Текст книги "Шепот ночи"

Глава 11

После неожиданного визита Бенедека прошло полторы недели. Жатва была в разгаре. Большую часть года крестьяне отличались задумчивостью и неторопливостью, но Думитру давно решил, что одиннадцатимесячная пассивность с лихвой искупается неистовостью уборки яровых. Впервые он увидел, как собирают урожай, четырехлетним, стоя рядом с дедом.

Последние несколько недель Думитру и старик Раду, давно признанный крестьянами самым мудрым в том, что касается земли и погоды, постоянно осматривали созревающие поля, на которых оттенки зеленого сменялись золотом спелых колосьев. Наконец Раду с великой важностью зашел в кабинет хозяина – Думитру заранее продумал этот визит, – «чтобы поговорить с молодым графом». Остальные терпеливо ждали у дверей кабинета. Через некоторое время Раду вышел и официально объявил, что наутро на рассвете начинается жатва.

Изобилие плодов этого щедрого лета разительно контрастировало со скудными урожаями времен молодости Думитру, когда за убогим достатком маячил зловещий призрак голода. А теперь «молодой граф» был возведен чуть ли не в статус святого, хотя Думитру по собственному опыту знал, что, как только зерно будет убрано, эффект сойдет на нет и очередные новации будут встречены с прежним подозрением и упрямством.

А пока вся жизнь замка перешла во двор. На кухне появилось шесть дополнительных работников, чтобы накормить крестьян. В страду время и рабочие руки дороги, крестьянам некогда отвлекаться на готовку. Мужчины жали хлеб, женщины вязали снопы, дети подбирали колоски и отгоняли ворон, а те, кто был для этого мал, присматривали за младенцами, которых матери оставляли в тени деревьев.

Всю неделю, пока собирали рекордный урожай, небо было чистым, хотя все в тревоге поглядывали на набегавшие изредка облачка, а старики жаловались, что у них ноют кости, не иначе как к непогоде. Думитру больше обычного радовался хорошим денькам, поскольку занятым жатвой крестьянам некогда было рассуждать о его жене. Пока общее мнение склонялось к тому, что она слишком красива для обычной женщины. Одни считали ее ангелом, а другие были совершенно уверены, что она колдунья. Но жатва решила этот вопрос: даже те, кто считал Алси колдуньей, укрепились во мнении, что она добрая колдунья.

В дни лихорадочной работы крестьяне не возвращались вечером домой, а предпочитали ночевать в поле, чтобы украсть у короткой ночи лишних полчасика сна. Даже если бы Думитру и хотелось последовать их примеру, присутствия Алсионы в замке было достаточно, чтобы стремиться на ночлег домой.

Как графу, Думитру не подобало трудиться или спать рядом со своими людьми, но он вместе с ними поднимался на рассвете, приезжал на поля, подбадривал взрослых, хватил детей, и так до заката. Он ел поблизости, хоть и не вместе с крестьянами, и они работали еще усерднее, когда он был рядом, зная, что он заботится о них и гордится ими. Возможно, подумал Думитру, этот год наконец убедит их, что новые методы ничуть не хуже старых. Может быть, эта жатва станет водоразделом в его маленькой аграрной революции, и дальнейшие планы будет легче осуществить.

Уборка урожая не оставляла ему времени для шпионских игр, но его собственные агенты и те, с кем он имел дело, давно знали это и в страдную пору никого к нему не посылали. Первые два дня Думитру едва видел свою жену и, несмотря на суровую необходимость, требовавшую его присутствия в поле, скучал по их обеденным встречам. Но на третий день, когда с кухни привезли обед, к радости Думитру, вместе с обозом верхом на Изюминке появилась Алси. Женщины разгружали корзины, навьюченные на верблюдов. Думитру улыбнулся, глядя, как Алси проворно извлекает из седельных сумок содержимое.

– Отец Алексий сказал, что мне негоже тащиться в поле, как простолюдинке, а повариха считает, что мой долг жены самой привезти тебе обед, – сказала она, улыбаясь в ответ. – Я и для себя обед прихватила.

– К любому случаю можно подобрать подходящее требование этикета. Правилами приличия можно оправдать все, что угодно, если умело ими пользоваться, – прокомментировал Думитру.

