Текст книги "Предчувствие любви"

P.S.

Думаю, вам следует знать, что свой поступок я объяснила родным безмерной благодарностью спасшему меня человеку.

Однажды мы с тетушкой возвращались из поездки в монастырь, по дороге на нас напала шайка разбойников. Наша гибель казалась неотвратимой. Но в самую страшную минуту появился отважный человек. Разогнав негодяев, он проводил нас до усадьбы и умчался прочь. Он не назвал своего имени, но я часто вспоминала его благородное, исполненное праведным гневом лицо. С той поры мы с тетушкой ежедневно молились за своего спасителя. При первой же встрече я увидела ваше сходство с тем человеком. Я несколько раз пыталась поговорить с вами о той истории, но всякий раз вы переводили разговор в шутку. Я решила, что ошиблась, приняв вас за своего тогдашнего спасителя. И все же именно эта история заставила по-особому взглянуть на вас. Когда-то благородный человек вступился за незнакомых людей, рискуя жизнью. Считая себя в неоплатном долгу перед ним и не имея возможности отблагодарить, я сочла необходимым оказать такую же бескорыстную помощь нуждающемуся в ней человеку, вам.

Должно быть, мой поступок в ваших глазах выглядит наивным и не имеет оправдания. Что ж, я никогда не рассчитывала на вашу снисходительность.

Все мы в той или иной степени больны, но, верю, не безнадежно испорчены. Знаю, что и в вас есть и честь, и преданность, и верность.

Что бы вы ни решили сделать с вашей жизнью, помните: не вы безраздельный хозяин своей жизни.

Я же за вас всегда буду молиться.

До встречи в нашем общем Отчем доме, будьте готовы к тому, чтобы предстать там в достойном виде. Если Господь захочет, мы с вами еще встретимся. Что-то мне говорит, что наша разлука не будет слишком долгой. Я за вас буду всегда молиться, в моих глазах вы мой супруг.

Итак, до встречи. Любящая и преданная вам Виолетта».

10

Никто и никогда не сумел бы убедить Эжена де Колиньи, что можно переродиться в одночасье. Однако именно так с ним и случилось. Виконт с изумлением и отвращением оглядывался на себя вчерашнего.

«Каким беззаветно храбрым казался я себе еще вчера. На какие безумства только не решался, в какие авантюры не ввязывался, и все для того, чтобы прослыть своим в среде великосветской знати.

Каким же пустяком, безделицей оказались все потуги утвердиться и прославиться в свете! Какая тщета – казаться лучшим, блистательным, остроумным среди никчемных бездушных людей. Какое убожество прячется под белилами остроумного злословия, легких побед над неопытными сердцами, за бесшабашной храбростью дуэлянтов. Сколько усилий потрачено для того, чтобы не быть, а казаться.

Моя непомерная гордость и тщеславие приговорили меня к погибели. Виолетта, пытаясь избавить меня от этой страшной участи, приговорила себя к смерти, смерти для мира. Вот цена моего спасения!»

Утром виконт исповедовался и причастился в маленькой часовне в одном из монастырей парижского предместья. Бедный священник едва не упал в обморок, выслушивая исповедь. Здесь не было знатных прихожан, были в основном крестьяне, лавочники, из знати – только местные дворяне, главными грехами которых были чревоугодие да несоблюдение постов. А уж обилие грехов, названных таким бесстрастным голосом, будто считывал с листа, наводило на мысли: может ли в одном человеке ужиться столько грехов, и почему он говорит так спокойно. Но вглядевшись через густую сетку перегородки в незнакомое лицо, священник увидел решимость кающегося избавиться от своих грехов. Это придавало силу его духу и крепость голосу.

Перечисляя грехи, виконт сокрушался, что не смог убедить своих товарищей оставить свои привычки и повернуться лицом к Богу.

