Текст книги "Зарницы на горизонте (сборник)"

Наверное, беззаботное детство Файзука Туктарова в ранние годы протекало так же, как и у нас, довоенных и послевоенных мальчишек села. Для сельчан это была семья Туктаровых. Туишевым Файзук станет позже, когда перед новым его псевдонимом будет написано ещё и слово «артист».

Файзук тоже, наверно, со своими сверстниками развлекался возле озера. Так же и купались, наверно, до появления на коже так называемых «гусиных пупырышек». Прыгая в воду с крутого берега со стороны улицы Курай, так же пугали, наверно, суетливых береговых ласточек. А эти быстрокрылые птички, постоянно кружась над головами купающихся, зорко охраняли своих птенцов, иногда выглядывавших из кругленьких береговых гнёздочек. При неосторожном приближении кого-либо к этим глубоким норкам, ласточки всей стаей набрасывались на такого героя. Над головами поднимался жуткий визг и стрекот этих мирных существ.

Огород семьи Туктаровых спускался к берегу этого озера, вернее, к берегу протекавшей по селу безымянной речки. Конец их огорода как раз упирался на прямой участок после сгиба реки в сторону Черемшана. После весеннего сброса воды и засыпки плотины озеро постепенно поднималось и до их участка. Летом это было желанным местом для купания детворы. Весенний паводок оставлял на данном повороте речушки много желтоватого песка. И поэтому сюда с удовольствием ходили купаться мальчишки и из других близлежащих улиц. Сюда же с юга, с глубокой балки Сыза еле заметной струёй поступала и чистая родниковая вода. Ещё и в годы нашего детства в этом овраге было несколько слабеньких родничков. Молодые невестки села часто ходили туда с вёдрами за питьевой водой. Наверно, и мать будущего музыканта Гульджамал, и сёстры его отца тоже наведывались сюда за родниковой водой для самовара. Колодезная вода в селе считается жёсткой. И колодцы на этой равнинной местности роются очень глубоко.

По рассказам стариков, на берегах балки Сыза когда-то росли и деревья. Дети и старухи в этом небольшом лесочке собирали ягоды. Ходили ли Файзук и его друзья в этот лес за ягодами, был ли ещё тогда этот лес – об этом я забыл спросить его сверстников. Когда до войны мы с бабушкой спускались за водой к этим родничкам, о лесе, прозванном сельчанами «Шалкан куагы» (мелкий, «реповый» лесок), она мне часто рассказывала. И южная окраина села, видимо, упиралась когда-то в этот лесок. Как подтверждение рассказам, ещё в довоенные годы во дворах и огородах этой части села то и дело встречались старенькие сосенки с небольшими «шапочками» на макушке.

Летом у рукотворного озера, в том числе и возле огородов Туктаровых и Биказаковых, жизнь кипела с раннего утра до поздней ночи. Женщины на узеньких мостиках у своих огородов полоскали бельё и колотили их потом деревянными вальками. Особенно по вечерам глухой стук таких вальков по мокрому белью слышался повсюду. Мужчины, возвратившись с полей, смывали в этом озере прилипшую к телу пыль и усталость. Одновременно там же поили и купали своих то и дело фыркающих коней. По утрам у прибрежных ив щебетали птицы, заставляя позабыть все невзгоды жизни. И трели соловьёв разносились по селу большею частью с берега этого озера и этой малой речушки. Лес был всё же отдалён от села и кукование кукушек доносилось оттуда только изредка.

И в семье Туктаровых, наверное, по утрам и после работы летом так же купали в озере коней, купались или умывались сами. Вернувшись с прополки или жатвы, было приятно отдохнуть душой и телом у прохладной воды. Сняв лапти да длинные шерстяные чулки и окунув ноги в глубину озера, сидишь, бывало, тихо, отдыхая душой и телом. А над головой, на веточках старых ив, щебечут неугомонные птицы.

