Текст книги "Зарницы на горизонте (сборник)"

Первый рассказ Амирхана Еникиева (псевдоним Амирхан Еники он принял позже) «Озын көй тыңлаганда» («Слушая протяжную мелодию») был напечатан в 1926 году в литературном журнале «Безнең юл» («Наш путь»). Тогда ему только-только исполнилось семнадцать лет. Он только что – в августе 1925 года – приехал в Казань из далёкого полустепного края Западного Башкортостана – из Давлеканова[22]22
  В тексте автора название посёлка пишется по официальной записи. В текстах А. Еники – как было принято среди татарского населения. – Авт.


[Закрыть].

Семья Еникиевых из четырёх человек обосновалась в этом посёлке в 1911 году, когда Амирхану было около двух лет. Этот пристанционный посёлок был образован у бывших небольших башкирских сёл Давлетхан и Эткол (Һәеткол) лет сорок тому назад при строительстве так называемой Сибирской железной дороги, соединившей города Самару, Уфу и Челябинск. Об этом событии поэт Маджит Гафури позже напишет первую значимую свою поэму «Себер тимер юлы» («Сибирская железная дорога», 1904). Строительство дороги изменит этот край до неузнаваемости. Со всей России хлынут сюда дельцы и купцы разных мастей и разных национальностей. Скоро и поволжские немцы начнут осваивать эти земли: вдоль дороги появятся их хутора, на больших массивах они будут выращивать хлеб. На окраине Давлеканова построят свой посад и несколько крупных мельниц, работающих на паровых машинах (а жернова 4–5-этажного «Якоря» приводились в движение течением реки Дёмы). Большинство татар, прибывших сюда в лаптях из бедных заволжских земель, скоро переобуются в сапоги, заимев на Давлекановском базаре свои лавчонки. А мишарин из далёкого предволжского села Оч Мунча, невзрачного вида Бурхан-абзый, побыв немного времени у кого-то приказчиком, вскоре построит в центре этого Эткола двухэтажный кирпичный магазин и начнёт торговлю текстильными изделиями и другим товаром, завезённым сюда из обеих столиц России.

Сельчанину Новой Каргалы Белебеевского уезда Нигметзяну Еникиеву в момент переезда шёл тридцать седьмой год. Пока он не имел здесь ни собственного жилья, ни своего торгового заведения, ни своей конторы. Жили они в нанятых на время домах. Правда, он подбирал для семьи добротные дома. И всегда имел в конюшне резвых коней. Нигметзян был пока занят посреднической торговлей – закупал в окрестных сёлах и хуторах шкуры и отправлял их или сам доставлял крупным заготовителям. Мечтал со временем открыть своё собственное дело. Правда, в годы НЭПа эту мечту осуществил, но частично. С двумя компаньонами открыл столовую при рынке. Но больших успехов они не добились. Когда один из товарищей вышел из компании, дело развалилось. После этого Нигметзян более года был занят торговлей подержанной одеждой, которую привозил из Самарского оптового базара. Но для пятидесятилетнего человека это дело оказалось изнурительным. «Отца настоящим купцом здесь никто не считал, – пишет в своих воспоминаниях его сын. – Потому что у него не было своего дома. А покупка дома была его главной мечтой. Дом мы купили позже… уже в смутное время. Видимо, кому-то необходимо было избавиться от лишнего добра… Дом стоял в середине главной улицы. Крыт был железом, имел два этажа. Туда мы въехали в начале июня 1918 года».

По той же улице слева от них оказался дом самого богатого купца Давлеканова из татар – Бурхан-абзый. Этот вытянутый вдоль улицы одноэтажный дом снаружи был неказистым. Но двор был просторный, с добротными сараями и амбарами из хороших брёвен. «Во дворе бегали целый выводок нарядных, чистеньких ребятишек. На улице они не показывались, да и к себе никого не водили…» У соседей было трое ребят и пять девчонок. Правда, старший сын Галиулла тогда уже работал в конторе отца. А когда в посёлке появились красные, он ушёл с ними. Амирхан-ага о дальнейшей судьбе детей соседа узнал поздно – уже после войны, встретив в Уфе соседа-одногодка Закарию.