– Не расстраивайтесь, всему свое время, у каждого свое назначение. Вы сами еще только оправляетесь от тяжелой болезни. Спасайтесь сами, ваш жизненный пример будет убедительнее любых слов. Как говорили первые христиане, спасись сам и после тебя спасутся тысячи. Иногда маленький, ничего не значащий поступок, даже слова, могут подтолкнуть человека к греху или спасению. Вы заметный человек в Париже, вашими привычками, чувствами, поступками интересуются молодые люди, вы определяете моду не только на одежду, но и на мысли. Так пусть ваши мысли послужат спасению, а не гибели молодых душ.

– Что же мне делать? Жить как прежде больше нельзя… Покинуть совсем свет, запереться в поместье? У меня еще слишком много сил…

– Используйте их во благо. Насколько я знаю, вы причислены к энскому полку. Там идут тяжелые бои. Может, вам стоит найти нового себя, новое место в этом мире – на поле брани, защищая интересы Франции?

В конце исповеди священник поздравил кающегося с тем, что он оставляет свои грехи, и благословил на новую жизнь.

Чувствуя огромное облегчение на душе, Эжен направился к выходу, но вдруг вернулся. Священник молился у алтаря.

– Святой отец, не поможете ли вы повидаться с Виолеттой? Или хотя бы передать ей письмо?

Узнав, в какой монастырь удалилась девушка, священник покачал головой.

– Увы, сын мой. Устав этого монастыря очень суров. – Взглянув на лицо молодого человека, взирающего с мольбой и надеждой, священник не устоял. – Но обещаю, что попрошу настоятельницу передать письмо.

Виконт принял решение немедленно отправиться в Америку. Но прежде всего надлежало привести в порядок дела и бумаги: из колоний приходили неутешительные вести о многочисленных потерях в рядах французской армии. И никто не мог поручиться, что он вернется живым. К его огромному сожалению, улаживание дел потребовало значительных трат сил и времени. Приказ о переводе в действующие войска пришел только через год.

11

Утро выдалось особенным. Виолетта смогла привстать с постели, давно ей это не удавалось. Рядом на стуле дремала уставшая за ночь сестра Розина.

«Бедняжка, как она осунулась за эти дни. Интересно, сколько я лежала без памяти?»

Сегодня ночью Виолетте приснился чудесный сон. Она видела свою матушку, та была молодой и веселой. Матушка привела ее к небольшому красивому дому, выложенному из светлого прочного камня. Его стены обвивали вьющиеся растения. За раскрытыми окнами слышалась тихая красивая музыка и голоса, многие из которых она узнавала.

– Пойдем, дорогая. Приготовься, ты увидишь всех, кого любишь, там тебя ждет твой жених. Умойся, приберись, мы тебя ждем.

Махнув на прощание рукой, мать вошла в дом, оставив дверь полуоткрытой. На широкой скамейке стоял кувшин и тазик для умывания. Виолетта с улыбкой взяла голубой кувшин в руки – тот самый, из которого ей поливала воду матушка. На душе было радостно и спокойно. Осталось только переодеться. Она оглянулась в поисках одежды и увидела на скамье белоснежное платье. Закрыв лицо руками, горько расплакалась: разве она достойна такого наряда? Но кто-то сверху, на кого она не смела взглянуть, тихо и торжественно произнес:

– Это твоя одежда по праву. Цвет ее белее снега оттого, что нет ничего ценнее жертвенной любви.

Открыв глаза, Виолетта окинула взглядом свою келью, спящую на стуле сиделку, сестру Розину. Осторожно, чтобы не разбудить ее, поднялась, приспустила с плеч тяжелый серый балахон, с удовольствием протерла влажной губкой руки и плечи, надела светлую мантию, какую одевают на праздники, причесала волосы, взяла в руки распятие, глубоко вздохнула и заснула.

Очнувшись ото сна, сиделка с тревогой посмотрела на больную. Та спокойно лежала на спине.

«Должно быть, спит» – решила сестра Розина, хотела было выйти из комнаты, но тут раскрылась дверь, и на пороге появилась настоятельница.

– Ну, как наша больная?

– Спит. А что малыш?

– С ним тоже все хорошо. – Не переставая перебирать четки, наставница присела на краешек стула. – В деревне нашлась кормилица, она будет жить у нас столько, сколько понадобится, пока за мальчиком не приедут родственники Виолетты. Письмо с уведомлением я уже отправила.

