Текст книги "Зарницы на горизонте (сборник)"

Да, в биографии известного и уважаемого музыканта есть и такой этап, как вспоминают односельчане. И, пожалуй, это было для артиста самым тяжело пережитым воспоминанием, о котором он потом никому, видимо, не рассказывал. Данный период биографии его был «спрятан» глубоко в памяти.

Как уже было упомянуто ранее, по традициям предков, основным наследником родового дома деда Мокыча был младший сын Хуснутдин. Его небольшая семья осталась в селе. Остальные, чтобы пережить неурожайные, голодные годы, переехали в соседнее чувашское село Старый Салаван. Земельные угодья обоих сёл граничили между собой. Такая близость тоже создавала для Файзука неудобства – их не очень-то одобряемый сельчанами пастуший труд проходил почти на виду у всех сельчан. И некоторые мальчишки иногда дразнили его, обзывая недобрыми словами. В те годы быть пастухом и в родном селе считалось работой не престижной. А пасти чужой скот в чужом краю обычно было делом самых-самых низших слоёв населения.

В это время Файзуку было чуть более восьми лет. Он к этому времени уже одну зиму проучился в медресе. И ещё три зимы он проведёт там, сидя за одной партой с другом Мухамматшой, но уже приходя в село только на время учёбы. По утверждению односельчан, в год их переезда в соседнее село в семье Кабира было уже два сына. Если учесть, что между Файзуком и Хафизом была ещё девочка, то второй сын Хафиз в семье Кабир-абзый родился, видимо в 1890–1891 годах. А третий их сын, младший брат Файзуллы – Джаббар родился уже в соседнем селе. Дальнейшую судьбу этих мальчиков односельчане в шестидесятых годах уже не знали. Связи с этой семьёй у них оборвались почти в конце тех же девяностых годов XIX века.

Сложно даже представить, как пережили эти голодные годы жители Старой Тюгальбуги, и так страдавшие от недостатка земель. Пастбищных земель у села почти не было, за исключением пойменных лугов у небольших речек и узкой полосы перед Черемшанским лесом. Землевладения сельчан всё время сокращались из-за постоянного прироста населения самого села. Да, рождение мальчика у кого-либо из соседей не всегда радовало сельчан. Каждый новорождённый мальчик являлся претендентом на новый кусочек земли из общего котла. Село очень большое, народу всё прибавляется, а подушные наделы с каждым новорождённым уменьшаются, сокращаются. Всё это часто приводило к ссорам, скандалам между односельчанами. Часты были случаи, когда на родившегося по соседству ребёнка смотрели с завистью, и увидев у соседей топочущего и играющего младенца-мальчика, говорили:

– Вон и этот голоштанный скоро потребует себе надела.

Да, в те времена рождение в селе мальчика землевладельцев заставляло тревожиться. Каждый думал тогда о том, что его земельный надел опять уменьшится.

Но в то же время каждый рождённый мальчик, конечно, нёс большую радость своим родителям, добавлял надежды на будущее. Когда один за другим родились два сына, наверное, и счастью-радости Кабира и Гульджамал не было предела. Мол, рождаются не только лишние рты, но и претенденты на дополнительную пахотную землю! И будущие дополнительные рабочие руки в семье. Только вот по каким-то причинам на небесах не увидели их радостей и чаяний, не вняли их святым мольбам. Наслали на село, на всю страну большую беду – голод…

И правда, именно в это время, в эти годы в сёлах центральной части Поволжья начался страшный голод. В таких, как Старая Тюгальбуга, крупных сёлах, расположенных в стеснённых условиях, эта напасть была особенно ощутима. Были времена, когда бедняки, работавшие на более состоятельных односельчан, едва сводившие концы с концами, и вовсе теряли надежду пережить такие бедствия. Было немало и тех, кто за три-четыре года засухи и голода вовсе оставался без земли. Такие, проев всё от продажи своих подушных наделов, то есть передав их в аренду более богатым, уезжали на новые места в поисках приюта. А наиболее нетерпеливые, не в силах перенести тяжесть нужды, «продавали» тогда не только наделы своей земли, но и веру. Живущие в таких стеснённых сёлах татары повторяют это выражение как «иманыңны иманага сату». И в истории Старой Тюгальбуги бывали похожие примеры. В том же конце XIX века одна несчастная вдова, продав свой участок земли, с семилетним сыном вынуждена была приютиться в соседней чувашской деревне. Вскоре она умерла, оставив сына Ахсана одного. Сельские старики рассказывают, что, повзрослев, он насовсем остался там, женившись на хозяйской дочке. А получив дополнительный земельный надел, причитавшийся отрёкшимся от своей веры, основал в деревне Вороний Куст род Аксёновых.

