Текст книги "Зарницы на горизонте (сборник)"

Стремление к победе ведёт к Победе

После смерти И. В. Сталина, начиная со второй половины 1950-х годов, у нас многие писали о том, что СССР вступил в войну 1941–1945 годов без достаточной подготовки к ней. И причиной тому вроде бы являлось то, что в августе 1939 года между министрами иностранных дел СССР и Германии – В. Молотовым и И. Риббентропом – был заключён секретный мирный договор о дружбе и о ненападении. В подшивках газет за 1939–1940 годы помещено достаточно материалов, особенно фото-снимков, иллюстрирующих дружеские взаимоотношения наших воинов с бывшими противниками в Первой мировой войне – с немцами. Особенно много помещено было таких материалов после победных войн против «панской Польши» и раздела Польши. Имеются такие репортажи и снимки с «демонстраций побед» почти во всех газетах тех лет. Естественно, такие «дружеские репортажи» успокоительно подействовали на некоторых наших руководителей страны и армии. Однако после краткой, но ожесточённой войны с Финляндией, когда Германский вермахт негласно участвовал в этой войне со стороны нашего противника, взаимоотношения постепенно изменялись. После этой войны кресло народного комиссара обороны СССР занял Герой Советского Союза, маршал С. К. Тимошенко, сменив на этом посту более приверженного к старым порядкам, к «кавалерийским атакам» К. Е. Ворошилова. Правда, ещё на какое-то время сохранялись и кавалерийские части. В Подмосковных боях осени и зимы 1941–1942 годов отличились конные дивизии – корпус генерала Л. Доватора. В зимних условиях эта кавалерия более всего добивалась успеха внезапным нападением с тыла на отдельные части противника. Но, конечно, такая дивизия не могла идти в атаку, размахивая саблями, на танковую или другую механизированную колонну противника.

При Тимошенко началось перевооружение армии, усиление стрелковых подразделений механизированными частями. Дивизионно-полковая артиллерия постепенно начала переходить из конной тяги в машинную. Некоторые стрелковые дивизии были усилены дополнительными артиллерийскими полками. Обычная стрелковая дивизия состояла из трёх пехотных и одного артиллерийского полка. Были созданы несколько хорошо манёвренных механизированных бригад, в составе котрых кроме танковых частей были и части самоходной артиллерии. Одна такая бригада в начальные месяцы войны укомплектовалась и в пределах нашей республики.

Чуть ранее, 31 августа 1939 года был издан новый указ о воинской обязанности, что также является примером подготовки страны к ожидаемым грядущим войнам. По данному указу был снижен призывной возраст будущих солдат до 18 лет и отменена действующая до этого отсрочка от воинской службы для студентов вузов.

С летних месяцев 1940 года крупные воинские подразделения стали дополнительно перебазироваться из центральных районов страны к западным границам. Например, 1-я татарская стрелковая дивизия (после 1936 года переименованная 86-й стрелковой), ранее базировавшаяся в основном в Казани, в июне 1940 года была переброшена к самой западной части нашей границы – к Белостокскому выступу в Польше. В Советско-финской войне тринадцать воинов этой дивизии получили высшую похвальную награду страны – стали Героями Советского Союза, в том числе командир одного из полков Михаил Зашибалов и командир противотанкового артиллерийского дивизиона Хабибулла Ибрагимов. 342 красноармейца и командира среднего звена дивизии были награждены орденами и медалями.

