ярких лохмотьях, появившаяся внезапно и утащившая девочку в лес… А потом… нищие грубые цыгане… брань, крики, побои… и Орля… милый Орля, защитник и ангел-хранитель девочки…

– Вот мы и пришли! – внезапно послышался над головою Гали дрогнувший голос.

Затем щелкнул замок в двери. Широко распахнулась она, и все очутились в небольшой комнате, оклеенной светлыми обоями, с окном, завешенным кисейной[41]41
  Кисея – тонкая, полупрозрачная хлопчатобумажная ткань.


[Закрыть]занавеской. В одном углу комнаты стояла детская кроватка под белоснежным кисейным пологом, в другом – стол с массою игрушек, разбросанных на нем и в углу, на ковре. Точно здесь только что находилась девочка, хозяйка этого уголка.

Лишь только Галя переступила порог комнатки, светлое, как луч солнца, воспоминание прорезало маленькую головку…

Ведь эту кроватку, эти игрушки, эту занавеску и ковер она помнит, знает, хорошо знает… И вот ту куклу с отбитым носом. Да, да, да, ведь это ее кукла Дуся, ее Дуся! Та самая Дуся, с которой она когда-то играла по целым дням!

Все светлее, все яснее и настойчивее проникает воспоминание в белокурую головку девочки… Прошлое поднимается из недр души, воскресла память…

Да, нет сомнения, это ее кровать, ее кукла, ее игрушки… А там… Она поднимает глаза на стену… Там над кроваткой каждый раз, прежде чем уснуть, она видела ее – портрет той, которая сидела около ее кровати, портрет ее матери…

Вот он! Так и есть! А с ним рядом другой…

– Мама! – вырвалось громким неожиданным криком из груди девочки, и она протянула к портрету руки. – Мама! Мама! Мама!

– Верочка! Крошка моя! Это я – твоя тетя!

Натали бросилась к Гале, и град исступленных поцелуев посыпался на лицо, шею, волосы и руки девочки. Слезы ручьем полились из глаз Зараевой, смочили льняную голову и платье ребенка.

И Галя плакала и прижималась к груди девушки.

– Верочка! Моя Верочка!.. Племянница моя ненаглядная!.. – шептала Натали, смеясь и плача от счастья. – Крошечка моя!.. Я тебя узнала, узнала сразу!.. Ведь все эти восемь лет я жила мыслью о тебе!.. Я верила в твою смерть, но… все же надеялась смутно, что увижу, встречу мою крошку… Как видишь, я все твои вещи привезла из старой усадьбы… окружила себя ими и среди них, твоих игрушек, подле твоей пустой кроватки, проводила взаперти целые часы, вспоминая свою Верочку, тоскуя по ней… Бог видел мое горе и смилостивился на до мною, вернул мне тебя… О, теперь я никогда не расстанусь с тобою, с моей бесценной, единственной, родной моей племянницей, сокровищем моим. Я заменю тебе покойную маму, я всю жизнь положу для тебя, счастье мое, дорогая, милая, родная моя деточка.

И опять нежные руки обвивали шею Гали, а горячие трепещущие губы Натали осыпали градом поцелуев ее лицо.

Девочка отвечала такими же поцелуями и ласками… Память ее пробудилась вполне и подсказывала картины детства одну за другою, одну за другою…

– Тетечка! Наташечка! Тетечка моя! – лепетала она тихо, застенчиво прижимаясь к Натали и робко возвращая ей поцелуи и ласки.

Все присутствующие были взволнованы, потрясены этой сценой. В глазах взрослых стояли слезы. Девочки плакали. Растроганные, потрясенные, плакали и Счастливчик с А лей. Подозрительно долго сморкался Ивась. А Ваня Курнышов что-то очень усердно занимался мухой на стене и ожесточенно кусал себе губы.

Никто не объяснил, как эта цыганочка Галя могла быть Верочкой, потерянной, погибшей племянницей tante Натали. Но все догадались, что тогда, восемь лет назад, девочка, которую считали погибшей, не утонула в речке, а попала к цыганам, которые увели ее в табор и держали вместе со своими цыганскими детьми.

Несколько минут в комнате все молчали.