– Я давно это знаю, – еще шире улыбнулась Алси. Она расстелила в тени дерева одеяло, и они дружно пообедали. С этого дня, когда солнце поднималось к зениту, Думитру ждал появления жены. Он все чаще и чаще ловил себя на мысли, как тоскливы были его дни до того, сак Алси вошла в его жизнь, и, казалось, уже почти забыл, каково жить без нее.

– Проклятие! – проворчала Алси, уставясь належавший перед ней лист бумаги.

Похоже, она снова запуталась. Аккуратно написанные формулы превратились в бессмысленную сумятицу, и Алси понятия не имела, как из нее выбраться, поскольку не могла удержать их все в голове. Это так же трудно, как оперировать римскими цифрами.

«Подожди». Алси всмотрелась в написанное. Да… в этом источник всех ее проблем. Простая задача заставляет ее спотыкаться, поскольку четкие идеи разбиваются о тяжеловесный способ их выражения. Если бы она смогла изобрести другую форму изложения…

Дверь резко открылась, и Алси, обернувшись, увидела Селесту.

– Я услышала шум в конюшенном дворе и вышла посмотреть, в чем дело, – переводя дух, сказала горничная. – Герр Волынроский вернулся!

Алси, улыбнувшись, вскочила из-за письменного стола.

– Граф знает?

– Не думаю. Во всяком случае, я его не видела, – ответила Селеста.

– Хорошо!

Алси знала, что даже в суматохе жатвы мужа не покидают мысли о долгом отсутствии управляющего. Думитру будет рад, что Волынроский вернулся, и она хотела увидеть его лицо, когда сообщит ему эту новость. К этому примешивались и эгоистические соображения – Алси была уверена, что Волынроский засыплет их разнообразными историями о своем путешествии, и не хотела пропустить самые первые, свежие впечатления.

Она сбежала по лестнице на нижний этаж башни и уже устремилась к входной двери, но услышала немецкую речь. Узнав голос Думитру, Алси остановилась. Другой голос, должно быть, принадлежал Волынроскому.

Первой ее реакцией было разочарование, что она не успела сообщить мужу о прибытии управляющего, второй – обида: Думитру оставил ее в неведении. В конце концов, он мог бы догадаться, что ее тоже волнует возвращение Волынроского, и позволить ей поздороваться с управляющим, прежде чем запереться с ним в кабинете. А чего она ожидала? Волынроский не только работник, но и друг Думитру. И все-таки ей было обидно. Привилегии приветствовать гостей Думитру ее никогда не лишал, хотя далеко не всегда эта обязанность доставляла Алси удовольствие.

Все еще чувствуя себя необъяснимо задетой, Алси пошла на голоса к кабинету Думитру. Сквозь плотно закрытую дверь трудно было разобрать отдельные слова, поэтому Алси пришлось встать совсем рядом. Она подняла руку, чтобы постучать, но что-то в голосе Волынроского заставило ее насторожиться.

– Это можно уладить, – говорил управляющий. – Он должен иметь данное под присягой, заверенное и удостоверенное тобой и ею согласие на передачу имущества.

Ею. Она единственная женщина в Севериноре, у которой есть финансовые дела за его пределами. А кто же «он»? Ее агент? Почему у Думитру с ним какие-то дела? глядя на дверь, Алси медленно опустила руку.

– С этим проблем не будет, – донесся до нее холодный, уверенный голос Думитру.

Последовало напряженное молчание, потом Волынроский сказал:

– Ты, по крайней мере, мог бы попытаться деликатно обсудить этот вопрос. Любой жене не понравится, что муж принимает такие меры, а особенно иностранке со странными взглядами на права женщин. Она явно заинтересована в том, чтобы улучшить твои земли, к тому же они теперь принадлежат и ей…

– Нет, – резко оборвал его Думитру. – Я не стану держаться за юбку жены. И не буду испрашивать позволения на новый проект и отчитываться за каждый истраченный фартинг, как презренный должник.