Вторая стрелковая дивизия – 18-я, сформированная в 1939 году также в Казани в основном из воинов-татарстанцев, летом 1941 года была направлена для усиления Западного военного округа, штаб которого находился тогда в городе Минске. Дивизия заняла второй эшелон обороны по реке Днепр. Такая же участь постигла и стрелковую дивизию номер 154, размещённую вблизи города Ульяновска. Эти две дивизии входили тогда в состав 60-го стрелкового корпуса, штабные учреждения которого располагались также в городе Казани. И в составе этой дивизии было много наших земляков, призванных в армию с юго-западных районов нашей республики, а также северо-западных районов Куйбышевской области. К примеру, с нашего села, Старой Тюгальбуги той же области, с частями 154-й дивизии воевали в Советско-финской войне двадцать два человека. Перед войной и в начале войны 1941 года оттуда же в 154-ю дивизию были призваны ещё столько же земляков. И воины этой дивизии отличились в боях как с белофинами, так и с немцами. Например, бывший выпускник Татаро-башкирской школы командиров Красной Армии, командир батальона этой дивизии Фёдор Баталов был награждён в 1940 году орденом Красного Знамени. А в Великой Отечественной войне он одним из первых из татарстанцев получил высокое звание Героя Советского Союза. Указ об этом был подписан Верховным Советом СССР 9 августа 1941 года и напечатан с портретом героя в газете «Правда» 10 августа. Бывший казанец майор Фёдор Баталов в те дни за умелое руководство на поле боя был назначен командиром 437-го полка своей дивизии.

На четырёх страницах газеты «Правда» за 10 августа 1941 года помещены фамилии красноармейцев и командиров, награждённых за первые дни войны орденами и медалями по указу Верховного Совета СССР от 9 августа 1941 года. Внимательный читатель наверняка отыщет в этих списках своих знакомых и родных, сражавшихся в те тяжёлые для страны дни на западных рубежах, в том числе в составе дивизий 18-й, 154-й и других.

В начале июля 1941 года именно частям 60-го и 63-го корпусов 21-й армии, куда входили эти две дивизии, приказано было контратаковать наступающие силы противника и занять на противоположном берегу Днепра города Жлобин, Рогачёв и другие, чтобы приостановить продвижение войск противника в сторону города Смоленска. Эта контратака частично удалась, силы противника были отброшены на несколько десятков километров. Писатель Константин Симонов, с первых дней войны участвовавший в этих событиях как военный корреспондент центральных газет, пишет об этом так: «Захват Рогачёва и Жлобина был одним из первых за войну наших успешных контрударов на Западном фронте. Впоследствии немцы, подбросив новые силы, остановили наступление нашей 21-й армии и окружили корпуса наши…» (Симонов К. Разные дни войны. Из дневников военного корреспондента. – Москва, 1982.)

В полуокружённом состоянии эти войска воевали там более месяца. Некоторые части выше указанных дивизий, обратно преодолев Днепр, сумели вырваться из окружения в середине августа того же года. А арьергардный полк нашего земляка Ф. Баталова, прикрывая выход основных частей, остался в окружении и продолжал уже полупартизанскую войну в тылу врага. В этой контрнаступательной операции 21-й армии погибло очень много наших земляков, и часть из них до сих пор числятся в списках «без вести пропавших».

Маршал Георгий Константинович Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» (Москва, 1979) об этой крупной контрнаступательной операции лета 1941 года пишет: «В то время, когда противник вёл наступление от Днепра в восточном направлении, дивизии 21-й армии, которой командовал генерал Ф. И. Кузнецов, на заре 13 июля переправились обратно через Днепр. Освободив города Рогачёв и Жлобин, они стали с боями продвигаться в северо-западном направлении – к городу Бобруйску… В результате этого удара 21-й армии по наступающим лавиной вражеским войскам, около восьми немецких дивизий задержались в этом районе. Их задержка очень нам помогла в те дни… для укрепления обороны Москвы».

В одном из двух, сформированных в наших местах, дивизий, контратаковавших силы противника в районе городов Жлобина и Рогачёва, воевал и старший политрук Миннегалий Загиров. Позже их подразделение тоже оказалось в окружении. В одном из неравных боёв старший политрук погиб, а его дочь вскоре очутилась в одном из партизанских отрядов. Бывшая «белорусская партизанка Рита» – Чачка Галиевна Загирова (1923–2013) воевала против врагов в партизанском отряде до июля 1944 года, до освобождения района их боевых действий войсками Красной Армии. После войны закончила институт и долгое время преподавала в Казанском финансово-экономическом институте. Была награждена орденами Красной Звезды, Отечественной войны 2-й степени и медалями.

