Текст книги "Найди меня, любимый"

Глава 7

…Изобличится зло,

Хотя б от глаз в подземный мрак

ушло.

Уильям Шекспир[22]22
  Пер. М. Лозинского.


[Закрыть]

Во время прилива воды Темзы плескались у крыльца таверны «Прилив», выстроенной на сходнях над рекой. Именно сюда пришел Валентин Уайтлоу в сопровождении своего неизменного спутника. Они поднялись на второй этаж.

Мустафа не дал хозяину войти первым – вдруг там, внутри, засада? Турок открыл дверь, прислушался. И вдруг с молниеносной быстротой подскочил к кровати, скрытой под бархатным пологом.

Дикий вопль Мустафы был тут же подхвачен визгом женщины.

Никогда еще Корделия Хауэрд так не пугалась. Открыть глаза и увидеть искаженное яростью лицо дикаря и занесенную над ее головой кривую саблю – для нежных сердец такое потрясение слишком велико. Корделия тут же потеряла сознание.

– Проклятие, Мустафа! – Валентин подошел к женщине. Она лежала, бледная как смерть, черные волосы ее разметались по подушке.

– Мертвая, капитан? – спросил турок.

Валентин присел рядом с Корделией и прижал пальцы к сонной артерии.

– Тебе повезло, Мустафа. Надеюсь, когда Корделия придет в себя, она не станет требовать для тебя смертной казни через четвертование. Придется уговаривать ее, чтобы согласилась на повешение. А это будет нелегко.

В дверь забарабанили.

– Эй! Откройте немедленно! Какого дьявола тут происходит? – кричал хозяин таверны. – Не позволю убивать в моем доме! Можете красться где-нибудь в другом месте! Откройте, я вам говорю!

– Что случилось? – Валентин открыл дверь. – Почему такой переполох?

– Что? Это вы называете переполохом? Да я едва не умер от страха, когда услышал вопли из вашей комнаты!

– Ничего страшного не произошло. Просто некая дама увидела мышь. Вы ведь знаете, какие нервы у этих женщин…

– О, понимаю. А что… что за дама? – Хозяин вспомнил, что его посетитель пришел в таверну один. Если не считать, конечно, того парня в тюрбане.

Уайтлоу молча смотрел на хозяина, и тот догадался, что интересоваться именем дамы не следует.

– Ну что же, если у вас действительно все в порядке… Но я готов поклясться, что кричали двое! И второй вопль был страшнее. У меня кровь в жилах застыла.

– А, это… Это Мустафа. Он тоже не любит мышей. – И, Уайтлоу закрыл перед носом удивленного трактирщика дверь.

Валентин вернулся к Корделии, достал свой платок, намочил его и положил ей на лоб. Когда веки ее задрожали, Валентин приказал турку отойти подальше.

– Она снова лишится чувств, когда увидит твой симпатичный тюрбан.

– Валентин, – простонала Корделия.

– Он самый.

Корделия спрятала лицо у него на груди и разрыдалась.

– О Валентин! Этот сумасшедший хотел меня убить! Надеюсь, ты забьешь его до смерти. Я, наверное, никогда не смогу прийти в себя окончательно. Этого негодяя надо повесить!

– Какая ты кровожадная, любовь моя, – прошептал Валентин, прижимаясь губами к ее шее.

– Что ты с ним сделал? – спросила Корделия, но судьба турка уже перестала ее интересовать. Ласки Валентина делали свое дело.

– Я отослал его, – объяснил ей капитан, прокладывая губами огненную тропинку вдоль груди женщины. – Любовь моя, – прошептал он, вдыхая аромат ее кожи, – я не ждал тебя.

– Я хотела сделать тебе сюрприз.

– Я рад.

– Я ждала тебя прошлой ночью, – сказала она. – Почему ты не пришел?

– Я видел, как ты уходила вместе с этим… Уолчемпсом. – Валентин не в силах был скрыть ревность.

– Ты разве забыл, со мной была его сестра. Я за нее отвечаю. А может, ты сам наслаждался обществом другой?

– Честно говоря, моя дорогая, я спал без задних ног, – признался молодой человек. – Так я прощен?

Корделия передернула плечами. Ее самолюбие было ущемлено. Валентин смог спокойно заснуть, зная, что она его ждет. Корделия решила, что сейчас же уйдет. Пусть этот соня и дальше спит один. Но она жаждала его поцелуев, его ласк. И осталась.