Речь идет о ее приданом. Думитру говорит о той части, которая принадлежит только ей, и хочет присвоить ее деньги! Алси прижала руку к сердцу, грудь словно стиснуло железным обручем. «Он женился на тебе из-за денег, – нашептывал ей внутренний голос. – К чему удивляться, что он хочет завладеть всей суммой?»

– Ты совершаешь ошибку, – мягко сказал Волынроский. – Я это чувствую.

– С каких это пор тебя волнует что-то, кроме денег? – пробурчал Думитру. – Можно подумать, тебя интересует романтическая сторона брака.

– Боже сохрани! – фыркнул Волынроский. – Старина, я думаю только о тебе. Ты связан с ней и рискуешь настроить ее против себя.

Хватит. Алси, спотыкаясь, отошла от дверей кабинета. Думитру что-то ответил, но она уже не слышала. В ее ушах, заглушая все звуки, отдавалось собственное хриплое дыхание. «Моя доля». Она заработала ее часами нелегкого труда и бессонными ночами размышлений. Всматриваясь в блеклые буквы и цифры машинописи, она без конца перепроверяла расчеты, не потому что любила инженерное дело, а в надежде способностями к вычислениям искупить свои недостатки в глазах отца. Алси была автором всех революционных начинаний, которые принесли компании отца беспрецедентный успех, и доля прибыли, которая отчислялась ей до замужества, стала признанием этого факта. Ее личная часть приданого была крайне важна для нее, поскольку только деньги давали замужней женщине возможность строить свою жизнь в соответствии с собственными желаниями. А теперь ее муж, человек, с которым она связывала свое будущее, хотел украсть у нее эту призрачную независимость. Алси вспомнила его нежность, его привязанность к ней, и тошнота подкатила к горлу. Думитру обманул ее, и хуже всего то, что она хотела обмануться, поверить в прекрасную волшебную ложь.

Больше этого не будет. Теперь все кончено. Кончено. Осторожно ступая, словно шла по лезвиям ножей, Алси пересекла холл, стараясь дышать медленно и глубоко. Ей понадобилось все самообладание, чтобы не броситься, рыдая, наверх, в свою комнату. Но нельзя давать слугам повода для беспокойства, она не сделает ничего, что заставит их в тревоге обратиться к хозяину. Алси хотела уехать задолго до того, как Думитру сообразит, что она никогда не вернется.

Но когда она, поднявшись наверх, попыталась войти в гостиную, слезы так застилали ей глаза, что она не сразу разглядела дверную ручку. Алси споткнулась на пороге, и Селеста встревоженно посмотрела на нее.

– Мадам? Что случилось? – воскликнула она, вскочив на ноги и уронив на пол рукоделие.

Увидев привычное заботливое лицо Селесты, Алси внезапно почувствовала опустошение – точь-в-точь как чашка, опрокинувшаяся оттого, что в нее слишком сильной струей наливали жидкость. Все чувства вдруг оставили ее.

– Помоги мне собраться, – тусклым, безжизненным голосом приказала Алси. – Только самое необходимое. Потом спустись на кухню и принеси провизии на полторы недели для одного человека, и чтобы тебя никто не видел.

– Почему? – от страха округлила глаза горничная.

– Потому что он предал меня, Селеста, – ответила Алси, не обращая внимания на текущие по щекам слезы. Казалось, они принадлежали не ей, а какой-то другой Алси из другой жизни. – Я подслушала его разговор с Волынроским. Он обманом заставил меня поверить в его доброту, а на самом деле замышлял украсть деньги, которые папа положил на мое имя, и тогда я окажусь в полной зависимости от мужа.

А она поверила ему, хранила в сердце каждое его лживое слово, как настоящее сокровище!

– Ох, мадам, – выдохнула Селеста, – мадам!

От растерянности горничная без толку топталась на месте. Но никакие слова не могли заполнить пустоту, никакая ванна и горячее какао не могли вернуть все назад, поэтому Селеста вскоре занялась порученным делом.

Алси сняла обручальное кольцо, почувствовав себя свободной и почему-то раздетой, и сунула его в ящик туалетного столика. Потом принялась с горькой усмешкой рыться в гардеробе. Сколько у нее бесполезных вещей: утренние платья, вечерние, бальные, для чая и ленча, для верховой езды и путешествия в карете, для визита в оперу. Но среди этого вороха нарядов не было ни одного, в котором можно было сбежать от мужа.

