Текст книги "Крокодил или война между добром и злом, случившаяся в царствование Людовика XV"

Песнь пятнадцатая
Речь мадам Арев перед Обществом Независимых

– Нисколько не сомневаюсь, дорогие мои собратья, что вы весьма чужды рядовым соображениям (opinions vulgaires). Одни из них приписывают набирающим теперь силу необыкновенным народным волнениям некую вымышленную причину, рассматривая их лишь в качестве результата обмана, другие же, веря уже в причину реальную, сеют всеобщую панику – они друг друга стоят. Нет, вы свободно избрали образы здравые, способные дать вам знание (impressions saines et instructives), с помощью которых истина непрестанно воздействует на людей, вы подчинились им по доброй воле. Именно так вы и стали друзьями истины, и, будучи ими, уже не можете впасть в столь грубые заблуждения. Ведомо вам и то, что эти волнения имеют причину более чем реальную, и едва ли стоит тратить время на то, чтобы представить её вам, тем, кому она слишком известна. Но я хотела бы направить ваши мысленные взоры на истинные основания, которые и ответственны за то, что сама эта причина теперь имеет возможность действовать.

Париж ныне лишён того, что зовут нуждами первой необходимости, и наказан жаждой и голодом лишь по той причине, что едва разомкнул внутренний слух жажде потребностей иного порядка – притом потребностям более чем первой необходимости. Непрестанно хотела я кормить город хлебом своего учения, столь же фатально потребным (indispensable) человеку для здравия его духа, как плоды земли для здравия его тела.

Чудеса, излившиеся на людей сплошным потоком, до краёв переполнили и разум человеческий вообще и тот, что есть в распоряжении парижан. Ведь в этом городе, где живут учёные мудрецы всякого рода, очень мало тех, кто мысли свои обращает к поиску истинных знаний, а ещё меньше среди них тех, кто, вооружившись духом истины, направил и свои шаги к этим истинным знаниям. Большинство из этих учёных непосредственно заняты лишь тем, что вскрывают оболочку природы (disséquer l’écorce de la nature), измеряют, взвешивают и исчисляют все её молекулы, нацелившись – безумцы! – на окончательное и полное завоевание всего, что составляет Вселенную. Как будто бы было им по силам осуществить эту задачу таким путём, каким они за неё берутся! Мудрецы эти, столь именитые и так громогласно себя заявляющие, не ведают только, что вся Вселенная, как и время, является сжатой иллюстрацией к неделимой и всеобщей вечности. Учёные, конечно, могут и созерцать её и восхищаться зрелищем и её внутренних закономерностей и чудес, день за днём сменяющих друг друга, чтобы этот мир давал представление о своей бесконечно обновляющейся и в то же время вечно неизменной основе. Однако они никогда не овладеют тайной её существования, ведь тайна, ключ к жизни какого-либо существа, может открыться лишь тогда, когда жизнь его уже подошла к концу. Величественный акт гибели Вселенной – только он! – смог бы дать в руки учёным принцип развития её основы и ту тесёмку (lien), на которой подвешен наш мир-осколок (le monde-patriel) к всеобщей вечности. Так что эти мудрецы смогли бы познать Вселенную, лишь когда её бы уже и не было больше!..

Им не ведомо, что причина, по которой они считают, что Вселенная не отойдёт в прошлое, быть может, в том и состоит, что они всегда сосредотачиваются на той ступени, которую она уже прошла. Можно сказать, что Вселенная для них словно бы постоянно чахнет (dans un continuel dépérissement) благодаря разделению и распаду образующих её частей. Точно также трупы на кладбище всецело лишены мысли о собственной смерти, а значит, могли бы смело заявить, что никогда не уйдут в небытие, потому что они уже там, в силу разложения подчинённые закону разрушения. Совершенно невозможно судить об управляющих неким краем законах и той судьбе, что его ждёт, находясь ниже его – нет, только над ним возвысившись. Лишь тела живые могут судить о телах мёртвых, конечно, при этом суждения будут различаться в зависимости от того, в какой из этих двух классов поместит себя их автор[80]80
  См. примечания к Песне пятнадцатой на стр. 376.


[Закрыть].