Валентин улыбнулся. Корделия чувствовала, как становится горячее ее кровь. «Он дьявольски красив, – думала она, откину назад голову и позволяя лицезреть свое прекрасное тело. – Как он на меня смотрит!»

Но когда дело дошло до его губ и рук, ласкавших ее с таким знакомым и тонким искусством, неизменно вызывавшим в ней ответный взрыв страсти, Корделия почувствовала, что теряет рас судок. Она едва могла сдержать нетерпение, когда он стал раздеваться. Валентину было смешно смотреть на свою страстную воз любленную. Страсть заставляла ее забыть все уловки: он и не думала притворяться скромницей, оставила и все игры обольщения, чтобы потянуть удовольствие. Она требовала от него немедленного удовлетворения.

Двигаясь ему навстречу медленными и сладко-греховными толчками, чувствуя его горячую плоть, Корделия и в нем будила ту же страсть. Но Валентин не торопился слиться с ней воедино. Лаская и целуя ее, медленно, нежно, он заставлял ее стонать и вздрагивать. А когда, наконец, любовники слились в единое целое, по телу Корделии прокатилась дрожь. Она готова была молить его о том безумном блаженстве, что, словно бегущий огонь, жгло ее изнутри. Он был нужен ей как воздух. С каждым вздохом она все глубже растворялась в этом огне. В лихорадке желания она вонзала ногти в его спину, обхватывала ногами его бедра. Рот ее жадно искал его губы. Уайтлоу смотрел ей в глаза и видел собственное лицо, отраженное в черном зеркале. Он чувствовал себя околдованным ее телом и затерявшимся в океане наслаждений.

Утро было мрачным. На востоке показался сероватый просвет, но ненадолго. Снова загрохотал гром, и полил дождь.

Валентин вздохнул и поудобнее устроился на подушках. С трепетной нежностью он коснулся губами щеки Корделии. Вдохнул запах ее тела.

– Делия, – прошептал он.

Корделия прижалась к нему спиной, блаженно жмурясь.

– Когда мы объявим о помолвке? – спросил Валентин.

– Любовь моя, ты же знаешь, Елизавета никогда не даст нам разрешения. Она не слишком благосклонно смотрит на супружество, особенно когда дело касается ее любимчиков. Она бы хотела, чтобы все ее фрейлины умерли старыми девами. Если она решила не выходить замуж, то готова всех нас лишить удовольствия, которые дарит…

– …плоть. – Валентин прижался губами к ее телу.

Корделия засмеялась.

Уайтлоу крепко прижал ее к себе.

– Я женился бы на тебе, Делия, несмотря на гнев королевы. Я постараюсь убедить ее в моей преданности, но я не хочу потерять тебя, Делия.

– Я твоя, Валентин, – проговорила та.

– Я хочу, чтобы ты носила мое имя и моих детей, – выдохнул он.

– Когда-нибудь, Валентин, потерпи, – пообещала его возлюбленная. – А до той поры позволим ей играть в ее игры, но только по нашим правилам. У Елизаветы будут твое восхищение и преданность, а у меня – твоя любовь. К тому же мы не потеряем благосклонности ее величества. Жаль, Валентин, что дом, который ты получаешь в наследство, находится в Корнуолле. Это такая глушь. Да и люди там мало чем отличаются от дикарей Нового Света.

– Ты забываешь, любовь моя, что я и сам наполовину корни[23]23
  Корни – народность, издревле населявшая Корнуолл, в силу географических условий бывший изолированным от остальной Англии.


[Закрыть], – напомнил он ей. – В том доме жила моя мать.

– Ну, я все же думаю, что, если бы она не была корни, ты мог бы получить в наследство имение в Беркшире[24]24
  Графство на западе от Лондона.


[Закрыть] или Эссексе[25]25
  Графство, граничащее с Лондоном на юго-востоке.


[Закрыть]. Раз Елизавета тебя так любит, она могла бы пожаловать тебе земли поближе к Лондону. Так было бы намного удобнее.

– Но меня устраивает Корнуолл. И ты тоже полюбишь его, Делия. Я мечтаю показать тебе этот край. Я мечтаю поскорее увидеть, как резвятся наши дети на лужайках возле нашего дома.

Уайтлоу заметил, как поморщилась Корделия. Жизнь в Корнуолле совсем ее не привлекала. Не таким представляла она будущее. И вовсе не так скоро намеревалась она покинуть свет. Ей совсем не улыбалось ждать мужа в каком-то старом заброшенном доме в Корнуолле, в то время как он будет бороздить моря или наслаждаться изысканным обществом при дворе Елизаветы.

