Текст книги "Счастливчик (сборник)"

Глава IX

Шум, гвалт, крик, суета…

В первую минуту Счастливчик совсем глохнет от этого шума. Глаза его плохо различают, что происходит вокруг… Он только что вошел сюда с классным наставником, переданный ему с рук на руки monsieur Диро. Сам monsieur Диро уехал домой, обещав снова вернуться к двум часам, к концу уроков, а классный наставник повел Счастливчика в класс.

В классе точно нашествие неприятеля – такая возня и суматоха. Классный наставник, худенький, тщедушный, болезненного вида, еще молодой человек с сердитыми глазами, кричит с порога:

– Сейчас молчать! Если не замолчите, буду записывать!

Шум несколько стихает. Но возня продолжается. Мальчики прыгают по скамейкам, наскоро роются в ранцах, вынимают книги, кладут их на учебные столы…

Этих учебных столов в классе очень много. Называются они партами. Кроме парт Счастливчик замечает посреди класса большую кафедру для учителя, черные доски, на которых пишутся мелом уроки и задачи, глобус в углу, на стенах карты, пол, залитый чернилами, и электрические лампочки с матовыми колпаками, спускающиеся с потолка. В углу висит образ Николая Чудотворца. В другом углу, около большой изразцовой печки, стоит ящик для мусора. В третьем углу – шкаф со стеклянными дверцами и зеленой занавеской, так что не видно, что спрятано в нем.

Счастливчик охватывает всю обстановку класса одним взглядом. Потом глаза его разбегаются… Мальчики, мальчики и мальчики! О, сколько их здесь, в классе!

– Слушай, Раев, – говорит классный наставник Счастливчик у, – у тебя невозможные волосы. Завтра же изволь наголо обстричь эти вихры.

И он презрительно окидывает недовольным взглядом чудесные длинные белокурые локоны Счастливчика.

«Раев!», «Изволь завтра же!», «Вихры!» – какие новые необычные слова для Киры! Никто еще, никто в жизни не говорил с ним так холодно и строго!

Большие черные глаза Счастливчика поднимаются изумленно на классного наставника, но он уже далеко, его нет в классе. Только из-за двери доносится его надтреснутый, раздражительный голос:

– Через десять минут молитва, – обращается он к мальчикам, – извольте одни стать в пары и идти в зал. Мне надо видеть инспектора.

В минуту Счастливчик окружен тесным кольцом черных курток и любопытных лиц его новых приятелей.

– Вот так новичок! – звучит задорный голос над самым ухом Счастливчика. – Ждали мальчика, а он, нате-ка, девчонка!

– Не девчонка, а овца! Овца… Бэ-бэ-бэ-бэ!

– Просто лохмач какой-то!

– Овчарка!

– У моей сестры точно такая кукла! Нечесаная!

– Здравствуй, Перепетуя Акакиевна! Длинноволосая девица!

Голоса звенели весело, выкрикивали звонко.

Кольцо мальчиков сжималось все теснее и теснее вокруг онемевшего, оторопевшего Счастливчика. Изумленный, растерянный, но не испуганный нимало, Счастливчик только окидывал окружающих его мальчиков своими огромными черными глазенками, точно спрашивая, что им всем надо от него.

Мальчики не унимались. То здесь, то там слышались восклицания:

– Клоп какой-то!

– Лилипут! Карлик!

– Блоха!

– Козявка!

– Братцы, да это тот самый, что так смешно у Арифметики экзаменовался!

– Ей-ей, он самый!

– Как тебя зовут? Эй, ты, Лилипутик!

Кира поднял голову на спрашивавшего. Перед ним стоял мальчик, высокий, тонкий, с маленькими мышиными глазками, бегающими вправо и влево. Около него теснились другие мальчишки: черненькие, беленькие, рыженькие, большие и маленькие, но все до единого, по-видимом у, крупнее, старше и сильнее его, Киры.

Высокий мальчик сразу не понравился Кире: глаза бегают, губы тонкие, злые, в лице задор.

– Ты Москву видал? – спрашивает он.

И не успевает Кира ответить, как обе руки мальчика тянутся к белокурой головенке, крепко охватывают ее около ушей, и Счастливчик в одну секунду поднимается в воздух.

