Текст книги "Физиологическая фантазия"

Иногда Марк начинал надеяться, что все это дурной сон, навеянный излишним возбуждением. Он даже пробовал убеждать себя: конечно, это ерунда, это всего лишь сон, а доказать это совсем просто. Он же сделал множество фотографий в подсвеченной пещере, неизвестно откуда взявшейся под подземным чертановским гаражом. Если ему не удастся их распечатать – а это казалось совершенно невероятным, – значит, этого не было и пещера только привиделась ему вследствие плохого пищеварения. А уж все остальное, логически вытекающее из пещеры: завод по переработке отходов Фаусты Петровны, коричневая жирная упругость ее каменной печени и зеленовато-рыжий, с черными разводами мочевой пузырь – было только диким, бредовым развитием этого сна.

Поэтому, вернувшись домой, Марк даже не стал отдыхать, а немедленно бросился к компьютеру. Заправил в принтер фотобумагу. Долго возился с фотоаппаратом, лихорадочно щелкал мышью: от нетерпения тряслись руки. Наконец, принтер заработал.

И из него полезли четкие глянцевитые фотографии: букеты сталактитов, граненая центральная колонна.

Капли влаги, стекающие по наростам на стенах пещеры.

Марк долго разглядывал полученные фотографии. Щупал толстую блестящую бумагу, словно не верил в реальность их существования.

«Что это? Зачем это?» – отчаянно кричал голос внутри него, по истеричности схожий с давно забытыми, режущими воплями: «туда-а»… Как же это было? Да-да, вот: «туда, туда-а»…

Но куда – туда? И почему?

Почти автоматически Марк открыл поисковую систему «Google» в Интернете и набрал на клавиатуре: «пещеры». Поплыли тысячи запутанных малоинтересных ссылок.

Нет, не то.

Он стер слово «пещеры» и напечатал первое попавшееся, что пришло ему в голову: «Самая красивая пещера в мире».

И первый же файл, открывшийся перед ним, ясно представил его взору знакомую картину: золотисторозовая подсветка, центральная башня, капли воды, стекающие со сталактитов. Только узкая дорожка с перилами заполнена туристами, восхищенно глазеющими по сторонам.

Под фотографией подпись: «Самая красивая пещера в мире, Авен Арман, находится в Центральной Франции, на плато Межеан, в местах, прославленных зверствами Жеводанского чудовища».

Вот так: ветер свищет над высотами бескрайнего Межеанского плато, и несет снежную поземку, и воет, и плачет среди серых каменных распятий, стоящих вдоль редких дорог. И крадется, и жмется к земле неведомый полосатый зверь: прыжок – крик – кровь прыскает фонтаном на придорожный крест – один из паломников уже не дойдет до края земель, туда, туда-а… Его жизненные соки стекут вниз, в изрытую подземными дырами землю, где глубоко-глубоко спрятана пещера Авен Арман, в которой Марк побывал сегодня утром.

Марк преодолел расстояние в три тысячи километров, которые отделяют Москву от Жеводана, спустившись по лесенке в чертановский гараж. Он обошел вокруг пещеры Авен Арман, – в которой не было ни единого туриста, как в те времена, когда по плато рыскал Зверь, а крестьяне боялись даже приближаться к «бездонной чертовой дыре», – и поднялся на свет божий через завод по переработке отбросов.

Он хотел улучшить свою семейную жизнь. Хотел исправить взаимоотношения с женой, наложить на отвисший второй подбородок стареющей любви подтягивающую «маску-повязку». Но вместо этого он неосторожно подошел вплотную к чему-то влажному, скользкому и опасному, и проклятая живая машина засосала его внутрь, пропустив через свои отталкивающе-красивые внутренности, озаренные золотисто-розовым светом пищеварения.

Глава четвертая
ШПАТЕЛЬ ИЛИ ТУПАЯ СТОРОНА НОЖА?

Отвращение, которое Марк испытывал к своей утренней экскурсии, было таким, что за весь вечер он не смог проглотить ни кусочка. Ему нужен был ответ, словно капризный ребенок внутри него требовал немедленной разгадки предложенной головоломки. Ответ простой и однозначный: «так или этак», «да или нет», – как в Таниных беседах с клиентками, которым та объясняла, чем лучше накладывать на лицо густую косметическую маску, лопаточкой-шпателем или тупой стороной ножа.