С другой стороны, если бы она вышла за него замуж… Сколько любовников могло бы быть у нее! А верный муж никогда бы не узнал, что ему наставили рога.

Корделия получила предложение не от одного лишь Уайтлоу. Ее руки просил и Раймонд Уолчемпс. Он был красив и честолюбив. И тоже обласкан ее величеством.

Легкая улыбка коснулась губ Корделии. Раймонд был ее любовником уже несколько лет. И в постели с ним она чувствовала себя так же хорошо, как с Валентином.

Кроме того, есть еще и Роджер Пенморли. Правда, он не столь красив, как Валентин, и не столь опытен в любви, как Уолчемпс. Но он богаче, чем те двое, вместе взятые, и влюблен в нее.

«К счастью, сейчас, – Корделия вздохнула, – можно не утруждать себя поисками мужа». Пока она свободна, ни перед кем, кроме себя самой, она не должна держать ответа. Она может поступать так, как считает нужным, и наслаждаться сполна каждым мгновением жизни.

– Думаю, Елизавета правильно делает, что не выходит замуж, – задумчиво протянула Корделия. – Она делает что хочет. Мужчины служат ей. И ни один не властен над ней. Клянусь, я ей завидую.

– Мне жаль ее иногда. – Валентин поглаживал стройные ножки возлюбленной. – Она одинокая женщина, Делия.

– Зато какие дары ей преподносят! Такие драгоценности растопят сердце любой женщины. Да Елизавета не могла бы надеть сразу и половины всех подарков. Я рядом с ней чувствую себя нищенкой.

– Тебя уж никто не назовет нищенкой, любовь моя, – улыбнулся Валентин.

– Если бы мой отец не оставил мне наследства, мне бы пришлось уже несколько лет назад выйти замуж. За самого завалящего, лишь бы иметь крышу над головой. Не всем так везет, как Елизавете. Уверена, она и не догадывается о цене украшений, что дарит ей поклонник. Была бы я на ее месте, я бы сумела достойно отблагодарить такого щедрого джентльмена.

– В самом деле, мадам? – усмехнулся Валентин. – Ловлю на слове. – И он соскочил с кровати.

Корделия наблюдала за ним сквозь полуопущенные ресницы.

– Что ты делаешь? – спросила она. Капитан опустился на корточки перед сундуком. – Иди ко мне. Я без тебя мерзну.

Валентин поднялся. На лице его играла улыбка. Сейчас он вдруг стал похож на маленького мальчика, который хочет рассказать о своей тайне, но не знает, с чего начать.

Корделия завизжала от радости, когда драгоценные камни покатились по одеялу. Выскочив из-под покрывала, не замечая холода, нагая, она начала собирать камни. Ни один не пропустила.

Смеясь, Корделия прижала камни к груди и откинулась на подушки, Она любила принимать такие подарки. Она обожала богачей.

– Иди сюда. Позволь мне отблагодарить тебя, мой повелитель.

Корделия раскрыла ладонь. Камни рассыпались по ее груди и животу.

Но им помешали. За дверью шумели. Кто-то во что бы то ни стало хотел видеть Валентина Уайтлоу. Этот кто-то оказался не кем иным, как Хагрэйвсом.

– Какого черта Джордж делает здесь с утра пораньше? – пробормотал Валентин, надевая штаны.

Угрозы и ругательства становились все громче. Потом вдруг все стихло.

Валентин открыл дверь. Джордж Хагрэйвс стоял, не смея шевельнуться. Мустафа одной рукой держал его за волосы, другой приставил кинжал к горлу бедняги.

– Не сметь заходить, когда они отдыхать.

– Валентин! – прохрипел Джордж. – Убери своего дикаря.

– Это друг, Мустафа, отпусти его.

– Спасибо. – Джордж потер шею. – Твой тюрбанщик не умеет себя вести. Ты бы хоть немного поучил его хорошим манерам. А то приходишь к тебе, ни о чем не подозреваешь. И вдруг выясняется, что твои слуги на гостей с ножами бросаются. В следующий раз подумаешь, принимать твое приглашение или нет. Хочешь оказать другу услугу, и что из этого получается? Меня чуть было не обезглавил янычар. И это в таверне, где полно народу! Ей-богу, наша столица становится опасным местом. Эй, Валентин, ты что так скривился? Не рад своему приятелю? Или я не вовремя?