Ему очень больно. Сильные руки мальчика охватывают его так неприятно прямо за уши. И шее больно. Словом, положение далеко не из приятных.

– Вот тебе Москва! Вот тебе Москва, златоглавая Москва! – кричит Кире резко в самое лицо высокий мальчик.

– Оставь сейчас же новенького в покое! – раздается в тот же миг звонкий, сильный голос, и из-за спин товарищей выскакивает плечистый, рослый крепыш с румянцем во всю щеку и с широким, открытым лицом. – Слушай, Подгурин, если ты тронешь еще раз малыша, я тебе так залимоню!

И тут краснощекий порывисто схватывает за ухо высокого мучителя Киры и, раскачивая его, приговаривает:

– А вот тебе в задаток пока. Не тронь в другой раз новичка, не тронь, не тронь!

– Отстань, мужик! – извиваясь как угорь, кричит в бешенстве Подгурин. – Помидор Иванович, отвяжись!

Краснощекий смеется:

– Ага, не нравится! Будешь знать, как маленьких мучить. Вот я тебя!..

– Помидор Иванович, что ты за овцу заступаешься? Ради девчонки ка кой-то лохматой товарищей обижаешь! – раздается чей-то тоненький голос.

Одновременно с этим Кира громко вскрикнул. Кто-то больно и сильно ущипнул его за руку.

Слезы мгновенно застлали большие черные глаза Киры.

«За что? За что они мучат меня?» – вихрем пронеслось в его головке, и ему нестерпимо захотелось домой, назад, к бабушке, Ляле, няне, туда, где все так любят, нежат и ласкают его, Киру.

Краснощекий Помидор Иванович заметил слезы.

– Пожалуйста, не реви, малыш, – произнес он дружески, хлопнув по плечу Киру.

И, повернувшись с живостью к товарищам, он поднял кулак, внушительно потряс им в воздухе и крикнул:

– Кто из вас посмеет тронуть малыша, тому я такой фонарь поставлю, что на всю гимназию светло станет! И это так же верно, как то, что зовут меня Иван Курнышов!

Глава X

Прозвучал звонок к молитве.

Появился старенький, седенький, подслеповатый воспитатель, которого вся гимназия поголовно звала Дедушкой, и повел мальчиков в залу на молитву.

Курнышов очутился в зале позади Счастливчика и зашептал ему в затылок:

– Эй, ты, Лилипутик, ты не бойся наших ребят… Небось теперь не полезут!.. Кулаки у меня здоровенные, что твое железо. Заступлюсь так, что небу жарко станет. Только не плачь. Терпеть не могу ревунов и кисляев. Слыхал?

Счастливчик обернулся, взглянул на шептавшего мальчика и тут только заметил, что лицо его ему очень знакомо.

Ну да, конечно, знакомо!..

«Вспомнил! Вспомнил! – поймал себя на мысли Счастливчик. – Это тот самый мальчик, который назвал меня в день экзаменов куклой в шляпе».

И Кира внимательным взглядом оглядел своего нового друга, так неожиданно выступившего в качестве его защитника.

Светлые, ясные глаза, вздернутый нос, весь в веснушках, на голо остриженная голова, румяные, алые как мак, отдувающиеся от толщины щеки, широкие, сильные и крепкие плечи – вот что увидел Счастливчик позади себя.

Кира не знал, нужно ли ему ответить что-нибудь на вопрос мальчика или нет, но в это время раздался голос старого воспитателя:

– Тише! – и все смолкли.

Около Киры с одной стороны стоял небольшой рыженький мальчик с постоянно подмигивающими подслеповатыми глазками, усердно чистивший себе пуговицы, вместо того чтобы креститься настоящим широким крестом.

– Как тебя зовут? – услышал Счастливчик вопрос подслеповатого мальчика и не успел ответить, как тот добавил просящим шепотом: – Если у тебя есть перья, марки, пузырьки, разные старые замки, тетрадки, ты, пожалуйста, мне их давай – я собираю.

– Гарцев! Попрошайка! Он всякую дрянь, как сорока, в свое гнездо тащит! – услышал с другой стороны Кира, живо обернулся и увидел красавца мальчугана, синеглазого, темнокудрого, с белыми, сверкающими в добродушной улыбке зубами, с розовым личиком и пленительными ямками на щеках.

