Текст книги "Компаньонка"

Что об этом думала сама Луиза, неизвестно. Она уже стала по-настоящему знаменитой и недоступной. Ее имя появилось на экране рядом с именем Филдса, а в журналах писали, что она собирается выйти замуж за молодого и красивого режиссера нового фильма, в котором играет[33]33
  У. К. Филдс (Уильям Клод Дукенфилд, 1880–1946) – американский комический театральный и киноактер (нередко в амплуа само влюбленного мизантропа), фокусник и писатель. Вместе с Луизой Брукс снялся в фильме «Это старая армейская забава» (It's the Old Army Game, 1926), который поставил режиссер Эдвард Сазерленд (1895–1973), в 1926–1928 гг. муж Луизы.


[Закрыть]. Вскоре в прессе появились описания шикарного дома новобрачных в Калифорнии, пышных празднеств, где подают икру, пикников со знаменитыми друзьями в замке Хёрста[34]34
  Уильям Рэндолф Хёрст (1863–1951) – американский газетный магнат, крупнейший издатель газет и журналов первой половины XX в., влиятельный общественный и политический деятель.


[Закрыть]. Луизу фотографировали с новым мужем, в вечерних платьях и – когда она навещала Нью-Йорк – в разнообразных мехах.

В мае Грета пришла из школы домой, откусила от яблока, которое Кора ей протянула, и заявила, что, хотя от Джун Брукс и ушла мама, никто в школе не считает ее невезучей.

– Зато она поедет в Голливуд, – объяснила Грета, хрустя яблоком. – И все лето будет жить у Луизы. Я сказала, что видела ее сестру в Нью-Йорке и тоже хочу в гости. Она сказала, что посмотрим. И Тео, ее брат, тоже поедет. Все говорят, они будут жить в особняке, и там, наверно, есть бассейн и слуги, а Луизин муж страшно богатый, у него шесть машин, а по дому так и шляются разные голливудские звезды.

Тут Грета уселась на стул, скрестив исцарапанные ноги и подняв подбородок на манер элегантной дамы, позирующей у бассейна. Кора улыбнулась. В школе и на публике Грета еще робела, но дома вела себя весьма сценично.

– А когда лето кончится? Джун вернется?

Грета замотала головой:

– Нет, поедет в Париж, учиться в одну школу… я забыла, как называется, но учительница как услышала, сказала: «Ну и ну! А неплохо, когда сестра – звезда!» И Луиза будет к ней все время приезжать, потому что она такая богатая, что ей океан переплыть – как нам улицу перейти.

Кору поразило не богатство, а широта жеста. Если бы летом 1922 года кто-нибудь сказал ей, что ее неприветливая и коварная подопечная вскоре станет богатой и знаменитой, она бы не слишком удивилась. Но она тогда и помыслить не могла, что всего через несколько лет Луиза не только счастливо выйдет замуж, но и возьмет под крыло брошенных матерью сестренку и брата. Кора призналась себе, что, пожалуй, зря волновалась. Несмотря на Луизину самоуверенность и беспечность, дела у нее и впрямь шли хорошо.

Как и у всех в те годы. Эрл женился в Сент-Луисе, и хотя он еще учился на врача и денег у него было немного, родители невесты раскошелились на свадьбу с тремя сотнями гостей, маленьким оркестром и стейками на званом обеде. Шафером был Говард, а Грета несла букет. Гости пили за будущее новобрачных, и, хотя на церемонии присутствовали мэр города и комиссар полиции, никого не беспокоило, что в одну чашу для пунша подлили джина.

Йозефу удалось устроиться на самолетостроительный завод; в те времена Уолтера Бича или Клайда Сессну[35]35
  Уолтер Гершель Бич (1891–1950) – летчик, в 1932 г. основал в Уичите самолетостроительную компанию Beech Aircraft Company. Клайд Вернон Сессна (1879–1954) – летчик, авиастроитель, в 1927 г. основал в Уичите авиастроительную компанию Cessna Aircraft Company (изначально Cessna-Roos Aircraft Company).


[Закрыть] можно было встретить на Даглас-авеню, и немногие понимали, кем они скоро станут и во что скоро вырастет новая отрасль. Йозеф год проработал вахтером, но потом кто-то пустил его покопаться в моторе, и Йозеф произвел впечатление. Когда Университет Уичиты объявил набор на новую специальность – «инженер самолетостроения», – компания оплатила Йозефу обучение. Он стал хорошо зарабатывать, и Этель Монтгомери поинтересовалась у Коры, «брать ли его в расчет, а то у меня сестра в Дерби овдовела». Кора ответила, что увы: умирающая жена взяла с Йозефа слово никогда больше не жениться вновь, и брат, Господь его храни, ей пообещал.