Джордж заметил задернутый полог кровати и понял, почему его так приняли.

– Прошу прощения, Джордж. Заходи, садись. Вина налить?

– Пожалуй, его понадобится немало, чтобы успокоиться, – капризно ответил Джордж, – столько страху натерпелся, пока до тебя добрался.

– Итак, что ты делаешь у моих дверей в такую рань? – спросил Валентин. Однако Джордж молчал. – Ты пришел ко мне посидеть помолчать? Уж не перебрал ли ты, мой друг? Может, Мустафа проводит тебя домой?

– Я не шляюсь по кабакам, – обиделся Джордж.

– Тогда чем обязан?

– Валентин. – Хагрэйвс запнулся. – Не знаю, как тебе и сказать. Ты можешь думать, что я тебя дурачу, но…

– Что «но», Джордж? – раздраженно спросил Валентин. – Мне сейчас не до твоих идиотских розыгрышей. Давай ты пошутишь в другой раз.

И тогда Хагрэйвс выпалил:

– Бэзил жив!

Глава 8

Ткань человеческой жизни сплетена

из двух родов пряжи – хорошей и дурной.

Уильям Шекспир[26]26
  Пер. Мих. Донского.


[Закрыть]

День близился к вечеру, когда Валентин Уайтлоу приехал в Уайтсвуд.

Всю дорогу его терзали сомнения. Как сможет сообщить он сэру Уильяму, что тот больше здесь не хозяин? Как, зная, что тем самым он разбивает всю его жизнь? А Элспет? Она посвятила себя другому, думав, что Бэзила больше нет. Она подарила жизнь сыну и дочери сэра Уильяма. А Саймон? Он уже привык называть сэра Уильяма отцом. Как примут Бэзила в Уайтсвуде? В том, что Бэзил захочет вернуться, сомнений нет.

Валентин вспомнил, как поразила его новость, выпаленная Джорджем Хагрэйвсом тем дождливым утром. Успокоив чересчур и взволнованного друга, Уайтлоу вытянул из него все, что мог. Оказалось, Джордж с группой друзей отправился пировать в трактир «У Марии». Посидев немного, Джордж уже собрался было уходить, но вдруг услышал, как какой-то оборванец просил хозяина отвести его к Валентину Уайтлоу. «У меня к нему срочное дело», – заявил грязный и замызганный субъект. Матросы с «Мадригала» якобы сказали ему, что видели здесь Уайтлоу. Вот он и пришел. Джордж заинтересовался: что могло понадобиться этому типу от благородного человека? Он решил расспросить прошелыгу. Несколько кружек рома развязали парню язык. Джордж узнал, что фамилия его собеседника – Рэндал и что его брат, которого считали погибшим уже семь лет, вернулся. Джордж не понял, как возвращение какого-то там Рэндала может оказаться важным для Уайтлоу. Но у него было чутье на интересные истории. И он продолжал поить оборванца. Когда же выяснилось, что брат Джемми Рэндала, Джошуа, был боцманом па «Арионе», Джордж едва не свалился со стула. Когда «Арион» затонул, Джошуа Рэндала и еще нескольких матросов вытащили из воды испанцы. Несколько лет он был чем-то вроде раба у одного вельможи в Мехико, но после попытки бежать его отдали на галеры. Два года он работал веслами и уже примирился с тем, что умрет прикованным к скамье. И тут их талион взял на абордаж английский капер. Боцман Джошуа вновь обрел свободу и вернулся в Англию. Валентин отправился к Рэндалу.

– Капитан боролся отчаянно, – рассказывал боцман. – Какое-то время нам даже казалось, что мы сможем победить. Но он был ранен в грудь. Он умер до того, как испанские псы отправили «Арион» на дно. Он не видел, как тонул его корабль. Смерть пощадила капитана.

– Твой брат сказал, что капитан Кристиан отправил на остров свою жену, дочь и еще одного пассажира, Бэзила Уайтлоу, это так? – спросил Валентин.

– Да, да. Он еще послал с ними Лоусона. Потом мы бились с испанцами. Их было слишком много. Слишком… И знаете. Лоусон… он бросился к нам на помощь, когда «Арион» пошел ко дну. Хороший был моряк. Они шарахнули по нему из пушки. От парня ничего не осталось. Бедный малыш Эдди, – пробормотал Джошуа. – Я вначале подумал, что Магдалена и малышка Лили в лодке. Хорошо, что капитан этого не увидел.