О героическом сражении бойцов различных подразделений, входивших тогда в состав 21-й армии, военным корреспондентом Константином Симоновым было много написано статей и репортажей в центральных московских газетах тех лет. Позже он написал роман «Живые и мёртвые», отражающий события первых месяцев войны на этом участке фронта. Главный герой романа, мужественный, боевой генерал Серпилин, не теряющий твёрдости духа в сложных ситуациях, преподнесён автором и как человек, имеющий татарские корни. Чем мы должны вдвойне гордиться.

Кстати, после войны – в 1953 году именно известнейший писатель Константин Симонов одним из первых описал героические поступки в плену поэта, бывшего военного корреспондента Мусы Джалиля и его соратников. Он, находясь в Бельгии, тогда первым «наткнулся» – нашёл тетрадь цикла стихов, написанных в разных тюрьмах Германии Мусой Джалилем. И подробно написал в своём блокноте – за что татарский поэт и его соратники очутились в этих тюрьмах и за что они были приговорены к смертной казне. Об этом ему рассказал бывший сока-мерник Мусы – Андре Тиммерманс, который тайно вынес эту тетрадь поэта из Моабитской тюрьмы (потому-то цикл стихов и назван «Моабитской тетрадью»). К. Симонов после возвращения из Брюсселя напечатает статью о борьбе джалиловцев в условиях плена и некоторые стихи М. Джалиля в переводе Ильи Френкеля. И этот день – 23 апреля 1953 года можно считать вторым днём рождения нашего поэта и его товарищей. После тех событий верному сыну Родины, отважному воину – старшему политруку и известному татарскому поэту Мусе Джалилю указом Верховного Совета СССР от 2 февраля 1956 года посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза…

Начальник отделения штаба пограничного отряда, старший лейтенант Никита Кайманов встретился с врагом в первые же дни войны на одном из пограничных отрядов в Карелии. Красноармейцы-пограничники девятнадцать дней держали оборону на лесисто-болотистом участке своего отряда. А потом сильно поредевший отряд Кайманова почти месяц пробирался к своим по глухим лесным тропинкам, обходя с боями вражеские посты и засады. За умелые боевые действия при защите государственной границы уроженец Нижнекамского района Никита Кайманов тоже почти одним из первых из наших земляков был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Верховным Советом СССР указ об этом был подписан 26 августа 1941 года. Он также являлся участником Советско-финской войны. За умелые действия в обоих войнах был награждён орденом Ленина (как и все Герои СССР), четырьмя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и медалями.

О героическом поступке командира 44-го стрелкового полка 42-й стрелковой дивизии майора Петра Гаврилова (1900–1979) сняты кинофильмы. С первых же часов начала войны он со своими, а позже и присоединившимися к ним воинами из других подразделений защищал Восточный форт Брестской крепости. Их борьба с окружившим противником велась почти месяц. Тяжело раненный командир полка позже был пленён и до окончания войны находился в плену. Когда наши войска освободили пленников, около года продолжил военную службу. А потом был репрессирован как бывший пленный. И в его дальнейшей судьбе большую роль сыграл другой известный писатель – Сергей Смирнов. Собирая материалы для будущего романа о первых днях войны, впоследствии названного «Брестской крепостью», он записал множество воспоминаний очевидцев тех событий, знакомился с различными записями и документами. По этим данным стало ясно, что одним из руководителей борьбы против оккупантов был майор Пётр Гаврилов, уроженец Пестречинского района ТАССР. После смерти И. В. Сталина многих необоснованно репрессированных освободили из лагерей и тюрем. Петру Гаврилову указом от 30 января 1957 года присваивается высокое звание Героя Советского Союза СССР. И он был освобождён из лагеря, реабилитирован, как необоснованно заключённый в своё время.

Здесь я написал только об участниках войны первых месяцев сражений с остервенелым врагом, стремившимся завоевать нашу страну. Наши земляки с первых дней войны сражались героически. Особенно трудные участки обороны достались тогда дивизиям, мобилизованным в Татарстане. Это 86-я, 18-я, 154-я стрелковые дивизии. Они находились на самом прямом участке наступления немцев, сосредоточивших свои главные силы в направлении Минск – Смоленск – Москва. И поэтому данные дивизии несли большие потери. А некоторые из них, например 18-я и 86-я стрелковые, в сентябре 1941 года числились в списке двенадцати разгромленных дивизий. И поэтому в списках военнослужащих этих дивизий так много без вести пропавших воинов. Они не пропали, а все вместе со своими командирами погибли в жестоких боях. Но зафиксировать их воинский подвиг уже было некому. И штабисты погибли вместе с ними.

