Текст книги "Счастливчик (сборник)"

Глава XI

– Ты это куда, паренек, собрался?

Тяжелая рука опустилась на плечо Орли, и словно из-под земли перед ним вырастает фигура щеголеватого лакея Франца.

Франц и гувернер, monsieur Диро, идут с мокрыми полотенцами от пруда, где только что выкупались оба.

Они еще издали заметили бегущую фигурку и пошли наперерез беглецу.

У monsieur Диро на лице испуг и изумление. Рука Франца изо всей силы сжимает Орлино плечо.

– Господа в церковь изволили пойти, а ты лататы тем временем задал! – громко произносит Франц. – Куда похвально! Нечего сказать! Так-то благодетелям своим отплачиваешь! Марш домой! А чтоб больше не думал убегать, я тебя на ключ закрою пока что.

И Франц, схватив за руку Орлю, потащил его к дому. Добродушный monsieur Диро, по своему обыкновению, шел за ними, приговаривая на ломаном русском языке:

– О-о! Каков мальчуган!.. Удраля среди беленьков денька… Сапирайти его, Франц, потуже до генеральшин приход от церквей.

Но Францу все советы были излишни. Он и сам знал, что ему надо делать.

Притащив упиравшегося Орлю в дом, он втолкнул его в первую попавшуюся комнату и, плотно притворив дверь, закрыл ее на ключ.

– Сиди и жди своей участи, разбойник. Ишь, что выдумал – из дому убегать! Постой, будет тебе на орехи!

Орля слышал, как щелкнул замок. Слышал удалявшиеся шаги и воркотню Франца. Маленькое сердце цыганенка зашлось волною нового бешенства.

«Это что ж такое? Заперли, как птицу в клетке… Грозят… не пускают на свободу… Да я за это весь дом разнесу!» – думал про себя Орля.

Страшный прилив злобы охватил душу мальчика. Как дикий зверек заметался он по комнате, воя, топая ногами, изо всей силы ударяя кулаками в неподдающуюся его ослабевшим за болезнь ручонкам дверь…

Потом, злобный, негодующий, с пеной у рта, со сверкающими бешенством глазами, он остановился посреди комнаты, выискивая взором, что бы ему сокрушить, сломать.

Комната, в которой он очутился, была длинная, полутемная, с несколькими шкафами, стоящими по стенам.

Вне себя Орля подскочил к ближайшему из них и широко распахнул его дверцу.

Торжествующий крик вырвался из его груди: в шкафу висели платья – и нарядные, и повседневные, из суконных, шерстяных, шелковых, тюлевых и кружевных тканей…

С минуту мальчик стоял, как бы оцепенев на месте. Какое богатство!.. И вдруг, испустив новый дикий, пронзительный крик, полный торжества и злобы, он бросился вперед и проворными руками стал срывать с вешалок все висевшие на них костюмы…

Новый крик… И затрещали дверцы другого шкафа… Теперь все содержимое в обоих было выкинуто проворными руками Орли на середину комнаты.

Еще шкаф и еще…

Не прошло и десяти минут, как они все были опорожнены до нитки, а посреди комнаты высилась теперь целая груда пестрого, светлого и темного платья.

– Ага! Так-то вы со мною! Ну, так постойте же! – прохрипел Орля, ринулся на верх груды костюмов и стал рвать их руками и зубами с ожесточением, как взбесившийся волчонок.

Треск шелка и сукна, режущий звук разрываемых на клочья лент и кружев, глухой свист разлезающегося по швам барежа[30]30
  Баре́ж – тонкая и неплотная шелковая, хлопчатобумажная или шерстяная ткань.


[Закрыть], в продолжение доброго получаса наполняли тишину комнаты.

Где не могли совладать с прочной материей руки Орли, помогали зубы, причем мальчик катался по полу, выл и скрежетал зубами в неистовстве, как настоящий дикарь.

Наконец он устал от своей разрушительной работы. Вокруг него теперь валялись всюду, густо устилая пол, куски материй, клочья и лохмотья растерзанных платьев, накидок, жакетов – словом, всего того, что, аккуратно развешанное, хранилось до этой минуты в гардеробных шкафах.