– Меня зовут Ивась Янко. Будем знакомы! – произнес, протягивая Кире маленькую белую руку, красивый мальчик. – По прозвищу Хохол, потому что я родился в Ромнах, в Малороссии. Понял?

Счастливчик мотнул головой вместо ответа и хотел было заговорить с синеглазым мальчиком, но неожиданно кончилась молитва, подошел воспитатель и повел мальчиков в класс.

Глава XI

На большой черной доске в классе было написано мелом: «Первый урок – арифметика, второй – Закон Божий, третий – пение, четвертый – география, пятый – русский». А внизу детскими каракулями значилось: «Шестой – китайский язык на японском наречии, а потом… от ворот – поворот, марш по домам, приказал начальник сам».

Мальчики читали расписание уроков и, дойдя до шутки, смеялись.

– Это Янко! Непременно Янко! Он последний вышел из класса! – горячился Подгурин.

– Ну, ты, Верста, потише!.. Длинный, в потолок ушел, а такого простого правила не знаешь, чтобы не выдавать товарища, – грозно прикрикнул на него как из-под земли выросший Помидор Иванович.

– Мужик! Сапожник! У него отец сапожник! – презрительно крикнул Подгурин.

– Мой папа прежде всего честный рабочий человек, – горячо вырвалось из груди краснощекого Курнышова, – и я могу только гордиться таким отцом. А чтобы ты много не разговаривал, так вот же тебе!..

В одну минуту Подгурин очутился на полу, а на его спине восседал, как всадник на лошади, Ваня Курнышов.

– Гоп-ля! Гоп-ля! – слегка пошлепывая свою жертву, покрикивал он. – Скверный ты, братец мой, конь, никакой у тебя нет рыси.

– Пусти! Пусти! Помидор! Мужик! Сапожник! – злился и барахтался, весь красный от тщетных усилий освободиться, Подгурин.

Дверь растворилась. На пороге класса остановился маленький худой классный наста вник, которого Кира уже успел узнать в первые минуты появления в гимназии.

Он прищурился на живую барахтающуюся на полу кучу и сердито, краснея, крикнул:

– Подгурин! Курнышов! Оба марш в угол! Не умеете себя вести в классе!

Оба мальчика, сконфуженные, направились к доске, где небольшого роста худенький дежурный Голубин, бледненький, тихонький, с задумчивыми глазами мальчик, сосед Киры на экзамене, усиленно стирал губкой надпись о японском наречии и китайском языке.

Новый звонок. И в класс вошел тот самый учитель арифметики, Владимир Александрович Аристов, который водил Киру экзаменоваться. Он сразу заметил хорошенькое личико Счастливчика, и белокурые локоны, и всю его изящную тоненькую фигуру, нерешительно топтавшуюся посреди класса.

– А-а! Старый знакомый! Счастливчик, здравствуй! – радушно проговорил он, ласково кивнув мальчику головой.

– Он, Владимир Александрович, не Счастливчик, а Лилипутик! – послышался задорный голос с задней скамейки.

– Просто овца – бэ-бэ-бэ! – вторил ему другой.

– Длинноволосая девчонка! – надрывался третий.

– Лохмач! Овчарка! Перепетуя Акакиевна! – забасил было Подгурин у доски и вдруг пронзительно взвизгнул на весь класс. Это Помидор Иванович изловчился и ущипнул его за руку.

Добродушное лицо Владимира Александровича приняло строгое выражение.

– Эй, вы, почтенная публика в райке, тише! – крикнул он недовольно. – Как не стыдно вам новенького обижать! И еще такого крошку! Подгурин, Курнышов, смирно стойте, раз вас поставили караулить казенное имущество, то есть доску. А чтобы не терять драгоценного времени, ты, Подгурин, бери мел и пиши задачу: «У одного крестьянина было восемь мешков муки…»

Владимир Александрович продиктовал задачу и велел ее решить Подгурин у. Последний пыхтел, кряхтел, писал и стирал написанное. Ничего не выходило.

– Не могу! – наконец, весь малиновый от напряжения, признался Подгурин.