Вскоре именно среди этой детворы ему приглянулась тоненькая, с длинными чёрными косами девочка по имени Хажар. Но о ней мы поговорим попозже.

В юности все сверстники и большинство знакомых, кроме родителей, звали Амирхана не удвоенным именем «правитель» (Амир + хан), а просто Амиром. После окончания местной семилетки часть его сверстников хотели продолжить учёбу в Уфе – в трёх часах езды на поезде от Давлеканова. И родители Амирхана думали об этом же. Тем более что в том городе давно обосновались две младшие сестры отца: Рокыя и Сорур. Муж Сорур – Шариф-джизни (зять) к тому времени был известным в Башкортостане человеком – работал в Народном комиссариате просвещения. Да и сама Сорур, учившаяся когда-то в Уфе, ездившая в Петербург, была не последним человеком в этом городе. Они иногда приезжали и в Давлеканово. Амирхан, чуть повзрослев, гостил у них неделями. Но в последнюю поездку зимой 1924 года почувствовал себя там стеснённо. Отношение к нему со стороны родственников не изменилось – его любили и уважали по-прежнему. Были рады его приезду и джизни, и сёстры отца, и особенно их дети – его двоюродные братья и сёстры. Но он чувствовал себя там неловко. Раньше семья Сорур-тутакай («тутакай» звались младшими все женщины в селе Новая Каргала) жила более свободно и вольготно. Но после каких-то жизненных неурядиц в дом младшей сестры вынуждена была переселиться Рокыя со своими детьми. Муж её умер ещё шесть-семь лет назад, почти в день свадьбы Сорур с Шарифом. Если бы Амирхан решил продолжить учёбу в Уфе, то ему на какое-то время пришлось бы вселиться в эту тесноту. Он этого не хотел.

Вот как он сам описывает своё состояние: «Конечно, Уфа ближе и удобней для меня. Можно было остановиться у них, они же помогли бы устроиться куда-нибудь учиться. Думая об этом, я даже сумел выбраться среди лета под каким-то предлогом в Уфу. Там увидел, что джизни и Сорур-тутакай опекают трёх сирот Рокыя-тутакай (впрочем, я знал об этом и раньше). Узнал, что из Каргалы к ним собирается приехать и Зулейха. Если приеду ещё и я, то нас наберётся слишком много, для хозяев это будет чрезмерной нагрузкой – вот что я понял».

А возможно, главная причина заключалась даже не в этих неудобствах. Мог же он выбрать учебное заведение, где обещали бы ему место в общежитии. Но дело в том, что юношу давно манила радужная и далёкая Казань. Город-мечта всех татар, разбросанных судьбой по всей России. «Казань была для меня как бы святилищем, литературной Меккой», – напишет он потом. Там жили и трудились корифеи татарской литературы Фатих Амирхан, Галимджан Ибрагимов, Галиаскар Камал. Там издавались книги, печатались газеты и журналы на татарском языке. Там недавно жил и писал замечательные стихи всенародно любимый поэт Габдулла Тукай…

К счастью, именно в дни таких раздумий в руки Амирхана попадает газета из Казани с объявлением об открытии в городе нового учебного заведения – студии-школы по подготовке художников, скульпторов и архитекторов – «Архумас». Обещано было предоставление общежития и оплата стипендии. Амирхана обрадовало это объявление. Окрылённый, он сообщил родителям о своём желании поехать в Казань учиться. Мать побоялась его куда-либо отпускать из дома – слишком молод. Только-только исполнилось шестнадцать лет. «Атакай же не боялся меня отпускать, потому что сам много ездил, видел всякие места. Но сначала и он сказал: «Лучше бы подождать годик…» Слёзы, уговоры наконец-то сломили их сопротивление. Атакай сказал: «Ладно, сынок, поезжай, попытай своё счастье». Было условие – я должен найти себе попутчика».