Самыми ближайшими соседями и друзьями Файзука в эти годы были два брата Биказаковых. Позднее к ним присоединяется Мухамматша Каримов. С проживавшим рядом с Большой мечетью на Главной улице села Мухамматшой Файзук сдружился, когда они стали учиться в медресе. Этот Каримов с первых дней учёбы как-то покровительствовал над ними, пришедшими в медресе с окраины села мальчишками Туктаровым и Биказаковым. Они стали друзьями почти с первых дней учёбы. Каримов рос рядом с этим учебным домом и знал многих ребят из старших классов, которые в любой момент могли за него заступиться. И поэтому чувствовал себя среди одноклассников как бы старшим. А чуть позже они по-настоящему подружились с «этим немножечко озорным мальчиком Файзуком и с его соседом с улицы Курая».

Но их дружба длилась недолго. Вскоре наступившее лихолетье их разлучило сначала временно, а потом надолго. Об этом рассказал мне в начале шестидесятых годов сам Мухамматша-бабай. Да, вскоре после окончания четвёртого класса они расстались, и расстались надолго. Вновь встретились уже тогда, когда нужно было ехать в соседнее село для прохождения призывной военной комиссии. В те времена всем, где бы ни жил человек, для прохождения призывной комиссии приходилось явиться на место своего рождения. Когда пришло время для призыва в армию, и Габдулла Тукай вынужден был вернуться из обжитого им Уральска в своё бедное родное село за Казанью… «Файзук прибыл в село за несколько дней до отправки на призывной пункт», – сказал мне тогда Мухамматша-бабай.

Да, Файзулла-ага в родное село вернулся, когда ему было чуть старше двадцати лет. И вернулся в Старую Тюгальбугу уже являясь настоящим артистом. К этому времени он объездил почти все города Поволжья, был и на Кавказе. На родину он приехал, как об этом вспоминали потом мои собеседники-старики, бывшие его сверстники, «одетым как настоящий волостной писарь. На плечах было хорошее осеннее пальто, на ногах хромовые сапоги. А на руках хорошая гармошка двухрядка». Не узнать было в нём прежнего парнишку-пастушка. Тогда он вместе с ровесниками ходил по селу, распевая рекрутские песни, одновременно умело играя на своей двухрядке. Когда ехали на призывную комиссию в волостное село Елховый Куст, расположенное в двадцати пяти километрах, к ним присоединились ещё несколько человек, в том числе известный певец села из дальнего, Янаулского конца Гулям Шафигулла.

Участвовавшие в этой поездке односельчане потом рассказывали мне, что в течение всей недели самой шумной рекрутской компанией в татарском селе Елховый Куст была их компания. Вокруг Файзуллы собирались не только односельчане, но и ребята из соседних сёл, в том числе и чувашские парни. Он уже тогда очень умело играл на гармошке и чувашские мелодии. Да, ему в детстве приходилось общаться и с чувашской молодёжью, слушать долгими вечерами пение чувашских женщин…

Когда большую группу призывников увозили в губернский центр – в Самару, Файзук, играя, проводил их до окраины села. Он тогда оставался в Елховом Кусте ещё на несколько дней. Потом офицеры призывной комиссии увезли его с собой в губернский центр. Файзулла там вроде бы служил более года в каком-то губернском штабе. Так он рассказывал своим друзьям-односельчанам при новой встрече после долгих лет разлуки. Такую версию его «музыкальной службы там, в Самаре» позже поведал мне и его бывший сосед Фатхи-ага Биказаков. Его брат был ровесником музыканта, и на тот призывной пункт они уезжали вместе.

После этого события наш односельчанин Файзулла Туктаров опять пропал на десятилетия. И появился в родном селе только где-то в середине двадцатых годов. К этому времени уже отгремели три войны – Японская, Первая мировая и Гражданская. Много односельчан погибло на полях этих сражений. В том числе младший брат его отца Хуснутдин, наследник отчего дома Туктаровых в родном селе. А с середины двадцатых годов Файзулла-ага приезжал уж в Старую Тюгальбугу часто. В шестидесятых годах многие в селе рассказывали, как он, ещё не сойдя с тарантаса, басом громко любил сообщать жене Хуснутдина о своём приезде:

– Банат-тэчи, я приехал! Ставь самовар!

Слово «тэчи» у мишар – это уважительное обращение к жёнам старших родственников.