По этой-то причине такие мыслители и сами не понимают, насколько безумнее те, кто желает овладеть тайной существования самого всеобщего начала, а не только Вселенной¹. Так как тайна какого-либо бытия может раскрыться лишь по завершении его собственного существования, тайна высшего начала может быть познана лишь тогда, когда оно придёт к своему концу – а если это возможно, то это уже и не высшее начало. То же относится и к любому началу, которым хотят это высшее подменить.

Ведь сами атеисты, полагающие, что не существует этого высшего начала, неверно зовутся этим именем. В действительности, атеист – это тот, для кого не существует Бога, или, если угодно, тот, кто живёт без Бога. То, что атеисты настолько отделены (séparés) от него, чтобы в итоге жить без него, сомнению не подлежит, как то, что Бог для них есть нечто, лишённое бытия и вообще не существующее. Но то, что они без Бога, ни в коей мере не доказывает, что его нет, подобно тому, как слепец, лишённый солнечного света, ни в коей мере не служит доказательством, что Солнца для других людей не существует.

Кроме атеистов есть и те, кто, будучи окольными путями приведены к глубоким познаниям, не ведают ни то, какой дорогой должны вести их эти знания, ни то, какой ценой они должны быть получены человеком. Бездумно заглянув в эту обитель мысли, они взращивают в себе одну лишь гордость, а то и более преступные алчные страсти (cupidités), которые, в конце концов, не преминут стать для них бесконечно гибельными. Главная же из этих страстей ведёт к тому, что они желают проникнуть в будущее, но путями, отличными от тех, что открывает человеку сама истина – если удосужится он своей путаной волей не чинить ей препон. Влекомые подобным преступным любопытством, они желают предвосхитить божественное действие. Тогда как подобным людям надлежало бы только смиренно ожидать его – ему угодно явить себя (se créer) самому, и вне их разумения!

Неведомо им, что если – и таково истинное положение дел! – только бескрайний простор света (les plus vastes lumières) и может уравновесить для человека тяжкий груз той необозримой тьмы (ténèbres incalculables), которой он привычно окружён, то ведь слепить этот свет может лишь в той степени, в какой в самом человеке успело затаиться какое-то природное родство с этой тьмой. Всё окружающее человека пространство заражено пагубой того нездорового воздуха, которым он дышит в течение всей жизни. Взойти на эту высшую ступень божественного света он способен лишь в той степени, в какой оберегает себя – как можно лучше – от близости ко всей той ядовитой разъедающей ткани (substances), которая отравляет его собственные сущностные задатки (essences) и препятствует развитию всех его духовных даров.

Вам известно, дорогие мои братья, что именно недостаток таких благотворных предостережений и допустил во Вселенную тысячу заблуждений вместо одной истины, сущие потопы злодеяний, излившиеся на место пары-тройки порядочных дел и потоки суеверий, заменившие всего несколько искр, но уж по-настоящему ярких (véritablement lumineuses). Ведь уже давно сказала сама Премудрость таким безрассудным людям, что даст свободно им «избрать собственные заблуждения»², дабы научить, что самым страшным наказанием, которое они могут понести, будет то, что их ложным замыслам дано будет воплотиться в жизнь. Вот по этой-то причине множество писателей – друзей истины и преподносили её в своих книгах разве что с дрожью и волнением в душе, скрывая её под разными символами и аллегориями, так сильно они боялись её опошлить, отдав на потребу (prostitution) агрессивной толпы! Вот почему, в конечном-то счёте, если ограничиваться нередко странными обрамлениями (cadres) их писаний, не докопавшись до самой сути того, что они передают – а это именно скорбный удел падшего человека – то и давать им справедливую оценку (juger avec justesse) не стоит. Ведь сами они громко стонут оттого, что вынуждены себя сдерживать и хранить молчание!

Помимо атеистов и «позитивистов» есть и третий тип людей – он, быть может, более достоен сожаления, чем двое предыдущих. Он составлен из людей, предназначенных для поддержания и сохранения тех самых искр, девственно-ярких (lumineuses et pures). На них в силу самого их положения возложен долг – содействовать их разгоранию. Однако они, вместо того, чтобы выполнять своё дело, получая обильные и блестящие всходы, позволили искрам угаснуть и потому ответственны за то, что народы не воспринимают уже и малейших отсветов тех сияний, что должны служить им светочем в жизни!