Амирхан долго уговаривал друзей поехать вместе в Казань. Но всех отпугивало то, что Казань находится слишком далеко. Наконец, стать его попутчиком согласился Фатхелислам, в последние годы исполнявший обязанности пионервожатого в их школе. А зимними вечерами он подшивал людям валенки, подрабатывая себе и семье на хлеб. Он был года на три старше Амирхана. И был старшим сыном, почти основным кормильцем в семье после смерти отца в 1918 году. Они жили втроём с матерью недалеко от дома Еникиевых. Амира с Фатхелисламом сдружила любовь к литературе. Они оба читали запоем книги и журналы на родном языке, поступающие из Уфы и Казани. Фатхелислам тоже сумел уговорить мать, чтобы поехать учиться в Казань.

7 августа 1925 года они вдвоём отправляются в дальнюю дорогу. Сначала на поезде добираются до Уфы. Переночевав в доме Сорур-тутакай, на следующий день с трудом достают билет на пароход, плывущий до Казани. В первую ночь устраиваются прямо на полу полутёмного трюма двухпалубного малого парохода, курсирующего по Агидели. Но это их не смущает – дорога долгая, постепенно будут освобождаться и удобные лежаки, пока занятые дядьками и тётками с огромными багажами и постоянно позвякивающими какими-то вёдрами. На четвёртый день они добрались и до лучезарной в их воображении Казани. Несмотря на то что пароход до слияния с Волгой шёл по ходу течения рек Агидели и Камы, скорость его была не такой уж желанной, хотя большие колёса по бокам не переставая крутились и днём и ночью. За эти три с лишним дня ребята устали глазеть на бесконечные леса. И чем дальше от Уфы, тем грустнее и однообразнее высились вокруг густые еловые и сосновые деревья. А вот по берегам Дёмы росли в основном светлые берёзы да осины, повсюду сопровождающие человека лёгкой шелестью листьев, создающих прохладу вокруг, как пишет в одном стихотворении Такташ. А у Волги крутые берега отдалены настолько, что их с нижней палубы низенького пароходика почти и не разглядишь…

Как описывает Амирхан Еники в автобиографическом произведении «Соңгы китап» («Последняя книга», 1987), после приезда в Казань он, как большой любитель литературы, стал посещать центральную национальную библиотеку в Старотатарской слободе. Он заочно знал многих писателей по их книгам и портретам. Однажды, увидев на улице в инвалидной коляске человека в пенсне, узнал в нём известного писателя, друга Габдуллы Тукая, Фатиха Амирхана. Коляску толкал какой-то маленький старичок. «О Аллах! Я замедлил шаги… Не сон ли это? Я знал его произведения и видел портреты…» – напишет он об этой встрече. А потом ещё раз встретит его в театре на повторной постановке первой татарской оперы «Сания» в январе 1926 года. А в апреле Фатих Амирхан покинет этот мир навсегда. В душе юного писателя останется чувство недовольства собой: «Ах, не посмел подойти к нему. Не поклонился…»

Естественно, юноша следил за известным писателем тогда лишь издалека, не смея подойти поближе к корифею татарской литературы. Из современных, более-менее активных писателей он ещё в Давлеканове выделил для себя несколько имён: поэта-бунтаря Хади Такташа, стихи которого он с увлечением читал в газетах и журналах. Эти современно звучащие стихи завораживали Амирхана. Книга поэта «Җир уллары трагедиясе…» («Трагедии сыновей земли…», 1923) лежала у него на столе. А сценическую трагедию бывшего молодого комиссара Гражданской войны и писателя Шамиля Усманова «Канлы көннәрдә» («Кровавые дни») молодёжь Давлеканова поставила на сцене поселкового клуба. И Амирхан участвовал в этом спектакле, как и в большинстве других таких же постановок. Очень нравились ему и произведения молодых поэтов Кави Наджми и Аделя Кутуя. Их язвительные, с острым юмором стихи тоже хорошо запоминались.