– Валентина Павловна! – произнесла наконец, едва-едва подавив свое волнение, Натали. – Благодарю вас от души за Верочку… Спасибо, добрая душа, что приютили мою крошку, спасибо за все, за все, сделанное ей. Сегодня же я возьму ее к себе в дом. Вы понимаете мои чувства. Я нашла мое сокровище и не разлучусь с нею…

– А Орля? – неожиданно прозвучал среди воцарившейся затем тишины нежный голосок Гали.

– Какой Орля?

– Шура! Мой братик! Ах, тетечка, я ни за что не расстанусь с ним! – и девочка, отбежав от тетки, бросилась к угрюмо стоявшему в уголке Орле, схватила его за руку и вывела вперед. – Вот, тетечка, мой братик… Если бы не он, меня насмерть забили бы цыгане или я голодной смертью погибла бы в лесу.

И Галя тут же, волнуясь, дрожа, бледнея и краснея, стала передавать всю историю своей тяжелой жизни у цыган.

– Орля… С Орлей… Если бы не Орля… А Орля… – то и дело срывалось с ее губ.

Пока она говорила, перед Натали развертывались ужасные обстоятельства жизни ее племянницы в таборе. Она поняла одно: если бы не этот курчавый, угрюмый на вид мальчик, ей бы не увидеть больше никогда своей Верочки. И она протянула руку курчавому мальчик у, с глубоким захватывающим чувством сказав при этом:

– Ты будешь у меня первым моим другом и племянником наравне с Верочкой. Я позабочусь о твоем будущем… Только попроси Валентину Павловну отпустить тебя ко мне навсегда.

– О, что касается меня, – живо произнесла Раева, – я не могу держать Шуру насильно. Пусть решает сам, где ему лучше. Решай, мой друг, никто не принуждает тебя.

Глубокое молчание воцарилось в комнате. Все глаза устремились на Орлю. Все с нетерпением ждали его слов.

Но мальчик молчал. Жилы на лбу у него надулись, он потупился в землю, до боли закусил губы. Тяжелая, непосильная работа происходила в его душе.

Он не мог, с одной стороны, заплатить неблагодарностью добрым людям, с другой – не мог расстаться с Галькой, не мог ни за что. Последний довод ударился в его мысли с необычайной силой… Он до крови закусил губ у, потом тряхнул головою, точно сбрасывая непосильную тяжесть с плеч, и не то простонал, не то прокричал резко:

– Я с Галькой хочу вместе.

А затем круто повернулся на каблуках и стремительно выскочил за дверь.

Глава XVII

Орля не бежал, а мчался, едва касаясь земли. Мчался по комнатам, по саду, по дороге. Мчался по лесной тропинке, начинавшейся сразу за домом, мчался, не оглядываясь, изо всех сил, точно огромная толпа преследователей гналась за ним по пятам.

Стыд, мучительное чувство причиненной им неблагодарности гнало его куда-то. Куда – он и сам не знал. Мысли вихрем неслись у него в голове, мысли, бросавшие его в краску, стыд и негодование.

«Хорош гусь – нечего сказать… Отплатил господам за хлеб, за соль!.. – точно слышал Орля чей-то голос. – Позвала другая благодетельница, а я и обрадовался!.. Возьмите, мол, меня с Галькой заодно. Уж куда как хорошо!.. Не Щелчок я, а просто кошачья душа непривязчивая – и весь сказ тут!..»

Но в то время, как эти мысли теснились в голове мальчика, сердце его расцветало от счастья.

«Галька-то, Галька! Радость нашла какую! Тетку нашла, дом родной, семью. И меня, своего братика, в радости не забыла. Эх, золото девчонка. Дай ей Бог…»

И лицо Орли помимо воли расползлось в улыбку.

«А все ж таки домой не пойду, пока не уедут наши… Раевы… Стыдно глаза перед ними показать: перед барыней-бабушкой, барышней Лялей… Перед Кирушкой тоже… Они меня за внука, за брата приняли, а я-то им отплатил…»

Нестерпимая усталость заставила наконец остановиться Орлю. Тяжело переводя дух, он стал как вкопанный, оглядываясь по сторонам.

Что это? Шест с красной тряпкой в двадцати шагах от него!.. И пестрые лохмотья тоже!.. Вон и серые пятна холщовых навесов телег виднеются сквозь листв у… Значит, он у табора… Около него…

Орля вытянул шею, потянул носом. Так и есть – запах гари, неизбежный последок догоравшего костра. И откуда-то смутно доносятся голоса, знакомые гортанные голоса, заглушённые расстоянием.