– Не можешь? А задача-то старая. Третьего дня решали. Неужели все позабыл? – сердито ронял учитель. – Новенький, реши, – неожиданно обратился он к Кире.

Кира, которого Дедушка только что усадил подле маленького Голубина на скамейку, подошел к доске и взял мел в руки.

Задачу он понял сразу и решил быстро.

– Молодец, новенький! – произнес с одобрительной улыбкой учитель. – Пятерку получишь… А ты, Подгурин, стыдись. Второй год сидишь в классе, а толку мало.

Подгурин, насупившись, стоял у доски и смотрел на Счастливчика злым и завистливым взглядом.

– Овца противная! Лохмач! Девчонка! Ужо припомню тебе! – шептал он тихо, чуть слышно, но с таким сердитым блеском в глазах, что Счастливчик вздрогнул невольно. Он не привык, чтобы на него так смотрели.

Потом решали задачу все мальчики в классе, сидя на местах, до тех пор, пока не дрогнул звонок в коридоре и служитель не распахнул дверь класса в знак окончания урока.

В переменку, пока в классе открывали форточку и проветривали воздух, Счастливчик гулял по коридору с Янко, хорошеньким синеглазым Хохлом, и со своим новым соседом, тихоньким Голубиным.

– Завтра же ты приходи стриженый, слышишь? – наказывал Счастливчику Янко. – А то совсем тебя засмеют, сам видишь. Да и от инспектора достанется. Локоны в гимназии не полагаются.

А тихонький, как девочка, Голубчик, как называли в классе Голубина за его кроткий, безобидный нрав, добавил:

– И ты подальше держись от Подгурина и Бурьянова. Они очень дурные.

– Второгодники, задиры и подлипалы, – вставил свое слово Янко и, ударив себя по ноге, как заправский конь помчался вприскочку по всему коридору.

– Ты мне очень нравишься, – произнес снова тихонький Голубин, когда Хохол был далеко. – Я тоже маленький, почти такой же, как и ты. Вот бы хорошо нам подружиться и хо…

Голубин не докончил своей фразы: кто-то сильно толкнул его в бок прямо на Счастливчика. Голубин и Счастливчик стремительно полетели на пол.

– Ха-ха-ха-ха! – раздался над ними веселый злой хохот. – На другом-то месте не сумели шлепнуться, где посуше! – хохотал Подгурин, а за ним его товарищ Бурьянов, тоже оставшийся на второй год в первом классе, ширококостный, приземистый, похожий на калмыка или татарина, с насмешливым лицом и черною как смоль головою.

Счастливчик с трудом поднялся, потирая колено, которое он больно ударил о пол. В глазах Голубина стояли слезы.

– Вот они всегда так! Ах, какие злые, какие злые! – произнес он с укором.

Оба второгодника заливались громким смехом на весь коридор.

Глава XII

– Маленькому барину фриштык[7]7
  Фри́штык – завтрак (от нем. Frühstück).


[Закрыть]принес! – произнес с широкой улыбкой на лице гимназический сторож Онуфрий, которого «старшие» прозвали Президентом за его внушительный вид и умное лицо.

И Президент окинул Киру ласковым взглядом, ставя на стул у дверей объемистую корзину с завтраком, привезенную из дому Счастливчиком и monsieur Диро.

После арифметики следовал урок Закона Божия, во время которого батюшка не спрашивал никого, а рассказывал то, что надлежало выучить к следующему разу.

Потом было пение. Для пения мальчиков повели в зал. Преподаватель пения, ударяя пальцем по клавишам рояля, приказывал гимназистикам тянуть голосом за каждой нотой, издаваемой инструментом. Еще пели по нотам: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си» и обратно. Этот урок понравился Счастливчику: было весело и нетрудно тянуть голосом вместе с другими.

Теперь наступила большая перемена. Мальчики завтракали: кто – у себя на скамейке, кто – у окна. Завтраки у них были простые и несложные: у кого – булка с ветчиной, у кого – кусок колбасы, у кого – бутерброд с холодной котлетой или просто кусок вчерашнего пирога. Был и десерт: яблоки, леденцы, сухое пирожное. Некоторые ушли пить чай вниз, в раздевальную. Скромные завтраки эти приносились в уголке ранца или в кармане, тщательно завернутые в бумажку заботливыми родными, матерями, воспитательницами, прислугою. Немудрено поэтом у, что появление громадной корзины с «фриштыком» произвело суматоху среди закусывающих мальчиков. Все мгновенно позабыли о собственной еде и сгруппировались вокруг стула, на котором стояла злополучная корзина с «фриштыком».