Семьи Кабира и Хуснутдина Туктаровых тоже очень тяжело перенесли эти голодные годы. Семьи многочисленные, земли мало. Стало тяжело обрабатывать и засеивать даже этот маленький клочок земли. Посевных семян не хватает, обе лошади в стойле еле стоят на ногах, изнурены. И в один из таких дней дед Мокыч, оставшийся после смерти с жены один с младшей дочкой, в поисках счастья задумал переселиться в соседнюю деревню Старый Салаван. Пошёл туд с дочерью и нанялся пастухом. А спустя какое-то время к ним присоединилась и семья Кабира. Хоть Кабир-ага и не пас свиней, это стало поводом, чтобы во время приходов в родное село дразнить Файзука «свинопасом». Таким образом, Файзук с девяти-десяти лет стал выслушивать подобные оскорбительные словечки от некоторых своих ровесников. Мол, Файзук стал чувашем и свинопасом. Во всяком случае, мне так рассказывали наши старики односельчане.

По правде, Файзук перенёс все тяготы и лишения, какие приходились на каждого сельского мальчика, родившегося в бедной, нуждающейся семье. Рядом с нищетой, нуждой живут и чувства обиды, унижения – это неизбежно. Но в то же время и все свойственные только детству радости и забавы не обошли Файзука стороной. Во-первых, он – старший, любимый сын родителей. Рождение друг за другом двоих братишек к уже имеющейся сестрёнке тоже, наверное, только прибавило ему радости. Иметь верных друзей – тоже счастье. У него были друзья, которые не забывали его и после перехода их семьи в другое село. Они всё так же считали его своим. Он продолжил и учёбу в медресе в зимние месяцы. И там никто от него не сторонился. К тому же рядом с ним всегда был Мухамматша Каримов, предводитель их класса.

А вот в Старом Салаване у него сначала друзей не было. С местными ребятами он мало общался. Для некоторых из них он был пришельцем, чужаком. Он их сторонился, а они – его. Поэтому иногда ему приходилось испытывать и чувство обиды. Да, здешние ребята не торопились принять его в свою компанию, в свой круг. Часто и взрослые при разговоре о них говорили, что «они пришлые тутары». Только года через два у Файзука начали складываться товарищеские отношения с ребятами из Старого Салавана.

Но всё равно было заметно, что и Файзука, выглядевшего старше своих лет из-за крупного телосложения, и его братьев чувашские парни и девушки немного сторонились. Не так охотно принимали на молодёжных игрищах.

Так, терпя неприязнь с разных сторон, они прожили в этой деревне более трёх лет. Схоронив деда Мокыча и вконец устав от недружелюбных взглядов новых соседей, семья Кабира решила уехать из этого временного места жительства. Возвращаться в Тюгальбугу им уже не хотелось. Своего жилья там нет. Потеснить разросшую семью Хуснутдина было неудобно. Оставив в Старом Салаване землю, ненужную домашнюю утварь, погрузившись в телегу, запряжённую одной лошадью, они вышли в путь в направлении города Мелекесса. Кабир-ага уже заранее присмотрел, куда они приедут и где остановятся. Потому что в свободное от пастушества время, в длинные осенне-зимние месяцы, он не бездельничал, а работал обозчиком на базаре и знакомился, общался там со многими людьми.

Некогда отделившийся от Старого Салавана и приютившийся прямо у Черемшана Большой Салаван был знаменит своим шумным базаром. Близость этого базара дала возможность Кабир-ага подрабатывать в свободное время, занимаясь извозом. Он на своей подводе оказывал услуги торговцам этого базара. Конечно же, чаще всего таких возчиков нанимают не те, кто торгует всякой мелочью, произведённой собственным трудом. Обозчики скорее были нужны торговцам-барышникам, содержавшим на базаре свои лавки. Вот и Кабир Туктаров вёл дела чаще с такими людьми.

