Текст книги "Счастливчик (сборник)"

Часть вторая

Глава I

Жаркий, душный июльский полдень. Солнце палит вовсю.

В большой светлой комнате выдвинут стол на середин у. На конце стола сидит Аврора Васильевна и диктует детям.

Валентина Павловна просила ее, Мик-Мика и monsieur Диро заниматься по часу в день с мальчиками, чтобы дети не забыли за летнее время каникул то, что проходили в классах зимой.

За компанию с мальчиками занимается и Симочка. Тут же, на конце стола, сидят Орля и Галя.

Орлю нельзя узнать. За месяц, проведенный в Раевке, мальчик круто изменился.

Начиная с его имени – его зовут теперь Шурой, то есть настоящим его именем, данным ему при крещении, а не прежней кличкой, – все в нем переменилось к лучшему.

Постоянное пребывание среди людей, не имеющих ничего общего с грубыми и вороватыми обитателями табора, сделало свое дело.

Правда, маленький дикарь, Щелчок, как его тихонько между собой называют дети, не мог исчезнуть вполне в лице цыганенка, но он уже не был тем безудержным диким волчонком, каким попал в этот дом.

В душе мальчика пробудилась невольная благодарность к людям, тепло приютившим у себя в доме его и Гальку.

Вот она сидит, поздоровевшая, розовенька я, пополневшая за этот месяц, сидит между ним и Алей Голубиным, самым тихоньким из мальчуганов, и старательно выводит буквы на аспидной[31]31
  А́спид (шунгит) – горная порода черно-серого цвета, из которой изготавливали грифельные доски для обучения письму.


[Закрыть]доске.

Пишет их и Орля, так как Валентина Павловна выразила желание, чтобы оба они с Галькой как можно скорее выучились читать и писать.

К Валентине Павловне и к Ляле, вы́ходившим Гальку точно так же, как они выходили и его, Орлю, у Орли какая-то необыкновенная преданность. Ради «барыни-бабушки» и «барышни Ляли», как он называет обеих, он готов в огонь и в воду.

Любит он и Счастливчика, потому что изящного, маленького, как игрушка, хрупкого и доброго сердцем мальчика любят все: его нельзя не любить.

Любит веселого Мик-Мика, своего первого заступника.

Алю же Голубина Орля втайне презирает за голубиную кротость и еще за то, что Аля очень подружился с Галькой за последнее время, и Орля боится, что Аля совсем отнимет у него сестру.

Но кого он положительно не выносит, так это Аврору Васильевну, няню Степановну, Франца и Ваню с Ивасем.

Первая очень требовательна, придирчива и строга.

Няня Степановна и Франц никак не могут примириться с тем, что цыганские нищие ребята сидят за одним столом с их господами, а они, в качестве прислуги, должны им подавать и служить.

– У-у! Чего пялишь цыганские буркалы, волчонок? – часто, встретив горящие глаза Орли, ворчит няня. – Того и гляди, наживешь с тобою бед.

А Франц, брезгливо поджимая губы, убирает тарелки после Орли и Гали и насмешливо шипит, неслышно для хозяев:

– Вы бы хоть вылизали языками соус получше… А то не больно чисто и все же вымыть придется после вас…

Дело объяснялось тем, что наголодавшиеся в таборе дети не оставляли ни кусочка от своих порций за столом. А куски с господского стола Франц особенно любил доедать.

В свою очередь, Ивась и Ваня дразнили Орлю тихонько от других. Впечатлительный, необузданный мальчик платил им чем мог, и не добром, конечно.

* * *

– Покажи, Шура, что ты написал! Дай твою работ у, – внезапно огорошил Орлю знакомый резкий голос Авроры Васильевны, и ее костлявая высокая фигура выросла за его плечами.

Он молча протянул свою аспидную доску. Там не было ни единой буквы.

– Одна святая чистота! – сострил синеглазый Ивась, заглянув через плечо Орли.