Впереди всех очутился Подгурин.

– Братцы! Да никак здесь на всю артель прислано! – крикнул он весело и, потирая руки, схватился за бечев-к у, которой была перевязана корзина. – Славное, значит, выйдет угощение!

– Не надо трогать! Это не тебе! Это новенькому принадлежит! – прозвучал довольно смело обычно тихий и кроткий, а теперь взволнованный голосок Голубина.

– Ну, ты, шиш, потише! Так залимоню, что от тебя только мокро останется! – сердито крикнул Верста, как называли в гимназии за чрезвычайно высокий рост Подгурина.

– Не суйся, Голубчик, не в свое дело! – насмешливо остановил его, поблескивая своими калмыцкими глазами, Бурьянов.

– Но нельзя же, нельзя брать чужое! – сильнее волновался Голубин.

– А тебе жаль, что ли? Да ты не бойся, малыш, мы не возьмем, мы только попробуем! – расхохотался Верста.

– Янко! Янко! Курнышов! Курнышов! – громко позвал Голубин обоих своих приятелей, самых благородных и рыцарски честных мальчиков из всего класса.

Но ни Хохла, ни Помидора Ивановича сейчас не ока-за лось в комнате. Вокруг корзины толпились по большей части приятели Подгурина и Бурьянова и были сами, очевидно, очень и очень не прочь узнать, что за обильный «фриштык» привез новенький из дому.

– Постой, я побегу искать Янко и Курнышова. Они заступятся, они не позволят им распоряжаться чужими вещами! – горячо воскликнул маленький Голубин и, отбежав от Киры, с которым не разлучался во все перемены между уроками, бросился в коридор отыскивать обоих мальчиков.

Счастливчик остался стоять, спокойный по своему обыкновению, и невозмутимыми черными глазами следил за тем, что будет дальше с его корзиной.

Глава XIII

Следил, впрочем, не один Кира. Следило до десяти пар любопытных детских глазенок за тем, как под быстрыми руками исчезали веревка и бумага, обвязывающие и обматывающие огромный пакет.

Подгурин сорвал последнюю обертку.

– Вот те раз! Целое царское угощение! – произнес он восторженно и живо поднял крышку судка, в котором были тщательно уложены две куриные котлетки с гарниром.

Еще минута – и грязноватая, замазанная в чернилах рука Версты потянулась к котлетам. Он вытащил их из судка, немилосердно пачкая себе в соусе руки, и отправил в рот.

– За ваше здоровье, ваше королевское величество! – комически раскланялся он перед Счастливчиком.

Начало было сделано. Вслед за одним угощением от-ведалось и другое. Теперь уже не один Подгурин хозяйничал в корзине. Бурьянов тоже запустил в нее рук у, открыл другую крышку и, вытащив порядочный кусок рыбы из второго судка, принялся уничтожать ее с завидным аппетитом.

Их примеру последовали и другие мальчики. Один схватил бутылку с какао, уложенную самым тщательнейшим образом заботливыми руками няни, точно птица в гнездышко из ваты, и, отвернув пробку, вылил все содержимое бутылки себе в рот. Другой схватил грушу из корзины, третий – плитку шоколада, четвертый – компот в стакане… И в какие-нибудь пять минут от всех съестных запасов, привезенных Счастливчиком из дому, осталась всего-навсего одна пустая корзина.

– У вас дома всегда так здорово едят? – осведомляется Подгурин, облизывая губы.

– Что? – недоумевая, расширяет свои и без того огромные глаза Счастливчик.

– Вкусные, говорю, блюда такие у вас всегда готовят?

– Всегда!

– Ах ты, хвастунишка! Дай ему щелчок по носу, кто стоит поближе! – хохочет Бурьянов.

– Нет-нет, подожди, Бурьяша, – смеется Подгурин, – мы его поисповедуем раньше. Пускай поврет.