– Как романтично! – сказала Этель.

– Весьма, – согласилась Кора.

Она тут же рассказала Йозефу о своей лжи.

– Женщины любят жалеть мужчин, – предупредила она. – Теперь будут за тобой ухаживать.

Йозеф решил, что это остроумно. Они были дома одни, и он поцеловал Кору.

Удача, казалось, была везде, как воздух, которым дышишь и не замечаешь. Рынок шел вверх, дождь шел когда надо, впереди все было светло и ясно, как в летнем небе. Наступил 1929 год. По всей стране парни и девушки веселились, танцевали под джаз, и имя Луизы Брукс шелестело легким ветерком в журналах и в кино.

Разумеется, вскоре ветер переменился.

Глава 19

Во время сильных ураганов они наглухо заклеивали окна бумажными лентами и закладывали щели под дверьми тряпками, смоченными в парафине. Но пыль просачивалась. Кора просыпалась с пыльными губами. Каждое утро она как следует подметала пол, но три часа спустя снова видела на полу свои следы – пыль ложилась новым слоем. Пыль заметала все: кнопки радио, бумаги у Алана на столе, тарелки в буфете. Йозеф протирал стекла очков каждые несколько минут. Еду тщательно закрывали. Делла непрерывно мела и чистила, но в особенно плохие дни пыль так бушевала, что ветер было видно в окно; тогда переставали ходить автобусы, и Делла не могла приехать. Когда закрывались школы, Грета сидела дома, и они с Корой, вооружившись мокрыми тряпками и вениками, отмывали дом вместе. А когда стало тепло, выметать приходилось не только пыль, но и пауков со сколопендрами. Так что неуютно было даже в доме, а снаружи совсем невыносимо: ветер жалил кожу и глаза, сдирал краску с заборов.

Им повезло. У Алана по-прежнему оставались клиенты, а так как деньги он всегда вкладывал осторожно, во время краха они потеряли немного. Йозефу в «Стирмене»[36]36
  Имеется в виду Stearman Aircraft Corporation, в 1927 г. основанная американским авиатором и авиаконструктором Ллойдом Карлтоном Стирменом (1898–1975) в Уичите.


[Закрыть] сократили жалованье, но в 1934 году появились военные заказы на учебные самолеты, и он снова стал получать немножко больше. Хуже всего пришлось фермерам: засуха продолжалась год за годом. Кора подметала ковер и понимала, что в эту пыль превратились дом и капитал какой-нибудь оклахомской семьи. Скот голодал и задыхался, людям приходилось покидать дома и бежать в город. На каждом углу Даглас-авеню торговали карандашами или яблоками Армии Спасения; в дом стучались беженцы с ослабевшими от голода детьми и просили есть. Кора и Делла готовили им сэндвичи с чем придется.

Пострадали, хоть и не так серьезно, многие друзья и соседи Коры. Виола Хэммонд с мужем много потеряли на акциях и, чтобы платить по закладной, взяли к себе двух жильцов. Монтгомери продали свой «кадиллак» и купили «бьюик-стандарт». Клуб садоводов совсем развалился – клумбы засыпала пыль. А на некоторых Депрессия не отразилась вообще, хоть и дождь не шел, и акции не росли, и в президенты выбрали демократа. Кора по-прежнему посещала обеды и чаепития, где женщины носили белые перчатки и шляпки-флорентинки, болеро и новомодные платья – с подолом по голень и ремешком на талии. От жестких корсетов отказались уже и пожилые дамы, стало легче есть, дышать и двигаться, но и в эластичных поясах на жаре было тяжко.

Как-то изнурительным утром, после одиннадцати дней стоградусной жары[37]37
  Около 38 °C.


[Закрыть], Уиннифред Фитч, чей муж происходил из семьи состоятельных производителей мясных консервов, арендовала театр, велела поставить на сцене стол и освещение, охладила воздух вентиляторами и пригласила семь дам на комфортабельный бранч. В прохладе Корин аппетит разыгрался, и она с наслаждением съела пять ломтей свежей сладчайшей дыни.