А их главный кумир – Галимджан Ибрагимов – тоже, наверно, ходит по этим же улицам Казани. Они с Фатхелисламом со дня приезда в Казань мечтали встретить его и поглядеть хотя бы издалека на большого мастера пера, автора обожаемого ими романа «Яшь йөрәкләр» («Молодые сердца») и множества великолепно написанных рассказов. А его известный роман «Безнең көннәр» («Наши дни») они с Фатхелисламом «проглотили» буквально перед самой поездкой в Казань. Этот известный в татарском мире писатель и крупный общественный деятель, неоднократно встречавшийся с самим Лениным, был их земляком. Родное село писателя Султанмуратово находится всего-то километрах в тридцати пяти – сорока от их посёлка Давлеканово. Стоит перейти воспетую в народных песнях и любимую ими реку Дёму – и с ближайшей вершины горы Ярыштау можно разглядеть это большое село писателя. Приезжая на родину со стороны Уфы или Самары, Галимджан Ибрагимов всегда должен был сойти с поезда именно на их станции Давлеканово. О том, что он там останавливался раньше, имеются воспоминания современников. Маджит Гафури вспоминает, как они однажды встретились в буфете давлекановского вокзала. Об этом юноши читали. В тех же записях Маджит Гафури пишет, как они с группой товарищей часто приезжали на кумыс в село Курманкаево, находившееся за рекой Дёмой, прямо напротив Давлеканова. С ними несколько раз приезжал и поэт Сагит Рамиев, выходец из рода известных уральских золотопромышленников и правнук первого в этих краях официального ахуна Салима Рамиева… А кумысом близлежащие башкирские аулы славятся издавна!

В дни коротких в те годы отпусков из Уфы несколько раз приезжали и Сунчелеевы – любимые и почитаемые Амирханом Шариф-джизни со своим братом-поэтом. Майский кумыс со свежей бараниной хорошо укрепляет истощённое тело городского жителя. А прозрачно-чистые воды Дёмы быстро освобождают организм от усталости. Конечно, Сунчелеевы сначала останавливались в Давлеканове у Еникиевых, два-три дня гостили у них. А вот с остальными знатными земляками Амирхану и его друзьям встретиться там не пришлось. Хотя они с ребятами почти всё лето и болтались на берегу той же Дёмы. И до противоположного берега не раз доплывали. И по улицам Курманкаева иногда приходилось пробегать. Но вот известные писатели, приезжавшие туда попить кумыс, почему-то им не попадались. А Галимджан Ибрагимов, наверное, в эти сложные годы на родину совсем не ездил. Он, возможно, по государственным делам сейчас бывает только в Москве и Казани. В последние годы его приезд в Давлеканово не мог бы остаться незамеченным.

Но Амирхану пока не везло и здесь – в Казани. Живя в самом центре города, в общежитии школы «Архумас», ему ещё ни разу не довелось увидеть своего знаменитого земляка. По имеющимся многочисленным фотографиям он его наверняка узнал бы издалека. И бывая в библиотеке «Шәрекъ китапханәсе», рядом с улицей Тукаевской, напротив медресе «Мухаммадия», он ко всем лицам присматривался, но знакомых не замечал. Только в начале зимы друзья узнали, что писатели вечером каждой пятницы, оказывается, встречаются в Коммунистическом клубе, недалеко от их общежития. В ближайшую пятницу, в конце ноября, Амирхан с Фатхелисламом и с новым другом Муртазой Абдуллиным, земляком из Башкортостана, впервые попали туда, где встречались литераторы всех возрастов для коллективного чтения и обсуждения своих произведений и для ведения бесед о текущих делах…

К слову, с Муртазой, со скрипачом-любителем и будущим ведущим художником театра имени Г. Камала, Амирхан-ага будет дружить до внезапной его кончины летом 1946 года. И с Фатхелисламом они останутся неразлучными друзьями до конца его жизни – до шестидесятых годов. Комсомолец Фатхелислам Хакимов после успешного окончания «Архумаса», преобразованного в 1926 году в художественно-педагогический техникум, закончит ещё институт, защитит кандидатскую диссертацию. Перед самой войной его назначат ректором родного Казанского института инженеров коммунального хозяйства. А после войны этот институт начнёт готовить инженеров-строителей и архитекторов. Под руководством Фатхелислама построят для этого института новые учебные корпуса на улице Зелёной.