При виде произведенного им полного разрушения Орля вздохнул облегченно, повернулся к двери, погрозил по направлению ее кулаком и, злобно усмехнувшись, проговорил, сверкая глазами:

– Ладно! Хватит с вас! Будете помнить, как запирать Орлю да томить в неволе! А если потом держать станете, хуже еще устрою…

Тут он пошатнулся, изнуренный непривычными усилиями, опустился на пол и сразу уснул крепким долгим сном выздоравливающего, но не в меру утомленного ребенка.

Глава XII

– Вот так разгром! Что же это такое? Никак нашествие иноплеменников! Царица Небесная! Святители, Никола Чудотворец! Батый, что ли, со своею ратью здесь побывал!

Мик-Мик стоял в дверях гардеробной и сокрушенно покачивал головою. Но темные глаза его смеялись помимо воли, а губы тщетно силились скрыть непрошеную улыбку.

Из-за тонкой высокой фигуры студента выглядывали пять взволнованных рожиц.

Счастливчик Кира, Симочка, Ваня, Ивась и Аля с любопытством, присущим их возрасту, разглядывали царивший в гардеробной хаос и Орлю, спавшего на груде лохмотьев и тряпья как ни в чем не бывало.

Кира опомнился первый:

– Надо бабушке сказать! Он все платья попортил! О, какой злой мальчишка!

– Вот так фунт изюма! Запорожец-вояка, да и только! – не без некоторой доли восторга вырвалось из груди Ивася.

– Варвар он! Сколько добра перепортил! Денег-то, денег зря сколько пропало! – сокрушался Ваня, и его толстые румяные щеки отдувались от негодования.

– Ах, что с ним будет теперь? Неужели его посадят в тюрьму? – и нежный тихонький Аля всплеснул своими детскими ручонками.

– Ну, в тюрьму не в тюрьму, а этого оставить так невозможно. На до прежде всего пойти предупредить бабушку, – решил Мик-Мик. – А вы, друзья мои, останьтесь здесь, и боже вас упаси сего неистового Роланда пальцем тронуть! Берегитесь – сокрушу!

У Мик-Мика была одна драгоценная особенность: он не терял ни на минуту своего веселого расположения духа. И сейчас, несмотря на всю необычайность случая, черненький студент не растерялся.

– Симочка! Отменная девица! Пожалуйте со мною! – скомандовал он.

– Ах, Мик-Мик, позвольте мне остаться!

– Ну хорошо, только, чур, цыганенка не будить!

И Михаил Михайлович вышел из комнаты.

Лишь только шаги его замолкли в коридоре, Симочка на цыпочках подкралась к собранным в кучу безобразным клочкам гардероба.

– Ах, мое розовое тюлевое платье! – вскричала она с отчаянием в голосе, увидя что-то нежное и воздушное в общей груде тряпья.

– Действительно, ваше платье. Увы, оно приказало долго жить! – с комическим вздохом проронил Ивась.

– Вам хорошо смеяться. А мне каково! Мое розовое платье! Мое бедное розовое платье!

– Не плачьте, эка важность! – становясь в позу и поднимая руку кверху, произнес Ивась. – В прежние времена люди совсем ходили без платьев, и не ревели же они!

– Не плачь, Симочка, – обнимая сестру, проговорил Счастливчик, – мне тяжелее. Ахилл пропал и, должно быть, не найдется никогда!

– Бедный Ахилл! И ему нелегко, конечно! – произнес тихонький Аля, обводя всех своими голубыми глазами.

– Господа, а что, если разбудить этого душку с разбойничьими ухватками и сразу предложить ему вопрос, куда он девал лошадь, – предложил Ваня. – Пожалуй, он скажет со сна!

– Сосна – дерево, и оно не говорит, – сострил Ивась.

– Острить не время теперь, – произнес, пожимая плечами, Ваня.

– Нельзя трогать цыганенка! Мик-Мик не позволил его трогать! Вы слышали? – вмешался Счастливчик.

– Его никто не тронет! Мы только его спросим.

И, не дождавшись ответа своих товарищей, Ваня быстро приблизился к спящему на груде тряпья мальчику и, наклонившись к нему, произнес громко:

– Эй, полупочтенный, как тебя, проснись!

В одну минуту Орля был на ногах. Испуганно вытаращенными глазами он смотрел на детей, ничего не понимая.

Но вот румяный толстый мальчик положил ему руку на плечо и неожиданно спросил:

– Где лошадь?

И вмиг Орля понял все. На его испуганное лицо набежала мрачная тень. Глаза засверкали. Он смерил ими Ваню с головы до ног и сжал кулаки.