Татары из окрестных сёл это место торговли называли «базаром русской недели» («урыс атнасы базары»), то есть работающим по воскресным дням. Возможно, в то время и был где-то чисто мусульманский базар, работающий по пятницам. Но вокруг нас такого торгового места не было. «Базар русской недели» начинался каждое воскресенье ни свет ни заря, а после полудня народ уже расходился. Сюда съезжались не только жители окрестных деревень, но и люди из расположенных в двадцати пяти – тридцати километрах отсюда: из Абдреева, Лабитова, Тёплого Стана. Помню ещё, как из далёкого Парау даже в лютые морозы сюда приезжали иногда односельчане бабушки. Да, базар этот был знаменит в своём округе. Люди приезжали сюда издалека целыми семьями, погрузившись в повозки. Потому что здесь можно было продать или купить всё необходимое, кроме крупного скота и изделий типа саней и телег. За такими товарами люди обычно ездили в Юхмачинский базар.

На базаре Большого Салавана женщины могли найти всё, что им было нужно. И связанные кем-то вещи, и подержанную одежду для всей семьи, и украшения вроде колец, браслетов как новых ручной работы, так и оставшихся от кого-то. Здесь можно было купить или продать всё, что необходимо для сельской жизни и быта. Сито, ведро, пахталка, разнообразная посуда, в том числе вырезанная из дерева, или из обожжённой красной глины вылепленная, – всё то, что нужно для дома и быта, продавалось и покупалось здесь. Вон в одном уголке сидит деревянных дел мастер, постукивая своими ложками, мисками, плошками. Рядом с ним стоит бондарь, выделывающий опоясанные железными обручами кадки для закваски теста, пахталки и бочки разных размеров. Рядом его коллега, жизнерадостно вторящий словам соседа: «Продам дёшево». Перед ним горка сундуков самых разных размеров, обитых блестящей белой жестью. Бородатые и безбородые, в картузах и тюбетейках прохаживаются беспрестанно перед народом мастера липовых «ремней», повесив на оба плеча связки лаптей от самых маленьких, с детскую ладошку, до огромных, с локоть длиной. Они тоже то и дело расхваливают свои труды, приговаривая: «Красивые лапти, ханские дочки согласились бы носить… и царевичи бы такие носили…» Да, одни здесь продают плоды своих трудов, восхваляя их до небес. Кто-то покупает, если найдёт вещь, подходящую нуждам своего хозяйства. Как говорили издавна, на рынке кто-то обманывает, кто-то обманывается. Каждый продавец хочет поднять цену повыше, а покупатель ищет, не встретится ли что-либо подешевле. Рыночные отношения построены на этом. Если кто-то способен умно, умело расхваливать то, что продаёт, – у него и менее качественный товар окажется более ходовым, быстрее распродастся. Наловчившиеся в деле торговли люди, конечно, знают эти хитрости. Понятно, что в кишащей людской толпе снуют и жулики. Их основной промысел – объединившись по двое-трое, украсть что-нибудь или оставить какого-нибудь ротозея с пустым карманом.

Вот и народ Большого Салавана, расположенного рядом с бескрайним лесом и на берегу полноводного и богатого рыбой Большого Черемшана, поднаторел в торговле лесной и речной снедью. В самом удобном месте базара две-три длинные полки-лавки обслуживались только ими. В этих рядах торгуют только они. Расторопные умельцы этого села каждое воскресенье наполняли эти протянутые из конца в конец полки свежевыловленной рыбой, свежими лесными ягодами: земляникой, костяникой, смородиной, черёмухой и другими подобными яствами. Уложенные поперёк лавок аршинные сомы, жирные щуки с локоть и другие разные виды рыб соблазнительно притягивали покупателей к себе. Не успеет продавец сказать, сколько стоит, рыба, только ткнёшь пальцем, – неожиданно подпрыгнет, тем самым доказывая, что их только что выловили. Рядом за такими же узкими полками возятся женщины разных национальностей, торгующие всевозможными домашними продуктами ежедневного потребления, такими как куриные тушки, яйца, комки масла. А в глиняных больших кувшинчиках – там и творог, и молоко, и катык. Среди торговцев этих лакомств часто можно было встретить и своих односельчан. Они, покрывшие головы разноцветными платками, повязавшие цветастые передники, украсившие волосы накосниками, торговали стоя рядом с такими же женщинами из сёл поблизости, таких как Старый и Средний Исантимер, Старое Джураево, Старый Салаван, Вороний Куст и другие Правда, в одеждах чувашских женщин были и свои отличия. Для платков и платьев они чаще использовали более яркие самотканые клетчатые материалы.