Когда официанты унесли тарелки, Уиннифред, восседавшая во главе стола, прокашлялась и встала. Ей было за пятьдесят – чуть старше Коры. Но они друг друга почти не знали: Фитчи лишь недавно переехали в город из Западного Канзаса, потому что – невероятно – в Уичите воздух чище.

– Большое вам спасибо, что пришли. – Уиннифред разгладила перед платья. – Знаю, я пригласила вас под предлогом гуманитарной помощи и обещаю, что, если, выходя отсюда, вы бросите несколько монеток в глиняную кружку на лестнице, я прослежу, чтоб они попали на методистскую кухню для голодающих. Но должна признаться, что позвала вас сюда не для сбора монеток. – Она сделала паузу и расправила подкладные плечи. – Уважаемые дамы. Я организовала этот бранч в надежде сплотиться против врага, с которым не в силах справиться все благотворительные кухни на свете. С врагом, чьи жертвы – мы все, и бедные, и богатые.

Кора вытерла уголки губ и в ожидании посмотрела на нее. Если Уиннифред Фитч нашла способ извести пыль, ее, безусловно, стоит выслушать. Но взгляд Уиннифред был суров.

– Я живу в этом городе недавно, и меня поразили… непристойные вещи, выставленные напоказ в публичных местах, там, где их может увидеть любой, в том числе невинный ребенок. Я имею в виду средства предохранения. Очевидно, в наше непростое время аптекари в погоне за прибылью снижают нравственную планку. Я чувствую, что даже вам, городским женщинам, это не по душе. Ведь так трудно стало защитить детей и внуков от вульгарной подоплеки этих витрин. – Она оглядела стол. – Вирджиния. Кора. Насколько я знаю, у вас есть дочери-подростки?

Вирджиния кивнула:

– Да, у меня еще три дочери дома, и я беспокоюсь не меньше вашего.

Уиннифред и все остальные посмотрели на Кору.

– Грета – моя племянница, – только и сказала та. Без подробностей. Кора понимала, что Уиннифред спрашивала не об этом, но вряд ли мудро сообщать дамам, что ее-то презервативы на витринах аптек нисколько не смущают. Хуже того: пару недель назад Кора даже упомянула о них в разговоре с Гретой: мол, если уж парню и девушке приспичило (выражаясь словами миссис Сэнгер) «проконтролировать рождаемость», лучше пойти в аптеку за нормальным лицензированным презервативом, чем рисковать, покупая сомнительные средства из-под полы в бильярдной или на заправке. Грета всегда была болтушкой, но тут у нее чуть язык не отнялся от потрясения и смущения («Тетя Кора, ты за кого меня принимаешь?» – «За свою любимую девочку», – ответила Кора). Однако Кора посчитала, что разговор необходим: Грете уже семнадцать, и у нее постоянный парень.

– Уважаемые дамы, – продолжала Уиннифред, – я пригласила вас сюда как уважаемых членов нашего сообщества, обладающих связями. Я надеюсь, все вы поставите подпись под петицией против презервативов на витринах и в рекламе, и мы вместе разработаем кодекс приличий для городских торговцев.

Вокруг стола одобрительно закивали и забормотали. Кора вертела в руках салфетку и не знала, как ей быть. Она только что выпила чаю и с удовольствием съела пять ломтей дыни за счет Уиннифред Фитч; теперь она не может просто встать и уйти. Но Кора ведь не знала, что бранч обернется крестовым походом против кондомов. По правде говоря, считала она, ничего страшного в этих витринах нет. На страницах «Макколлс» долгие годы рекламировали лизол – «гигиеническую помощь для нервных жен», и все понимали, что подразумевается защита от беременности и заразы. Корин доктор предупреждал, что это опасная чушь: лизол не остановит беременность, а вред от него немалый. Ладно, Коре было из чего выбирать; она, замужняя женщина, собралась с духом и установила себе диафрагму. А Грете, например, что делать? И вот теперь, слава богу, девушка или по крайней мере ее кавалер может пойти в аптеку и спокойно все купить. Конечно, Грете необязательно начинать половую жизнь в свои семнадцать: Коре не очень нравился Гретин парень. Но юность есть юность – молодые будут заниматься любовью независимо от того, уберут аптекари презервативы с витрин или нет. Не далее как на прошлой неделе Коре пришло письмо, разосланное двумя докторами из Уичиты: хотят основать дом призрения для незамужних матерей. Доктора написали, что некоторые мамы еще совсем девочки и что происходят они как из плохих, так и из хороших семей.