Но ответ так и не пришел.

С тошнотой в горле и с тоской в мыслях Марк лег спать, не дождавшись жену. Та вернулась поздно – он слышал это сквозь обволакивающую дрему, – долго возилась в ванной, готовилась и наконец легла в постель. Марк пододвинулся поближе и ухватился за нее обеими руками. Тело под его ладонями оказалось горячим, мягким и упругим: никаких следов бурой каменной печени или заплесневелой зеленой селезенки.

Доктор что-то буркнула недовольно, потянула на себя одеяло, оголив натруженные за день Марковы ноги, – они так и остались торчать на холоде, непокрытые и беззащитные, – и тоже уснула.

Но выспаться супругам было не суждено. Едва в окне забрезжил дымчатый рассвет, пахнущий предосенними горькими травами, как в дверь позвонили.

И не просто позвонили.

В дверь звонили, стучали и ломились. Такого в стеклянном пентхаусе не случалось с той памятной ночи, когда зверь загрыз старую Фаусту Петровну, а Таня потеряла девственность и стала женой Марка.

От шума Марк немедленно проснулся и стал трясти доктора за плечо:

– Таня! Таня, вставай! Что-то случилось.

Он тряс ее до тех пор, пока не заметил, что молодая женщина лежит в кровати с открытыми глазами, упершись пустым невидящим взглядом в белесый рассветный сумрак.

– Таня! Господи, что с тобой? – спросил он и попытался заглянуть ей в глаза, но в этих глазах, непрозрачных и карих, по-прежнему виднелось только что-то непонятное: то ли черт, то ли черта. Непроницаемо-темные зрачки не отражали дневного света.

В дверь тем временем стали ломиться так, что, казалось, вот-вот, и она слетит с петель.

– Идиоты, – процедила сквозь зубы Фауста. Поднялась с постели, накинула шелковый халатик и пошла в переднюю. Марк, конечно, побежал за ней.

– Ну? – спросила доктор, распахивая входную дверь.

От неожиданности некоторые из осаждавших чуть было не упали навзничь. Было почти физически заметно, как жесткая волна, вышедшая из Фаусты, острой бритвой прошла по толпе, мгновенно гася бушующее негодование.

– Там, внизу, человека убили, – с запинкой сказал следователь.

Это был новый следователь. Прежний, капитан Сергеев, навсегда исчез из игры Фаусты, неосторожно глотнув однажды пряного красного напитка, который доктор назвала «кровавая Мэри». Что с ним приключилось, неизвестно. Наверно, лучше этого и не знать.

– Ну и что? – сухо спросила доктор, смерив новенького взглядом.

– Насколько я знаю, прежняя владелица этой квартиры погибла три года назад при точно таких же обстоятельствах, – ответил следователь.

Видно было, что говорить ему трудно: что-то вздувалось и клокотало у него в горле.

Фауста ничего не сказала, только пристально смотрела на подопытного милиционера. Но тут, очень некстати, Марк вдруг выкрикнул у нее из-за спины:

– Как, неужели опять Зверь?

Этот крик как будто перерезал невидимый, но острый прут, протянувшийся было от Фаусты к горлу следователя. Тот с облегчением выдохнул и шумно сглотнул слюну; по лицу доктора прошла тень раздражения.

– Похоже, что так, – сказал следователь и судорожно сглотнул еще два раза, словно не верил, что у него это опять стало получаться.

– Зверь, не Зверь… – пробурчала доктор. – И что вы от нас хотите?

Толпа за спиной следователя тоже вышла из состояния анабиоза и зашумела.

– Устроились здесь, ведьмаки проклятые! – выпалила старушка с третьего этажа.

– Это кто здесь ведьмак? – спросила Фауста, переводя на нее глаза, и старушка немедленно заткнулась, но гул на лестничной площадке все разрастался.

– Ведьма! Оборотень! – кричали голоса из толпы.