Орля стоял потупившись.

– Что ж это такое? За целый час ты не сделал ничего. Ведь тебе сказано было написать буквы все по порядку! – повысив голос, произнесла Аврора Васильевна.

Угрюмое молчание было ей ответом.

– Шуре жарко, оттого он не мог писать, – вступился за товарища Кира.

– Просто оса ему нос укусила… И он все думал, как бы ее поймать и казнить, – пошутил добродушный Ваня.

– Ха-ха-ха! Оса нос укусила! – залилась веселым смехом Симочка. – Покажи скорее, где укусила, Щелчок.

– Ах!

Симочка и сама была не рада, что с губ ее сорвалось это слово, от которого Орля приходил в бешенство.

Но было уже поздно.

С загоревшимися глазами цыганенок вскочил с места и взмахнул рукою.

Трррах! От аспидной доски, изо всей силы брошенной на пол, посыпались осколки.

– О, негодный мальчик! Как ты смел? Как ты смел? – сердито накинулась на него гувернантка.

– Он склеит, Аврора Васильевна! Он склеит! – пискнул Ивась.

– Нет, он напишет на каждом осколке по одной букве и, таким образом, составит азбуку! – заметил Ваня.

Симочка, смущенная за минуту до этого, теперь уже смеялась снова.

Вдруг с конца стола отделилась худенькая белокурая девочка и, волнуясь, заговорила:

– Зачем вы обижаете Орлю?.. Не надо его обижать! Братик, возьми мою работу. Я написала А, Б и В. Пусть они будут твои. – И она трогательным движением протянула ему свою доску.

– Господа! Не дразните Шуру! Я протестую! – кричал Счастливчик, поднимая свой голосок, похожий на колокольчик.

– Тише, дети! Тише! У меня голова кругом идет. Я не могу заниматься при таком шуме, – унимала расходившуюся детвору Аврора Васильевна.

– Не надо их больше мучить при такой погоде! Господа, я иду в лес! Кто за мной?

Мик-Мик широко распахнул дверь комнаты, где занимались дети, и предстал на ее пороге, весь сияющий весельем, радостью и довольством.

– Я! – Я!

– И я!

– Все мы! Вы отпускаете, Аврора Васильевна?

– Ах! В лес! – невольно сорвалось с губ Орли.

Лес! Нет, видно, никогда ему не отвыкнуть от воли. Так и тянет на простор лесов и полей из душных комнат усадьбы.

– Нет, ты не пойдешь! – суровым приговором звучит над головою ненавистный ему голос. – Валентина Павловна велела подготовить тебя за лето к первому классу городской школы, а дело у нас не подвигается вперед. Ты почти ничему еще не научился. И потом, ты провинился: замахнулся на Симочку, разбил доску. И ты остаешься дома! – заключила гувернантка.

Лицо Орли внезапно потемнело. Красивые глаза потухли.

– Эх, прощелкался, видно, Щелчок, – шутливо заметил ему Ивась.

Мик-Мик нерешительно помялся у дверей.

– Аврора Васильевна, простите на этот раз Шуру, – произнес он по-французски.

– Нет! Я же сказала!

– Ух! – вздохнул Мирский и скорчил комическое лицо.

– Тогда я останусь с Орлей. Дозвольте, тетенька, – послышался робкий голосок Гали, и она, застенчиво потупясь, выступила вперед.

– Этого еще недоставало! Ты пойдешь с остальными! – сурово остановила девочку гувернантка. – И, пожалуйста, называй меня так, как другие. Я не тетенька, а Аврора Васильевна.

– Злюка Сердитовна! – шепотом произнес Ивась своему другу Симочке.

– Ну, делать нечего, идем без Шуры, – произнес, вздохнув, Мирский и, быстрыми ша га ми приблизившись к мальчику, проговорил ласково: – Возьми-ка Галину доску, мой друг, да напиши скорее свой урок. А кончишь – нас догонишь!