Поэтому во время речи Уиннифред Кора молчала. Она слушала, как тикают часы, прохладный ветерок от вентилятора холодил кожу. Не было никакого смысла препираться с дамами, они твердо знают, что прилично, а что нет; когда-то и Кора была такой. Их не переубедишь за один бранч, только перессоришься со всеми. Одна надежда – что удастся тихо ускользнуть, ничего не подписав.

Заговорила Этель Монтгомери:

– Мы должны твердо стоять на страже морали против любого порока. Знаете ли вы, что в Канзасе организовано движение за легализацию слабоалкогольного пива? Они собираются отменить сухой закон и в нашем штате! Уиннифред, я полностью и целиком поддерживаю твои опасения, но думаю, что мы также должны направить свои силы и на пропаганду умеренности. Считаю, что эти проблемы – две стороны одной медали.

Кора с трудом подавила вздох. Во всей стране сухой закон уже признали неудачным экспериментом. Но Канзас не сдавался, хотя, по оценкам «Орла Уичиты», жители города выпивали в день двести галлонов нелегального алкоголя. Вот вам и пропаганда умеренности. Действительно, две стороны одной медали.

Официанты тихо наполнили стаканы водой, и Кора узнала в одном из парней младшего сына Деллы, сверстника Говарда и Эрла. Кора улыбнулась, но он не заметил или притворился.

– Ход вашей мысли мне нравится, – одобрила Уиннифред. – Но эта борьба обойдется дороже. «Мокрых» хорошо финансируют, и они отлично организованы. А у большинства из нас сейчас нет лишних денег. – Она помолчала и криво усмехнулась. – Если мы хотим бороться с пьянством, придется поработать головой. У кого-нибудь есть знакомый миллионер? Какой-нибудь, скажем, судостроительный магнат?

Вежливый смех. Виола, сидевшая справа от Коры, легонько ее подтолкнула.

– Кора знает Луизу Брукс.

Кора безучастно оглянулась на Виолу.

Этель Монтгомери закатила глаза:

– Я как-то сомневаюсь, что Луиза Брукс выступит за запрет непристойности.

– Да и денег у нее нет, – добавила Вирджиния. – Как я понимаю, она объявила о банкротстве. Заявила газетчикам, что у нее не осталось ничего, кроме нарядов.

Кто-то зацокал языком:

– Последний десяток шуб. Бедняжка.

Кора посмотрела в потолок: мешки с песком и веревки, погашенные прожектора. Когда Луиза еще жила в Уичите, когда она была просто симпатичной темноволосой девчушкой, которая танцевала везде, куда мать могла ее запихнуть, она, наверное, прыгала и кружилась на этой самой сцене под аплодисменты соседей и одноклассников. Кора оглянулась на ряды пустых сидений.

– Как это она могла разориться? – покачала головой Виола. – Я знаю, что она развелась, но она же вроде снова вышла замуж за какого-то миллионера из Чикаго?

– Уже бросила, – сказала дама, цокавшая языком. – Второй брак оказался еще короче первого[38]38
  Луиза Брукс в 1933 г. вышла замуж за чикагского миллионера Диринга Дэвиса, которого бросила спустя пять месяцев; они официально развелись в 1938 г.


[Закрыть].

– Если она опять на мели, может вернуться к мужу. Как ее мать.

Кора опустила глаза. Она слышала, что Майра возвратилась в город. Дети уже выросли, а она теперь снова жила с Леонардом, вдвоем, в том же огромном доме на Норт-Топика. Говорят, у Майры кончились деньги и начались проблемы со здоровьем. Все считали, что со стороны Леонарда было очень великодушно принять ее обратно.

– Луизе Брукс незачем никуда возвращаться, – заметила Вирджиния. – Она же с миллионером развелась, значит, прекрасно устроилась.

– Ну, дай бог. А то сколько ей уже, тридцать? Тридцать лет и два развода. Любой мужчина крепко подумает, стоит ли связываться. Да и Голливуд от нее устал. Она уже несколько лет не снимается.

Уиннифред бледно улыбнулась:

– Наверное, даже в Голливуде не хотят держать за образец женщину, которая так легкомысленно относится к браку. Что же касается сбора денег…

– Все дело в звуковом кино, – сказала Вирджиния. – У нее голос неподходящий. У многих актеров есть только внешность, поэтому они отлично смотрелись в немых картинах. А теперь надо и говорить уметь. Совершенно другой стиль игры. Вот она и поехала в Германию – выжать еще немножко из своей мордашки. А для звукового кино у нее нет голоса.