Да, в своё время базар села Большой Салаван был очень знаменит. Туда приезжали торговать не только из сёл бывшей Самарской области, так же из расположенных на южных границах нынешнего Татарстана деревень и из городов вроде Мелекесса, Ставрополя (нынешний Тольятти). Случайность это или нет, но почему-то крупные базары этого региона в царские времена размещались только в русских, мордовских, чувашских сёлах. По рассказам сельских стариков, на Салаванском базаре имели свои торговые точки, кроме мелких ремесленников, и торговые люди со стажем. Они в основном вели дела в киосках-ларьках, опоясавших рынок, также содержали небольшие трактиры. Обозчики вроде Кабир-ага вот таким и служили. Они обычно уже в течение недели перевозили товар, предназначенный к продаже в базарный день. Отец Файзука особенно сблизился именно с таким человеком из Мелекесса. Звали его Алексеем Фёдоровым, был он выходцем из этих же мест. Оказалось, у того Фёдорова в Мелекессе есть свой гостиный дом. Да, он содержал там большой Постоялый двор, который мог принимать одновременно по два десятка гостей с повозками и лошадьми. Заметив при общении добросовестного и старательного работника и узнав о затруднительном положении семьи, он предложил Кабиру Туктарову переехать к нему жить. Приютил эту бедствующую семью у себя, дав им постоянную работу. На новом месте их основной обязанностью было содержание двора в порядке, подготовка дров для больших печей-очагов, соблюдение чистоты и порядка везде. А при необходимости быть, как и прежде, возчиком для перевозки необходимого товара. Семья Кабир-ага с этими условиями была согласна. Они с радостью и усердием принялись исполнять эти обязанности. И подросший Файзук не оставался в стороне. И руки заняты делом, и желудки сыты.

Во время переезда сюда Файзуку было примерно двенадцать лет. Время прощания с детством и вступления в подростковый мир – особенный период в судьбе любой личности: время, когда с каждым днём меняется, расширяется взгляд на мир, окружающую среду, действительность. И вот надо же в пору такого роста, обновления со всеми своими мечтами-надеждами попасть в совершенно иной мир – в городскую среду! Понятно, что радостям Файзука в те дни, наверное, не было предела. Его переполняло счастье, радость. Может быть, пусть только в мечтах, но уже представлял он себе будущую счастливую жизнь.

Город Мелекесс в то время был уездным центром Самарской губернии. Этот уездный город расположен недалеко от южных владений современного Татарстана. В конце XIX века Мелекесс славился сорокадневной ярмаркой и тремя большими мельницами. Одну из этих больших мельниц, приводимых в действие силой машины, держали наследники татарского бая Абдюша. Этот род, превративший данное муллой имя Габдулла в фамилию Абдюшевы, держал свою марку в городе до начала двадцатых годов. А ярмарка славилась в основном как место купли-продажи мучных и зерновых товаров. В городе работали также мастерские по производству различной мебели. Особенно ценны были изделия, выполненные из лакированных прутьев: кресла, стулья, столы.

В татарской части города действовала мечеть, и при мечети была открыто медресе «Исламия». Долгое время данным учебным заведением руководил уездный ахун Гатаулла-хазрет. В начале ХХ века это учебное заведение окончили видные деятели татарского народа – известный филолог-литературовед Латиф Заляй, актёр, режиссёр и руководитель передвижного театра Асгат Мазитов, писатель и известный общественный деятель Абдулла Уразаев и другие. А. Уразаев после этого медресе продолжил учёбу в Казани и окончил татрабфак в 1927 году. После революции на основе этого медресе был открыт педтехникум, выпускавший учителей для татарских школ до конца пятидесятых годов (до известного постановления правительства при Н. С. Хрущёве). Будущий профессор Казанского университета Латиф Заляй был одним из участников организации данного педтехникума и в двадцатых годах преподавал там уроки родного языка и литературы.