Вспоминая друга юности, Амирхан-ага пишет: «Сын грузчика, выросший сиротой, он был способным и развитым юношей. С детства любил читать, хорошо учился. Проявил себя трудолюбивым человеком… Наша с ним дружба не прерывалась…» А если и прерывалась, то только в годы отъезда Амирхана Еники из Казани перед войной или в годы войны, когда оба они воевали на разных участках фронта. А с пятидесятых годов их семьи жили на улице Достоевского, недалеко друг от друга.

Хочется ещё кое-что добавить в связи с институтом инженеров коммунального хозяйства. В начале тридцатых годов Адель Кутуй был в опале после причисления его к то ли существовавшей, то ли несуществовавшей, признанной буржуазно-националистической организации «Джидеган». («Джиде» означает семь. Но имя седьмого из этой якобы семёрки до сих пор не обозначено.) Хотя его стихи, рассказы и статьи всё ещё печатались на страницах газет, брать его на штатную должность боялись. Он остался безработным. И тогда его приняли в этот институт преподавателем татарского языка. Одновременно он там числился ещё секретарём какой-то комиссии…

Об этом с горечью иногда рассказывал нам Амирхан-абый. И при том напоминал, что в те годы они оба, как происходившие из купеческой среды, подвергались таким, вроде бы особо не заметным гонениям…

В Коммунистическом клубе (в то время так называли здание бывшего Дворянского собрания на площади Свободы) они действительно встретили многих писателей – заочно им знакомых и незнакомых вовсе. «Настоящие писатели» и любители художественной словесности ведут себя там свободно, галдят, туда-сюда ходят. Сначала один за другим встают и читают свои шедевры. А потом начинают между собой громогласно спорить, обсуждая их. Через месяца два и молодой Амирхан сближается с ними. «Вскоре я уже хорошо знал в лицо и Такташа, и Кутуя, и Кави Наджми, и Гумера Гали, и Хасана Туфана, и Тулумбайского, слышал их речи. Этих знаменитостей запомнить было нетрудно. Кроме них, немало было там молодёжи, неизвестной пока читателю. Мне в первую очередь предстояло познакомиться с ними… Писателей более солидных, вроде Шамиля Усманова, Фатхи Бурнаша, Карима Амири, я здесь не встречал. Галимджан Ибрагимов, Фатих Сайфи-Казанлы, Карим Тинчурин тоже не показывались в комклубе ни разу… Мне нравился дух равенства в этом клубе».

Каждое заседание начиналось со чтения чьей-либо рукописи… «Поддавшись обаянию вольнодумия, я однажды тоже поднял руку, прося слова. Была у меня одна вещица, которую я начал писать в Даулякане, а закончил в Казани… Мне позволили говорить… Я встал и, держа рукопись в дрожащих руках, принялся быстро читать… Когда я закончил, все молчали… Только писатель Гумер Гали сказал: «Отдай-ка, братец, эти свои листочки мне». Я отдал, даже не подозревая, что он работает в журнале «Безнең юл»… Спустя какое-то время мой рассказ, сокращённый наполовину, был опубликован в мартовском номере журнала. Для меня это явилось полнейшей неожиданностью… Первый мой шаг, надо признаться, оказался самым лёгким. Дальше такое уж не повторилось ни разу…»