Только лишь подумаю о таких людях, и всё внутри переворачивается от горя, столь ужасными мне представляются последствия их пренебрежения своим долгом – как для них самих, так и для тех людей, что ждут от них поддержки и исцеления своих бед…

Известно вам, что пришли времена, когда истина возжелала восстановить свои права на Земле. Да, да, вскоре уж она снимет маски с той лживой философии, пользуясь которой лжемудрецы и лжеучёные (les faux sages et les faux savans)³ так долго злоупотребляли людским доверием. Вскоре уж она перевернёт эти нечестивые жертвенники (autels d’iniquité), куда влечётся человек лишь из праздной пытливости, желания проникнуть в будущее, не имея ни единого ключа, который мог бы открыть для него вход туда! Да, да, вскоре уж она поднимет бури в истинных обителях людских – его мысли и разумении. И лишь отсылающими к этим настоящим бурям образами, лишь знаками, указующими на них, поданными человеческому уму и мышлению, являются те бесчинства и лишения, переживаемые ими в нуждах плотских. Чтобы когда очистится воздух от тяжёлого пара и тех, кто, творя зло, сгущает темноту, истина смогла бы явить себя в нём во всём сиянии!

Вот причины, по которым допустила истина, чтобы это скрытое начало (cause cachée) обрело возможность действительно участвовать в этих великих событиях, вот почему уже начало оно распространять среди людей столько слухов и волнений. Ведь истина никогда не упускала случай объявить народам значимые драматические события, что их ожидают, дабы было у них время благодаря своему благоразумию и возвращению к правым (réguliers) путям действия задержать их воплощение. Вот почему это скрытое начало готовило своё дело уже давно, что подтверждает нам теперь рассказ с мыса Горн, и я должна признать, что с тех пор, как покинула отцовский дом, чтобы исполнить то дело, к которому была призвана на эту Землю, не знала я поры важнее теперешней.

И вам, братья мои, осведомлённым обо всех этих глубоких тайнах, остаётся разве что удвоить и рвение своё и усилия, дабы прийти на помощь благим людям, у кого, в тех значительных событиях, ареной действия которых должен быть Париж, будут свои дела, вполне осязаемые, требующие исполнения. Ведь известно вам, что на иных людей возложен долг совершить дела наглядные (ostensible), чтобы для простого народа и для тех, чьи – не разум, нет! – только плотские чувства можно изумить, не пропало для них то, что задумано было самой мудростью. Вам даже известно заранее и то, каковы будут последствия всего, что ныне ещё только вызревает и готовится. Ведь благодаря истинному свету (vraie lumière), который есть в вас самих, вы знаете всё, что должно произойти с 1743-го и вплоть до 1473-го года, то есть времени восстановления (réhabilitation) человека во всём его полноправии (privileges), равно как и времени его рождения (naissance)⁴. Да, говорю я, видите вы и благие и злые движущие силы, которые уже пришли в движение, и развернутся ещё сильнее в положенное им время. Они открыты вашему взору, ибо это исключительное право людей, подобных вам. Те же, кто принадлежит к типу людей более низких, эти самые вещи видят лишь образно, но всё равно ваш-то собственный взгляд и движет их образным восприятием – во сне ли или наяву эти образы ни являются, неважно! Ведь это око друзей истины дарует и форму и жизнь обычным снам других людей.

Таков краткий пересказ истории мадам Арев, того, что происходило в Обществе Независимых, а также того глубокого учения, которому отдавали все силы своей души различные его члены.

Песнь шестнадцатая
Возможности Общества Независимых. История профессора красноречия

Как раз следуя этому удивительному принципу – око друзей истины дарует и форму и жизнь обычным снам других людей – если Общество Независимых собиралось (или, лучше сказать, воплощало в реальные дела свои способности), то непременно другие люди испытывали на себе или чувствовали последствия этого, во сне ли или каким-либо иным путём. Так что это так называемое собрание, краткий образ которого я только что дал, едва только приступало к делу, как многие люди сразу же ощущали на себе влияние его силы и, рассказывая об этом своим друзьям и знакомым, открыто свидетельствовали о различном его проявлении.

Среди прочих, профессор красноречия рассказал, что в некой надземной обители, во сне он видел собрание множества неких особ, как ему показалось, весьма почтенного возраста, державшихся с большим достоинством.