Сведений о посещении данного медресе Файзуллой Туишевым нет. После окончания начальных классов Старотюгальбугинского медресе он, кажется, официально нигде не обучался. Во всяком случае его сверстники из родного села об этом ничего не знают. Разговорный русский язык он, видимо, начал осваивать ещё в Старом Салаване, участвуя в поездках с отцом в Мелекесс и другие поселения с русским населением. А может быть, он в Мелекессе посещал трёхклассную земскую или церковно-приходскую школу, но об этом не хотел говорить друзьям-односельчанам. Такое тоже могло быть. О том, что в постоялом дворе Фёдорова он охотно общался с приезжими русскоязычными артистами, говорили многие. И так ясно, что он не мог пройти здесь курс «музыкальной школы» без хорошего знания этого языка.

Разумеется, в дни продолжавшейся неделями ярмарки двери-ворота в постоялых дворах не закрывались совсем. Кто-то въезжает, размещается. Кто-то грузит семью в повозку и уезжает, распрощавшись. И Файзук, который выглядел рослее, выше своего возраста, тоже не сидел без дела. Помогал отцу по двору, успевал и поручения гостей выполнить, когда надо было. Быстроногий послушный сельский мальчик, покушав досыта городского белого хлеба, приободрился и, наверно, беспрекословно исполнял порученные дела. И самовар ставил, и еду, и всё остальное необходимое в гостевые комнаты тут же приносил. Наверное, многие относились к нему по-свойски, любили этого ловкого, умного и доброго мальчика в тюбетейке. Уже в первую зиму после переезда он начал общаться и успел сдружиться и с мальчишками в округе, и с гостями.

А среди постояльцев были как самодеятельные, так и опытные артисты сцены и цирка, собиравшиеся с разных концов России, чтобы оживить, скрасить ярмарочные дни в городе. Разве там, где собирается много народу, можно обойтись без тех, кто всех развлекает! Они же добавляют в жизнь яркие краски, питают сердца духовной пищей. Ещё больше они стали нужны, когда беды голодных лет были оставлены позади и впереди замаячила обычная трудовая жизнь. Всех потянуло к представлениям, играм с песнями и плясками, к каруселям.

Вот и Файзук всей душой тянулся ближе к организаторам тех самых каруселей, балаганов. Да и они успели полюбить рассыльного мальчика. Стали приглашать в свой балаган под шатром, иногда приглашали участвовать в массовых представлениях. Здесь обычно исполнялись по очереди и цирковые, и эстрадные номера. Тут же сменяли друг друга песни, танцы, шуточные сценки, акробатические этюды. И те, кто задушевно играет на гармони, тоже числились артистами балагана.

Файзук поначалу занимался тем, что вместе с несколькими подростками приводил в действие карусель балагана, оставаясь невидимым простым зрителям. Наверху, на площадке карусели, наряженные по-праздничному дети визжат, кружатся наперегонки с ветром, играют. А Файзук и его товарищи старательно крутят тяжёлое большое колесо карусели, чтобы устроить им это удовольствие. Таким образом, деревенскому мальчику, ещё только прошлым летом одиноко пасшему стадо, всё больше и больше улыбалось счастье. Вскоре ему стали доверять и небольшие роли на сцене. Так и пролетели несколько сезонов. Теперь уже для артистов балагана, неделями, месяцами проживавших в тесных номерах гостиниц, обладающих различными талантами, Файзук был не просто самоварщиком, своевременно обеспечивающим кипятком и чаем, но постепенно становился коллегой, достойным их рядов. Зрители праздничных представлений в дни ярмарки уже привыкали видеть его и исполняющим простые акробатические номера, и пляшущим русские или татарские пляски, довольно мастерски распевая частушки. Знакомые с его биографией люди пишут: «Первым усвоенным артистическим амплуа Файзука было исполнение русского танца с подносом и самоваром на голове».