* * *

Тяга к литературе жила в нём с детства. К тому были и свои причины. Мать – родом из семьи потомственных мулл. Естественно, в её личном узелке, кроме чуточку потрёпанного Корана в сафьяновой обложке, имелись ещё кое-какие старинные книжки. А отец, средней руки купец уездного масштаба, тоже хотел, чтобы сыновья Амирхан и Илдархан выросли образованными. И часто из дальних поездок привозил детям в подарок книжечки. Поэтому Амирхан и его младший брат с детства пристрастились к чтению. А папина сестра Сорур-тутакай, проучившись несколько лет в городе, вернулась в родное село Новую Каргалу учительницей земской школы, открытой в селе в конце XIX века. Правда, в то время семьи старшего Еникиева там уже не было, они перебрались в станционный посёлок Давлеканово, что находится в сорока километрах от их родного гнезда. А через год, в начале бурного 1917 года, Сорур вышла замуж за учителя той же школы Шарифа Сунчелеева – старшего брата известного к тому времени поэта Сагита Сунчелея. Сунчелеевы были родом из Саратовской губернии. До этого Шариф учился в Казани, в известной Учительской школе. Эта школа готовила учителей русского языка и литературы для национальных школ и медресе. Принимались туда четырнадцати-пятнадцатилетние парни после успешного окончания средней ступени медресе. Начиная с восьмидесятых годов XIX века школа выпустила сотни учителей. Там учились многие видные деятели татарской литературы и культуры: Гаяз Исхаки, Садри Максуди, Фоат Туктаров, Шакир Мухамедъяров, Хусаин Ямашев, организатор первого татарского театра «Сайяр» Ильясбек Кудашев-Ашказарский, Габдурахман Давлетшин-Хусаинов (в советские годы непризнанный писатель и издатель-меценат) – все являлись выпускниками этого передового колледжа. А младший брат Шарифа, поэт Сагит Сунчелей, считался близким другом и почитателем Г. Тукая. Братья Сунчелеевы увлекательно рассказывали о Казани, о своих встречах там со знаменитыми людьми.

Амирхан первоначально стеснялся общаться с новыми родственниками, потом привык к ним. В первые годы Сунчелеевы часто ездили в Давлеканово. Да и сами Еникиевы не забывали их. А с конца осени 1918 года, когда шли тяжёлые бои между красными и белыми в районе Давлеканова, семья Еникиевых провела около года в Уфе.

И до этого им во время боёв дважды приходилось уезжать в дальние сёла, подальше от Давлеканова, оставив дом под присмотром родственницы отца Зайнап с мужем. После того как белые однажды забрали у Нигметзяна любимого им жеребца, они с соседями решили в другой раз уехать ещё дальше – в город за девяносто километров. Полагали, что в большом городе жить во время боёв будет безопаснее. Таким образом, три соседние семьи – Бурхан-абзый, мясника Гали и Нигметзяна, услышав осенью 1918 года вдали первые залпы орудий, погнали свои повозки в сторону Уфы. И решили там подождать до окончательной победы одной из воюющих сторон. Осенью 1919 года, после трёхкратного отступления, окончательную победу в окрестностях Уфы одержали красные.

Сначала Еникиевы недели две жили в уютном, но тесном доме нового зятя. А потом при содействии Шариф-джизни перебрались во временно пустующий дом известного общественного деятеля, бывшего депутата Государственной Думы Селимгирея Джантюрина. Потомок казахских ханов, он, как и Еникиевы, входил в дворянское общество Белебеевского уезда. С мурзой Нигметзяном они были немного знакомы – виделись на годовых дворянских собраниях. Встретившись в Уфе, его семье он разрешает временно пожить в своём доме. За издали заметным двухэтажным домом пока присматривали охранник Хайрутдин-абзый и его семья. Они жили на первом, кирпичном этаже дома. Еникиевы устроились на втором, бревенчатом этаже с широким балконом. Большой зал пустовал. Семья самого мурзы проживала в это время недалеко от Уфы, в селе Килем, в своей усадьбе. Девятилетнему Амирхану этот дом запомнился только тем, что он был расположен на окраине, подальше от центра и от дома Сорур-тутакай, ниже по склону тогдашней улицы Спасской. Недалеко, на пригорке, виднелась кафедральная мечеть на Тукаевской, называемая новыми соседями «мечетью муфтията». Протяжный азан муэдзина мечети был слышен издалека. Голос муэдзина по утрам особенно приятно воспринимало ухо Амирхана. Он чувствовал себя летящим куда-то ввысь, как будто поднимался к какой-то заветной мечте. Обычно отец по утрам для совершения намаза их не будил. Пусть, мол, поспят немного…

Недалеко от этого добротного, покрашенного голубой краской дома мурзы Джантюрина находился обрывистый берег реки Агидель, куда братьям Еникиевым ходить одним не разрешалось. Амирхан помнил только, как они всей семьёй наблюдали ледоход на Агидели. Тогда весь берег был усыпан нарядно одетыми людьми с близлежащих улиц.