Толстенький Курнышов не смутился.

– Ты погоди! Не дерись! Драться после будешь. Ты лучше скажи, куда лошадь девал?

Молчание ему было ответом.

– Пожалуйста, мальчик, скажи… Это моя лошадь… Я ее хозяин, – вмешался Кира, выступая вперед.

Чистенький, беленький, нарядный мальчик произвел неожиданное впечатление на Орлю. Внезапная злоба загорелась в нем снова и обрушилась на этого хорошенького мальчика, осмелившегося заявить ему о его праве на красавца коня.

Орля вытянулся во весь рост, изогнулся как кошка и, взмахнув руками, бросился на Счастливчика.

Оба мальчика полетели на пол и забарахтались в куче тряпья.

Ваня и Ивась бросились на выручку товарища. Си-мочка испуганно закричала на весь дом:

– Он убьет Киру! Он убьет Счастливчика! Злой, гадкий цыганенок!

Ей вторил Аля своим тоненьким, совсем еще детским, голоском.

* * *

– Не угодно ли! Вот вам и оставляй одних сих благородных юношей и даму! – произнес насмешливо Мик-Мик, появляясь на пороге в сопровождении Валентины Павловны, monsieur Диро, Ляли и ее гувернантки.

Затем он стремительно кинулся к общей живой куче, извлек из-под низу ее сконфуженного Киру и поставил его перед бабушкой.

– Счастливчик! Милый, дорогой Счастливчик! Не ушиб он тебя, этот разбойник? – волновалась бабушка, зорко оглядывая беспокойным взглядом своего любимца.

– Не разбойник он, а просто Щелчок-мальчишка, пистолет и сорвиголова! – засмеялся Мик-Мик и, взяв за руку Орлю, рвавшегося от него, подвел его к Валентине Павловне. – Ну, не Щелчок это? Скажите откровенно?

– Хорош Щелчок! Это преступник какой-то! И я не решаюсь больше держать его у себя в доме! – с ужасом и негодованием произнесла бабушка.

– Щелчок! Щелчок! Вот так название! – засмеялись дети.

– Тише! Перестаньте, не до шуток теперь! – повысила голос Аврора Васильевна.

– Суд над преступником начинается, – шепнул Ивась на ухо Симочке, и та едва не фыркнула на всю комнату, забыв недавнее горе.

– Послушай, мальчик, – проговорила Валентина Павловна, строго глядя в лицо потупившегося Орли, – ты очень виноват перед нами. Ты увел лошадь моего внука, очень дорогую лошадь, и благодаря тебе она исчезла куда-то. Тебя, разбитого насмерть, принесли к нам, и, зная, что ты вор и преступник, мы, однако, не погнушались тобою, приютили тебя у нас, отходили, вылечили. А ты каким злом отплатил за добро сегодня! И этому доброму ангелу, Ляле, моей внучке, ты мстил, как и всем нам, тогда как она не отходила от твоей постели во время болезни и с редким терпением, сама больная и хрупкая, ухаживала за тобой! Много причинил ты нам зла и убытка. За покражу лошади и порчу костюмов тебя следовало бы отдать в руки полиции, посадить в тюрьму. Но бог с тобою! Ступай, откуда пришел, к своим, в табор. Может быть, рано или поздно совесть заговорит в тебе, и ты исправишься, – заключила бабушка свою речь.

– Вот и приговор! – тихонько на ушко Симочке произнес шепотом неугомонный Янко.

Орля, все время стоявший опустив голову и потупив в землю глаза, едва слышал, что ему говорили. Но при последних словах Валентины Павловны он встрепенулся, вздрогнул и метнул загоревшимся взором в лицо старушки.

Полно! Так ли? Не обманывают ли они его? Неужто и впрямь можно уйти?.. домой?.. в табор?..

Мальчик побледнел и затрясся. Теперь он ка к-то весь съежился и чутко ловил каждое слово хозяйки усадьбы.

А Валентина Павловна между тем строгим голосом продолжала:

– Сегодня еще отдохни у нас, подкрепись, поешь хорошенько, выспись ночью, а завтра с Богом ступай. Ничего с тобой, видно, не поделать. Как волка ни корми, а он все в лес смотрит.