– Значит так, – сказала Фауста и неожиданно улыбнулась. – Не ведьма, а двоедушница. Двоедушница-недоля. Брожу по утрам, ищу бедовиков.

Нападавшие настороженно притихли.

– Бедовиков знаете? – спросила доктор. – Это люди, имеющие предрасположенность к несчастью. Добровольцев-погибальцев прошу зайти в квартиру.

Добровольцев перед дверью не оказалось.

Пока Фауста недобро оглядывала скопище народу перед своей дверью, в передней появился кот, невыспавшийся и злобный. С возмущенным стоном потерся о хозяйкину ногу и лег перед ней на пороге в величественной львиной позе.

– А это кот-нелюб, ягода-белена, злой дух семейной жизни, – прокомментировала доктор.

Толпа стала редеть.

– Господи, что же это? – спросил следователь, который задышал опять часто-часто.

– Кот подземный с огненными ушами. Ходит под землей так, что только уши видны. Клады охраняет, – сказала Фауста, да еще и языком прищелкнула нагло.

Но тут, как назло, в разговор опять влез Марк:

– А что же убийство? Что, опять на берегу озера? И опять все тот же сценарий?

Следователь медленно перевел дыхание.

– Ты заткнешься или нет? – прошипела мужу доктор и завела опять, торопливым речитативом:

– То кот-любак, приходит к женам, тоскующим по отсутствующим мужьям…

Но что-то уже нарушилось от неуместной Марковой реплики. Следователь встряхнул головой и сказал сурово:

– Жильцы дома свидетельствуют против вас. Я не разделяю эти суеверия, но вам придется дать показания…

– Ведьма! Ведьма! – заходился народ за спиной у следователя.

– Ворожка я, – неожиданно треснутым, старушечьим голосом сообщила Фауста. – Не колдунья, да отгадчица: знаясь с бесом, умею отгадывать…

Но было поздно.

– Прошу вас и вашего мужа пройти со мной к месту преступления, – объявил следователь.

– Хорошо, – только и сказала доктор.

Метнула на мужа полный ненависти взгляд и пошла одеваться. Недоумевающий Марк опять поплелся за ней.

– Таня, а как же… – начал он.

– Молчи! – прошипела она.

Кот прошел мимо хозяйского мужа и презрительно фыркнул.

Когда они вышли из подъезда, направляясь к большим деревьям на берегу озера, стояла рассветная свинцовая хмарь. Влажный холодный воздух и даже изморозь на траве – казалось бы, конец августа, но ясно, что лето уже ушло и больше не вернется, а мир все быстрее катится к страшной и неизбежной зиме. «Зимы не будет», – писали одно время на веселеньких рекламных плакатах. Нет, зима будет. Будет точно, – тем ранним августовским утром это было очевидно.

Свидетели гуськом спускались за следователем по косогору. И в направлении этого движения, противоположного извечной веренице паломников, тянущейся за лес, к чистым, было что-то глубоко противоестественное.

Уже от подъезда стал слышен похоронный вой собаки, оставленной охранять труп на берегу. Двое дюжих милиционеров стояли немного поодаль, избегая смотреть в сторону тела. Казалось, что даже им, привычным ко многому, тяжело это видеть.

Новой жертвой зверя оказался огромный молодой негр, гора упругого черного мяса и мускулов. Это большое и сильное тело разодрали с поразительной, даже для Жеводанского чудовища, жестокостью. Прибрежная трава и асфальт забрызганы мозгами, залиты лужами крови, закиданы ошметками разгрызанной плоти. Как будто нападавший на негра зверь был так голоден, словно его не кормили несколько лет.

Каким-то чудом у жертвы сохранилось лицо: чудовище снесло только заднюю часть головы. Толстые сладострастные губы на этом лице еще были полуоткрыты в улыбке, но в глазах застыло выражение бесконечного изумления, смешанного с ужасом. Оставалось только гадать, что выделывала с жертвой голодная Жеводанская волчица, прежде чем разодрать на куски.