Алси надела амазонку, затканную золотом, вторую сунула на дно сумки, взяла с собой три теплые нижние юбки, плащ, самую теплую шаль и одеяла, поскольку ночи становились все холоднее. Потом добавила в багаж дорожное платье и комплект скромных украшений. Ей нужно выглядеть презентабельно, когда она доберется до Оршовы, не говоря уже о Женеве. Свечи, трутница, швейные принадлежности, щетки для волос и шпильки, пять пар толстых шерстяных чулок, лишняя пара перчаток – все это громоздилось в сумке.

Алси вспомнила рассказы Думитру о гайдуках и, поколебавшись, прокралась в его спальню, чтобы взять кинжал и пистолет, которые он хранил в тумбочке. Она сомневалась, что сообразит, как выстрелить из пистолета, но его вес, тяжело давивший на ладонь, успокаивал. Она долго смотрела на свои книги и записки, прежде чем заставила себя расстаться с ними, но велела Селесте спрятать самые важные бумаги под матрасом, опасаясь, что Думитру может обратить свой гнев на них.

Алси завязала сумку и послала Селесту в кухню. Осталось лишь дождаться ее возвращения. Не зная, чем заняться, Алси присела на огромную кровать под балдахином, стоявшую в центре комнаты. Мысль о том, что Алси не провела в ней ни одной ночи, неизбежно вызывала горькие теперь воспоминания: Думитру целует ее, обнимает, любит. Здравый смысл торопил ее отделаться от иллюзий, принадлежавших прошлому и никак не связанных с будущим.

Ее будущее. Что с ней будет? Она не могла этого знать. Главной ее задачей было добраться до Женевы, дальше ее жизнь представлялась ей глухой стеной. Аннуляция брака, Лондон, Лидс казались столь нереальными, что мысли отвращались от них.

Алси заставила себя серьезно обдумать настоящее: как добраться до Оршовы, найти кого-то, кто понимает по-немецки или хотя бы по-валашски, как позаботиться о Селесте, сколько времени займет дорога до Женевы? И над всем этим одна мысль безжалостным эхом крутилась в ее голове: «Он предал меня, предал, предал…»

Алси обхватила себя руками, словно пытаясь сжать разрастающуюся боль в маленький твердый комок. Она читала, что уголь и алмаз имеют один и тот же химический состав, но алмаз подвергается невероятному давлению, которое меняет его структуру. То же самое произошло и с ней. Ее мягкая, податливая натура изменилась, превратившись в блестящую, твердую сущность, от которой веяло зимней стужей, способной остудить жар гнева и боли. И все-таки в ее голове, заглушая все мысли, без конца звучало: «Он предал меня».

Алси не знала, сколько времени прошло до тех пор, пока дверь тихо отворилась, – мгновение или вечность. Придя в себя, она сообразила, что лежит в холодной постели, выжатая и опустошенная. Сгусток боли пульсировал в ней, словно далекая звезда. Алси торопливо поднялась, увидев на пороге печальную Селесту, нагруженную пакетами.

– Мадам, – надтреснутым голосом произнесла горничная и сделала слабое движение к Алси.

Алсиона знала, что Селеста хочет обнять ее, как мать, как нянька, как подруга. Но этикет запрещал подобные вольности, и Алси была этому рада. Сочувствие лишит ее последних сил, ведь на самом деле она не алмаз, а хрупкое стекло, хватит и малости, чтобы рассыпаться на тысячу осколков.

– Пожалуйста, – сказала Алси, словно извиняясь за невозможность близкого контакта и в то же время предостерегая от него, – пожалуйста, заверни все в мой запасной плащ.

– Куда вы поедете? – опустив глаза, тихо спросила Селеста.

– Сначала на запад, потом на юг, – тут же ответила Алси. – Я должна выбраться к Дунаю. Поднимаясь вверх по течению, доеду до Оршовы, а там найму лодку. Я должна как можно скорее попасть в Женеву, чтобы воспрепятствовать планам моего… моего мужа… – она чуть споткнулась на последнем слове, – обокрасть меня. Я бы взяла тебя с собой, но ты не умеешь ездить верхом…

Селеста кивнула в ответ на откровенность:

– Я бы поехала с вами, если бы вы попросили, но я стану помехой. Не беспокойтесь обо мне. Я справлюсь с графом и не думаю, что после вашего отъезда со мной тут будут плохо обращаться.