Затем, помолчав с минуту, она добавила:

– Одежду, которую тебе дали, ты оставишь себе, и денег на дорогу я тебе тоже дам… Бог с тобой! Ступай! – произнесла она с легким вздохом. – Видно, ничто на тебя не подействует. Ступай, маленький преступник, ступай с моих глаз.

– И опять-таки не преступник, а попросту Щелчок, отчаянный Щелчок, дикарь, сорвиголова, выросший на свободе, – засмеялся Мик-Мик, – и, сдается мне, что, если бы этим мальчуганом заняться хорошенько, из него дельный парень вышел бы в конце концов! Посмотрите на его лицо: смелое, открытое. Обычной цыганской вороватости в нем и помину нет.

– Вороватости нет, а ворует сколько угодно, – шепнул Ивась толпившимся тут же детям.

– Пусть идет на кухню. Ему дадут поесть, и пусть шапку и пальто из старых вещей ему достанут, няне скажите, – роняла усталым от волнения голосом Валентина Павловна.

– Слышишь ты, Щелчок: тебя с головы до ног облагодетельствовали, – шутливо похлопав его по плечу, произнес Мик-Мик, – не скажешь ли ты, куда девал коня?

– Да! Да! Скажи, где моя лошадь? – неожиданно выскочив вперед, произнес Счастливчик, нерешительно заглядывая в хмурое лицо цыганенка.

– Милый мальчик, скажи! – прозвучал подле него нежный-нежный голос, и чья-то маленькая ручка погладила его по голове.

Что это? Кто сказал это? Никак покойная мать либо Галька, часто гладившая его кудлатую голову своей маленькой ручкой, подумал Орля и вскинул глаза на говорившую.

Перед ним было бледное личико и печальные кроткие глаза Ляли. Они смотрели так ласково на Орлю. Ласково и грустно.

Что-то кольнуло в сердце маленького дикаря. Теплая волна затопила на мгновение душ у. Хотелось броситься к этой бледной высокой девочке и пожаловаться ей на Яшку, на дядю Иванку, так жестоко поступающего с Галькой, на всех и на вся.

Но это продолжалось лишь одну минуту. В следующую же Орля сделался прежним Орлей, чуждым раскаяния и добрых побуждений сердца.

Он грубо мотнул головою, так что худенькая ручка Ляли соскользнула с его головы, и угрюмо буркнул себе под нос:

– Отвяжитесь! Чего пристали! Почем я знаю, где конь! А коли и знаю, то не скажу, вот вам и весь сказ.

Глава XIII

Снова ночь. Теплая, душистая, какие бывают ночи в июне. Легкий, чуть заметный ветерок колышет верхушки лип и берез в большом господском саду.

Все тихо кругом. Уснула усадьба. Даже ночной сторож вздремнул ненароком под забором. Молчит его трещотка. Молчат и цепные собаки, уставшие за день лаять и рваться с цепей.

Один Орля не спит. Он лежит с широко раскрытыми глазами в той самой комнате, где долгие две недели лежал, прикованный к постели. Лежит и смотрит в окно.

Его сердце ликует. Пройдет ночь, взойдет солнце, – так думает Орля, – и он уйдет отсюда догонять табор, своих.

Не нищим уйдет, а нарядным, в сапогах, алой рубахе, в шапке, в пальто. И денег ему дали, два целковых на дорог у. Ровно тебе барин. То-то подивятся на него в таборе! А он первым делом к дяде Иванке: про Яшкину каверзу донесет, всю правду откроет, кто коня увел, и про Гальку все разузнает. Ежели в таборе ее нет – сейчас же дядя Иванка разыскать ее прикажет, Орлю наградит, как обещал, к себе с Галькой его в дети возьмет, и будет у них не жизнь, а масленица. А Яшку из табора выгонит… Поделом ему, вору…

Орля даже привстал с постели от радостного волнения.

Только бы уж скорее, скорее минула эта ночь!

Выплыло перед ним на мгновение бледное личико с кроткими грустными глазами, вспомнилась ему хромая девочка, ухаживавшая за ним как мать во время болезни. Опять теплая волна прилила к сердцу и отхлынула снова…

Орля зажмурил глаза, натянул одеяло на голову и, свернувшись комочком на мягкой постели, приготовился спать, как неожиданно снова вскочил и, устремив глаза в окно, стал чутко прислушиваться.

До его ушей донесся легкий, чуть слышный стон, доходивший из сада.