* * *

В те годы, когда родился Файзулла-ага, село делилось на четыре прихода. Приходы возглавляли муллы, получившие образование в Кизляуском (село входит сейчас в Нурлатский район Татарстана) или Мелекесском медресе. Имамов сельских мечетей назначали местный ахун из Старого Джураево и ишан-хазрат, проживавший в Парау (приграничное к Татарстану село). Последние имамы Зелёной мечети и мечети улицы Курай и сами были из рода ишан-хазрата, являлись выходцами из села Парау. При двух больших мечетях Старой Тюгальбуги работали медресе, а при Янаулской была начальная школа. При советской власти все медресе были преобразованы в школы. А в 1934 году были построены на окраине села два новых современных здания. В одном из зданий, меньшем по размеру и отделённом небольшим палисадником от большого, обучались начальные классы. В один из приездов знаменитого земляка именно на крыльце этого здания встретил будущий историк, тогда ученик четвёртого класса, Джамиль-ага Гильманов и повязал ему красный пионерский галстук. А возвратившись с войны, в период учёбы в университете, он посетил однажды квартиру земляка для передачи поклона от родителей, учителей Старой Тюгальбуги. Тогда Файзулла-ага Туишев сказал ему, что сохранил тот галстук как память о родном селе.

По некоторым сведениям, в старых медресе Старой Тюгальбуги увлечение переписыванием почитаемых многими книг было модой. Таким путём преподаватели и шакирды старших классов считали себя исполнившими священный долг перед людьми и Богом. Потом эти рукописные книги дарили людям, уважаемым ими как примерных мусульман. Особо смелые дарили эти рукописи отправлявшимся в хадж, чтобы их труд был чтим там, на священной земле Корана. И ишаны из Парау, посещая сельские медресе, поощряли такой труд своих подопечных. О таком увлечении некоторых преподавателей и шакирдов главного медресе села – Приозёрного часто вспоминали мои собеседники в шестидесятых-семидесятых годах. И некоторые из них рассказывали о том, как однажды полуслепой шакирд, отправивший свой труд с одним хаджистом в каабу, стал зрячим. Об этом будто им рассказывали их отцы и деды. Такое же повествование ещё в детстве я услышал и от своей бабушки, воспитывавшейся с шести лет в семье ишана, двоюродного брата матери, после её смерти.

Да, считалось особо почитаемым, святым делом читать вслух книги в медресе по вечерам и переписывать их. Рассказ моей бабушки и дедов-односельчан однажды частично подтвердил и известный писатель, учёный, собиратель народного фольклорного творчества Наки-ага Исанбет. Как-то в ходе беседы я вспомнил о своём родном крае и упомянул тогда, что в одном из медресе там обучался известный музыкант и композитор Файзулла-ага Туишев. Наки-ага Исанбет тут же сообщил, что знает о таком факте. Оказывается, раньше с Туишевым они часто общались. И в нашем селе он, оказывается, был перед войной. Тогда, в конце тридцатых годов, он обошёл много сёл, оставшихся за пределами Татарской АССР, собирал устные и рукописные материалы народного творчества. И подтвердил, что в Старой Тюгальбуге были лица, специально занимавшиеся перепиской книг. «Да, был я в вашей Тюгальбуге. И позже я, роясь в архивах, встречал рукописи, переписанные Гадельшой, Губайдуллой и другими благочестивыми людьми, указавшими в подписях название вашего села, – сказал он тогда мне. – Только вот литературоведы ещё никак не могут уточнить, из какой Тюгальбуги был родом поэт прошлого века, автор поэмы «О возлюбленных» («Мәгъшукнамә») Тюгальбай Галяветдин. Может, и он был родом оттуда. Предшественник его, известный классик татарской поэзии, автор поэм и стихов такого же рода Габдельджаббар Кандалый тоже ведь жил недалеко от вас и свою знаменитую поэму посвящал девушке из села Парау. Наверняка, был он очным или заочным любимым учителем Галяветдина…»

Слова Наки-ага, высказанные им в конце шестидесятых годов, были так же записаны мной в черновых тетрадях, посвящённых Файзулла-ага Туишеву.

Эта окраинная улица появилась в селе позже остальных. Как видно из названия улицы, раньше здесь было место, заросшее крупным бурьяном из высоких трав с толстыми пустыми стеблями – народом прозванные кураями. В долине речушки, что впадает отсюда в главную реку-озеро села, и сейчас образуются заросли растений с крупными, торчащими стеблями, как чертополох, болиголов и другие.