– Я пришлю кого-нибудь за тобой, как только приеду в Женеву, – пообещала Алси.

Селеста улыбнулась, и Алси увидела в ее улыбке печаль.

– Я знаю, что вы это сделаете, мадам.

Но уверения горничной ничуть не смягчили чувство вины, охватившее Алси.

– Я могу оставить тебе немного денег…

– Нет, мадам, – твердо ответила Селеста. – Вам они нужнее. Я не возьму у вас ни фартинга. Мне здесь деньги ни к чему. Я не смогу спать спокойно, думая, что вы потерпите неудачу из-за того, что поделились со мной.

Алси взяла руки горничной в свои и крепко сжала. Спазм стиснул ей горло.

– Ты хорошая женщина, Селеста Матью, – с трудом прошептала она.

– При такой хозяйке легко быть хорошей, потому что вас нельзя не любить, – решительно ответила Селеста и с опозданием добавила: – Мадам.

Алси глотала душившие ее слезы.

– Если бы все так думали.

Следующий час прошел в лихорадочных приготовлениях. Селеста и Алси перенесли багаж в пустую коптильню, где Алси разложила все по корзинам, которые горничная прихватила из кладовой. Как только вещи были уложены, Алси отправилась в конюшню и, намеренно капризничая, заявила конюху, что хочет проехаться на Изюминке, поскольку, на ее взгляд, лошадь застоялась и немного нервничает. Конюху эта затея не показалась странной, и Алси спокойно вывела Изюминку из стойла. Потом в полумраке старой коптильни, куда свет пробивался только сквозь трещины в стенах, приторочила к седлу корзины.

Пять минут, за которые она проехала от коптильни в открытые ворота замка и скрылась в лесу, были самыми волнующими в ее жизни. Никто не окликнул ее. Кажется, ее даже никто не заметил. Она выскользнула из замка Северинор с такой легкостью, словно очнулась от дурного сна.

Повернув на запад, Алси позволила лошади самой выбирать дорогу. Она надеялась добраться до цели, держась подальше от проезжих путей, и не заблудиться в лесной чаще. Выбросив из головы все мысли, Алси сосредоточилась на окружавших ее деревьях и скалах. В глубине души разрасталась холодная пустота, грозившая поглотить все ее существо.

«Господи, – взмолилась она, – пусть так и будет!» Это было ее последней мыслью.

Глава 12

Все еще посмеиваясь над последней шуткой Волынроского, Думитру вошел в гостиную, придержав дверь перед другом. Петро тихо присвистнул от удивления.

– Просто не узнать. А ты, помнится, говорил, что твоя жена не интересуется домом.

Оглядев комнату, Думитру пожал плечами:

– Это не моя жена сделала все это, а ее горничная.

Узнав про пристройку, Селеста вытащила из нее всю самую лучшую мебель. «Только на время, пока не привезли мебель из Женевы», – пояснила Алси. При суровом и аскетичном деде Думитру все, что хоть отдаленно намекало на удобства, тут же отправлялось вниз, и чутье навело Селесту на это скопище мебели, не слишком стильной, разнородной, но очень домашней и уютной.

Волынроский расхохотался:

– Она замужем? Такая комната даже убежденного холостяка заставит задуматься о жизни.

– Нет, не замужем и к тому же она француженка, – сухо сказал Думитру. – Насколько я помню, ты испытываешь нежные чувства к француженкам.

– Ты правильно помнишь, – блеснул белозубой улыбкой Петро. – Хотя в них меня прежде всего привлекают деньги и только во-вторых – личные качества.

Думитру ожидал, что Алсиона, услышав их голоса, тут же появится из своего кабинета, но ее не было видно. Дверь легко открылась под его рукой. Кабинет был пуст, на письменном столе царил обычный хаос, поэтому нельзя было сказать, давно ли Алси занималась своими бумагами. Нахмурившись, Думитру подошел к двери в спальню. Она была плотно закрыта, поэтому он повернул ручку, толкнул и…

…ничего не произошло. Дверь была заперта. Не поверив, Думитру снова попытался открыть ее.