И он делает такую лукаво-смешную физиономию, что все окружающие десять-двенадцать мальчиков фыркают со смеха.

– Я никогда не лгу, – серьезно говорит Счастливчик. – Уж будто? – щурится Бурьянов. – Ей-богу, не врешь? А ну-ка, побожись, Лилипут-девчонка! Побожись, что не врешь!

– Божиться грешно, – спокойно возражает Кира, – очень дурно божиться, особенно по пустякам.

– Ах ты, святоша! Божиться грешно, видите ли, а хвастаться не грешно, скажешь? – не унимается Подгурин.

– Я не хвастаюсь!

– Врешь! А ну-ка повтори, что у вас каждый день едят за завтраком такую рыбу, компот, котлеты.

– Да, у нас всегда такие завтраки! – спокойным тоном отвечает Кира, нимало не понимающий, почему к нему так пристает этот долговязый мальчик.

– И одет ты всегда так хорошо тоже?

– Как хорошо? – изумился Счастливчик.

– Ну, вот как на экзамене одет был: в бархате и кружевах, точно его величество принц китайский! – со смехом бросает Подгурин.

– Я не видел, как одевается принц китайский, – тем же спокойным тоном говорит Счастливчик, – но бабушка любит, когда на мне бархатный костюмчик с кружевным воротником. Теперь я гимназист и носить его не буду больше. У меня форма, – заключает он не без доли самодовольства.

– Не форсись гимназистом! Не гимназист ты, а девчонка, или просто лохматая собачонка, или овца! – сердито крикнул Бурьянов и неожиданно дернул Счастливчика за его белокурые волосы.

– Ай! – вскрикнул Счастливчик. – Мне больно!

– Коли больно, не держи себя вольно, – захохотал Бурьянов.

Другие мальчики вторили Калмык у, как они уже успели прозвать этого мальчика за его маленькие глаза и монгольские скулы.

– Эка неженка! Крикун! Волосок тронуть нельзя!

Подумаешь тоже!

– Оставьте его, братцы! Я его живо от хвастовства отучу, – повысил голос Подгурин. – Эй ты, левретка, овца, кукла нечесаная, – резко обратился он к Кире, – небось тебе бабушка на заказ костюм шила?

– Да, на заказ, – отвечал изумленный таким неожиданным вопросом Счастливчик.

– Ишь ты как! Фу-ты ну-ты, ножки гнуты. А сапоги, поди, из кожи шевро[8]8
  Шевро́ – мягкая кожа, выделанная из козьих шкур.


[Закрыть]?

– Право, не знаю.

– А белье? Тонкое, поди, дорогое, батистовое?

– Да, тонкое, – спокойно отвечал Счастливчик, – а что?

Он поднял свои большие серьезные глаза на Версту с молчаливым вопросом. «Что, мол, тебе за дело до моего белья и платья?» – казалось, спрашивали его глаза.

– Ага! Ты так-то! Хвастаться вздумал! Пыль нам пускать в нос с первого же дня своим богатством! Так постой же ты у нас! Мы тебя проучим! – неожиданно громким голосом закричал Подгурин и, нагнувшись к уху Бурьянова, шепнул ему что-то.

– Ха-ха-ха-ха! – так и покатился со смеху Калмык. – Здорово придумал! Ай да Подгурчик! Молодец!

– Эй ты, Лилипут, снимай, брат, твою амуницию! – решительно проговорил Верста и крепко схватил одной рукой Счастливчика за плечи, а другой изо всей силы рванул его за борт куртки. Две пуговки на вороте отскочили от этого грубого движения. Тонкое сукно затрещало по швам.

Мальчики захохотали, Подгурин и Калмык громче всех.

– Что вы хотите делать со мною? – потеряв обычное свое спокойствие, испуганно вскричал Счастливчик, всеми сила ми стараясь за пахнуть расстегнутую курточку на груди.

– Ничего особенного, миленький, – паясничая и корча обезьянью гримасу, пищал умышленно тоненьким голоском длинный Подгурин. – Раздеть тебя хотим. Ничего особенного, прелесть моя! Только костюмчик твой снимем, чтобы ты не больно-то форсился своим платьем. Эй, Калмычок, помоги мне справиться с этим франтом! – не переставая смеяться, поманил Подгурин приятеля.