С минуту мальчик сидел, недоумевающе хлопая глазами.

«Что за диво! Кому бы стонать в эту пору в саду? – вихрем пронеслась в его голове тревожная мысль. – Пустое! Послышалось, стало быть, либо деревья от ветра скрипят», – успокоил он себя и снова с наслаждением прикорнул на подушку головою.

Новый стон, еще более продолжительный и громкий, прорезал ночную тишину.

Теперь уже не могло быть никаких сомнений. Кто-то стонал в саду, и совсем близко, чуть ли не под окнами дома.

В одну минуту Орля уже стоял посреди комнаты, спешно натягивая на себя платье.

Он уже был у окна, когда таинственное неведомое существо снова простонало, но на этот раз очень слабо, чуть слышно.

– Помирает никак кто-то… Пособить бы надо, – проговорил сам себе мальчик и, быстро распахнув окно, высунулся из него.

Его зоркие глаза пронзительным взглядом окинули чащу сада.

В полутьме сгустившихся сумерек что-то белело под одним из кустов.

– Собака либо человек. Живая тварь. Все едино пособлю чем могу, – решил мальчик и, упершись руками в подоконник, одним взмахом тела перенес через него ноги и очутился в саду.

Быстро перебирая босыми ногами, Орля пустился бегом к ясно теперь намечавшемуся таинственному предмет у.

– О-о-о! – пронеслось в эту минуту новым стоном и замерло в чаще сада.

Что-то слабо зашевелилось под кустом.

В несколько секунд Орля был подле.

Перед ним ничком лежала девочка, босая, полуодетая, в длинной холщовой рубашонке. Уткнувшись лицом в землю и разбросав худенькие ручонки, она испускала глухие протяжные стоны.

– Никак помирает девчонка! – испуганно шепнул Орля и быстро опустился перед ребенком на колени.

Его руки приподняли голову девочки. Он за глянул ей в лицо, и громкий отчаянный вопль вырвался из его груди, оглашая сад, дом, всю усадьбу:

– Галька! Галина! Это моя Галька!..

Крик Орли, вырвавшийся из самого сердца мальчика, привел в себя стонавшую девочку. Она широко раскрыла тусклые глаза, напряженно вгляделась в лицо державшего ее на своей груди мальчика, и сознательная светлая улыбка озарила ее худенькое избитое личико.

– Орля! Орля! Братик мой милый!.. Нашла я тебя! Нашла!.. Господи! Счастье какое!.. Со мною братик мой, Орля, дорогой, голубчик мой!..

Слезы потоком хлынули из глаз девочки, худенькие ручонки ее обвили шею брата, все ее исхудалое тельце трепетало, дрожало от волнения на его руках.

– Галя! Пташечка бедная! Как ты здесь очутилась? – лепетал мальчик, сам не замечая, как крупные слезы текут у него по лицу. – Скажи, Галька, лапушка, родненькая, как ты дошла до меня?

Девочка, едва живая от слабости, сделала невероятное усилие над собой и заговорила:

– Орленька, голубчик мой сизый… когда ты ушел, к ночи прискакал злой Яшка, коня привел и говорит: «Я привел, а Орля хваленый всех вас надул, видно!..» Тут дядя Иванка так рассердился… «Обманул меня Орля, – говорит, – из табора удрал». И стал он меня бить… Больно-пребольно… Каждый день стал бить, видно, тебе в отместку… А у меня и без него сердце по тебе, братику моему, все изныло… Где, думаю, Орля мой? И все чудилось, что неладное что-то с тобою… Невтерпеж мне стало жить, не знаючи о тебе, Орленок, и решилась я тебя искать пойти… Убежала из табора… В лесу плутала долго… От голода вся ослабела… Есть мало доводилось… Прохожие подавали, да коренья глодала и ягоды… Ноги у меня разболелись… Отощала вся… А все же дошла… Дорогу сюда запомнила малость… вот и добралась… Думала, разузнаю в усадьбе, где мой Орля… Может, скажут… Ан ты и сам тут, голубчик…

Девочка не договорила. Широко раскрылись потускневшие разом глазки. Дрогнуло, вытянулось и тяжело повисло на руках Орли ее тщедушное тельце.

– Померла! Галька померла! Моя Галька! – новым отчаянным криком пронеслось по саду.

Между тем вся усадьба проснулась.