– Отличный у нее голос, – сказала Кора. – Все у нее в порядке с голосом. – Дамы повернулись к ней. Виола подняла брови. – И в звуковом кино она снималась. «Реклама себя окупает» – это же звуковое.

– Я и забыла, что она там снималась, – сказала Виола. – Вроде ее последний фильм, да? Четыре года назад.

– А что за фильм? – спросила Этель. – Я не помню, видела или нет.

– Там Кэрол Ломбард играет главную роль. А Луиза Брукс какую-то второстепенную[39]39
  В фильме Фрэнка Таттла «Реклама себя окупает» (It Pays to Advertise, 1931) Луиза играет звезду Тельму Темпл и появляется на экране ровно на шесть первых минут фильма. В основном сюжете она не участвует.


[Закрыть]. – Виола повернулась к Коре: – Ну а в чем тогда дело, если не в голосе? Почему она разорилась? Раньше на всех экранах мелькала, а теперь ее что-то не видно. Куда она делась?

– Не знаю, – сказала Кора. – Я с ней не общаюсь. – Она посмотрела на другой конец стола и повысила голос: – Извините. Я только знаю, что голос у нее хороший. Больше ничего.

Никто не ответил. Пожалуй, Кора вложила в свою речь чересчур много страсти. Ей больше не хотелось сидеть за этим столом. Она отодвинула стул.

– Кора? – Виола коснулась ее колена. – Ты уходишь? Не уходи. Мы же просто так спросили. Ты что, обиделась?

Кора, не разжимая губ, покачала головой. Она обиделась, но не была уверена, что имеет право обижаться. Она и сама хотела бы знать про Луизу все то, о чем они спрашивали. Но Кора любопытствовала без злорадства, а эти дамы явно были довольны, что Луиза, вознесшись так высоко, свалилась так быстро. И теперь они жаждали смаковать подробности, которых Кора тоже не знала.

– Мне пора. – Кора встала. – Уиннифред, спасибо за бранч. Пообедать в прохладе было очень приятно. – Она выдавила улыбку, задвинула стул и пошла по сцене направо, к лестнице.

– Погоди, а петиция? – спохватилась Уиннифред.

Кора сошла по ступенькам, еле различая их в тусклом свете. Вот тебе и сбежала по-тихому. Ну что ж, немного честности не помешает.

– Нет. Я считаю, это хорошо, что аптеки выкладывают презервативы на витрины. – Кора сделала паузу, надевая перчатки. – Но за бранч все равно спасибо.

Не глядя на сцену, она открыла ридикюль, вынула шесть четвертаков и бросила в кружку. Ни звука, только звон монет эхом по театру, а потом – щелк – ридикюль закрылся. Немножко театрально, но ничего. В конце концов, мы же в театре. Кора прошла по ковровой дорожке между кресел, а женщины позади нее молча ждали. Кора глубоко вдыхала чистый, прохладный воздух – вот-вот на улицу, а там жара.

В любом случае уже стоило пойти домой. По пятницам Йозеф возвращался к полудню. Он уже давно по утрам приходил на работу пораньше, зато в понедельник и пятницу отбывал после полудня. Сказал главному инженеру, что любит рано вставать, что ему нравится являться на завод до рассвета и возиться в тишине с моторами, крыльями и шасси. Работал он хорошо и получил удобный график без особых расспросов. Никто не дознался или людям было все равно, что Делла трудилась у них лишь по вторникам и четвергам. Если вдовец хочет дважды в неделю возвращаться домой пораньше и отдыхать, пока его замужняя сестра хлопочет по хозяйству, – кого это касается?

В доме было тихо и не слишком жарко – вентиляторы работали, а занавески в гостиной были задернуты.

– Привет, – окликнула она из дверей, стряхивая пыль с юбки. – Йозеф, ты здесь?

– Йа. – Он вышел из гостиной в штанах и чистой футболке, с влажными после душа волосами. Душ Йозеф оборудовал еще весной – ему не нравилось, что ванну засыпает пылью. Теперь все в доме принимали душ, главным образом, чтоб сэкономить воду, хотя Коре понравилось и то, что больше не надо отмывать буроватую «ватерлинию». – Как прошел ледяной бранч? – Йозеф попытался ее поцеловать; от него пахло ментолом. – Чай замерзал в чашках?

