Текст книги "Дочь партизана"

22. Хостес-клуб «Кискин рай у Бергонци»

Тут всякая шваль ошивается.

Крис появился через пару недель и застрял на пороге, потирая руки.

– Ну вот и конец эпохи, да? – сказал он.

– В смысле?

– Мохаммед Али закончил карьеру, слыхала? Уходит на покой. А я помню, как он побил Сонни Листона[43]43
  Американский боксер Мохаммед Али (Кассиус Марселус Клей, р. 1942) одержал победу над Сонни Листоном 25 мая 1965 г. Об уходе из бокса он объявлял в 1978 и 1979 гг., но окончательно покинул ринг лишь в декабре 1981 г., проиграв Тревору Бербику.


[Закрыть]. Невероятно, как летит время, правда?

– Бокс – полная дурь, – сказала я.

– Все равно, Али самая большая мировая знаменитость.

– Никто не знаменитее королевы, а она-то карьеру не заканчивает.

– Она вечная, если только ИРА до нее не доберется. Ну ладно, можно войти?

Мы спустились в подвал, и я приготовила чай. Теперь Крис пил хороший чай, потому что я сказала, что чай с молоком – дурацкий английский обычай, всемирная глупость. Просто крепко не заваривай, и тогда не надо ничем разбавлять, но можно кинуть лимон, если уж так неймется. Крис попробовал, сказал – недурно, и с тех пор пил нормальный чай, а у меня появилась надежда, что англичане не навеки обречены на паршивую гастрономию. По его словам, ирландцы заваривают еще крепче и добавляют еще больше молока. Как-то мне попалась ирландская поваренная книга – толщиной три миллиметра.

Я предвидела неловкость, потому как пришло время рассказать о хостес-клубе. Я знала, что мы вот-вот станем любовниками, и боялась его оттолкнуть, но было поздно менять тему – я ведь уже не раз обмолвилась.

Полная изъянов и запинок, по лестнице спускалась мелодия из «Охотника на оленей», которую разучивал Верхний Боб Дилан. ВБД осваивал вариант для акустической гитары, звучавший в фильме, – дескать, он выразительнее переложения для электрогитары, новейшего хита. Мы уже крепко сдружились. С ВБД я тоже часто разговаривала. Я так много болтала, что, казалось, никогда не замолчу. Может, это болезнь? Удивительно, как я еще не надоела людям. Когда-нибудь придется умолкнуть и начать жить, думала я. И еще беспрестанно думала о том, что хочу быть с Крисом, пусть и на правах любовницы. А что такого? Жену его я никогда не видела, но ревновать там явно было не к чему. Он называл ее «Огромная Булка» – зло, но смешно. Пускай бы все время, что полагается любовнице, было мое. Я хотела, чтобы он был рядом, вот и все. Он слушал мои истории, а мне хотелось обнять его и поцеловать в шею. Но я сдерживалась. Наверное, зря.

– Что у нас дальше? – спросил Крис, хотя прекрасно знал что.

– Хостес-клуб «Кискин рай у Бергонци», – ответила я.

– Так назывался бордель?

Я обиделась:

– Не бордель, а хостес-клуб.

– Никогда не бывал и даже не знаю, какие они.

– Я тоже не знала. Я работала в баре. Вернее, в пабе. Нелегалу трудно найти приличную работу. Все заканчивается барами, кафе или заведениями пакистанцев, греков-киприотов и прочих, кому на закон плевать. Либо нанимайся к богачу – им нужны миловидные девицы, прибираться и за детьми приглядывать.

Ну вот, в клапамском пабе за стойкой я разливала выпивку, и один мужик со мной заговорил. Ничего такой. Золотая галстучная булавка, большой золотой перстень. «Такая красавица гробит себя в этакой дыре, – сказал он. – Поди, и платят-то гроши, а, дорогуша?» Да нет, отвечаю, нормально, а он продолжает: «Могли бы зарабатывать пару сотен за вечер, особо не утруждаясь».

Что же это за работа? – спрашиваю. «Хостес-клуб. Владельцем мой приятель. Не поверите, сколько там девчонки заколачивают. А всего-то надо полюбезничать с парнями, желающими отдохнуть от своих старых кошелок».