– Qui est-ce?[8]8
  Кто это? (фр.)


[Закрыть] – тихо спросила из-за двери Селеста.

– Где моя жена? – рявкнул Думитру, не потрудившись ответить. Кто, кроме мужа, мог в такое время стучать в дверь?

– Мадам себя плохо чувствует, – чопорно ответила горничная, по-прежнему понизив голос. – Она хочет побыть одна и спокойно прийти в себя.

– Если она захворала, мне следует позаботиться о ней, – искренне сказал Думитру.

– Ей ничего не нужно, она спит, сэр. Позвольте ей отдохнуть. Если вы будете настаивать, то непременно разбудите ее. – В последней фразе горничной сквозила странная интонация.

Думитру заколебался. Селеста сама на себя не похожа, ее голос звучит почти… недружелюбно. Нет, это просто смешно.

– Хорошо, – сказал он, отбросив подозрения, – я увижу ее за ужином?

– Не сомневаюсь, что она будет чувствовать себя гораздо лучше, сэр!

Уверенный ответ горничной окончательно развеял его сомнения, и Думитру сел обедать с Волынроским. После того как управляющий ушел, Думитру уставился на дверь в покои Алсионы. Но, так же как и во время обеда, оттуда не донеслось ни звука. Он тихо вышел из гостиной и спустился вниз к ждавшим его бесконечным делам.

Думитру пригласил Волынроского к ужину, зная, что Алсиона, если она уже поднялась, захочет разделить с ними трапезу. Но в гостиной было темно, кабинет Алси по-прежнему пустовал. Думитру прошел к спальне жены и на этот раз без колебаний постучал в дверь.

– Тише! – послышался приглушенный голос Селесты. – Это вы, сэр?

– Конечно, я, – сказал Думитру. – Графиня проснулась?

– Она просыпалась полчаса назад, сэр, но теперь снова заснула, – ответила горничная.

Думитру снова услышал в ее голосе странные нотки и нахмурился:

– Значит, она заболела? Ее лихорадит? Она простудилась?

– Нет-нет, сэр, – последовал немедленный ответ. – Она пожаловалась лишь на слабость и легкую головную боль. С ней и прежде такое случалось из-за переутомления. А все потому, что она слишком много читает и пишет. Это нервное перенапряжение.

Думитру переглянулся с Волынроским, тот пожал плечами. Со дня свадьбы прошло меньше двух месяцев, за это время граф не мог узнать все о своей жене, но такое поведение на Алси совсем не похоже. Что-то случилось, гораздо более серьезное, чем хотела его уверить Селеста. Или… Думитру знал причину, по которой женщина может чувствовать слабость и дурноту без болезни. У него засосало под ложечкой. Неужели? Неужели она носит его ребенка, и так быстро почувствовала это? Алсиона как-то сказала, что не слишком любит детей, но он не придал этому значения. Для него наследник был неотъемлемой частью титула, и, даже абстрактно рассуждая об этом, Думитру думал не о ребенке, а о сыне.

Но сейчас он счел эти размышления праздными и преждевременными. Скорее всего, она простудилась. Разумеется, он даст ей время отдохнуть, но после ужина зайдет к ней, хочет она того или нет.

Ужин прошел невесело. Думитру был занят мыслями об Алсионе, Волынроский уважал настроение друга и не тревожил разговорами. Снова из спальни Алси не донеслось ни звука, и, как только унесли тарелки, Думитру встал и направился к двери. Волынроский наблюдал за ним из-за стола. Думитру постучал.

– Я хочу видеть свою жену, – решительно сказал он.

– Она все еще спит, сэр, – ответила Селеста тем же тихим голосом, что и раньше.

– Хорошо, – ответил Думитру. – Я не стану ее беспокоить и только посмотрю на нее.

– Уверяю вас, к утру она совсем поправится, – быстро ответила горничная.

В голосе Селесты сквозит нервозность? Беспокойное чувство с новой силой охватило Думитру.