Дом, в котором родился Файзулла Кабирович Туишев, находится, как уже было сказано, недалеко от мечети улицы Курай. В 1972 году мы осматривали эти места с его бывшим соседом Фатхи-ага Биказаковым. Когда мы дошли до старого, осевшего в землю дома, находящегося за небольшим палисадником, он сообщил, указав на него:

– Это и есть их изба, обновлённая когда-то младшим братом дяди Кабира Хуснутдином, оставшимся в отчем доме. А после него этот дом никто не обновлял… Хуснутдин Туктаров сложил свою голову в годы Первой мировой войны, а его сыновья Сахаб и Шамси погибли в Великой Отечественной войне, – сообщил мне Фатхи-ага.

Да, дом был старый. А за курятником – ветхим сарайчиком сильно наклонившись торчала почти засохшая старая сосна. Единственно сохранившаяся сосна на всю улицу Курай. Оказывается, и вдова Шамси уже здесь не живёт. И сын их Дамир трудится где-то в Татарстане. Шамси Туктарова я не знал. А Сахаб-абый я помню малость, он жил недалеко от нас, в конце Большой улицы. Его часто можно было видеть у моста, соединявшего нашу улицу с поперечной Заречной. Там в небольшом озерце тоже водилась мелкая рыба. И некоторые мужики с окрестных домов по вечерам засиживались там, рядом с редкими камышами. Он состоял, кажется, в нашей, третьей бригаде колхоза. А улица Курай и дом Шамси Туктарова относились к дальней, шестой бригаде.

Из рода младших Туктаровых все трое так и остались лежать на чужбине навсегда. А судьбы самих близких к Файзулле лиц – двух сыновей и дочери Кабир-ага остаются пока не выясненными. Те односельчане, с которыми я общался, о них ничего не знают. По сведению Фатхи-ага, из двух дочерей Кабир-ага одна умерла ещё в голодные 1890-е годы. В те же годы в семье Кабира Туктарова родились двое мальчиков. Их дальнейшая судьба ему неизвестна. После этого они уже не жили в Старой Тюгальбуге.

– Возможно, они и не дожили до великих потрясений в стране. В другом случае какая-либо весть дошла бы до сельчан. Жена Хуснутдина, Банат-апа, была же ещё долго жива. Говорят, что умерла только в годы войны…

Правда, и Фатхи-ага Биказаков в бурных двадцатых-тридцатых годах нечасто бывал дома. Сначала участвовал в Первой мировой и Гражданских войнах. А потом учился на разных курсах на стороне и участвовал в организации новой жизни в других сёлах, там же был и руководителем двух новых колхозов. Попытался участвовать в Великой Отечественной войне с изуродованной кистью правой руки. Но вскоре попал в плен и вернулся в родное село уже только в конце сорок пятого года.

Сначала познакомимся слегка с моим спутником. Фатхи-ага по возрасту года на два младше своего бывшего соседа. Но братья Биказаковы почти единственные в селе, с которыми их сосед Файзук общался с самых малых лет, так как тогда ещё в своём доме ему больше не с кем было общаться. У девочек, старших по возрасту, были свои игры, свои заботы.

В годы наших общений Фатхи-ага был уже в пожилом возрасте. Было ему чуть более восьмидесяти лет. Но он состоял ещё председателем ревизионной комиссии большого колхоза. Сухопарого телосложения, ростом чуть ниже среднего. Но очень подвижным был. Любил повторять, что «хәрәкәттә – бәрәкәт» («в движении – здоровье»). Когда начинал рассказывать о каком-либо событии, часто повторял слова «ведь так же было», «да, было ведь так», словно кому-то что-то доказывал. Правая его рука, в годы Гражданской войны изуродованная в сражении с белоказаками, активно жестикулировала при разговоре. Большой и часть указательного пальца его руки когда-то были срезаны острым клинком противника, когда Фатхи-ага воевал в составе Мелекесского татарского «красного эскадрона». Там он был одним из младших командиров и активным агитатором.