– Почему они должны были быть в лодке?

– Капитан приказал Лоусону, когда мы пойдем ко дну, подвезти их к одному из галионов. Леди была испанкой, и капитан сказал, что их не тронут. Капитан ошибался. Если бы Магдалена, малышка и сэр Бэзил оказались в лодке, их бы наверняка убили. Испанцы били тех, кто пытался уплыть, прямо в воде. Устроили, китобойню…

– Ты выжил, Джошуа. Это уже что-то.

– Да уж, – вздохнул боцман.

– Ты пометил на карте расположение острова?

– Да, господин Уайтлоу. Больше всего мне жаль малышку Лили. Бедняжке столько несчастий выпало.

– Я найду их, Джошуа. Я найду донью Магдалену, Лили и Бэзила. Я найду их и привезу домой, – решил Валентин.

– Дядя! – воскликнул Саймон Уайтлоу, бросаясь к Валентину. – Я знал, что вы приедете! Я говорил, что никому не удастся вас потопить!

– Саймон, да ты вырос на целый фут. Готов спорить, каждый месяц тебе приходится шить новый камзол и штаны, а уж на следующий сочельник, помяни мое слово, портному придется шить тебе костюм такой же длины, что и сэру Уильяму!

– Валентин, дорогой, – приветствовала Элспет своего бывшего деверя. – Я так рада тебя видеть. Ах, как ты похудел! Надо бы тобой заняться. Ну, за этим дело не станет!

– Здравствуй, Элспет. – Валентин поцеловал ее в щеку. – Ты стала еще краше, чем прежде.

– Да и ты не урод. Не сомневаюсь, что удам ты пользуешься успехом. Смотри, Валентин, жизнь при дворе меняет людей, самый простодушный и искренний становится пройдохой. Не зря говорят, что и на солнце есть пятна. – Элспет очаровательно улыбнулась. – Придется мне помнить о том, что и половине сказанного тобой верить нельзя.

– Вы слишком пристрастны, мадам, – засмеялся Валентин и повернулся к сэру Уильяму.

– Рад видеть тебя, Валентин. – Сэр Уильям Дэвис пожал руку молодому человеку. – Хорошо поплавал?

– Да, неплохо.

– Сколько испанских талионов вы затопили? – спросил Саймон. Лицо его, по-детски наивное, выражало полнейшее восхищение.

– Саймон, прошу тебя, у тебя еще будет время, чтобы послушать байки дяди, – остановила мальчика Элспет. – Мне сообщили, что ты даже па ночь не захотел остаться.

– Как это, Валентин?! – Сэр Уильям покраснел. – Уайтсвуд всегда останется вашим домом. Послушайте, я знаю, что у вас есть дом в Корнуолле, но я всегда надеялся, с того самого дня, как стал здесь хозяином, что вы, ваша сестра и тетя будете продолжать считать этот дом своим, и приезжать сюда, и жить здесь сколько захотите.

– Спасибо, сэр Уильям. – Валентин чувствовал себя неловко. Одно его слово разрушит всю эту идиллию. – Нам надо поговорить. Тогда вы поймете, почему я так тороплюсь.

– Саймон, скажи няне, пусть уложит Бетси и Уилфреда спать. Саймон кивнул, взял младших за руки и вывел их из комнаты.

Огонь в камине уже догорал, когда капитан закончил рассказ. Элспет слушала, уставившись в пол. Сэр Уильям не отрывал взгляда от пылающего в камине огня.

– На рассвете я отправляюсь в Хайкрос. Нужно известить двоюродного брата Джеффри Кристиана. Затем я вернусь в Лондон, потом отправлюсь в Корнуолл и сообщу все сестре и тете. А после, – помолчав, добавил Валентин, – поплыву в Вест-Индию.

Элспет кивнула, но глаз так и не подняла.

– Конечно. – Сэр Уильям встал. Как-то разом он постарел. Плечи его поникли, губы дрожали. Валентину было жалко этого человека. Всего час назад капитан видел его счастливым и гордым, добрым хозяином дома, отцом семьи. И вот теперь Дэвис терял все – дом, жену, семью.

Рука сэра Уильяма слегка дрожала. Он положил ее на плечо Уайтлоу и произнес:

– Я знаю, что ты должен ехать. По-другому нельзя. Что бы ни случилось, на все воля Божья.

Не сказав больше ни слова, он вышел из комнаты.