Лаяли собаки, трещала трещотка, бегали люди с фонарями по двору.

С террасы спешили обитатели господского дома: Валентина Павловна и Ляля, испуганные до полусмерти, Мик-Мик, мальчики, Ами.

– Что такое? Что за крики? Мальчик, чего ты кричишь здесь? Что за ребенок? Она без чувств? Умерла? Да объясните же мне наконец, что здесь такое происходит, – волнуясь, говорила Валентина Павловна.

Тут только очнулся Орля. Быстрым движением вскочил он на ноги, не выпуская Гальку из рук, и, бросившись к Валентине Павловне и Ляле, стоявшим рядом, за лепетал, задыхаясь от наплыва чувств, волнуясь и спеша:

– Барыня… золотая… Барышня… дорогая… Не отсылайте меня в табор!.. У себя оставьте… У себя оставьте… И меня, и Гальку… Может, не померла она… Теплая еще… Чуть дышит… Возьмите ее… Вылечите, спасите!.. Барышня, миленькая, прими мою Гальку… Как меня отходила, и ее отходи… А я за это первым слугой вам буду… Помру за вас, ежели велите. И про лошадь скажу… В таборе она… Длинный Яшка привел… Я ее увел, а он сказал, будто он это сделал. Я от нужды увел… Хозяин велел… Грозил Гальку выкинуть… Ну, я и взялся… Прости, барышня добрая… Меня не прощай, бей, мучь, колоти, только Гальку спасите да не гоните обоих нас от себя… Слугой вам буду… Собакой верной…Барышня, золотая, спаси только Гальку… Спаси! Спаси!.. А я услужу вам, приведет Господь, и коня верну и… жизнь мою положу за вас, только оставьте у себя!..

Сбивчиво, нескладно выливалась горячая, взволнованная речь мальчика. По смуглым щекам катились крупные редкие слезы. Побелевшие от волнения губы выбрасывали рвавшиеся, казалось, из самого сердца слова.

Все стояли пораженные, притихшие.

Неслышно рыдала, прижавшись к стволу дерева, хроменькая Ляля, потрясенная до глубины души.

Но вот Мик-Мик подошел к бабушке и тихо шепнул ей:

– Ну не говорил ли я вам, что у моего Щелчка далеко не разбойничье сердце? Теперь ясно видно, что помимо воли сделался вором мальчуган. Оставьте у себя ребят этих. Чудится мне, что под разбойничьей внешностью этого мальчугана кроется хороший и даровитый мальчик.

– Бабушка, милая! – неслышно подойдя с другой стороны к старушке, произнес Кира. – Бог с ним, с Ахиллом… Мне мальчика более жалко и девочку бедную… Оставим их у нас.

– Оставим, бабушка, – послышался у дерева всхлипывающий голос Ляли.

Валентина Павловна взглянула в лицо бесчувственной девочки.

– Какое странное личико! В нем нет ничего цыганского! – произнесла она.

– Галька не цыганка, барыня милая… Галька ваша, русская… Ее мать моя в лесу нашла, – живо объяснил Орля и вдруг повалился помещице в ноги, не выпуская из рук девочку. – Спасите Гальку! Возьмите нас! А я помру за тебя, барыня, и за детей твоих! – неожиданно вырвалось из груди его потрясающими душу звуками.

И он положил у ног Раевой бесчувственную сестренку.

Валентина Павловна несколько минут молча смотрела то на Орлю, то на лежавшую у ее ног девочку.

В это время Мик-Мик схватил со стола на террасе стакан воды, смочил платок и, опустившись на землю, стал прикладывать мокрый платок к лицу лежавшей без чувств Гальки. А Кира, не дожидаясь приказания, побежал в комнату и принес оттуда какие-то капли.

Галя очнулась, открыла слегка глаза, удивленно посмотрела кругом, точно не понимая, где она и что с ней, но вслед за тем опять опустилась на землю без чувств.

– Барыня, милая… дорогая… спасите Гальку! – вновь раздался голос Орли.

– Хорошо, вы останетесь с нами, и ты, и эта девочка, – чуть слышно проронила Валентина Павловна, – и я обещаю сделать все возможное, чтобы вылечить и поставить на ноги девочку.

Едва она успела проговорить это, как восторженный крик огласил сад.

Орля обвил руками колени Валентины Павловны и замер на минуту, смеясь и плача…