– Я сам смогу судить об этом. Откройте дверь, – приказал он.

– Мадам строго-настрого наказала мне не… – изворачивалась Селеста.

– А я строго-настрого приказываю вам открыть дверь, или я вышибу ее, – рявкнул Думитру, теряя терпение.

Повисла долгая тишина, потом Думитру услышал приближающиеся к двери шаги, щелкнул замок…

…и Думитру распахнул дверь во всю ширь, ударив ею горничную. Не обращая внимания на крик Селесты, он схватил со стола масляную лампу и шагнул в темную спальню. Колеблющееся пламя отбрасывало на стены причудливые тени. Селеста и Волынроский последовали за Думитру.

Полог кровати был плотно задернут. Думитру рывком отодвинул его.

– Алсиона, – начал он и замолчал. Стеганое одеяло было аккуратно расстелено на пустой кровати.

Ее не было. На мгновение эта сцена показалась Думитру глупым фарсом, который разыгрывался на огромной сцене для удовольствия невидимой публики. Потом ужасная мысль, которая не посещала его с того дня, когда Алсиона выпроводила Бенедека, снова пришла ему в голову.

– Где она? – рыкнул он, повернувшись к Селесте.

– Я не знаю, – ответила горничная, широко распахнув глаза то ли от удивления, то ли от страха. – Она была здесь час назад. Должно быть, она спустилась вниз, пока я была в кухне, – пролепетала Селеста, но Думитру не поверил ни единому слову.

Схватив служанку за руку, он дернул ее к себе и пристально посмотрел ей в лицо.

– И убрала за собой постель? Очень сомневаюсь! Где она?

– Ой, вы мне больно делаете! – Лицо Селесты покраснело, чепец сбился набок.

– Пока еще нет. Сейчас же отвечайте, где она? – сквозь зубы повторил Думитру.

– Наверное, пошла посмотреть, как готовят клумбы для розария, – быстро сказала Селеста.

– В темноте? Вы же говорили, она спит. – Не скрывая презрения, он сжал руку Селесты, и горничная вздрогнула. – Где она?

– Я не знаю! – вскрикнула служанка. – Далеко. Вы довольны? Она уехала, но я не ясновидящая и не умею читать чужие мысли, поэтому не знаю, где она сейчас.

Думитру так резко отпустил Селесту, что она споткнулась.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил он, но в глубине души уже знал ответ.

– Она услышала, как вы сговариваетесь украсть ее деньги, поэтому уехала, – сказала Селеста, потирая руку. – Она возвращается в Англию.

Алси сделала это. Она оставила его. Думитру хотелось кричать, разбить что-нибудь, разнести в щепки эту кровать за то, что приютила его жену. Он, застыв, смотрел на Селесту. «Идиотка!» – возмущенно кричал его внутренний голос. О Господи, Алсиона! Сквозь сумятицу чувств тонким лезвием ножа в душу вонзался страх. Она ушла, исчезла в глуши, избалованная городская женщина, понятия не имеющая об опасностях, которыми грозят природа и люди. И если она еще не сорвалась в ущелье, найдется много таких, кто захочет ее подтолкнуть.

– Она уехала одна? – спросил Думитру, когда смог заговорить. Слова звучали четко и спокойно, ничем не выдавая бушевавший в нем вихрь эмоций.

– Полагаю, да, – надменно ответила горничная.

– Верхом?

– Разумеется, крыльев-то у нее нет! – насмешливо фыркнула Селеста.

Думитру взглянул на Волынроского и сухо сказал:

– Мы уезжаем. Сейчас.

– На дворе темень непроглядная, – возразил управляющий. – Мы себе можем шею свернуть.

– Знаю, – ответил Думитру. – И она тоже. Едем. Он стремительно вышел из комнаты, прежде чем Волынроский успел снова возразить.

Изюминка споткнулась, и Алси, дернувшись в седле, тут же пришла в себя. Подняв глаза от тропинки, на которую давно смотрела невидящим взглядом, она огляделась вокруг. Алси ничего не узнавала, вернее, узнавать было нечего, поскольку скаты, деревья и кусты ей ни о чем не говорили. Для нее, городской жительницы, они все были одинаковы. Здания и дороги имели какие-то особенности, по которым можно ориентироваться, но даже через два месяца верховых прогулок лес оставался для нее лишь однообразной массой растений.