– Элспет, – тихо позвал Валентин.

Элспет подняла голову. В глазах ее было страдание.

– Семь лет прошло, Валентин. Я считала его погибшим. Я любила его так, как никого не любила. Вначале мне трудно было привыкнуть к мысли, что его нет. Потом я привыкла. Я приняла как подарок судьбы то счастье, которое, как мне казалось, больше недоступно для меня. Я не думала, что смогу полюбить другого. Я не просила у Господа любви. Я хотела, чтобы все чувства во мне умерли вместе с Бэзилом. Но я вновь обрела счастье, и я люблю Уильяма, Валентин. Понимаешь?

– Да.

– Как может такое великое счастье приходить вместе с такой печалью? Когда я услышала, что Бэзил, может быть, жив, мое счастье не знало границ. Знать, что он жив! Боже, как я молилась, только бы услышать эту новость. Но сейчас… Если он вернется, нашей жизни с Уильямом наступит конец. Что нам делать, Валентин? – спросила она.

Валентин хотел ответить, но Элспет покачала головой.

– Пусть благословит тебя Господь в твоем путешествии, – прошептала она.

И, вздохнув, вышла следом за Уильямом.

Хайкрос, семейный дом Кристианов, выглядел совсем не так, как в бытность прежних хозяев. Казалось, дом состарился на несколько десятков лет. Не таким помнил его Валентин, когда приезжал нанести визит Джеффри Кристиану и Магдалене. Тогда Хайкрос излучал радость и свет.

Угрюмый конюх неторопливо шел к нему от конюшен. Судя по соломинкам, прилипшим к его штанам и куртке, он спал на сеновале. И слуга не собирался скрывать от гостя своего неудовольствия из-за того, что ему помешали.

– Хозяин знает о вашем приезде? – Слуга загородил капитану дорогу. – Откудова вы взялись?

– Пойди передай хозяину, что к нему приехал Валентин Уайтлоу.

– Скажу вам, долгонько придется ждать хозяина, пока он занят этим портретом. Один чудаковатый джентльмен приехал из Лондона, чтобы нарисовать портрет с хозяина. Он хотел сделать королеве подарок, вручить ей свое изображение. – Конюх захихикал. – Хозяин от себя без ума. Только вот ведь незадача: королева и не думала его приглашать. Но не беда. Портрет-то все равно не был готов. Не мог же он подарить ей картину с одним глазом и без волос, хотя, если поразмыслить, может, так оно даже больше ему идет. Как бы то ни было, он просил его не беспокоить. Он, знаете ли, может рассердиться, а когда хозяин сердится, то становится слегка не в себе. Лупит чем попало…

– Я, пожалуй, рискну испытать судьбу, – прервал Валентин конюха.

– Как хотите. Дверь не заперта. Хозяин в галерее. Вашей милости будет угодно, чтобы я распряг лошадей?

– Мы ненадолго.

Конюх пожал плечами и пошел прочь. Потом спохватился, вернулся, взял лошадей под уздцы и повел их в конюшню.

Двое господ в дальнем конце галереи не заметили появления нежданных гостей. Хартвел Барклай стоял, одной рукой упершие в бедро, и, глядя в окно, озирал свои владения.

– О, господин Барклай, этот портрет будет вершиной моего искусства, – восклицал художник, переводя взгляд с образца на холст и добавляя изображению свежей краски.

– За те деньги, что я тебе плачу, ты должен создать шедевр, не меньше, – ответил Барклай визгливым голосом, нелепым и странным для такого солидного мужчины.

Валентин остановился в нескольких шагах позади художника. Его присутствия по-прежнему никто не замечал. Взглянув на портрет, Уайтлоу понял, что нарисованный человек мало похож на оригинал.

Человек на портрете походил на греческого бога. Лицо неземной красоты в обрамлении вьющихся пшеничных волос. Красавец в шелковых панталонах, обтягивающих мускулистые ноги, стоял в непринужденной позе. Художник немало внимания уделял и другим деталям: богато украшенный гульфик, пропорции которого были значительно преувеличены художником, говорил о несомненных мужских достоинствах его обладателя.

В отличие от копии внешность оригинала была отталкивающей. Ни о каком римском профиле речи не шло. Нос у Хартвела был картошкой, глаза близко посажены, подбородок двойной, волосы – там, где они еще оставались (на макушке их не было совсем) – представляли собой неопрятную блеклую массу. Что же до весьма внушительного живота, то его не стыдно было запечатлеть в, так сказать первозданном виде. Что художник и сделал.