– Против этого я ничего не имею! – отозвалась гувернантка.

– Ну, команда, рысью марш! В галоп!

И Мик-Мик помчался, как резвый мальчик, по длинному ряду комнат.

За ним помчались дети.

Аля Голубин схватил по дороге Галю за руку и увлек ее за собою. Девочка, зараженная общим потоком детского веселья, побежала вперед, оглянувшись, однако, сначала на Орлю и крикнув ему на прощание:

– Кончай скорее, братик, и приходи. Я тебя жду!

Глава II

– Как бы не так! Кончу! Ждите! Дурака нашли!

Орля взял доску, плюнул на нее и с размаха отшвырнул ее обратно на стол.

Потом, убедившись, что в комнате никого нет и все отошли далеко, он на цыпочках вышел из классной, прошел в общую спальню мальчиков и, нагнувшись, полез под одну из пяти кроватей, стоявших в комнате. В углу под этой кроватью (это была постель его, Орли) находилась небольшая корзина.

Тайна этой корзины была известна ему одному.

Два дня тому назад, гуляя в отдаленной части сада, Орля наткнулся на небольшой серый комочек, свернувшийся на солнце.

При виде странного комочка глаза мальчика вспыхнули радостным огоньком. Он схватил серый комочек и, всячески избегая попасться кому-либо на глаза, пронес его в спальню и положил в пустую корзину с крышкой, сунув ее в угол под кровать.

Сейчас он вытащил снова корзину и, с величайшей осторожностью приоткрыв крышку, сунул в нее пальцы.

В ту же минуту что-то холодное со свистом обвилось вокруг них.

Орля быстро выдернул руку.

Серая змейка с темной головкой обвила несколькими обручами кисть его правой руки.

Левой, свободной рукой мальчик достал из кармана пузырек с молоком, зубами открыл пробку и подставил бутылочку к голове змеи.

Последняя не заставила повторить приглашение и, просунув сплющенную головку в банк у, стала с жадностью пить молоко.

Это был безвредный уж, единственная порода змей, которые не жалятся и не приносят ни малейшего ущерба людям.

Такие ужи часто встречаются под полом крестьянских изб. Они совсем не ядовиты и почти ручные, вполне сживаются с людьми, даже пьют молоко с крестьянскими ребятишками, которые умышленно, чтобы привлечь ужей, ставят кринку на пол. Заслышав вкусный запах, ужи, большие любители молока, выползают из своих нор.

Вот такую-то змейку и удалось раздобыть Орле.

Пока змейка, погрузившись своей сплющенной головкой в молоко, с наслаждением предавалась вкусному угощению, Орля, чуть касаясь пальцами, гладил ее грациозно изгибающееся тельце и говорил уныло:

– Видно, одна у меня и осталась радость – ты, уженька… Никому больше не нужен Орля. Вишь, и Галька, верно, забыла обо мне, убежала с другими, и горя ей мало. Небось, с Алькой, этим воробьем ощипанным, дружбу водит теперь… Забыла про Орлю, точно и нет меня в живых больше… А все ведьма эта, Аврорка… Ну, постой же… Отплачу я тебе!.. Уженька, друг ты мой, скажи ты мне на милость, как мне ей отплатить?

Но «уженька» даже и головы не повернул в сторону мальчика. Он весь ушел в дело удовлетворения своего аппетита и с тихим посвистыванием пил молоко.

Вдруг Орля неожиданно подскочил на месте так, что испуганный уж выдернул голову из горлышка бутылки и проворно уполз мальчику в рукав.

– Ага! Нашел! – воскликнул Орля. – Знаю, как отплатить старой злюке! Будет долго помнить! Ха-ха-ха!

И с неожиданно засверкавшими глазами Орля вприпрыжку выскочил из спальни, промчался длинным коридором в гостиную и остановился у крайнего окна.