2015

Памятные дни детства

По рассказам родителей, родился я 22 октября 1932 года. Но в регистрационную книгу сельского совета был записан 10 ноября. Вспоминая этот день, бабушка моя Хубджамал любила повторять:

– В то утро выпал первый снег, кругом было белым-бело. Ты родился счастливым, сынок.

Да, это давняя народная примета, вроде бы. Но в данном случае предсказания моей бабушки не полностью подтвердились. Да и снег-то, видимо, был ещё очень ранний, не лёжкий. В наших местах октябрьский снег превращается в лужу уже через день-два. Так было, наверно, и тогда.

Начавшаяся вскоре война осиротила нас. И пришлось нам испытать с детства все горести сиротства. Разве такую жизнь можно назвать счастливым? Да и до войны я испытал некоторые неудобства после развода отца с матерью в начале мая 1937 года. Отец с осени 1936 года, после службы в армии, был назначен председателем сельпо соседнего села Средний Исантимер и жил там один, приезжая только на выходные дни домой. Мать в то время была вторым лицом в бухгалтерии большого, шести-, семибригадного колхоза «Батрак». И вот весной они разошлись. Я остался с бабушкой. Мать уехала к себе на родину – в Старую Белогорку Оренбургской области – с двумя пересадками, на поезде. Эти сёла, расположенные в разных концах – на востоке и западе – бывшей Самарской губернии, были друг от друга очень далеки. В 1930 году из этих сёл будущую маму и отца направляли на двухгодичные курсы потребительской кооперации, которая находилась на границе Самарской и Пензенской губернии – в небольшом городе Кузнецке. Там они в начале 1932 года и поженились. А после развода отец вскоре женился на новом месте на учительнице Ханифа-апа. Она была родом из города Мелекесса, что в сорока километрах от нашего села вниз по течению реки Большой Черемшан. Осенью 1936 года она окончила Мелекесский педтехникум и направлена была в Среднеисантимеровскую школу учительницей начальных классов. Ханифа-апа была из семьи довольно-таки зажиточного городского жителя. В общем, красивая, статная, городская. Но прожили они недолго, чуть более двух лет. Родились у них две дочери – Роза и Клара.

Бабушка почему-то недолюбливала новую сноху. Была у них в первый и последний раз, когда родилась у них старшая дочь Роза. Точнее, мы тогда вдвоём впервые гостили у них. Они жили в двухкомнатной квартире без прихожей, в так назыаемом доме советов. Это был одноэтажный деревянный дом с тремя секциями. Семья отца занимала серединную часть дома. По краям жили ещё две семьи. Возможно, в одном из них проживала и новая семья председателя сельсовета, который был тоже из нашего села. Когда бабушка разговаривала с кем-либо из близких, она всегда винила этого председателя по поводу развода своего единственного сына Хайдара. Наверное, тот председатель был рябым. Имя его я давно уж забыл, кажется, его звали Тазием. При разговоре бабушка его всегда звала унизительным словом «Шадра пәри» – «Рябой чёрт». С его женой, кажется, бездетной, оставшейся в селе, мама моя иногда встречалась. Звали её Сара. Встречались, конечно, у неё дома – она жила одна. Раза два и я был на этих встречах. Провожая нас, она всегда умоляла маму: «Бибиджан, приходи ещё. Я ведь одна…»

И после отъезда матери на свою дальнюю родину, мне пришлось ещё несколько раз побывать у Сара-апа. Хотя она жила чуть вдали от нас, на улице за Большим озером, но по старой привычке чёрный чугунный утюг мы тогда брали у неё. Кем она работала – я не знаю. Но она всегда была опрятно одета. Может быть, учительствовала в школе, расположенной недалеко от её дома. Естественно, я тогда её уважал, как одну из подруг матери.