Естественно, вернувшись передохнуть в комнаты постоялого двора, артисты тоже не переставали чем-то заниматься. Кто-то повторял новые танцевальные движения, другие пели, рассказывали анекдоты, те, кто играл на музыкальных инструментах, разучивали новые мелодии или старались улучшить исполнение прежних. В том числе и гармонисты были заняты совершенствованием своей игры. Гармонисты ведь всегда на виду. Они находятся постоянно на сцене, тихой игрой своей сопровождая и танцора, и певца, и фокусника, всё время меняя и меняя тембр игры. И во время отдыха после концертов они тоже постоянно тренируются вместе с артистами других амплуа, чтобы создавать единый образ. Поэтому в ярмарочные дни в постоялом дворе никогда не умолкал напев гармони или звучание других музыкальных инструментов, типа скрипок или гитар, балалаек. Или бывают и случаи пиликания на гармони просто потому, что у кого-то тоскливо на душе.

Понятно, что были и те, кто разрешал иногда понажимать на клавиши гармони и этому мальчику в тюбетейке, с завистью рассматривающему играющих гармонистов. Со временем нашлись и желающие с большой охотой обучить его своему делу. В этой жизни ведь часто встречаются и те, кто доброжелателен к другим, готов помочь. Если бы было не так, человечество и не могло бы существовать.

Файзук оказался способным учеником. И на балалайке он играл, и гармонь в руках умело держал. Быстро схватывал и мелодии, и стиль игры, ласкающей слух. Вскоре уже он достиг такого уровня, что мог играть вместе со своими учителями на пару. К тому же в нём обнаружилось умение музицировать по-татарски и по-чувашски, что было по душе местному населению.

– Ну, Файзук, тебе и вовсе не стоит отрываться от балагана, – говорили ему хозяева балагана и стали уговаривать поехать с ними на гастроли в другие города.

Так стала зарождаться будущая слава искусного гармониста. Вскоре родившемуся в избе нищего деда Мокыча села Старая Тюгальбуга подростку открылся другой мир. Приобретённое в постоялом дворе города Мелекесса ремесло вывело Файзука в большой мир искусства. Бытовая случайность – то, что Кабир-ага Туктаров убегая от нужды приехал в этот город и устроился на работу в большой постоялый двор-гостиницу того времени – стала первым шагом, первым толчком будущей счастливой жизни его сына. Да, именно эта случайность вскоре вывела Файзука в мир большого искусства. Пожалуй, вторая такая случайность – именно в те годы в Мелекесс заехал известный на всю Россию гармонист-виртуоз Егор Уткин. Потом Файзулла-ага Туишев всю свою жизнь выражал благодарность этому мастеру. Так, татарская семья, попавшая в город Мелекесс из-за нужды, голода, в поисках сытой жизни, неожиданно обрела счастливую судьбу.

И то правда, выходец из села, привыкший работать, трудиться без устали, всегда стремится к свету, к лучшему, словно весенняя трава, пробивающая и асфальтовые толщи. Если посчастливится, достигает большого уважения и почёта. А если уж не посчастливится… с болью-стоном тянет свой воз до конца. Старается, чтобы хотя бы дети были счастливы. Думаю, что увидев успехи сына на этом поприще, Кабир-ага и его супруга Гульджамал, наверно, были бесконечно счастливы.

Кем бы стал Файзулла-ага, если бы тяжёлая судьба не прогнала его из родного села, оставила бы там, в Старой Тюгальбуге? Таким же, как и его отец, Кабир-ага, стал бы главой семьи, живущим постоянно трудясь на своём небольшом участке земли, своевременно засеивая и убирая свой подушный надел? Благодаря усердию, мудрости и тяготам жизни, перенесённым в молодости, пожалуй, он бы наверняка прославился среди односельчан как прилежный хозяин. Как настоящий труженик для блага своей семьи. Для блага сельчан.

Учитывая мудрый ум, мощь-силу и взыскательный характер отца, и Файзук, несомненно, в своей среде был бы известным сельчанином – человеком с собственным авторитетным мнением, кем-то вроде общественника при мечети, активистом сельского схода.

Правда, по устоям того времени, того периода Кабир-ага Туктаров некоторым, может быть, покажется вовсе и не идеальным приходским стариком. Кто-то может сказать, что он не ангел. Часты, наверное, были и проявления жёсткого нрава. Был, наверное, и религиозен, насколько требовала среда. Может, иногда бывал излишне строг к детям из страха, что те могут встать на путь неправедный. Возможно, поначалу пытался и Файзука оградить от разных незнакомых занятий и запрещал играть на чужих музыкальных инструментах. Писатель Ф. Хусни в документальной повести «Гармонист» изображает его примерно таким. В том произведении сказано, что первую гармонь, купленную Файзуком на заработанные им самим деньги, отец растоптал ногами, полагая, что мусульманам запрещены игры на музыкальных инструментах. Но односельчане придерживаются другого мнения. Поняв, что пятнадцатилетний Файзук по-настоящему увлечён гармонью, и поверив, что он сможет играть на этом инструменте, Кабир-ага сам купил ему первую гармонь, рассказывают жители нашего села.