– Черт, у меня шея затекла. Время ленча уже, верно, прошло. Можно подумать, что ты церковь расписываешь, так у тебя долго дело идет. С меня пока довольно! – Желудок Хартвела Барклая вторил своему обладателю.

– Я тоже не против передохнуть, – согласился художник.

– Ты опустошишь все мои кладовые, – фыркнул хозяин. – У меня и так с тобой буфет опустел. Имей в виду, что, когда придет время расчета за работу, я учту все расходы. Попробуй только возьми за ужином второй кусок мяса! Хартвел подошел к портрету.

– Здравствуйте, Хартвел Барклай! Вы, я вижу, любезны и гостеприимны по-прежнему, – приветствовал его Валентин.

– Что… Кто это? – Толстяк подслеповато щурился, силясь рассмотреть находящегося в тени визитера.

– Валентин Уайтлоу.

– Какого черта тебя впустили? Говорил же, что твои проклятые путешествия меня больше не интересуют. Можно подумать! Мстит испанцам за то, что те потопили корабль моего братца! Они мне только одолжение сделали! Спасибо, что Джеффри больше не разбазаривает наследство! Он мертв! Я – новый хозяин Хайкрос!

– Может быть, и нет, – промурлыкал капитан.

– Что? Как ты смеешь являться в мой дом и говорить со мной подобным тоном? Может, тебя здесь и привечали, пока был жив Джеффри, но теперь я тут хозяин! И Хайкрос мой! Кто это с тобой? – спросил Барклай, подходя поближе. Но, разглядев турка, отступил. – Чужестранец! Язычник! Вон из моего дома, вы оба – вон!

– Я и не собираюсь здесь задерживаться.

– Если вы сейчас же не уйдете, я позову слуг. Куда они подевались? Одел! Одел! – завопил Хартвел. – Ты такой же, как он. Такой же наглый и бесцеремонный. Знаю, женщины ползают у твоих ног. Ходишь по Уайтхоллу будто какой наследный принц. И Джеффри был такой же. У него был Хайкрос. Он был красавец. У него было богатство и все прочее. О, как ему нравилось смеяться надо мной!

В голосе Хартвела звучала ненависть. Что с того, что предмет его ненависти давно лежал на дне морском!

– Как я мечтал, что однажды он сдохнет в море и я стану наследником Хайкрос! Молился об этом каждый день. Потом он женился на испанке. Думал меня одурачить, утащить Хайкрос у меня из-под носа. Сделал папистку хозяйкой моих владений. Но я посмеялся последним! Они все пошли на корм рыбам!

– Может быть, и нет, – протянул молодой человек. Хартвел Барклай покраснел. Недоброе предчувствие закралось в его сердце. Он быстро сообразил, что Уайтлоу приехал в Хайкрос не просто так.

– Что тебе надо?

– Ничего.

– Тогда почему «может быть, и нет»? Отвечай! Ну!

– Я думаю, тебе будет приятно узнать, что Джеффри Кристиан на самом деле мертв, – спокойно сообщил Валентин.

Хартвел Барклай смотрел на Валентина так, будто перед ним был сумасшедший.

– До тебя и впрямь новости доходят долго. Я знаю об этом уже семь лет.

– Да, но ты не знаешь, что Джеффри Кристиан успел высадить на берег жену и дочь, а с ними и моего брата. Только после этого «Арион» пошел ко дну.

Толстяк выглядел так, будто получил удар под дых.

– Врешь! Врешь! – заорал он, едва придя в себя. – Как смеешь ты являться сюда с такими известиями?! Одел! Одел!

Но никто не появился. Тогда хозяин Хайкрос кинулся на обидчика с кулаками, но Мустафа остановил его.

– Эта испанская шлюха и ее выродок не могут быть живыми! Хайкрос мой!

Валентин спокойно смотрел на беснующегося Барклая. Брезгливость была написана на лице молодого человека.

– Ты ведь собираешься привезти их в Англию, я знаю! Будь ты проклят! Одел! Одел!

Валентин, не желая больше присутствовать при столь безобразной сцене, повернулся к хозяину спиной и пошел к лестнице. Турок – за ним. Барклай ринулся следом.