– Ха-ха-ха! – смеялись и прыгали вокруг них мальчики. – Раздеть, раздеть, конечно! Ха-ха-ха-ха! Что, в самом деле, за хвастун выискался! Франт пике, нос в табаке! Форсило!

Счастливчик испуганным взглядом затравленного зверька окинул толпившихся мальчиков. Неужели это они, те самые, что только что угостились из его корзины? И ни одного ласкового, расположенного к нему не найдется между ними!.. Все очень весело и охотно принимают глупую, злую шутку этих двух гадких, злых второгодников.

«О, если бы можно было уйти домой! Сейчас домой!» – мучительно сжима лось сердце мальчика, но желанию Счастливчика не суждено было осуществиться. Домой он ни в каком случае так рано попасть не мог.

Между тем несколько пар рук протянулось к нем у, и Подгурин крикнул тоном, не допускающим возражений:

– Эй, Малинин, иди на стражу караулить дверь!

И черненький, как мушка, Малинин, мальчик лет одиннадцати, стремглав помчался к двери класса, выходящей в коридор.

Счастливчика окружили плотнее, схватили за руки, прижали к стене. Чьи-то проворные пальцы стали стаскивать с него куртку, пояс, сапоги, штанишки…

Через какие-нибудь пять минут у доски вместо маленького гимназистика в куртке стоял беленький, в одном нижнем белье, дрожащий, как лист, от холода и волнения худенький кудрявый мальчик.

– Ну вот, теперь ты и повар! Не хочешь ли сготовить нам обед? – хохотал Подгурин, дергая Счастливчика за волосы, за рубашку, за пуговицы нижнего белья.

– Нет-нет, он не повар, а сенатор! Только сенатор без мундира! Честь имею приветствовать вас, ваше превосходительство! – вторил товарищу Калмык, становясь во фронт перед раздетым Счастливчиком и взяв руку под козырек.

– Ха-ха-ха-ха! Вот умора! Совсем-совсем ощипанная левретка! Стриженая овца! Бе-бе-бе-бе! – неистовствовали остальные гимназисты.

Счастливчик стоял у стены, дрожа всем телом. Личико его было бледно. Губы дрожа ли. Глаза были полны слез.

«Бабушка! Бабушка! Зачем ты меня отдала сюда на такую обид у, на такую муку!» – томился бедный мальчик.

Вдруг Подгурин наклонился, схватил с пола валявшееся в куче платье Счастливчика и, вскочив на парту, взмахнул рукою с костюмом и ловко забросил его на лампу, висевшую под потолком.

– Господа, кто желает купить с аукциона эти вещи? Дешево продам! – вскричал Калмык и волчком закружился на одном месте.

В ту же минуту дверь класса широко распахнулась, и карауливший ее Малинин как бомба вылетел на середину комнаты.

Вслед за Малининым в класс влетели Янко, Голубин и Курнышов.

Краснощекий Помидор Иванович на минуту остановился у порога, быстрым взором окинул класс и, казалось, в один миг понял все происшедшее.

– Ага! Вы все-таки обижаете Лилипутика! – крикнул он во все горло. – Постойте же, мы вас с Янко угостим по-свойски. Только держись!

И, засучив рукава своей курточки, он стремительно накинулся на Подгурина.

Синеглазый Ивась Янко, в свою очередь, в два прыжка очутился на спине Калмыка, и… пошла потасовка!..

Аля Голубин, бледный, взволнованный, с горящими глазами, растолкал мальчиков, пробрался к Счастливчику и, обхватив за плечи последнего, отчаянно волнуясь и жестикулируя, кричал своим тоненьким детским голосом:

– О, как не стыдно вам! Как не стыдно! Что он вам сделал?! Бессовестные вы все! Это нечестно, гадко, подло, нехорошо!..

Но мальчики сами и без худенького Голубина отлично знали, что во всем происшедшем действительно не много было хорошего.

Смущенные, отхлынули они от новенького и его друга.

А посреди класса уже кипела форменная драка. Янко, Курнышов, Верста и Калмык катались по полу в одной сплошной, отчаянно барахтавшейся и запыленной куче…