Я сразу подумала ясно о чем и говорю: по-вашему, я мечтаю стать девкой? Коли так, валите-ка подобру-поздорову. Видишь, я уже нахваталась лондонских словечек.

А он засмеялся и говорит: «Нет-нет, что вы! Там вот как: приходят мужчины, вы с ними болтаете, понятно? Проявляете к ним интерес, так? Потом они покупают шампанское. Это ваша задача. Раскрутить их на шампань, ясно? С каждой бутылки вам комиссионные. Эти мудилы за пузырь отстегивают охерительные башли, простите мой французский, вам идет процент, расчет сразу, перед уходом домой. Не поверите, некоторые отваливают сотни за бутылку шипучки».

Идиоты, что ли? – говорю я, а мужик отвечает: «Да нет, просто они безобразно богаты либо охеренно одиноки, а чаще – и то и другое».

Потом заказал еще пинту и спрашивает: «Не заинтересовало?»

Не то ли это заведение, спрашиваю, куда людей заманивают, подпаивают, а затем выставляют им огромный счет? Я слыхала, так подлавливают иностранцев. Кто не разбирается в фунтах.

«Нет, дорогуша, то в дорогих барах, а это хостес-клуб. Совсем другое дело. Правда, есть одна закавыка». – «Да? Какая же?» – «Надо наряжаться киской, мать ее за ногу». – «Киской?» – «Ага, смачной киской. Ну, там, хвост, уши, усы и все такое, а еще черные ажурные чулки и туфли на шпильке». – «Разве кошки носят шпильки и чулки?» – «Лондонские носят, дорогуша. Не замечала, что ли?»

Ну вот, мужик дал адресок в Сохо, записку и предупредил: «Раньше пяти вечера не заявляйся». Ладно, подумала я, гляну, вреда не будет.

Перед домом имелось крыльцо, а сам хостес-клуб «Кискин рай у Бергонци» при обычном освещении смотрелся паршиво. Почти как этот дом, если не хуже. Все грязное и старое. Однако в красном свете оно выглядело роскошно. Смахивало на большой бар: столики низкие, стеклянные столешницы, много диванов и кресел, красный ковер и овечьи шкуры – на самом-то деле синтетика, в машине стирать можно. Затхло, потому что окна никогда не открывались.

Я поднялась на крыльцо, постучала в дверь с решетчатым оконцем, и в нем показался мужик. Отвали, говорит и смотрит сквозь меня.

Я к Бергонци, объясняю, от Боба.

А мужик – как горилла, нацепившая бабочку; многие так его и звали, а ему хоть бы хны. Народ говорил: «Привет, Грилл! Как дела, Грилл?» – и он нормально откликался. Молчун, но бузотеров выкидывал только так. Я с ним мало общалась. Имелось у него хобби – коллекционировал экзотические сигаретные пачки, которые оставляли иностранцы. Говорили, что всю квартиру ими завалил. Ну вот, Грилл меня впустил, услышав, что я к Бергонци, вот тогда-то при обычном освещении я и разглядела, как там все задрипано. Однако в центре зала был фонтан, уйма искусственных растений повсюду и бархатные драпировки.

Бергонци был ничего себе. Итальянец-кокни. По крайней мере, так он представился. С виду вылитый мафиози: белые туфли, черная рубашка, черные брюки, сильный загар, солнечные очки, хотя зачем они в комнате, и великолепные белые зубы.

Он оглядел меня и ухмыльнулся: «Ну что, лялька, ты милашка». Я подала ему Бобову записку, он прочел и говорит: «Старина Боб. Беда в том, что если я тебя возьму, то придется дать ему мартышку».

Я ушам не поверила. «Мартышку?» – спрашиваю.

«Комиссионные. Жаргон еще не освоила, да? А в чем работа, знаешь? Коли нет и потом тебе не глянется, мы зря теряем время, так?»

– А хочешь, изображу сейчас Бергонци? – спросила я. – Все девчонки его показывали.

– Давай, – согласился Крис.