Убитый, по-видимому, обладал недюжинной силой. Под гладкой, маслянистой черной кожей прорисовывались тугие пучки мышц. Судя по всему, они понравились и волчице: в отдельных местах тело было глубоко распорото когтями, а мускулы извлечены наружу. Но, вытащив кровавые мышцы на свет божий, чудовище, наверно, не особо заинтересовалось ими, потому что они валялись, брошенные, поверх безжизненного тела. Монстр искал все то же, что и всегда: верхнюю часть головы, сердце и половые органы – дух, душу и тело, по чакрам. Особенно зверски на теле добровольца-погибальца был вырван половой член: судя по общим размерам хозяина, огромного размера. На его месте зияла черная дыра, из которой коловерша-оборотень выпустила всю кровь.

Сексуальные трофеи монстра исчезли вместе с ним самим.

При взгляде на эту картину подошедшим становилось дурно. Мойщика окон, который, как всегда, возглавлял революционное шествие, затошнило еще при спуске с косогора – как только стал виден труп. Старушка с третьего этажа тихонько плакала и крестилась.

Марк при подходе к месту катастрофы страдальчески сморщился и почему-то схватился обеими руками за живот.

Лицо Фаусты оставалось совершенно неподвижным, словно каменным; глаза превратились в матовые стеклянные бусины.

– Вот, поглядите, – сказал следователь с каким-то даже злорадством.

Доктор перевела на него темный застывший взгляд. Она ничего не ответила, но в эту секунду что-то произошло, словно ее механизм сам переключился со спокойной второй передачи на четвертую. Из стеклянных глаз полыхнуло холодом – или огнем, трудно сказать: невидимая волна не поддавалась описанию в привычных категориях.

Следователь побелел и закашлялся.

– И что вы от меня хотите? – спросила наконец Фауста. Говорила она очень уверенно, неторопливо.

Тот ничего не смог ответить, потому что приступ кашля, чудовищный, как при дифтерите, согнул его пополам.

– Что он хочет от меня, господа? – обратилась доктор к сопровождающим, полоща толпу в серной кислоте своего взгляда.

Но толпы уже и в помине не было. Остался один блюющий мойщик окон. Старушка мелкими шажками улепетывала к подъезду, не переставая креститься.

– Я… вы… где вы были сегодняшней ночью? – все-таки выговорил задыхающийся милиционер.

– Мы спали у себя дома, – невозмутимо ответствовала Фауста.

Бедняга зашелся от кашля и постепенно стал синеть.

Двое подручных следователя со страхом наблюдали эту картину, по-прежнему не смея подойти ближе.

– В кровати у себя спали, понятно? Я и мой муж, – с удовольствием повторила Фауста.

Глаза у бедняги-следователя налились кровью, и в бешеном приступе кашля его вырвало прямо на труп.

– Господи, – прошептал Марк и закрыл лицо ладонями.

Но доктор даже не взглянула в его сторону.

– Что с вами, полковник? – спросила она с алюминиевой ноткой в голосе. – Вам нехорошо? – И после паузы: – Посмотрите, вы же изгадили место преступления.

– Мэ-э, мэ-э, – мычал полковник, заливаясь слезами.

– Как теперь следствие будет снимать отпечатки пальцев? Вы же вывернули на труп все, что у вас было в желудке. Вон, смотрите, мандарины. И йогурт. А на ужин, я вижу, вы лакомились треской.

– Мэ-э… Бэ-э-э…

Милиционеры, наблюдавшие издали, отвернулись. Зрелище полковничьей рвоты, заливающей куски разбросанной плоти и мозгов, было для них невыносимо.

– Я врач, – сказала Фауста, подходя к следователю походкой грациозной дикой кошки. – Я помогу вам. Вы нуждаетесь в помощи.

– Э-э, – стонал несчастный.

– У вас, вероятно, острый приступ астмы. Я полагаю, у вас серьезная хроническая астма?

Но ответа, разумеется, не последовало.

– Давайте пройдем со мной, – сказала доктор и взяла зловонного следователя за локоть: он при этом стал дрожать так, что даже зубы застучали. – Сейчас мы поднимемся ко мне, и я напою вас настойкой от кашля. У меня есть чудесная настойка от кашля… вроде капель датского короля… Ну ничего, успокойтесь, вам лично ничего не угрожает… Подумаешь, испачкался немного. Так это у вас работа такая. Надо было думать, прежде чем выбирать такую работу…

Фауста крепко ухватила жертву за руку и потянула за собой, но тот еще попытался сопротивляться, несмотря на отчаянное состояние. Он даже оглянулся в сторону помощников, но те упорно пялились в землю, ковыряя газон носком ботинка.