Здесь стоял рабочий столик и кресло, за которыми все свободное время проводила Аврора Васильевна. Здесь же, на столе, стоял рабочий ящик гувернантки.

Глаза Орли остановились на ящике. Одною рукою он поднял его крышку, другою опорожнил дочиста, выкинув бесцеремонно за окошко длинную полоску кружевного вязания и крючок. Затем запустил левую руку в рукав правой, вынул оттуда приютившегося там ужа и, сунув его в ящик вместо выброшенной работы, плотно закрыл его.

– Ладно теперь! Сработано чисто! – произнес Орля, сверкнув лукавыми глазами и двумя рядами ослепительно белых зубов.

Затем, повернувшись на каблуках, он уже направился было к выход у, когда внезапный храп сразу привлек внимание мальчика. Он живо обернулся.

В спокойном удобном кресле, уронив на колени французскую газету, спал сладчайшим сном, всхрапывая, monsieur Диро.

В то время как приятные сонные грезы носились в голове добродушного француза, самую голов у, ради летней жары коротко остриженную, вернее, обритую, голую, как ладонь, осаждали мухи. На розовой коже черепа они ползали черными бегающими точками, грозя каждую минуту разбудить своим несносным жужжанием старика.

«Эге! Это не годится! – произнес про себя Орля, внезапно весь преисполняясь чувством жалости к спящему гувернеру. – Накрыть бы его чем, что ли?»

Живые черные глаза мальчика быстро обежали комнату, выискивая, что бы могло ему послужить покрышкой для старой учительской головы.

И вот они остановились на прекрасном пурпурового цвета абажуре в виде огромного цветка мака, накрывавшего лампу.

– Ну, вот и нашел! – весело шепотом произнес Орля и, быстрым движением сорвав бумажный абажур с лампы, неслышно подкрался с ним к спящему и со всевозможною осторожностью опустил его на голову monsieur Диро.

– Вот и ладно! Спи, старичок, с миром. Теперь, небось, мухи не больно-то разгуляются на твоей маковке, – произнес он, очень довольный своей выдумкой, и отошел к другому окну подождать прихода детей.

Глава III

– Ах, как хорошо было в лесу! Что ж ты не шел? Мы тебя ждали! – послышались под окнами веселые голоса.

– Кончил работу? Да?

– Это я тебе набрала! – застенчиво протягивая брату в окошко пучок земляники, произнесла Галя.

– А мы тебе хлыст вырезали! Гляди какой! – прибавил Счастливчик и, в свою очередь, просунул в окно гибкую, тщательно обструганную от ветвей лозу.

– Дай, душенька Шуренька, я его на твоей спине попробую! – дурачась, присовокупил Ивась.

– Принеси твою работу, Шура! Я ее посмотрю. Все буквы написал? – и Аврора Васильевна первая появилась на пороге гостиной.

За нею толпились Мик-Мик и дети.

– Ах, что это такое? Посмотрите!

– Боже мой! Monsieur Диро! Что за странный головной убор! – неслось дружным хором с порога комнаты. И вдруг неудержимый взрыв хохота огласил стены гостиной.

Действительно, глядя на спящего Диро, нельзя было удержаться от смеха. Над красным потным лицом француза высился огромный бумажный цветок пурпурового абажура. Лепестки мака спускались в виде бахромы на его нос и уши. Только самый кончик носа комически высовывался из-под одного из них, и на этом кончике сидела широко воспользовавшаяся предоставленным ей относительным простором муха.

От голосов и смеха француз проснулся и, спросонок плохо сознавая, что делает, машинально приложил руку к голове, приподнял свой колпак-абажур, как шляп у, и самым галантным образом раскланялся перед детьми.

– Bon jour! Bon jour![32]32
  Доброе утро! (фр.)


[Закрыть]С добрым утром, Мик-Мик! Ви уже вернуль? – говорил он с сонной улыбкой хорошо выспавшегося человека.