Возможно, по настоянию моей бабушки, не полюбившей новую жену отца, они вскоре расстались. Это расставание произошло вскоре после возвращения отца с финской войны. До этого я часть двух зим провёл у них. Ханифа-апа ко мне вроде бы относилась доброжелательно. По вечерам иногда усаживала рядом с собой, возле книжного столика, и читала мне детские книжки. Изредка и я захаживал в их комнату, а жил по-прежнему в маленькой прихожей комнатёнке. Правда, и воспитательница моих малых сестрёнок, молоденькая девушка-соседка также весь день обитала в этой комнате. И мы все вместе весь день играли на моей широкой деревянной кровати. Только уснувших девочек иногда она относила в большую спальную комнату родителей.

Мама моя, уехав в родные края, снова вышла замуж. И тоже за учителя из соседнего села. В этом селе в те годы была только начальная школа. А семилетку он окончил в селе моей матери, и были тогда они малость знакомы. Потом он на стороне окончил педтехникум. Вернувшись в село, тем же летом 1937 года они опять встретились и поженились. По его подсказке она той же осенью поступила заочно в Бугурусланский педтехникум. Так они стали учительствовать в этом малом селе. В следующем году у них родился сын Ильдус. А ещё через год нового мужа матери забрали в армию, и он почти сразу же попал в одну из горячих точек Европы той поры – на территорию «панской Польши».

В начале лета 1940 года, после возвращения с финской войны и развода с Ханифа-апа, отец мой поехал к матери, чтобы уговорить её и привезти домой. Видимо, мама моя тогда переписывалась с Сара-апа. И о судьбе мамы кое-какие сведения она передавала моему отцу. Так в начале августа 1940 года мы опять встретились с мамой. Да и ещё я сразу стал старшим братом двухлетнему Ильдусу. Мне уже тогда шёл восьмой год. Обрадовалась и бабушка, до этого часто рассказывавшая мне о добрых деяниях моей матери. К тому же мать моя была доброй подругой младшей её дочери Хатимы. Она умерла на руках моей матери – после замужества, во время родов первого ребёнка.

Чтобы не оставлять бабушку одну, наша новая семья перебралась в родное гнездо отца. Но судьба уготовила, оказывается, нам ещё более тягостную разлуку. Вскоре началась Великая Отечественная война.

Отца мобилизовали на войну в начале августа 1941 года. С середины сентября их артиллерийский полк уже участвовал в оборонительных боях у города Ленинграда. Отец также испытал все невзгоды блокадного города. Был трижды ранен. В последний раз лежал в госпитале города Череповца. Оттуда прислал последнее своё фотоизображение. А при попытке снятия блокады города Ленинграда, в июле 1943 года, в одном из боёв он погиб и был похоронен в районе Синявинских высот (недалеко от современного города Кировска Ленинградской области).

Младший брат Муберяк родился 5 ноября 1941 года и никогда не видел отца. В тот день тоже шёл снег, тихо-мирно, ровненько падал. В таких случаях у нас говорят: «Сеет как из сита». В радостном настроении возвращаюсь домой из школы – меня в дом не пускают. Бабушка выносит санки и говорит:

– Иди, сынок, часок покатайся. Потом я тебя накормлю.

А на улице не с кем поиграть. У ребят постарше ещё продолжаются уроки (в те годы осенние каникулы ещё не предоставлялись), а малышня сидит дома: на улице всё же буран, начало зимы.

Как уже писал, и до войны большую часть времени я жил без отца. Сначала его забрали на действительную службу (в армию тогда брали с двадцати двух лет). Мне было тогда всего два годика. Поэтому эти события я не помню. После возвращения оттуда его определили на работу в другое село. Во время войны с финнами, в конце 1939 года, его вновь переодели в военную форму и отправили на фронт. Но итог этой финской войны для нашей семьи имел положительные последствия: лето и зиму 1940–1941 годов мы жили все четверо вместе. Отец, видимо, учуял предвоенную ситуацию в стране и собрал нас под одной крышей. И мы с братом Ильдусом прожили этот год счастливо.