Собака уже давно не выла, а визгливо скулила, отвернувшись к воде.

– Ох ты! – сказала доктор, покачав головой. Потом наклонилась и заглянула следователю в лицо.

Приступ кашля, сопровождаемый рвотными спазмами, немедленно возобновился. Хуже того, по штанам полковника стало расползаться позорное мокрое пятно.

– Вот видите, – констатировала Фауста. – Вам нельзя здесь больше оставаться. Очевидно, вам вредны трупные пары, поднимающиеся от тела. Говорю вам, надо подумать о смене работы… Ну пойдем… пойдем… – и потянула его за локоть.

На этот раз следователь безропотно потащился за доктором, передвигая ватными ногами, как зомби.

– Пойдем-пойдем, – приговаривала она, ведя его вверх по косогору, как паломника. – Сейчас попьешь моей настоечки, и сразу все станет хорошо. Пойдем, мой погибалец…

С вершины косогора она оглянулась и щелкнула пальцами на двух скукожившихся милиционеров. Они мгновенно оживились, и один из них, с отвращением принюхавшись, спросил у другого:

– Это что за дерьмо? Почему так блевотиной воняет?

В это время Фауста, ведущая за собой синего следователя, как свинью на убой, скрылась за дверью подъезда.

В этой суматохе о Марке все забыли.

Фауста ушла, не удостоив его даже взглядом. Милиционеры, оставшиеся на берегу, вели себя так, словно Марка там и не было.

Но он не упустил ни слова и внимательно наблюдал за истязанием несчастного полковника.

«А как же было там, ночью? – подумал он. – Если даже это так страшно, то что творили с этим обезображенным негром? Что с ним выделывала эта гнусная, похотливая волчица?»

При одной мысли о ночной сцене мерзкий холодок пробежал у него по спине.

– И все это Зверь. Опять проклятый Зверь! – с неожиданной яростью сказал Марк. Абстрактно-историческое чудище, вылезшее из его недописанной диссертации. Зачем он так легкомысленно играл в него? Зачем травил, гнал по колонкам своей таблицы?

Зачем не догнал и бросил, растревожив посмертный покой монстра?

– Поганая тварь, – прошипел Марк. Ему показалось, что от злости его тело наливается силой, словно и не бывало этих трех лет, проведенных в снах на левом боку. – Нет, я тебя все-таки изловлю.

Это было решено. Сейчас Марк возьмет след Зверя и пойдет по нему. Найдет и затравит в его вонючем логове. Потому что он, Марк – охотник. Марк – ловчий, а Зверь – это зверь.

Чем больше Марк глядел на берег реки, где лежало растерзанное тело, тем отчетливее он начинал видеть следы.

Цепочка свежих следов от гнусных когтистых лап – шлюмф-шлюмф, один за другим – гордой львиной поступью поднималась от воды и, обогнув косогор, терялась за поворотом после входа в подземный гараж.

– Я охотник перед Богом, – сказал себе Марк.

Возможно, он сильно заблуждался на этот счет.

Но он тронулся с места и пошел по следам за косогор.

Глава пятая
НАСЛОЕНИЯ КЕРАТОГИАЛИНА

Следы вели прямо в туннель, по которому проходила подземная дорога под Северным Чертановым. Вид у туннеля был довольно жуткий: слабо освещенный бетонный коридор с черными дырами ворот, пучки проводов по стенам и гулкий, покрытый лужами пол. Такие места любят снимать в американских боевиках; в Москве-то их и нет почти, а тут вот, пожалуйста, индивидуальный проект.

«Модель мира в миниатюре», – опять вспомнил Марк странное утверждение, по которому Северное Чертаново вкладывалось в Жеводан, а Жеводан – в универсум, как разного размера матрешки друг в друга.

И надо же было так назвать: «Северное Чертаново»! Понятно, конечно, что если «северное», то, значит, ближе к центру, чем «южное», потому что это южный округ Москвы. Но «южное» все же звучит теплее.