Кора уклонилась от поцелуя и оглядела гостиную и столовую.

– Никого нет. – Но к ней не приблизился.

– Надо проверить. – Кора сняла шляпку и улыбнулась. – Ты ел?

Кора не всегда так осторожничала. Иногда, наоборот, Йозеф напоминал ей: мол, надо сначала убедиться, что они одни. А вдруг подружка решит зайти? Или сосед заглянет в окошко? И главный их страх, постоянная угроза: вдруг Грета раньше придет домой? Но школа была далеко – Грета, даже если заболеет, позвонит, чтоб за ней приехали. Последние два лета она по полдня работала в конторе Алана – возилась с картотекой, отвечала на звонки. Кора попросила Алана сразу звонить, если Грета будет раньше уезжать из конторы, особенно по понедельникам и пятницам. Джентльмен Алан согласился без вопросов и без комментариев.

Все эти годы Кора и Йозеф, оставаясь одни, подолгу спорили: сказать или не сказать Грете. Все же казалось, что это слишком опасно. В двенадцать лет Грета жутко поссорилась со своей подружкой Бетти Энн Миллз. Та сидела одна в Гретиной комнате и ждала, пока Грета закончит помогать по дому, наткнулась на Гретин дневник, и ей не понравилось, как Грета о ней пишет. Девочки сказали друг другу много злых слов, Бетти Энн убежала, и Грета безутешно разрыдалась, объясняя Коре сквозь слезы, что она пишет в дневнике свои личные мысли, не предназначенные для глаз Бетти Энн. Кора согласилась, успокоила ее, но сама была очень рада, что Грета не может написать в дневнике ничего по-настоящему опасного. Йозеф и Алан согласились, что ради таких случаев стоит и дальше врать девочке, которую все они любят. А то придет Бетти Энн Миллз и разрушит всю их жизнь своими чумазыми десятилетними ручонками.

Но чем дальше, тем яснее становилось, что они никогда ничего ей не расскажут. Теперь Грета была уже почти взрослой; она выросла, полагая, что Кора – ее кровная родственница, тетя. Грета была совсем не похожа на Кору: светловолосая, высокая и до сих пор ужасно тощая, что ее сильно огорчало, ибо в моду опять вошли пышные формы. Но однажды она довольно заметила, что у нее с Корой одинаковые руки и носы.

– Я вижу на фотографиях, что похожа на маму – лицом, по крайней мере, – сказала она Коре. – Но хорошо, что я и на тебя похожа. И у тебя тоже мама умерла, когда ты была маленькая. Вы с папой оба знаете, каково мне.

Неизвестно было, что правда сделает с ней или что она сделает с этой правдой. Никто в доме не доверял Гретиному парню по имени Верн: он вел длительную, но пока безуспешную кампанию, пытаясь отговорить Грету поступать в университет после выпуска. Йозеф принял стратегическое решение – не вступать на тропу войны с юношей, и никто не высказывал своей нелюбви к Верну вслух. Грете все еще казалось, что она сильно влюблена, и узнай она правду про тетю Кору, могла рассказать Верну, даже если бы ее попросили молчать. Ну а Верн, казалось Коре, был способен на подлость, так что все они окажутся в опасности.

Поэтому они продолжали таиться, даже дома. Понимали, что это может обернуться бедой: если Грета случайно их застанет, она будет непоправимо травмирована. Но, с другой стороны, сейчас она была счастлива, и вполне могла остаться счастливой, так ничего и не узнав. В конце концов, Говард и Эрл как-то выросли, хоть им и врали.

Однако справедливо будет сказать, что счастье Йозефа и Коры было подпорчено годами строгой секретности. Они могли, например, вместе ходить в кино или в театр – как брат и сестра. Но не держаться за руки, не упоминать друг о друге слишком часто. Они могли бы танцевать вместе, и никто бы ничего не заподозрил, но они даже не пробовали. Однажды Кора пожаловалась Алану, как это все утомительно.

Прости меня, сказал Алан. Прости.

Но она совсем не то имела в виду. Алан был ее лучшим другом, единственным, кому она могла доверить эту тайну. Она его не винила. Наоборот. Она хотела сказать, что понимает его.

– Ты расстроена? Не понравился бранч?