Я приготовилась: встала, слегка выпятила грудь и заговорила, то и дело поправляя воображаемые солнечные очки: «Значит, так, лялька, все просто, как два пальца об асфальт. К нам ходит до фига богатого мудачья, у которого бабла как грязи. Будь с ними ласкова, только и всего, сечешь? Поболтай, используй свои чары и заставь купить шипучку. В этом весь секрет. Пузырь шампани клиенту обойдется в девяносто бабок, из них тридцать – твои, поняла? Ты вроде как моя продавщица.

Есть клубные правила. Первое: вход только для членов клуба, годовой абонемент стоит пятьсот фунтов, но за пятьдесят бабок допускается разовое посещение, если ты совсем тупой, а денег куры не клюют.

Есть правила для девочек. Первое: ни хрена налогов, ни хрена страховки, расчет только налом. Правило второе: никаких шашней на работе. Твое дело, если захочешь перепихнуться, – кого-то это интересует, кого-то нет. За ночь мои пташки заколачивают по паре тонн, сечешь? Но если что, вали в гостиницу или еще куда. Я не желаю, чтобы всякий засранец шил мне сводничество.

Правило следующее: глуши шипучку, сколько осилишь, что останется – выплескивай в цветочные горшки, когда клиент пойдет отлить. Правило какое там: категорически не напиваться, это бардак и мигом увольнение. Униформа обязательна. Кое-что выдадим, но чулки и шпильки купишь сама, и гляди, чтоб корма смотрелась аппетитно, когда будешь ею вилять. Правило номер дальше: если курить, то классные сигареты – длинные, с белым фильтром и золотым ободком. Никакой дешевки и тем более самокруток».

Я села, и Крис меня похвалил:

– Тебе надо в актрисы. Здорово.

– Ну вот, Бергонци дал десять фунтов на туфли и чулки, хотя видел меня первый раз в жизни. Он хороший был, правда. Слава богу, говорит, что есть Боб, потому как девочки то и дело выходят за клиентов и сваливают.

Мелькнула мысль не возвращаться: пожалуй, работенка не по мне. Мне бы в университет какой, а не в дерьмовый клуб, да еще наряженной кошкой. Это было… какое тут слово?

– Унизительно? Недостойно тебя?

– Да, недостойно меня. Знаешь, работа дурацкая, ничего интересного, но я решила: ладно, платят хорошо, надолго не задержусь, зато насобачусь в английском.

Утром я пошла на Оксфорд-стрит, купила туфли и чулки, поглазела на шикарные витрины и подумала: счастливица Роза, скоро сможешь все это купить. Потом прогулялась на Лестер-сквер и Пиккадилли, зашла в книжные лавки на Черинг-Кросс-роуд. Убивала время, как вы говорите. Съела пиццу и увидела человека с большим плакатом, призывавшим не есть мясо, потому что белок пробуждает похоть, а сладострастники попадают в ад. Я немножко за ним прошла, потому что в Югославии такого не встретишь. На Трафальгарской площади посмотрела на голубей. На ступенях Святого Мартина играли скрипач и гитарист, но потом гад полисмен стал их прогонять, и все заорали, чтоб он сам валил к чертям, и мне это понравилось. В Югославии никто полицейских не посылает. На тротуаре перед Национальной галереей сидел художник-хиппи, он нарисовал мой портрет, на котором я вышла прям кинозвезда. Здорово было, так я убила весь день.

В половине десятого пришла к клубу, Грилл меня впустил. Появился Бергонци, поздоровался и представил меня худой рыжей Вэл, которая работала администратором и за девушками приглядывала. Позже я узнала, что Вэл и Бергонци крутят роман за спиной его жены.

Вэл была милая. Помогла мне облачиться в кошачий наряд. Я глянула в зеркало и растерялась – то ли рассмеяться, то ли психануть. Пожалуй, мне не хочется тут работать, сказала я.

«Полная дурь, верно, душенька? – ответила Вэл. – На твоем месте я бы поржала, и все. Есть работы и хуже – например, вожжаться с прокаженными в Конго или чистить сортиры в Китае».