– Летом, естественно, мы с Файзуком больше играли во дворе или на улице. Зимой чаще всего играли у нас. У них было тесновато. Считай, что в этом небольшом доме их тогда было три семьи…

И показывал на старый дом. Три небольших окна смотрели на улицу. На дальнем конце двора притаился небольшой курятник из старых досок. Да, всё так же было, как и у большинства жителей села. Но во всём чувствовалась ветхость, неухоженность.

– Единственный сын Шамси, повзрослев, уехал из села. И вдова затем за ним потянулась. С тех пор дом стал временным жилищем приезжих. Из рода Туктаровых в Тюгальбуге сейчас никого нет. Правда, в базарном Салаване есть ещё семья, ведущая свой род от Мокыч-бабай. Но с ними Файзулла-ага никогда не общался…

Да, семья великого музыканта Файзуллы действительно здесь носила фамилию Туктаровых. Значит, деда Кабир-ага звали Туктаром. Жители Старой Тюгальбуги, а также соседних сёл и деревень, входящих тогда в Самарскую губернию, с конца XIX века обрели постоянные фамилии, производные от имён дедов, и больше их почти не меняли. Например, наша фамилия идёт от моего прадеда Хамидуллы, родившегося в конце шестидесятых годов того же века. Из Главной улицы села семьи Шакуровых, Сабировых и других также продолжают носить свои фамилии с тех самых лет.

– Сына Туктара, деда Файзуллы, кажется, называли Сафиуллой. Это было муллой наречённое имя. Но односельчане меж собой чаще звали его Мокыч-бабаем. Видимо, это было его прозвищем. А такие прозвища народом даются, кажется, не очень расторопным людям. Таким ли он был на самом деле, я не могу сказать. Наши родители обычно вспоминали его как очень строгого по дому. По рассказам, только благодаря его строгости две семьи их сыновей – Кабира и Хуснутдина как-то уживались в этом доме, – говорил мне тогда Фатхи-ага.

Правда, в Старой Тюгальбуге был ещё один род с такой фамилией. В истоках второго, более разветвлённого рода, стоял Туктар-бай, родной брат второго зажиточного крестьянина на старой половине села – Шакур-бая. Продолжатели этого рода и сегодня имеются в селе и его окрестностях. И носят фамилии Шакуров и Туктаров… Да, имена этих бывших кулаков, в конце двадцатых годов уехавших или изгнанных из Старой Тюгальбуги, и мне частично известны. Они были в какой-то степени родственниками моему прадеду Хамидулле. По рассказам бабушки, Хамидулла-бабай рано умер, оставив трёх сыновей и дочь, только что начавшую ходить. Он сильно простудился, спасая утонувшую в Черемшане свою подводу с дровами. Напарники успешно проскочили через ледовую переправу, а он не успел. После этого он тяжело заболел и вскоре умер. Когда мой дед Нуризян женился, дома уже был женатый старший его брат и малолетний их ребёнок. Туктар-бай, поняв их сложную ситуацию, деда с бабушкой поместил на некоторое время на своей малой избе. Конечно, они там без дела не сидели. Но всё равно были очень благодарны ему. И из рода Шакуровых мне кое-кто был знаком. С одним из них, Хайдаром Шакуровым, механиком строительного треста № 5, я встречался в тех же шестидесятых годах уже в Казани и интересовался у него, не связаны ли Туктаровы с улицы Курая с их родом. Он ответил отрицательно.

Относительно прозвища деда Файзуллы Туишева я расспрашивал и у других его сверстников. Некоторые из них связывали прозвище Мокыч с периодом его проживания в голодные годы конца XIX века в чувашском селе Старый Салаван. В те годы он, спасая свою большую семью от голода, нанялся туда пастухом.

– Знаешь ведь уже, с семьёй Файзук-абый наши избы были рядом, – так продолжил свой рассказ Фатхи-ага. – Они с моим братом одногодки. Если полдня мы играли у них во дворе, то ещё полдня проводили у нас дома.

Семьи Биказаковых и Туктаровых тогда относились к самым бедным в этой части села. К тому же обе семьи были многочисленны.