– Ах, monsieur Диро! Что это у вас за шляпа? – почти в ужасе прошептала Аврора Васильевна, единственная не смеявшаяся из всех.

Француз, недоумевая, посмотрел на то, что держал в правой руке, и в тот же миг вспыхнул багровым румянцем и сердито закричал, далеко отшвырнув от себя злополучный абажур:

– Фуй! Какой маленький негодник подшутиловал так глупи над старикашка Диро?!

– Это Шура! Он один оставался дома! – вставила, не без ехидства, свое слово Аврора Васильевна.

– О! – воскликнул monsieur Диро, шагнул по направлению к Орле и, схватив его за плечи, потряс, уставившись строгими глазами ему в лицо. – Это ти? Говори сей минутик, ти наплютоваль?

– Ничего не плутовал! – грубо вырываясь, процедил сквозь зубы Орля. – Вас же жалеючи, накрыл! Ишь, голова-то у вас ровно колено, и мухи, опять же, по ней…

– О… ты все навируешь… – произнес в сердцах monsieur Диро и слегка дернул за ухо Орлю. – И никто тебе не повериль… ти маленький негодник!

– Орля правду говорит, не обижайте Орлю! – раздался тихий, трепетный Галин голос.

– Действительно правду, – подтвердил Мик-Мик.

– Слуга покорный, я умываю руки, если Михаил Михайлович заступается за этого негодного мальчишку! – недовольным тоном произнесла Аврора Васильевна, с обиженным видом отошла к столу и заняла свое обычное место в кресле. – Ну, а скажи, пожалуйста, ты кончил заданную работу? – нахмурив брови, строгим голосом обратилась Аврора Васильевна к Орле, в то же время открывая свой рабочий ящик.

Но Орле не суждено было ответить. Что-то со свистом выскочило из ящика и поползло по столу.

– Змея! – неистовым воплем вырвалось из груди гувернантки, и она с криками: «Дурно, мне дурно! Змея! Змея!» – откинулась, бледная как смерть, на спинку кресла.

– Змея! Змея! – кричали дети, в испуге отступая в дальний угол комнаты.

Мик-Мик в сопровождении Вани кинулся к столу.

– Да это уж! Не бойтесь! Безвредный уж. Откуда он взялся? – послышались через минуту их ободряющие голоса.

– Води… сюда капель… мадмуазель Аврор упал в не-чувствовании! – волновался Диро, хлопоча подле испуганной гувернантки.

Из внутренних комнат бежали Франц, няня, за ними спешили Валентина Павловна и Ляля.

– Что случилось? Ах, змея! Гадюка! Убейте ее, убейте! – не своим голосом вскричала бабушка. – Эта змея всех детей пережалит. Ох, какой ужас! Кира, отойди! Отойди, Счастливчик! Тебе говорят, отойди!

– Господи! Батюшки! Иисусе Христе! И подумать только, откуда взялась эта нечисть! – причитала няня, благоразумно пятясь к дверям.

– Да успокойтесь же! Успокойтесь! Это уж, а не змея! У нее нет жала, нет яда! – подбегая к каждому отдельно, кричал им всем в уши Мик-Мик.

Но его никто не слушал. Не хотели слушать. Все бегали, волновались.

– Франц, – кричала бабушка, – возьми палку и убей эту мерзость!

– Сорок грехов тебе за это отпустится, мой батюшка, – вторила ей няня.

– Да поймите же, это не змея, а уж! – надрывался Мик-Мик.

И вот в самый разгар суматохи, в то время как Мик-Мик, monsieur Диро и Валентина Павловна возились подле все еще стонавшей Авроры Васильевны, а Франц и дети, окружив на почтительном расстоянии ковер с извивающейся на нем змейкой, не знали, что предпринять, Орля вынырнул из их толпы и, бросившись к ужу, схватил его рукой.

Затем так же быстро он промчался в сад, в самый дальний угол его.