Чувствую себя идиоткой, сказала я. «Идиотка не ты, идиоты клиенты, которых это заводит. Скажи себе: они психи, а я делаю из них дураков и вытряхиваю деньги. Все просто».

Боюсь, у меня не получится, сказала я. «Ну разок-то попробуй. Будет невыносимо – больше не придешь. Давай-ка накрасимся». Мне нарисовали большие кошачьи глаза и приклеили усы.

Крис засмеялся:

– Наверняка ты выглядела очень обаятельно.

– Не поверишь, потом я даже полюбила кошачий костюм. Белая манишка и такая шапочка с ушами, открыто одно лицо. Очень удобно, правда. И еще белые перчатки.

– Однажды я нарядил дочь белкой. На костюмированный праздник. Она была такая прелесть, аж горло перехватило.

– Наверное, потому, что тогда ей еще не перевалило за двадцать, – сказала я. – Позже я оценила удобство своего наряда.

– И в чем же оно?

– Отличная ширма. В таком костюме можешь быть кем угодно. И трепаться с клиентами о чем хочешь. А когда переодеваешься в свое – будто вымыл руки. Домой идешь нормальным человеком с чистыми мозгами. Мне это нравилось. Вот только со шпильками так и не свыклась. Ногами мучилась все время, что там работала.

– А другие девушки, какие они были? – спросил Крис.

– Не соплячки, но и не старухи. Ухоженные, словно прямиком из косметического салона. Маленько тощие. Много иностранок. Две наркоманки, которые вот так зарабатывали на дурь, чтобы не идти на панель. Руки жутко исколотые, кошачий наряд очень кстати. Многие за деньги трахались с клиентами. Одна была замужем, но муж заставлял ее этим заниматься, чтоб самому сидеть дома и смотреть футбол. У других мужа не было, зато имелись дети, и девочки торопились домой, чтоб отвести их в школу и только потом завалиться спать. Все в яме, все не знали, как выбраться. У каждой своя печальная история, наслушалась вдосталь. Только у меня не было печальной истории. Бог меня еще не обгадил. Как выяснилось, просто выжидал. Одни девушки были смышленые, вроде меня, другие совсем без мозгов. Многие не задерживались. Только познакомишься, а их уж нет. Я ни с кем не сдружилась. Точно птицы с перебитым крылом – ждали, когда косточки срастутся, и потом улетали.

– А мужчины? Какие были клиенты?

– Мужчины? Ну, от тридцати пяти до шестидесяти. Богатые. Если им верить, у всех холодные дрянные жены. Все без меры пили. И рассказывали невероятные секреты, словно ты им лучший друг или психиатр. Хорошие завсегдатаи чмокали тебя в щечку, с ними было приятно, к ним-то девушки и уходили. Скверные, а встречались, знаешь ли, и такие, нажирались, орали, затевали драку и пытались тебя лапать; если клиент шибко безобразничал, Грилл спускал его с лестницы и вслед швырял входную плату. Но обычно этим мстили иначе – подпаивали до блевоты. Иногда заявлялись бандиты, но их Грилл не трогал, потому что они могли взорвать клуб. Вэл что-то подсыпала им в стаканы, и они лишь утром прочухивались на полу, ничего не помня.

В общем, было хорошо. За полгода работы были приятные разговоры и совершенно дурацкие, я до черта курила и пила шампанское, полюбила девочек, Вэл, Бергонци и многих завсегдатаев. Этакая маленькая семья. Нет, большая семья, такая, где беспрестанно гостит куча дальних родственников, как у греков. Странная была жизнь, Крис. Я почти не видела дневного света. Ела как придется – чипсы, сэндвичи и все такое, днем спала. Забыла, как выглядят деревья, солнце. Беспрестанно смеялась, но вспомнить нечего, день от дня почти не отличался. Ничего не помню. Заработала кучу денег, уйму, но по магазинам не ходила, ничего не тратила. А затем появилась Большая Сволочь.

– Большая Сволочь?

– Большая Сволочь.

– И что произошло?