Вдруг неожиданный звук прорезал тишину леса: где-то поблизости заржала лошадь.

Орля вздрогнул всем телом и насторожился.

Новое ржание, молодое, задорное, сильного юного коня.

Это не таборные клячи, нет. Их голос Орля различит из тысячи лошадиных. Нет, это…

«Ахилл!» – вдруг вихрем пронизала его голову острая, как жало, мысль… Это Кирочкин Ахилл! Его не сбыли, не продали, он еще в таборе! А раз он в таборе… О, не посылает ли судьба ему, Орле, возможность возвратить Ахилла старым хозяевам и хоть этим отплатить им за все их благодеяния и искупить свою вину перед ними?

Все тело мальчика задрожало сильнее… Сердце за-работало с удвоенной силой… Глаза вспыхнули как угольки…

– Ага! Знаю, что надо делать… – процедил он сквозь зубы и… как сноп повалился на траву.

* * *

Он лежал на спине долго, очень долго…

Постепенно темнело в лесу, а на бархатном небе зажигались звезды…

Откуда-то издали доносились до него призывные крики детских голосов:

– Шура! Шура! Где ты? Пора ехать! Мы скоро уезжаем… Шу-ра-а! Ау!

Мелькали красные огоньки фонарей между деревьев. Его искали… Но он не подавал вида, что слышит этот зов.

Когда осенний вечер опустился на землю и в лесу стало темно, как в могиле, Орля перевернулся на живот и пополз, как змея, прячась в кустах и в высокой сухой траве.

Он полз на запах гари, в ту сторону, откуда слышались заглушенные расстоянием голоса… Вот они ближе, ближе… Вон мелькает небольшое пламя… Это маленький костер…

Дальше, дальше ползет мальчик, шурша опавшими листьями, извиваясь змеею. Теперь уже ему хорошо слышна знакомая цыганская речь… Сквозь деревья видны сидящие у костра люди…

Так и есть, это они. Дядя Иванка, подле Длинный Яшка… Земфира… Мароя… Михалка… Денис… В руках Яшки ружье, очевидно, приобретенное недавно… Он любуется им, поворачивая вправо и влево, прицеливаясь на верхушки деревьев, облитые светом костра…

А там, подальше, другой костер, уже потухший, и около него пасутся таборные лошади и тот, чужой красавец Ахилл. Его Орля узнал сразу по стройному телу, по тонким породистым ногам и лебединой шее.

В то время, пока мальчик, ощупывая темноту глазами, измерял пространство между ним и конем, луна взошла на небе и осветила лесную лужайку.

«Ахилл!» – чуть не вырвалось из груди Орли радостным звуком, и он пополз вперед, туда, к погасшему костру, стараясь как можно менее производить шума.

Он был уже в десяти шагах от лошади, как глухое рычание послышалось за его плечами.

«Это Шарик таборный. Эх, беда! Не узнает – загрызет насмерть», – цепенея от ужаса, мысленно выговорил Орля.

Что-то лохматое, огромное с диким рычанием ринулось на него и в ту же минуту дрыгнуло с радостным ликующим визгом.

– Шарик! Шарик! Это я – Орля! Не узнал, дурак!

Громкий радостный лай собаки был ему ответом. В один миг Шарик облизал лицо, руки, голову Орле и с тихим визгом затормошил его.

Лай, возня и визг собаки не прошли даром.

Беспокойно заворочались цыгане у костров.

– Никак кто-то прячется в кустах, – произнес дядя Иванка и первым тяжело поднялся со своего места.

– К лошадям подбирается! – крикнул Яшка и тоже вскочил на ноги, держа наперевес ружье.

– Воры! Грабители! Эй, табор, поднимайся! – загремел в тот же миг голос дяди Иванки, и он кинулся в кусты.

Орля понял одно: медлить больше нельзя! Быстрым движением вскочил он на ноги и, оттолкнув изо всей силы радостно кидавшуюся на него собак у, бросился бешеными прыжками к привязанному у дерева Ахилл у. Трепещущими руками рванул он повод, еще раз и еще… Но крепкий ремень не поддался усилию детских ручонок. Тогда, вспомнив, что в кармане его имеется перочинный нож, он выхватил его с лихорадочной поспешностью и перерезал поводья. Еще минута… и он на коне, на его лоснящейся спине, казавшейся серебряной при обманчивом свете месяца.

– Гип! Гип! Вперед, Ахилл! Живее! Вперед!