– Ну, уженька, гуляй на свободе, – проговорил он, выпуская из рук змейку, – держать тебя дома больше нельзя. Доищутся, тогда и пиши, брат, пропало! Утекай, братец ты мой, откуда пришел.

И он тихо свистнул, подражая свисту ужа.

Последний поднял головку, огляделся и быстро заскользил в высокой густой траве…

Глава IV

– Кто посадил в мою рабочую корзинку эту гадость?

Голос Авроры Васильевны звучит особенно суровыми нотками. На голове ее компресс. Под носом она держит пузырек со спиртом. Она едва пришла в себя от испуга. До сих пор, от времени до времени, дрожь пробегает у нее по телу при одном воспоминании о змее.

Дети стоят молча перед нею, испуганные ее бледным лицом с заострившимися чертами.

Все молчат. Молчит и Орля, угрюмо уставясь в землю.

«Нет, дудки, шалишь, – думает он, – не признаюсь ни за что. Чего доброго, велит запереть в комнату. А главное, Гальке запретит играть со мною. Лучше уж молчать».

– Напрасно виновный не сознается, – снова, после минутной паузы, повышает голос Аврора Васильевна. – Это сделал Шура. Никому другому в голову не придет так бессердечно поступить со мною, – неожиданно заключила она, переводя гневные глаза на цыганенка.

«Вот оно! Начинается! Докопалась-таки эта злючка!» – тоскливо пронеслось в мыслях Орли, и он еще угрюмее уставился в землю.

– Шура будет за это строго наказан! – сделала резкий вывод гувернантка, обдавая Орлю пронзительным взглядом своих карающих глаз.

Тут маленькая фигурка Счастливчика протискивается вперед.

– Это сделал я! – слышится его смущенный голос, в то время как все устремляют на него изумленные глаза. – Ради бога, простите меня, Аврора Васильевна! – подхватывает он, не дав произнести никому ни слова. – Но я не нарочно… Я думал, что вы сразу поймете, какая это змея… не ядовитая… безвредная… и, шутки ради, посадил ужа к вам в корзинку. И… и…

Счастливчик совсем не умеет лгать. Он путается, краснеет и замолкает.

– Возможно ли? Нет! Вы не могли этого сделать, Кира, – говорит с отчаянием в голосе Аврора Васильевна, – вы, наш Счастливчик, наша общая радость и утешение, вы не могли поступить так! Нет! Нет! Этому я не поверю никогда! Не поверю никогда!

Глаза Авроры Васильевны на полнились слеза ми. Она так любила Киру, так надеялась на него – и вдруг он поступает не лучше какого-то дикого цыганенка!

– Не верю! Не верю! – стонет она и крутит головою. – Так вот же ваша работа. Теперь вы поверите… и простите меня…

С отчаянием в лице, в своих темных глазах-коринках, Счастливчик запускает руку в карман и вытаскивает оттуда работу: злополучный клубок ниток, полоску кружева и вязальный крючок, которые он подобрал в саду случайно по дороге из леса.

Последнее и самое веское доказательство Киры налицо. Аврора Васильевна подавлена, молчит с минуту, потом неожиданно кричит:

– Валентина Павловна!.. Лялечка!.. Пожалуйте сюда!.. Послушайте только, что выкинул наш любимчик!

Старушка Раева и хроменькая Ляля поспешили на ее зов.

– Что такое? Что?

Аврора Васильевна тем же дрожащим от обиды голосом рассказала, в чем дело.

– Кира! Кирушка! Возможно ли? О, как это ужасно! – восклицают в один голос и старая бабушка, и хроменькая внучка.

Да, это невозможно.

И Счастливчик, поняв всю тяжесть возложенной им на себя чужой вины, прильнул к груди бабушки и залился слезами.

* * *

– Кирушку и Шуру барышня к себе просит, – заглядывая в спальню мальчиков, торжественно провозгласила няня.