Марк чертыхнулся и зашел в туннель. Ему, конечно, было неприятно: туннель был только автомобильный, не рассчитанный на пешеходов, машины мчались на большой скорости, мерзко слепя зажженными фарами. Пахло мокрым цементом, с потолка иногда падали крупные капли – совсем как в наполненной кишками Фаусты пещере Авен Арман, в которой Марк неожиданно оказался вчера. Кстати, в подземные гаражи, по которым он попал в пещеру, из туннеля существовало несколько въездов: как раз те самые подозрительные черные дыры ворот, зиявшие в бетонной стене.

Воспоминание о пещере радости не прибавило, но Марк подумал, что по сравнению с утренней историей это сущая чепуха. Главное сейчас выполнить миссию зверолова, мысль о необходимости которой Марк твердо вбил себе в голову. Поэтому, невзирая на ужас, одолевший его сразу же при входе в туннель, он упорно шел по цепочке следов, которые различал даже поверх луж.

Но идти, прямо скажем, было очень противно. Марк и на машине-то проезжал через этот туннель раза три в жизни, не больше. За продуктами ходили домработницы, поэтому выезд на площадку перед супермаркетом его не интересовал. Второй выезд – к спорткомплексу – ему тоже был не нужен, спортом он не занимался. Поэтому ездить в этот туннель ему было незачем. А уж пешком ходить тем более. Но сейчас он был вынужден пропустить через себя каждый метр этого затхлого, безысходного пространства. Другого выхода не было: тварь, по-видимому, пересекла весь туннель, направляясь в другой его конец.

И он шел за ней – в полутьме и сырости, стремясь к далекой цели, которую сам плохо осознавал.

Как паломник.

Туннель закончился возле Битцевского леса. Марк вышел из него цел и невредим, не задетый ни одной из мчавшихся навстречу машин. Судьба хранила его для более важных испытаний.

Он вышел и зажмурился от яркого дневного света. Наверное, такое ощущение испытывает душа, миновав посмертный коридор, в конце которого – несказанное сияние. Впрочем, как узнать наверняка? Мистики говорят. Гадания, сказки, небылицы. Но, если рассудить здраво, к чему такое любопытство и поспешность? Ведь рано или поздно каждый из нас увидит это сам.

По-прежнему ведомый цепочкой когтистых следов, Марк вошел в лес и свернул с асфальтовой дорожки вглубь чащи, к реке.

Это была даже не река – речка с незатейливым названием Чертановка, забранная при выходе из зловещего озера в трубу, а в лесу выпущенная на свободу. Она текла по дну глубокого каменистого оврага, склоны которого заросли деревьями. Наверное, где-то там, за одним из извивов течения, тварь и облюбовала себе логово.

Эта мысль придала Марку сил, и он поспешил по следам дальше, по колено в высокой августовской траве. Несколько раз споткнулся о невидимые корни. Стал идти осторожнее, смотреть себе под ноги и перестал обращать внимание на окружающий пейзаж.

Меж тем местность вокруг него начала изменяться. Овраг становился все глубже, перетекая в настоящий каньон; его земляные откосы превратились в мощные каменные стены, покрытые бороздами и выбоинами. Эти неровные углубления, испещрявшие монотонность твердыни – то полированной и жесткой, как гранит, то дряхлой и рассыпучей, как песчаник, – придавали ей сходство с древними мегалитами: с какими-нибудь замшелыми скандинавскими глыбами, покрытыми шифрованными рунами, или с южноамериканскими пирамидами. По краю обрыва стали появляться циклопические камни самых причудливых форм: то словно голова медведя, то верблюд, то крокодил, а то подобие цветочной вазы из севрского фарфора, только увеличенное в десятки раз, как в кошмарном сне. Причем, пока Марк шел, не поднимая головы от звериных следов, тропинка, проходившая вначале по самому верху оврага, очутилась где-то в середине каменной стены.

Под тропинкой обрывалась головокружительная пропасть, по дну которой неслись, завихряясь белыми барашками, ледяные зеленые воды настоящей горной реки.

Высоко над тропинкой царили вытесанные из камня головы древних животных, угрюмые и безмолвные.