– Бугай, у которого пропасть денег. Чем занимается, не сказал. Говорил, что «международный бизнесмен». Раньше не заглядывал. Бергонци его не знал. Сразу оплатил годовой взнос – пятьсот фунтов. Жутко самодовольный. Держался точно какой-нибудь Муссолини или нобелевский лауреат в номинации «шишка».

Он подсел за мой столик и перебил наш разговор с клиентом. Привет, говорит, киска. Выговор у него был чудной, я так и не поняла, откуда он – из Америки, Южной Африки или неизвестного мне английского графства. Ну вот, плюхнулся рядом, собеседник мой очень удивился, но потом взял и пересел к болгарке. «Откуда ты?» – спрашивает Большая Сволочь. Из Югославии, говорю. «А где это?» Такое местечко, говорю, в центре Франции, там живут одни миллионеры и никто не платит налоги. «Не слыхал», – отвечает.

Потом давай рассказывать, что у него дома с бассейнами всякой формы, два «бентли», а еще «даймлер» и «роллс-ройс», сеть закусочных, в друзьях сплошь знаменитости, а в любовницах шикарные красавицы, и все ждут не дождутся, когда он появится. Ну, я старалась его подпоить, чтоб он сблевал. А ему ни фига, знай себе курит жуткие сигары, которыми Бергонци торговал, разглагольствует и лапает меня, и я ловлю сочувственные взгляды девочек, а времени два часа ночи.

Потом я отлучилась в туалет и разыскала Бергонци. Слушай, говорю, пойду-ка я домой. Мужик невыносимый, а мне нездоровится. «Извини, лялька, – отвечает он, – но раньше клиента никто не уходит. Таков уговор». Ну пожалуйста, Гонцо, прошу я. «Весьма сожалею, дорогуша, правила есть правила».

И до полчетвертого я мучилась, как в аду, а потом Большая Сволочь говорит: «Небось хочется домой, киска?» Устала, говорю. «Да и я притомился. Пойду, пожалуй». Грилл подал ему пальто, и он ушел. Я опять сходила в туалет, а на выходе меня поймал Бергонци. Ладно, говорит, народу мало, можешь идти. Отдал деньги за вечер, вышло весьма прилично, и предупредил: «Смотри осторожнее, тут всякая шваль ошивается». Я вышла на улицу, вот тогда-то все и произошло.

– Что?

– Знаешь, тяжело об этом говорить.

– Тогда не надо.

– Нет, я должна с кем-нибудь поделиться. Еще никому не рассказывала, а там много чего. Много всякого.

– Ну расскажи что-нибудь одно, а в следующий раз – другое.

– Ладно. Я шла по улице и просто вдыхала свежий влажный воздух – чистый, хоть и в Сохо. Пока я сидела с Большой Сволочью, прошел дождь. Хотела взять такси, мне было по карману – хоть каждый день катайся. Но потом решила, что поймаю машину на Лестер-сквер.

Прошла всего ничего, и тут рядом притормозил большой черный лимузин, внутри двое. Один за рулем, другой сзади. Машина остановилась почти вплотную, стекло ужужжало вниз, и я увидела Большую Сволочь, и он мне помахал рукой в золотых перстнях. «Эй, киска, – говорит, – угадай, кто поедет кататься?»

– Ох ты! – выдохнул Крис.

23. Взаперти

Она отчаялась, хоть и дочь партизана.

Наконец я скопил пятьсот фунтов. В желтом конверте они лежали во внутреннем кармане пиджака. То и дело я их вынимал и разглядывал, едва удерживаясь, чтоб еще раз не пересчитать. Много раз пересчитывал и сменил два-три конверта. Неоспоримые пятьсот фунтов. Они придавали какую-то уверенность. Теоретически мне хватило бы денег переспать с Розой, если б она еще оказывала подобные услуги.

Приходила мысль, что их можно потратить на кого-нибудь типа киски Бергонци, но я хорошо понимал: это совсем не то даже для меня, одинокого субъекта, изголодавшегося по женщине. После многолетнего супружества с Огромной Булкой трудно рассчитывать на женский интерес – я наглотался пыли, утратил уверенность в себе и, кроме того, мечтал лишь о Розе. Я знал, что приятен ей, но не был уверен в природе ее приязни. Обсуждать эту тему я боялся, опасаясь, что ее интерес ко мне окажется «платоническим», как выражались девушки моей юности. Разочарование меня бы сокрушило.