Алси отправилась на запад и знала, что на правильном пути: всякий раз, когда Изюминка выбиралась на поляну, солнце светило в лицо, хотя не всегда можно было разглядеть его за кронами деревьев. Порой Алси приходилось оборачиваться, чтобы увидеть позади свою тень. «Я еду домой», – решительно говорила она себе всякий раз, когда, оглянувшись назад, выбирала направление. И заставляла замолчать тоненький внутренний голос, который нашептывал, что ее дом там, позади, и с каждым шагом она все больше и больше отдаляется от него. Нет, это не дом, это всего лишь милая картинка, вышитая на сомнительной канве нитками лжи. Алси запретила себе размышлять на эту тему и отбросила эти мысли в образовавшуюся внутри пустоту. Несмотря на опустошенность, она была полна решимости добиться своей цели и сама себе казалась крепким мостом, невидимой аркой соединявшим Румынию и Англию. Нужно быть сильной, ей предстоит долгий и опасный путь.

Шло время, тени за спиной становились все длиннее, солнце опускалось к горизонту, потянуло прохладой. Нужно остановиться на ночлег до наступления ночи, чтобы рядом были вода и хорошее пастбище для Изюминки, поскольку в корзинах только две меры овса. Слушались сумерки, а подходящего места все не находилось.

Алси впервые ощутила реальный приступ страха, заныл пустой желудок, ладони под перчатками покрылись испариной. Где следующий ручей? Ехать дальше в надежде найти его? До него далеко? Если выбирать слишком долго, то придется заночевать там, где застанет темнота, иначе она рискует свернуть себе шею, а Изюминка переломает ноги. А вдруг там мало травы? Если она не найдет ручья, то скудных запасов воды Изюминке не хватит, чтобы напиться после тяжелого дня.

Алси вспомнила ручей, на который она наткнулась днем и в котором поплескалась, прежде чем снова нырнуть в подлесок. Можно было остановиться на ночлег там. Повернуть назад? Нет, уже слишком поздно, до темноты не успеть. О чем она думала, пытаясь сбежать из Северинора в одиночку? Если она не тянет на благородную леди, то лесной обитатель из нее вообще никакой, невежество погубит ее. Рассказы Думитру о местных бандитах начали всплывать в памяти Алси, приобретая зловещее значение. Думитру…

Даже само его имя жгло ее. «Думитру, Думитру, зачем ты это сделал?» Слезы закипели у нее в глазах. Гнев, обида, горе нахлынули с новой силой. Подавив стон, Алси сильно прикусила губу, сказав себе, что слезы вызваны болью.

Вдруг в ее мысли ворвался звук плещущейся воды, смывая их прочь. Изюминка нашла ручей. Раздувая ноздри и навострив уши, она спешила вперед.

– Хорошая девочка! – сказала Алси, ослабев от радости. – Хорошая.

Лошадь, пробравшись через подлесок, вышла на берег и, опустив голову, припала к воде. Алси дала ей напиться, а потом повела к ближайшей поляне.

С наступлением сумерек лес утрачивал свои краски, солнце быстро скользнуло за горизонт, и свет померк. Когда Алси наконец нашла подходящее место для ночлега, деревья превратились в огромные серые тени. Она спешилась, затекшие ноги едва держали ее, когда она встала на землю. Чтобы не упасть, Алси ухватилась за стремя. Сидя в седле, она практически ничего не чувствовала и не подозревала, как измаялась от долгой езды. Но теперь усталость навалилась на нее тяжелой пеленой. Никогда в жизни она не ездила верхом так долю, и никогда поездки не были такими трудными. Только теперь она поняла, каким легким было шестидневное путешествие на муле в Северинор, оценила поздние выезды, неспешный шаг и частые остановки. «Хорошо, – сказала она себе. – Значит, я доберусь до Оршовы значительно быстрее, чем предполагала». И все-таки дурное предчувствие не покидало ее. О чем она думает? Куда направляется? Что станет с ней, когда она доберется до Женевы?