Марк заметил окружающее только после того, как уже прошагал по дорожке не менее километра. Остановился и стал с изумлением оглядываться по сторонам.

Куда его опять занесло? Где он?

Окружавший его ландшафт не мог быть Битцевским парком. В нем просто неоткуда было взяться прыскающему из скалы источнику с горячей серной водой. В чертановском лесу не могли цвести анемоны и орхидеи, не могли расти ни тимьян, ни лаванда, ни дикий можжевельник. Ни изысканные тонкие травы, именуемые в просторечии «волосы ангела». Над тропинкой, по которой шел Марк, не могла нависать угловатая каменная туша с отверстием в середине, отдаленно напоминающая римскую триумфальную арку или Львиные ворота из златообильных греческих Микен. Русская природа не производила подобных конструкций.

– Опять, – с тоской сказал Марк, начиная подозревать, что зверь снова завлек его в свои родные места. Словно Марку было суждено расплатиться теперь за юношеские фантазии, в которых ветер заносил поземкой бескрайние каменистые плато, а за заброшенным приютом для паломников крался, жался к земле отвратительный Зверь… Лапы, которые гордо, не сгибаясь, ступают одна за другой: шлюмфшлюмф; цепочка следов – точно такая же, как та, что сейчас лежит перед Марком. Зверь затаится в кустах, обрамляющих круглый каменный прудик, «лавонь», к которому сгоняют на водопой овец; Зверь будет выслеживать пастушек, ведущих с гор стадо быков, рога которых украшены цветами и разноцветными лентами. Зверь спрячется за унылыми серыми распятиями, стоящими вдоль паломнического пути: минута – прыжок из темноты – хрип, стон, взвизгивания – кровь, заливающая каменный крест, чавкающие челюсти – выстрелы – бросив добычу, Зверь метнется к лесу. Через бесконечный лабиринт сухих скал, превращенных ветром и водой в пугающие скульптуры, Зверь помчится к реке, скрытой в буйном, диком лесу.

И вот чудовище уже несется вдоль реки, под арками скал, вдоль заливов, бухт и каменного хаоса. Остановится, повоет перед разрушенной крепостью над рекой, похожей на темный корабль, выброшенный на берег после крушения. А имя разрушенной крепости – Замкокозл – оттого, что хозяин взял себе в наложницы всех женщин, живших в округе, да умер от непосильной задачи, и теперь его тень в виде гигантского козла витает над заброшенным замком.

Зверь зарычит на Замкокозла и побежит дальше через страну пещер и бастид, в конце которой, за Черной горой, нет больше ничего, только Finis terrarum – конец земель и Чистые – катары. Огромными прыжками, со свистом рассекая воздух, Зверь покроет страну, по которой паломники совершают мажорные перегринации.

Зверь.

Всегда только Зверь.

Марк даже не удивился, когда увидел на краю обрыва синюю табличку с названием реки: «Тарн».

Не «Чертановка», а «Тарн», река Зверя. Марку это уже показалось почти нормальным.

«Тарн, – сказал он себе, глядя на воду, яростно разбивающуюся о камни глубоко в овраге. – Кажется, в скандинавских языках это значит „башня“, латинское „turris“. В Библии написано: „turris fortisi– ma“ – „башня сильнейшая“… Как же там дальше на латыни?»

В голове вертелся только конец длинной фразы: «… et vedebat nihil».

Да, кажется, именно так: «И взошел я на башню сильнейшую, и не увидел ничего».

Марк не очень понял смысл пришедшей ему в голову цитаты. Впрочем, о том, чтобы понять что-то в происходящем, уже речь не шла. Только выжить, добраться несмотря ни на что. Продолжать идти по следам.

Проклятые следы вели дальше, вдоль обрыва, и Марк двинулся по ним, чувствуя все большую обреченность. Дорога вильнула еще раз-другой и вывела его в большую впадину, со всех сторон обрамленную горами.