Йозеф слегка погладил ее по щеке. Они сидели на диване в гостиной, занавешенной от солнца. Было время, когда, оказавшись вдвоем, они сразу мчались наверх, в ее или его комнату. Иногда и теперь так бывало. Но чаще им просто хотелось вволю посидеть рядом и поболтать: его рука у нее на бедре, ее голова у него на плече.

Кора улыбнулась Йозефу. Она была расстроена, но пыталась это скрыть. У них слишком мало времени, чтобы жаловаться на бранч у Уиннифред Фитч. Но она все думала о Луизе, все гадала, как она. По правде говоря, даже беспокоилась – наверное, как и раньше, напрасно. Скорее всего, у Луизы все хорошо, и она быстро выскочит замуж за очередного миллионера. И, скорее всего, это Луиза устала от Голливуда, а не наоборот. Весьма возможно. В любом случае, Кора надеялась, что у бывшей подопечной дела обстоят благополучно. Здесь, рядом с Йозефом, на диване, ей впервые пришло в голову: она может гордиться тем, что желает Луизе добра – в отличие от других дам на бранче. И вдруг у нее появилась идея. Просто шальная мысль. Но утреннее смущение и досада вдруг переросли в волнение более приятного свойства. Не обращая внимания на людей, вверх по стене медленно прополз кузнечик.

Кора подняла голову и поправила волосы.

– Мне тут два доктора письмо прислали. – Йозеф заволновался, и она взяла его за руку. – Да нет, не мои доктора. Со мной все в порядке. Это доктор из клуба, знакомый, и еще один доктор, и какой-то неизвестный благотворитель… Они хотят основать в Уичите дом для девушек, которые… в общем, для незамужних беременных. Собирают совет директоров. – Кора посмотрела, как крутится вентилятор на потолке. Ее ладонь в теплой руке Йозефа. Он умел слушать, это помогало принимать решения. – В совете директоров должна быть женщина. Главным образом, сбор средств. – Она улыбнулась. – Они сказали, что им нужна женщина с хорошей репутацией, поэтому они написали мне.

Йозеф слегка сжал ее бедро.

– Хорошая репутация.

Кора сделала вид, что ладонью взбивает свои стриженые кудри.

– Написали только тебе?

– Не знаю. На бранче сегодня никто об этом не упоминал. С другой стороны, незамужние мамочки – тема непопулярная.

Йозеф побарабанил пальцами по ее бедру. Хотя он мылся и чистился, приходя с работы, ногти у него всегда были обведены черным машинным маслом.

– Хочешь этим заняться?

– Не знаю. – Кора глянула на потолок. Времени будет уходить уйма. Но ведь Грета на следующий год уезжает в колледж. Кора уже сейчас целыми днями читает. У Говарда с женой родился малыш, но они в Хьюстоне. У Эрла с женой детей пока нет, но в любом случае они живут в Сент-Луисе. – Мне сорок девять, – сказала она. – И я в этих делах совсем не разбираюсь. Не поздно ли начинать?

Он улыбнулся:

– Мне тоже так казалось.

Она прижалась лбом к его плечу. Конечно. Как она могла забыть. Она редко вспоминала о том, сколько он потерял, как приехал сюда, не имея ничего, кроме дочери, и начал сначала. Он не просто выкарабкался – он достиг большего. Сухой закон в Канзасе по-прежнему действовал, но Йозеф мог бы поехать в Нью-Йорк, да куда угодно, и снова начать варить пиво. Однако теперь ему нравилось работать с самолетами, разгадывать загадки каждой модели, решать технические задачи. Нет, сказал он, пивом я больше заниматься не буду. Если завтра в Канзасе легализуют алкоголь – они понимали, что это маловероятно, но предположим, – он иногда станет заходить в бар выпить пива. В остальном его жизнь не изменится.

Кора подняла голову и посмотрела на Йозефа. Тот откинулся на спинку дивана, подняв тучку пыли.

– Ладно, – сказала Кора, рукой разгоняя пыль.

Доктора, прекрасные люди, собрались назвать свое учреждение «Милосердным домом». Решили, что благотворителям больше понравится это расплывчатое, без уточнений, название. У докторов уже и дом был – некая дама узнала об их намерении и завещала им огромный викторианский особняк, сплошь фронтоны и портики, на двух акрах земли у въезда в город.

– Дом милосердия – это Диккенс какой-то, – сказала Кора, а сама подумала: как Дом призрения для одиноких девочек. Дом для падших женщин.