Юноша Амирхан и после этого случая бывал в Уфе, в гостях у старших Сунчелеевых. И первые стихотворные строки сочинил после одного такого посещения их в Уфе. Стихи были написаны по случаю смерти В. И. Ленина.

Это событие он описывает так: «Сорур-тутакай и Шариф-джизни пошли в кино. Мы, дети, остались дома. Но вскоре взволнованная Сорур-тутакай возвращается домой и сообщает: «Дети, умер Ленин!..» На младших детей это сообщение почти не произвело впечатления. Он же, самый старший из всех, выслушал эту неожиданную весть с полным пониманием. «Надо сказать, имя Ленина было у всех на устах… Это большая утрата – вот, пожалуй, и всё, что мы могли понять в эту минуту… Вскоре я вернулся в Даулякан… пошёл в школу… Газеты пестрели статьями о Ленине… и стихами… В каждой школе был организован «Ленинский уголок», дети сами украшали его… И в нашей школе стихи сочинили и Мухаметгали, и Фатхельислам, а глядя на них – и я. Ведь я в ту пору был просто одержим творчеством, мог ли я не сочинить что-нибудь… Узнав о стихах товарищей, я тоже взялся за перо. Что получилось в результате моих стараний – теперь сказать трудно. Стихи не сохранились, даже название не удержалось в памяти… Эти стихи были первым моим литературным опытом…» («Страницы прошлого», пер. А. Бадюгиной.)

«До сих пор я ещё ни разу не упоминал, что писательскую деятельность начал со стихов… Их было мало, и я рано понял, что поэт из меня никудышный. Примерно в это же время отправил несколько своих стихов в журнал «Кечкенә иптәшләр», в Москву (возможно, и стихи о Ленине тоже). Если вы полистаете номера этого журнала за 1924–1925 годы, то в конце последней страницы одного из номеров найдёте такую запись: «Товарищу Амирхану Яникаеву. Хотя мысли у Вас есть, стихи всё же серые и беспомощные…»

В те годы он много читал. Уже мечтал, что станет писателем… Серьёзно увлекался творчеством. Дома, в углу, у него был свой столик, на нём лежала небольшая стопка книг. «Я каждый день садился за стол и пытался сочинять… Стихи у меня не получались. Для рассказов не находил темы. Не сочинить ли пьесу? Я представлял себе, как на заборах Даулякана появятся афиши с моим именем… Ого! К такой новости даже Хажар не сможет остаться равнодушной…»

Правда, и раньше его имя уже появлялось на заборах. Но тогда это были проделки друзей или недругов, сразу и не узнаешь, чьи усилия были больше – друзей или недругов. Но время от времени ему по вечерам приходилось уничтожать на заборах записи «Амир + Хажар» или «Хажар + Амир»… Друзья знали, что он по уши влюблён в эту стройную, строгую, черноглазую девушку. Она редко появлялась на людях, мало общалась со сверстниками…

«Да, литература лишь усиливает тоску по любви… Я был влюблён в юную соседку Хажар… Любовь пробуждается в человеке раньше прочих чувств…» Он уже не прежний тощий мальчишка, каким был в год их совместной поездки в Уфу во время боёв между белыми и красными. Стал плотнее, раздался в плечах, на лице играет румянец. И одет неплохо – на нём пиджак с бархатными отворотами, привезённый им с отцом из Самары… Учась в светской, советской школе, стал активнее участвовать в различных школьных мероприятиях и даже посещать местный клуб… Но Хажар на такие мероприятия почти не ходит. Видимо, строгий отец, а может быть, мачеха, не выпускают её из дома. Но и при случайных встречах она старается не смотреть на Амирхана. «Намного позже понял: не нравился я ей оттого, что был влюблён!..»