– Когда рос Файзук, в их доме было много жильцов, – говорит Фатхи-ага и начинает загибать пальцы. – Дед Мокыч с бабкой – раз, дядя Кабир, его жена, две дочери, Файзук – стало два, только что женившийся Хуснутдин – три, не успевшая ещё выйти замуж младшая дочь деда Мокыча – стало быть, четыре. Вот, в одной избе только сундуков четыре штуки. А ведь уживались как-то, не скандалили. Почему? Глава семьи был очень строгий, что скажет, то и делали, – рассказывает мой собеседник. – Потом, в те времена ведь отделиться из родительского дома было сложно и долго. Семья сына могла отделиться только в том случае, если сельский сход выделит им землю для дома. А сельские старцы и староста отдавали предпочтение тем, у кого в доме много мужчин. Старались, чтобы в первую очередь домом, землёй обзавелись те, у кого подушных наделов было больше. Потому что от них и пользы селу больше.

Берёмся за подсчёт душ. По расчётам Фатхи-ага, в доме деда Мокыча в девяностых годах XIX века было одиннадцать человек. Из них всего четыре «души» – четверо мужчин, считая и Файзука, которым были положены подушные наделы земли. Для такой семьи это очень мало, конечно.

– К примеру, у старосты деда Кумыка больше половины из пятнадцати душ были мужского полу. В избе бая Туктара соотношение ещё выше. Кому ещё богатеть, как не им. Наделы земли большие, работать есть кому, поля полны хлеба. Даже и скот в лучшие годы откармливали зерном. Как зима наступает, разъезжают с ярмарки на ярмарку. В Мелекесс везут зерно, на Юхмачинском базаре продают откормленную скотину. Таким образом накапливают деньги. Как наполнят кошельки, начинают тянуть руки к землям бедняков, которые те и обрабатывать толком не в состоянии. Вот ведь оно как было тогда…

Осматривая старый дом, пытаюсь представить жизнь семьи Файзулла-ага в селе. Маленький дом-сруб с тремя окнами на улицу и двумя во двор, довольно просторный дощатый чулан. Он соединён с коровником и конским стойлом срубом из брёвен потоньше. Таким образом, осенью и зимой женщинам для дойки коров не приходилось выходить на холод, под дождь и снег. Все сооружения были выстроены в один ряд. В углу двора место, оборудованное для кормления скота в летнее время и в ясные осенне-весенние дни. Оно огорожено длинными тонкими жердями. Рядом с этой оградой калитка, ведущая в картофельный огород и к воде.

Как было именно на улице Курай, не знаю. Но, по рассказам стариков, в центральной части Старой Тюгальбуги в давние времена не было привычки растить картофель на заднем огороде. В целом по России ещё выращиванием картофеля тогда не занимались. На этой просторной, огороженной жердями площадке тогда содержались стада коров и овец. А на оставшейся площади сеяли овёс или травы на покос. Даже сейчас, оказывается, если поглубже копнуть эти огороды, выходит спрессованный чистый овечий навоз. Проживавший по соседству с нашим родовым домом мой троюродный брат Галимджан как-то жаловался:

– Во дворе для бани вырыл колодец глубиной в четыре метра, так оттуда на каждом пласту навоз да навоз выходил.

На той же центральной улице раньше был большой дом бая Туктара и обширный загон для скота, занимавший пространство между двумя переулками. Когда хозяева были изгнаны из села и дом разобран для других построек, на месте скотного загона остался пустырь. На том пустыре в тридцатых-сороковых годах даже лебеда не смогла толком прорасти. Там мы, мальчишки окрестных домов, любили играть в лапту или в другие коллективные игры.

Как рассказывают Фатхи-ага и другие старики, сельский сход всё же выделил участок земли для постройки дома семье Кабира Туктарова на пустыре в конце улицы Курай. Но из-за начавшегося неурожая и сильного голода 1890-х годов, семья Кабира не успела поднять новый сруб и зажить самостоятельной жизнью на новом месте. Голод, длившийся несколько лет, сильно изменил жизнь и быт многих людей. Было большое количество умерших от голода и нищеты. Эти горестные изменения коснулись и рода деда Мокыча. В эти годы скончались жена главы семейства и одна из дочерей дяди Кабира. И дед Мокыч решился на рискованный шаг переселиться в соседнее, чувашское село, нанявшись туда пастухом. А затем и семью Кабира приютил у себя. Таким образом они сумели выжить в эти сложные годы голода. Но почему-то часть односельчан не одобрили этот их шаг.