Примерно тогда Роза и поведала о самом страшном своем кошмаре – похищении Большой Сволочью и его подельником.

Ее затолкали в машину, и тот, кого она называла Большой Сволочью, поигрывая ножом, устроился рядом с ней на заднем сиденье. Ехали часа два, не меньше, однако все еще было темно, когда лимузин остановился и Розе приказали выйти.

По лестнице спустились в этакий меблированный подвал. Там имелись даже туалет и душ, но не было окон, а окованная железом дверь всегда была заперта. Вероятно, Большая Сволочь и его напарник обустроили помещение специально для своих забав. Если приглядеться, там были видны следы замытой крови и порезы на мебели. Свет можно было выключить, только со стула вывинтив лампочку.

Роза не кричала и не сопротивлялась, потому что ее окутала обреченность – этакая парализующая смесь фатализма и ужаса. Я не бывал в подобных ситуациях. Хочется верить, что я бы сопротивлялся, но, может, и нет. Никогда не знаешь, как себя поведешь, пока не окажешься в переделке. Помню, однажды на проселке я увидел слепого кролика – он меня чувствовал, но не знал, что я такое. Объятый ужасом, он просто беспомощно сидел на травянистой обочине. Вытянул шею, как аристократ на плахе в фильмах о Елизавете Первой, и ждал, когда я его убью. Я почесал ему нос, пошушукал, а затем поднял и отнес подальше от дороги. В руках моих он брыкался, но, оказавшись на земле, вновь изготовился к казни. Наверное, то же самое было с Розой. Она отчаялась, хоть и дочь партизана. Оказалось, от безысходности молятся даже атеисты.

В подвале Розу продержали четыре дня, кормили сэндвичами и шоколадом с орехами. Ее не просто насиловали. На предплечье она показала след от ожога, размером с шиллинг: «Они гасили об меня не сигареты, как обычные изверги, – они гасили сигары».

Ее изуверски насиловали, били, резали и даже кусали. Шея ее была в синяках, похожих на огромные отпечатки пальцев, – Розу душили, она теряла сознание, – а на запястьях и лодыжках остались багровые окружья от веревок. Все тело – сплошная рана, но особо досталось известным местам. Слушать дальше я не мог.

Вначале от ужаса оцепенел, потом стало еще хуже. Меня замутило, я отставил чашку. Потом меня затрясло.

– Крис, ты побледнел, тебе нехорошо? – спросила Роза.

Я не мог выговорить ни слова. Представлял пережитый ею ужас, и сердце мое разрывалось.

Я не плакал с тех пор, как приехал в больницу и узнал, что уже поздно: брат мой умер.

Крупные неудержимые слезы скатывались по щекам и капали в чашку. Нелепо, но я был смят.

Роза окинула меня долгим взглядом и смолкла. Затем подошла, обняла меня, и тогда я разрыдался, словно ее прикосновение высвободило все мучительное сострадание. Роза зашла за спинку кресла, наклонилась, щекой прижалась к моей щеке. Я чувствовал шелковистость ее густых волос, знакомый цветочный запах мыла, крема и духов. Материнское, сестринское объятие – я навсегда запомнил его восхитительную нежность. Не знаю, плакала она или нет. Щека ее была мокрой, но, может, от моих слез. Она еще крепче меня обняла и стала укачивать, приговаривая:

– Прости, Крис. Пожалуйста. Прости меня.

Потом еще долго я искал книги о психологических последствиях изнасилования. Хотелось понять, каково было Розе. В смысле, это невообразимо.

Удивительно, но я почти ничего не нашел, никакой информации. Связался с организацией «Женщины против насилия», но и там ничего не разъяснили. Думаю, мой пол возымел противоположное действие и меня сочли извращенцем. Потом я отыскал книгу, написанную девушкой, которую изнасиловали у священника в доме. Дважды прочел, но яснее не стало – Роза ведь не дочь священника.