После назначения отца на работу в другое село, мы с бабушкой жили только вдвоём. Мне тогда ещё не было и пяти лет. С тех пор многие события запечатлялись в моей памяти ярче, чем раньше. Как будто я сразу повзрослел на несколько лет. У меня появились свои взрослые обязанности: встречать скотину после возвращения стада, присматривать за неугомонными козлятами, телёнком. Короче говоря, кроме лошади у нас в хлеву была всякая скотина. И бабушка Хубджамал едва успевала за ними ухаживать. (Другую бабушку – мамину мать я не помню. Габида-эби умерла в год моего рождения.)

Иногда, соскучившись или по делам, мы с ней отправлялись пешком в соседнее село Урта Исантимер. За лето таких путешествий бывало, наверное, раза три. Но какие впечатления, какие удовольствия получал я от этой пешей прогулки! Узкая, пыльная дорога пролегала через засеянное поле. Над колышащимся зелёным хлебным полем порхали разноцветные бабочки и стрекозы, неустанно пели жаворонки, летали другие птицы. Береговые ласточки из ближнего оврага, как бы передразнивая меня, беспрестанно чирикая, путались прямо под ногами.

Запомнились и зимние поездки на лошадях по этой дороге. Высунув голову из недр большого тулупа, я зорко следил за всем происходящим вокруг. Яркое солнце освещало сверкающую белизну мартовского уплотнённого снега. Над твёрдой корочкой снега поблёскивали тысячи маленьких звёздочек. Там и сям виднелись следы зайцев, лисиц. Иногда заяц пробегал прямо перед нашим носом, и отец, оборачиваясь в нашу сторону, кричал:

– Вон заяц пробежал! Видели?!

На белом пространстве белого зайца не сразу увидишь, конечно. Но когда указывают на него кнутом – можно иногда заметить ещё не успевшего спрятаться зайца и долго по этому поводу радоваться и переговариваться меж собой. А в том поле, расположенном недалеко от дремучего леса у реки Большой Черемшан, не только зайцы и лисы, но и волки водились порядочно. Лес этот тянулся от горизонта до горизонта, не имея конца, и располагался за межой поля меж этих двух деревень.

В военное время, особенно зимой 1942 года, когда война шла у берегов Волги, волков стало намного больше прежнего, они часто нападали на скот и нередко пугали ребятню. Направляясь по ночам с малыми санками к колхозному стогу соломы, и мы иногда издали видели их огненные взоры, следившие за нами. Но к шумной ватаге ребят приближаться они, видимо, боялись…

После прочтения книги писателя из Башкортостана Мустай-ага Карима «Долгое-долгое детство», вновь воскресли в памяти и мои детские годы. Когда мне было около пяти-шести лет и меня не с кем было оставлять дома, бабушка брала меня с собой на религиозно-обрядовые посиделки пожилых женщин. Так как она воспитывалась в доме ишана из деревни Парау и нараспев хорошо читала молитвы и поучительные мунаджаты, её очень часто приглашали на такие обрядовые обеды. В те годы мы побывали почти во всех концах пятисотдворового большого села. Односельчане обращались к ней всегда почтительно со словами «Хубджамал-абыстай». Повзрослев, я узнал, что так обращались обычно к жёнам мулл и муэдзинов или содержателям девичьих школ. А мой дед Нуриджан был обычным «крепким крестьянином», трижды участвовал в различных войнах и погиб где-то на стороне, возвращаясь с Гражданской войны. И бабушка, обычная домохозяйка, вела после этого своё хозяйство одна и воспитала троих детей. Отец мой, как и я оставшийся с восьми лет сиротой, был старшим из детей. Бабушка дома всё делала сама. Иногда в зимние долгие вечера ткала для себя холщовые передники, скатерти и полотенца на ручном ткацком станке. А я ей помогал, естественно: подавал нити, шпульки. Если нитки запутывались, держал над станком керосиновую лампу так, как велела бабушка.