Горы, как и скалы вдоль реки, были изъедены многовековой эрозией. Их вершины казались лицами каменных гигантов, головы которых заросли деревьями вместо волос. Монолитные туловища были взрезаны, словно на их застывших телах производилось вскрытие, и Марк с омерзением увидел картину, которая однажды уже открылась его взору в пещере: красно-коричневые шматки печени, зеленая плесень селезенки, запутанная сеть гранитных кишок.

Только те внутренние органы, которые он видел в пещере Авен Арман, были живыми, скользкими, сочились влагой и жизненными соками. Сегодняшние же колоссы были безнадежно мертвы.

Может быть, они устали пожирать мироздание и перерабатывать в своем монолитном нутре земную пищу? Устали и окаменели, и теперь только их неподвижные головы, высящиеся над горами, пугают заплутавших путников? Ведь в фас они похожи на людей, только очень больших, но вид в профиль делает из них хищных орлов, и верблюдов, и крокодилов. Или это боги разгневались на каменных кровопийц и ударом молнии рассекли им внутренности, чтобы сохранить жизнь крошечным паломникам и пастухам? Племя прожорливых людей-зверей погибло, окостенело; наверное, уцелел только один, укрывшийся от праведного гнева в подземной пещере.

От страха сам ставший этой пещерой.

Но продолжающий лакомиться свежей плотью. Чудовище, пожирающее тела, и души, и дух, разгуливающее по миру на свободе, неузнанное, живое и опасное.

Зверь, по следам которого шел Марк.

Но спросить о правильности этих догадок было не у кого. Кладбище каменных гигантов было пустынным: ни души, только ярко-зеленый поток Тарна шумно мчался по дну каньона, бешено разбиваясь о скалы. И все это в Битцевском лесу! Где мамаши с колясками? Где старички, где собаки?

Никого. Только гулкое гудение воды и отчетливая цепочка следов на траве.

Дорожка неожиданно пошла резко вверх, забирая все круче и круче. Карабкающийся по ней Марк стал приближаться к мертвым лицам вершин, насаженным на горные пики, словно головы казненных на зубцы стены.

На самом верху стояла табличка: «Место восхищения».

Но какого восхищения? Восхищения-изумления, или восхищения-похищения? Но похищения куда и кем?

Дорожка заканчивалась на утрамбованной площадке над краем обрыва. С огромной высоты, на которую поднялся Марк, наверное, должен был бы открываться величественный вид на окружающие горы и на каньон реки. Но утро было туманное, влажное, полынно-горькое; белая плотная хмарь затопила лежавшую внизу лощину. Казалось, кисельное марево заполняет собой весь мир, до горизонта. Туман висел в воздухе равнодушными матовыми слоями; отдельные клочья цеплялись за ветви деревьев. Открывавшееся зрелище напоминало вид на массу облаков из летящего на большой высоте самолета. Кое-где из тумана торчали черные иглы самых высоких скал.

«Взошел я на башню сильнейшую и не увидел ничего», – опять вспомнил Марк библейское изречение, пришедшее ему в голову рядом с табличкой «Тарн».

Наверно, Марк неправильно перевел его с латинского. Надо было сказать так: «Взошел я на башню сильнейшую и увидел Ничто».

Ничто лежало у Марковых ног, белое и большое, насколько хватало глаз. Конец земель – и не только земель. Дальше не было пути ни Зверю, ни зверолову. Может быть, только паломникам. Да и то – как узнать? У кого спросить об этом, если вокруг по-прежнему ни одной живой души?

Что должно случиться с человеком, чтобы он оказался в состоянии зайти в эту белесую хмарь? Чтобы попасть в Ничто? И что будет там, за туманом? И есть ли там что-нибудь?

«Да, – подумал Марк, – там, за концом земель, живут чистые, там пасутся стада белоснежных лошадей и розовые фламинго стаями сидят на воде».

И бесконечное желание уйти к чистым овладело душой Марка. Не радость, не печаль, а какое-то новое, неизвестное чувство, звук, дрожащий на самой верхней ноте. Предчувствие того, что при входе в туман потеряет значение и сам Зверь, и его следы. Что формы сотрутся, названия лишатся смысла, и станет неважным, что это: Москва или Жеводан, Тарн или Чертановка. Что внутри тумана река равняется башне, пусть даже сильнейшей, и в этом нет ни малейшего противоречия.