– Они, верно, все передохли! Господи, семь лет! Они мертвы, мертвы! Ты напрасно потратишь время и деньги! Если ты за ними не поедешь, я щедро тебе заплачу. Я богат. Куда богаче тебя! Я могу дать тебе денег на другое плавание. Ты никого не сможешь нанять на корабль, если решишься плыть туда ради шлюхи!

Валентин с Мустафой спускались, не обращая внимания на вопли Хартвела. У подножия лестницы им преградили дорогу двое слуг. Мустафа, вращая глазами, вышел вперед. Северных людей так легко напугать. Сейчас он оскалит зубы, и те двое пустятся наутек.

Фарли и Фэрфакс Одел, один низкий и темный, другой высокий и светлый, во все глаза смотрели на двух джентльменов, спускающихся по лестнице. Человек со странной штукой на голове был явно не в себе. Переглянувшись, бравые молодцы, следуя древнему инстинкту самосохранения, поспешили убраться с дороги. Пусть хозяин сам разбирается со своими гостями.

– Остановите их! Остановите! – орал Хартвел.

Но Фарли и Фэрфакс были не дураки и дали деру.

Усмехнувшись, Уайтлоу покинул «гостеприимный» дом.

Но, уезжая из Хайкрос, он, казалось, слышал мерное, как стук лошадиных копыт: «Мертв… мертв… мертв…»

– Будем надеяться, что детеныш Кристиана мертв.

Раймонд Уолчемпс ходил из угла в угол.

– Семь лет – срок немалый, – тихо сказал отвернувшийся к окну мужчина.

– Проклятие! Кто мог подумать, что Кристиан высадит их на берег? Если эта мерзкая девчонка сказала Уайтлоу, что она видела двух англичан в Санто-Доминго, мы можем считать, что эти семь чет нам дарованы милостью Божьей. Господи, я уже думал, что мы в безопасности, когда этот корабль пошел ко дну! Интересно, дон Педро знает?

Собеседник Раймонда ответил не сразу.

– Боюсь, что нет.

– Проклятие на его душу! Мы должны были убедиться в том, что они мертвы.

– Мы? – переспросил тот, что был у окна.

– Ах да, я забыл, что ты всегда питал отвращение к насилию. Радуйся, что корабль затонул и никто не знает, где мы были в тот момент. Кристиан бы нас не пожалел, и ты напрасно жалеешь его, как, впрочем, и девчонку. Она была для нас опасна.

– На каком берегу ты стал бы их искать? Там же куча островов. Ты знаешь, где их оставил Кристиан? Нет. Все равно не удадось бы их найти. Я надеялся, что мы можем забыть о том, что случилось тогда, и спокойно жить дальше.

– Забыть? Забыть, о том, что Елизавета все еще здравствует? Забыть о нашей цели? Изменить истинной вере? Я буду молиться за то, чтобы пришла еще одна Варфоломеевская ночь. Тогда мало было пролито крови еретиков.

Собеседник вздохнул:

– Не думаю, что кровопролитие приведет нас к цели.

– Это единственный путь!

– Переворот может стоить нам всего. К власти придут не те люди. Как бы мне ни хотелось восстановления в Англии истинной веры, испанское вторжение для моей страны страшнее, чем королева-еретичка.

– Только так можно скинуть Елизавету с трона! И едва они начнут борьбу с еретиками, у власти окажемся мы.

Товарищ смотрел на Уолчемпса с жалостью.

– Пока мы сидим тут в бездействии, Елизавета правит страной. Помни об этом!

– Помни и то, мой нетерпеливый друг, что мы живы. В отличие от других наших сподвижников. Многих уже взяли под стражу. Участь сия не миновала даже Норфолка. Когда Сесил перехватил послание Ридольфи, жизнь наша висела на волоске. Счастье, что он ничего не узнал о нас. Видимо, Бог пожелал, чтобы мы оказались в стороне от заговора. Я уже потерял счет священникам, которым давал приют за последние годы. Я даже в лицо всех припомнить не могу. Но они больше пользы принесли нашему делу, чем любая резня. Быть может, наше предназначение в том, чтобы помогать людям, которые стоят за наше дело.

– Ты так красиво говоришь! Ну что же, ты ведь не страдал эти годы? Ты жил припеваючи. У тебя были и деньги, и власть, и положение. Тебе ведь не хочется все это потерять? – язвительно проговорил Уолчемпс. – Так вот, молись-ка ты лучше, чтобы те, которых высадили на острове, были мертвы, не то придется нам гнить на континенте, а что более вероятно – положить головы на плаху здесь, в Англии.