– Я видел, – говорил он, – как из их глаз и уст вылетают некие сверкающие нити, распространяясь во все пределы нашего земного шара и образуя в мыслях других людей равное им число движущихся, мелькающих и говорящих картин. С помощью этих картин люди уже в состоянии предчувствовать, увидеть и узнать то, что в обычном своём положении ни в коей мере не предчувствуют, не видят и не знают. Те картины, которые сияющие лучи образовали в моей мысли, даровали мне столь гибельные предзнаменования для Парижа, что я до сих пор не могу прийти в себя и думать об этом без дрожи… Из-за тех тревог и бед, в которых мы пребываем, мне даже кажется, что эти предзнаменования уже сбываются. В числе этих зловещих примет была одна, которая меня не столько напугала, сколь удивила. Не нахожу ничего в окружающем мире, что помогло бы мне найти её смысл и объяснение. Одна сверкающая нить, слетевшая с уст одной из этих особ, сформировала в моей мысли образ, зловещий для книгохранилищ: мне показалось, я увидел там глубокую рану, которой им угрожали, и которая не добавит учёным славы¹[81]81
  См. примечания к Песне шестнадцатой на стр. 377.


[Закрыть]. В то же время сияющий луч не погас, а даже, казалось, стал прирастать яркостью. Неужто должны науки впасть в варварство, или как раз наоборот, стать ещё блистательнее? Вот чего не втолковал мне мой сон. Могу только сказать, что нет вещи более странной, чем подобные сны, с некоторых пор меня неотступно преследующие.

Песнь семнадцатая
История командира драгунского полка

Ещё был один командир драгунского полка, который, запыхавшись, спешно прибыл к своему семейству, чтобы рассказать ему об ужасах, перед которыми был беззащитен – в том числе и о тех, что должны немедленно обрушиться на Париж:

– Мы вот сейчас были заняты вместе с архитектором, – сказал он, – смотрели, как идут работы по строительству дома, который возводит для себя один из моих друзей. Всю жизнь этот мой друг ходил по разным колдунам (magiciens), которым доверял неизменно, что бы я ни предпринимал в надежде его переубедить. Вдруг послышался глухой шум в одном из подвалов дома, потом множество стуков, похожих на звуки барабана, а затем раздался жуткий взрыв, разрушивший свод, так что он обрушился на самое дно подвала. Посреди всего этого грохота в воздух поднялась отвратительного вида голова. У рта её сам по себе держался рупор, крайне причудливо изогнутый – ничего похожего я никогда не видел. Эта голова, последовательно обернувшись вначале вверх и вниз, а также вправо и влево, а затем к четырём частям света, через рупор произнесла следующие печальные слова со звуком, который с трудом выносил человеческий слух:

 
Царство наше скоро уйдёт,
Но, далеки от того, чтобы этого ждать,
Отомстить раньше мы можем,
На Париж чтоб обрушить все тяготы плоти и духа,
В нём невежество сея, в нём сея и глад.
Мало того, что глад мы посеем в ваших желудках,
Нам внести его нужно и в головы ваших людей,
А тем паче, в головы тех, кто образован, тех, кого почитают за светочей мира.
Это нам будет проще всего, ведь дорогу тому они открыли нам сами.
 

По мере того, как мерзкая голова, обращаясь к четырём частям света, произносила эти угрожающие слова, она через рупор исторгала из своего рта сгустки тяжёлого пара, уносившиеся далеко в воздушное пространство и так замутнившие его, что ни одного луча Солнца не могло проникнуть сквозь этот морок и развеять его. Меня почти ослепила темнота. Я прибежал поделиться с вами своим изумлением. Может быть, вас прельстит мысль посмеяться надо мной, но ведь вы знаете, что я нахожусь не в том положении, да и обладаю не тем характером, чтобы быть безмерно доверчивым.

Те, кто слушали этот рассказ, ответили командиру драгунского полка, что они весьма далеки от того, чтобы обращать его в шутку. Что они, наоборот, разделяют его изумление, и невозможно не верить тому, что вызревают весьма необыкновенные и неприятные события, ведь часть этих угроз уже осуществилась. В самом деле, по Парижу стали ползти слухи – люди от мала до велика, да попросту все потеряли голову. Были среди них даже те, кто утверждал – что они ясно увидели, как какие-то из этих раздутых мерзкой головой густых паров вошли в головы многих учёных, а также большей части народа, но в первую очередь, в головы тех, кто отвечает за запасы продовольствия. А как же иначе объяснить, почему съестного было так мало, и оно было такого низкого качества?