– Дом Святой Моники? – предложил доктор помоложе. – Она ведь была матерью.

– Слишком по-католически, – возразил доктор постарше. – Простите уж.

Доктор помоложе был католиком.

– Добрый дом? – сказала Кора.

Доктора переглянулись и поморщились.

– Это как-то… – Доктор постарше потряс головой. – Как-то, простите уж, приторно.

– Доброта – это не приторно, – возразила Кора. – Сладость – да. Доброта – нет. – Она посмотрела на обоих. Оба добрые. Но не приторные. – Ведь эта идея в основе всего. Она должна нас вести.

– Какая идея?

Они в ожидании смотрели на нее. Кора задумалась. Ей пришла на ум единственно возможная фраза.

– Ну, что… в основе нравственности всегда лежит сочувствие.

Молодой доктор улыбнулся:

– Кора, вы читали Шопенгауэра?

– Немножко, – улыбнулась в ответ она. – Он ведь нередко бывает прав, да? Но я не уверена насчет Дома сочувствия.

Доктор постарше покачал головой:

– Если мы скажем «сочувствие», люди услышат «чувственность». А мы хотим, чтоб нас поняли правильно. Нет. Так не пойдет.

Собирать деньги на Добрый дом было непросто, особенно в те первые скудные годы. Тогда многие собирали деньги на добрые дела. Как иногда попросту объясняли Коре те, кто ей отказывал, она вырывала кусок у благотворителей, помогавших невинным детям, которые ничем не заслужили страданий. А незамужние матери, как сказала Коре одна из женщин в клубе, сами виноваты.

– Детишек мне жаль, – сказала она, – а девочкам… не надо было ноги раздвигать.

– Некоторым – да, – только и ответила Кора. Если быть невежливой, много не соберешь. Но ей больно было слышать такое о матерях, особенно когда она с ними познакомилась. В Добрый дом наняли управляющего, учителя и медсестру с проживанием, и текущими делами Кора не занималась. Но она часто заезжала посмотреть, не надо ли чего; одни обитательницы видели в ней только немолодую даму в шляпе и перчатках и не заговаривали, а другим нравилось, что кто-то им улыбается и спрашивает, как дела. Там были и тринадцатилетние девочки, и пара женщин за тридцать. Кое-кто – из хороших семей. Некоторые, похоже, были образованы лучше Коры, а между тем самая умная, бывшая студентка колледжа, призналась, что купилась на рекламу лизола. Были женщины из Уичиты, были из городишек, пострадавших от засухи, одна – из Оклахома-Сити. Местные и не местные, они не могли появляться в городе, особенно когда вырастал большой живот. Кора принимала заказы на маленькие баловства: шоколадки, щетки для волос, книги. Одна девочка на шестом месяце попросила плюшевого мишку.

Но главным образом Кора собирала деньги, и выяснилось, что у нее получается. За минувшие годы она собирала деньги на самые разные нужды, но теперь ее вдохновляла и прибавляла решимости сама непопулярность задачи. Она научилась просить помощи у государства и у штата. Тщательно планировала обеды и чаепития. Ходила с Аланом на приемы и обрабатывала его коллег; навещая сыновей, не забывала упомянуть о Добром доме. Выходило ловко. Она умела быть вежливой и убедительной. Она поняла, что нужно больше говорить о малышах, чем о матерях. Да, отвечала она снова и снова, большинство матерей отдадут младенцев в приемные семьи. Так или иначе, подчеркивала она, для детей лучше, если за матерями будут хорошо ухаживать.

Очень крупную сумму пожертвовал Реймонд. Он об этом не трубил, и никакого скрытого смысла или послания в этом не было. Просто однажды вечером он вышел из комнаты Алана и протянул Коре чек. Я уважаю ваш проект, сказал он. А деньги – куда их еще девать? Детей-то у меня нет.

– Спасибо, – сказала Кора, точнее, попыталась сказать, потому что на минутку потеряла голос. Оба удивились тому, как покраснело ее лицо, а потом Кора обняла его широкие плечи и притянула его к себе, вдыхая запах пены для бритья. Ошеломленный Реймонд одеревенел и сложил руки по швам, но Кора его не выпускала. Под рубашкой и костюмом были веснушчатые плечи, которые она когда-то увидела голыми. В тот ужасный день она решила, что ее жизнь кончена; тогда она была уверена, что этот достойный, этот любимый мужчина – ее враг.