Когда-то я и автору повести высказывал своё несогласие с образом слишком религиозного отца музыканта – Кабир-ага.

– Хоть ты не приставай ко мне, это же не анкета, а произведение… Недовольных, высказывавших претензии к «Гармонисту», и так было достаточно, – ответил тогда мне Фатих-ага.

Да, попытку Фатиха Хусни представить в повести отца чрезмерно набожным, человеком недалёким, наверное, надо оценивать как веяние времени. Произведение же написано в тридцатых годах, в период гонений на религию. Образ Кабир-ага в произведении не соответствует действительности. Потому что настолько религиозный человек не посмел бы пойти на поклон к иноверцам в соседнее село, пусть даже и для спасения семьи от голодной смерти. А Кабир-ага поступил именно наоборот. Послушавшись своего отца, деда Мокыча, пошёл и нанялся пастухом в чувашскую деревню, где кроме основной древней культовой религии дедов соблюдались ещё и христианские вероучения. И где в центре села стояла хоть дряхленькая, но всё же церковь. Да, давным-давно как-то и я проезжал мимо этой, тогда почти осиротевшей старой деревянной церкви. Мне тогда просто хотелось посмотреть те местности, где прошло детство будущего музыканта. Тогда и село Старый Салаван показалось мне похожим на свою церковь – дряхлым, полузабытым и заброшенным. Мне тогда объяснили, что многие из жильцов села ещё в начале тридцатых годов подались в Большой Салаван, где невдалеке от дубовой рощи начали строить дубильный комбинат, а позже и лесопильный цех или заводик. А для будущих жильцов посёлка сооружали сначала добротные бараки, а потом рядом с ними двухэтажные срубные и кирпичные дома почти городского типа. Индустриализация страны шла тогда семимильными шагами и у берегов большого Черемшана. Так возник будущий город-посёлок Новочеремшанск. Но татары из окружающих сёл в это чувашское поселение переселялись пассивнее. Хотя и работали там иногда целыми семьями. В том посёлке перед войной были построены ещё другие промышленные и бытовые заведения. И проложена железная дорога, связавшая посёлок с большим миром. И эта дорога была проложена как раз на стыке земельных угодий Старого Салавана со Старой Тюгальбугой.

Кабир-ага, несмотря на то, что по религиозным соображениям многие сельчане отрицательно относились тогда на его уход в чувашскую деревню, вынужден был пойти на это для спасения своей семьи с тремя детьми. Оставшись в своём селе он не смог бы обеспечить целостность семьи, сохранить жизнь малолетних детей. Благодаря этому поступку он смог пережить с семьёй тяжёлые голодные годы. И в Старом Салаване, и в Мелекессе он предстаёт передо мной не просто обычным батраком, а хозяином, стремящимся обустроить жизнь своими силами. В свободные от пастушества месяцы подрабатывал и обозчиком на своей лошади. И в Мелекессе он не сидел сложа руки, проедая полученное за свой труд из постоялого двора. В дни, когда не было постояльцев в постоялом дворе, возил грузы в мельницу Абдюшевых. Так, трудясь на двух-трёх работах, вскоре он уже и сам смог выкупить небольшой постоялый двор у одного хозяина и начать собственное дело. По рассказам односельчан, вскоре он открыл свою гостиницу специально для мусульман. И вроде бы держал он этот двор до начала революционных преобразований. О дате их смерти с женой односельчане не помнят. Об этом периоде жизни родителей в годы советской власти и Файзулла-ага, видимо, особо не разглагольствовал.

В семидесятых годах, будучи в Мелекессе, я хотел выяснить кое-какие данные о Постоялом дворе А. Фёдорова. В городском архиве мне сообщили, что дореволюционные архивные материалы находятся в городе Куйбышеве (в бывшем губернском центре). В городском музее сообщить какие-либо данные об этом человеке и его гостинице тоже не смогли.