В это время Ивась только что успел запустить подушкой в Ваню Курнышова, который, в свою очередь, схватив с окна лейку с водой, предоставил своему маленькому товарищу возможность познакомиться с холодным душем.

– Бесстыдники! Угомону на вас нету, – негодовала няня, – ни ночью, ни днем!

– Холодные души рекомендуется принимать во всякое время суток, – деловым тоном заметил Ваня, в то время как мокрый, как утенок, Ивась отряхивался от воды, неистово хохотал и кричал:

– Ну, постой же ты у меня!.. Я тебе такого гусара в нос запущу! Усни только!

Когда Счастливчик в сопровождении Орли вошел в комнату Ляли, та сидела над книгой у стола.

В ее небольшом уголке было тихо, тепло и уютно. У киота[33]33
  Кио́т – специальный шкафчик или застекленная полка для икон.


[Закрыть]с образами горели лампады, и их мерцающие огоньки освещали суровые лица святых на иконах… И лицо Того, Кто смотрел из-под тернового венца печальными кроткими очами, говорило без слов о всепрощении и любви.

Ляля опустила книгу на колени и смотрела на входивших к ней мальчиков.

– Кира! – произнесла она, лишь только маленький брат приблизился к ней. – Я все знаю. Это не ты положил змею в корзинку Авроры Васильевны, а Шура… Шура! – обратилась она к мальчик у, в то время как вспыхнувший до корней волос Кира опустил свои правдивые глаза. – Зачем ты не сознался?

Орля сурово сдвинул брови и потупился.

– Она – злая! Она бы заела меня! И Гальке бы опять со мной якшаться запретила, – угрюмо пробурчал тот.

– А если бы Киру наказали, что бы тогда сделал ты?

Черные глаза Орли вспыхнули ярко.

– Тогда бы я пошел и сказал, что это я.

И так как Ляля все еще смотрела на него своими кроткими глазами, он прибавил, заливаясь румянцем по самую шею:

– Или ты не веришь, барышня Ляля, что сказал бы? Рука калеки-девочки легла на плечо Орли.

– Нет, верю, – проговорила она просто. – Но мне мало этого. Я бы хотела, чтобы ты чем-нибудь добрым и хорошим отплатил Кире за перенесенную им ради тебя неприятность.

– Я? – глаза Орли зажглись новыми бойкими огоньками. – Да я за него, кажись… Кирушка, хочешь, я тебе живьем белку из леса раздобуду? А не то лисенят приволоку. Я их норы искать умею. Хочешь?

– Нет… Не того от тебя надо, Шура, – остановила расходившегося мальчика Ляля, – обещай здесь, что ты для удовольствия Киры и моего начнешь хорошо учиться, прилежно заниматься, не грубить Авроре Васильевне… Слушаться ее… Забыть свои резкие замашки… Обещаешь?

– Да нешто надо это Кире? – искренне усомнился Орля.

– И мне, и Кире, и всем нам. Не правда ли, Кира? – обратилась снова Ляля с вопросом к брату.

Тот протянул свою крошечную ручку маленького человечка Орле.

– Да, Орля, ты должен исправиться, – сказал Кира, – ведь я хочу тебя видеть хорошим, всеми любимым, добрым человеком!

Странно прозвучали слова эти в душе Орли. Его любят. Его, всем чужого, далекого всем, кроме Гальки… У него есть друзья, есть люди, которые ему хотят добра, которые его любят…

В суровом, одиноком сердечке закипало что-то… Светлый проблеск счастья зародился где-то глубоко на дне его…

Орля взглянул на сестру и брата, и светлая улыбка озарила его лицо.

– Ладно! – проговорил он. – Постараюсь… А только чтобы она, эта злюка, гувернантка, ко мне зря не приставала…

И умышленно громко, чтобы подавить свое волнение, стуча сапогами, он вышел из комнаты.