Амирхану в ту пору было шестнадцать лет… В том же году они с Фатхелисламом уехали учиться в Казань… Он и там не переставал думать о Хажар. Надеялся, что учёба в Казани должна была поднять его в её глазах. Правда, в первый год ему пришлось бросить учёбу и устроиться на работу посыльным в книжный магазин. Амирхан, как и другие ребята, а их было чуть более двадцати, успешно выполнил задачу по рисованию, прошёл собеседование, поступил в студию-школу живописи, ваяния и архитектуры – «Архумас». Но к концу октября вынужден был покинуть это учебное заведение. Из всей группы поступивших только ему тогда отказали выплачивать стипендию, как сыну обеспеченных родителей. Он честно написал тогда в анкете, что отец занят торговыми делами, его семья принадлежит к сословию купцов. «Но то было лишь начало, первое звено в цепи горестных испытаний».

В начальные годы НЭПа такие признания были ещё обычным явлением. Выходцы из семей зажиточных крестьян и религиозных деятелей тогда ещё не скрывали своего происхождения. Только со второй половины двадцатых годов, когда стали преследовать выходцев из этих сословий, люди станут скрывать своё происхождение. Начало такого тотального преследования Амирхан Еники относит к 1927–1928 годам.

«Я работал курьером в книжном магазине… В «Безнең юл» был напечатан мой первый рассказ… Сочинение слабое, зато сам журнал солидный, на его страницах печатались известные писатели тех лет… Летом следующего года я в новых брюках, новых ботинках приехал в Даулякан… За год я заметно похорошел, волосы живописными кольцами падали на белый лоб. В Даулякане девушки сразу же обратили на меня внимание, смотрели с нескрываемым восхищением. В дом Бурхан-абзый я пошёл в первый же день приезда. (К тому времени он уже был в дружеских отношениях и с двумя сыновьями Бурхан-абзый – Закариёй и Яхьёй.) Хажар внимательно посмотрела на меня и улыбнулась… Чёрт возьми, каким же я был размазнёй… Я снова начал краснеть и заикаться. Хажар мгновенно надела на себя маску обычной своей холодности… И рассказ, напечатанный в казанском журнале под моим именем, казалось, не произвёл на неё впечатления. А когда прочла его, – вернула мне, не сказав ни слова. Тогда у меня хватило сил не мозолить ей глаза. Я проводил время в компании друзей…»

Этим летом местная активная молодёжь и учащиеся различных учебных заведений Казани и Уфы, приехавшие на каникулы, в поселковом клубе ставили спектакли, устраивали концерты. Вместе с Амирханом и Фатхелисламом из Казани приехал и Хабибрахман, студент медицинского факультета Казанского университета. Его старший брат Габдурахман преподавал им в школе татарскую литературу. Был любимым учителем обоих его спутников… Их отец, Гатаулла-абзый, был из тех лапотников, которые в молодости приехали сюда полуголодными и стали здесь обеспеченными людьми. Он был родом из села Чиканас Арского уезда Казанской губернии…

И по подсказке земляка-студента они в тот раз из Казани в Давлеканово приехали намного быстрее, чем туда ехали. На поезде сначала поехали в сторону запада – до станции Рузаевки и оттуда прямиком домой… Хабибрахман тоже был на три года старше Амирхана. Но после этой совместной поездки они так же дружили до конца дней Хабибрахмана, умершего на несколько лет раньше своего земляка-писателя. Правда, неразлучными друзьями быть им не пришлось. Встречались они изредка. По окончании университета Хабибрахман Ибрагимов до войны жил и работал в Крыму. В одно время, когда в Крыму лечился Галимджан Ибрагимов, был главным врачом одного из известных санаториев «Горное солнце». Всячески старался помочь больному писателю, и в этом элитном санатории он дважды лечил своего знаменитого земляка и однофамильца. Когда его друзья-земляки – Амирхан с Фатхелисламом – воевали на фронте, он руководил военным госпиталем для пленных немцев, расположенным недалеко от города Казани. После войны оказался в Подмосковье – долгое время возглавлял один из санаториев, обслуживающих партийных деятелей столицы – в городе Звенигороде.