Долгие зимние ночи мы коротали, читая про себя священные молитвы. Со стороны печи и полати рядом с ним слышались беспрестанные пения сверчков. От сильного мороза время от времени потрескивали толстые брёвна дома. Бабушка иногда заставляла повторять ту или иную молитву, если где-то я ошибался, добивалась исправления этих мест. Иногда полушёпотом прочитывала короткий мунаджат, как будто пела мне песню колыбельную…

Когда в 1961 году я познакомился с книгой классика татарской поэзии Габдельджаббара Кандалыя, изумился невероятно: некоторые стихи повторяли слова мунаджата, когда-то услышанные от бабушки. Она ведь не только в гостях, но и дома, занимаясь чем-либо, частенько напевала их втихаря. Даже некоторые слова в той книге были напечатаны чуть исковерканными, как их повторяла и моя бабушка. Читала ли она эти стихи своего земляка в юности? Или она запоминала их в пересказах других людей? И вообще, умела ли она читать? Мне это неизвестно. Расставшись в одиннадцатилетнем возрасте с бабушкой, я, конечно, не догадался об этом её спросить. Но хорошо помню, что на верхней полке самодельного шкафа для посуды лежали несколько её толстых книг, завёрнутые в белую самотканую холщовую ткань. Мне запрещалось к ним притрагиваться. А бабушка иногда их подолгу перебирала, держала в руках…

У меня тоже была своя небольшая «библиотека». Несколько книг на латинском шрифте. Некоторые страницы их были сильно затушёваны. Так в то время закрашивали портреты и статьи о «врагах народа». Ученики старших классов иногда шёпотом говорили нам, где кто закрашен: Галимджан Ибрагимов, Карим Тинчурин или ещё кто-то. Недалеко от нашего села находилась деревообрабатывающая и картоноделательная фабрика. Вроде бы с начала финской войны там делали и «настоящие» «фабричные» лыжи, ошпаренные в котлах с дёгтем. В эту вот фабрику летом 1939–1940 годов привозили в большом количестве книги с латинскими буквами. Обозы проходили через наше село, именно по нашей улице. И мы, мальчишки, их выпрашивали у этих обозников или, набрасываясь кучей, вырывали их из телег. Таким путём и у меня появилось несколько таких книг. С помощью старших ребят вскоре я выучился их читать. И мне особенно понравилась одна из них – с рисунком лихого матроса, высоко несущего знамя, держа в одной руке винтовку. Это был матрос Железняк, про которого в то время и в татарских деревнях пели грустную патриотическую песню. Да, в те годы молодёжь не только с клубной сцены, но и на улице наряду с татарской песней типа «Комсомолка Гульсара» распевала и популярные русскоязычные современные песни в переводе на свой язык. Одной из таких песен и была «Песня о Каховке» с участием матроса Железняка. Впоследствии я узнал, что «Песню о Каховке» Михаила Светлова очень удачно перевёл наш «орденоносный поэт Шайхи Маннур» (так подписывался он в те годы)…

В школу тогда брали с восьми лет. 1 сентября 1940 года мои одногодки пошли в школу. А меня не взяли. Тогда ещё я не достиг требуемого возраста, да и телом был хил. Как упрекала мама, был непоседой, а потому мал и слаб. Позднее уже узнал, что не только учителя не брали, но и родители в том году не планировали отпускать меня в школу. Той же осенью отец намеревался вернуться в родное село, где бабушка осталась одна.

Таким образом, первоклассником я стал уже в год начала войны. И заново начал изучать «новые» буквы. Книги с латинскими буквами хранились только дома. Кто их приносил, тех учительница строго наказывала: ставила в угол, отбирала книгу. С матросом Железняком я расстался только через два года, когда мы уезжали насовсем из родного дома. Но любовь к книгам «со старым шрифтом» сохранил. Помню, чуть позже, уже на новом месте, в течение нескольких зимних вечеров я прочитал своим новым одноклассникам романы «Как закалялась сталь» Н. Островского и «Хаджи Мурат» Л. Толстого в переводе Афзал-ага Шамова. И благодаря латинице намного раньше своих сверстников стал читать полюбившуюся с первого прочтения поэзию Хади Такташа.

2005