Песнь восемнадцатая
Надежды некоторых жителей Парижа. История учёного-академика

По правде говоря, наряду с такими, ничего хорошего не предвещавшими рассказами, встречались и те, которые кончались не так страшно. Можно было видеть, как те или иные добропорядочные граждане, общаясь между собой, пересказывали друг другу сюжеты уже утешительные – те, которые внушались их разуму неведомым им Обществом Независимых. Одни говорили, что увидали и удачную атаку, и славную победу своих заступников над всеми врагами республики – знамёна реяли в воздухе и сверкали всеми знаками провозглашаемого триумфа! Другие утверждали, что видели, как Солнце, сияя, отделилось от небесного свода и пустилось в путь, чтобы остановиться над Парижем, осеняя его бескрайним светом. Кое-кто ещё говорил, что увидел огромного крокодила, убитого небольшим животным, имени которого он не знал, и тотчас после этого прежнее изобилие вернулось в город, заставив испариться малейшие следы недавних перебоев с продовольствием. Но все свидетели были единодушны в своих показаниях – они видели, как парижане, все как один, проливали слёзы радости от того, что спаслись от своих бед, и торжественно источали хвалы той высшей и всесильной божественной деснице, которая, сжалившись, возжелала, наконец, положить конец их несчастьям, осыпав парижан своими благодеяниями.

Был даже один учёный, весьма выделявшийся своими познаниями в физике и математике, но при этом крайний скептик. Однажды, когда он меньше всего этого ждал, этот учёный муж обнаружил, что будто бы перенесён в то самое, удивительное собрание Общества Независимых. Там он не подвергся никакому испытанию и не был принуждён ни пройти какой-либо обряд, ни произнести некие нужные слова. Перед ним сразу же предстала на миг картина как тех бедствий, что ожидали Париж, так и тех утешительных событий, которые за ними должны были следовать. Он мог лицезреть на ней бескрайние глубины тех путей истины, скрытых от глаз обычных людей (hommes de ce monde), тот новый распорядок, к которому должны прийти и науки и сама природа, и, наконец, настоящие основы истинного знания о природе (les bases réeles de la véritable physique). Оно и явило учёному всё ребячество и всё несовершенство бывших на слуху академических учений, в колыбели которых он пребывал до сих пор.

Он был так поражён всем этим, что когда прошёл миг этого краткого блаженства, уже не узнал себя прежнего: потоки слёз струились из его глаз, жгучие слова раскаяния разрывали его сердце, в жарких молитвах душа выворачивалась наизнанку. Стыдясь своей прежней слепоты (aveuglement) и ныне упоённый уверенностью в том, что, наконец, нашёл истину, он хотел было поделиться тем, каким стал теперь, со всем миром, а особенно со своими собратьями в науке. Первые же предпринятые им попытки убедили его, что ему теперь принадлежит «глас вопиющего в пустыне», и эти тайны он затаил (renferma) в сердце, довольствуясь тем, что взорам людей истины, пребывающих в молчании и живущих в полной безвестности, являл любопытное зрелище учёного мужа, признававшего единого Бога и молившегося ему!

Тем не менее, такого рода тайные и чудесные предметы, открывавшиеся только отдельным людям, те высшие силы (ressorts supérieurs), которые были в распоряжении Общества Независимых, и необыкновенная мадам Арев – всё это было недостижимо для простых людей, признававших лишь материальные нужды и занятых лишь тем, что их в данный момент касалось. Так что враждебная сила, приводившая город в волнение, пользовалась очень благоприятным положением для исполнения своих разрушительных замыслов, пугая и возбуждая людей зрелищем их несчастий и тех опасностей, которыми они были окружены.

Однако этому противостоял бдительный и благородный Ле Жанье, человек редкий, восприимчивый ко всему тому, что проистекает от добродетели, столь же способный к военному делу, как и годный к полезному управлению городом, которое он осуществлял. Дело своё он унаследовал от предков, притом, что имел большое влечение к истинам высшим и религиозным, хотя на счёт последних у него пока были только слабые догадки. Он не пренебрегал никакими средствами, бывшими в его распоряжении, чтобы помочь тем мелким проблемам (échecs), что уже отдали себя благому делу, оберегаемому Ле Жанье. Он укреплял полицейские посты и не страшась никакой опасности был везде, где, как он считал, его присутствие может быть полезно. Всюду он посылал своих представителей на местах, чтобы надёжно выявить главарей переворота.