– Мальчик будет жить у господина де Пенкорнэ?

– Нет, ребенок будет воспитываться в семье его племянницы. Супруги бездетны, они с радостью примут ребенка. К тому ж они небогаты, а господин Пенкорнэ выделил для ребенка значительную сумму. Как только мальчик окрепнет, супруги уедут на время в другую страну.

– Чтобы никто не узнал тайну рождения ребенка?

– Никто и никогда. Этот вопрос был заранее оговорен Виолеттой со своими родственниками. – Наставница тяжело поднялась. – Ну что ж, пора идти на молитву, а ты еще побудь здесь.

Наставница взялась за ручку двери и вдруг обернулась:

– А зачем это Виолетта переоделась в праздничную одежду, и почему она так тиха? Не слышу ее дыхания.

Сиделка приблизилась к постели больной. Лицо Виолетты было спокойным, на губах замерла кроткая, обычная для нее улыбка. Осторожно, чтобы не разбудить больную, сестра Розина склонилась к изголовью и вдруг вскрикнула:

– Боже, она не дышит!

Прощание с Виолеттой было тихим и светлым. В конце общей молитвы настоятельница монастыря убежденно произнесла:

– Наша сестра ушла в небесные обители с улыбкой на устах. Верю, она не оставит нас без своих молитв.

12

Эжен де Колиньи воевал в своем полку уже больше года. Слава о нем, как о храбрейшем и честнейшем офицере и командире, гуляла далеко за пределами полка. Его уважали офицеры и любили солдаты. Он не допускал панибратства, но был расчетлив в бою, никогда не рисковал чужими жизнями, не пытался выдвинуться. Фортуна была благосклонна к нему. Он возвращался без единой царапины из таких переделок, что если бы не свидетели, мало кто мог поверить в них. С ним шли на любое рисковое дело.

«Силен его ангел-хранитель», – говорили солдаты и жались к нему поближе. Его солдаты, по большей части крестьяне из парижских предместий, рассказывали разные байки, в которые все охотно верили. Один из солдат клялся, что видел собственными глазами, как пуля, выпущенная из вражеского ружья всего с двадцати метров, изменила свой путь, обогнула командира и вонзилась в дерево. Он ее потом вытащил и носил с собой как талисман.

Все с завистью смотрели на нее. Как же можно не верить, когда вот она… поблескивает тусклым огнем кусок смертоносного железа. Сам Эжен слышал эти россказни и не очень удивлялся. Он знал, чьими молитвами жив и выходит невредимым. Эжен и сам в любых сложных переделках обращался мыслями к Виолетте, видел ее такой, какой запомнил в последний вечер их встречи – в простом светлом платье, с гладкой прической. Он называл ее про себя своей невестой, женой.

Виолетта ему всегда помогала, не было случая, чтобы не пришла на помощь советом, во сне ли, наяву ли. В трудных ситуациях Эжен представлял, что подсказала бы она, и действовал правильно. Несколько раз, когда в пылу сражения на него находило особенное состояние, упоение боем, сродни опьянению, и на него накатывала волна злости или жестокости, он видел ее образ, и сердце его смягчалось.

За боевые заслуги Эжен де Колиньи был награжден высоким орденом и трехмесячным отпуском на родину. Эжен долго раздумывал, стоит ли воспользоваться такой возможностью. До армии доходили ужасные слухи о невероятных событиях в Париже. Там объявился какой-то Робеспьер, народ взбунтовался, назревало нечто ужасное.

Внезапное наступление противника все решило за него. Приказ об отпуске был отменен до лучших времен.

Первая же битва с врагом подтвердила слухи: британцы получили подкрепление, их ураганный натиск сметал все на своем пути. Укрепления де Колиньи считались лучшими, но оборона была смята уже через час боя.

Когда пуля, выпущенная из мушкета британца, пронзала его сердце, Эжен почти не чувствовал боли. Виконт еще летел, стрелял, кричал, пока не осознал, что все его усилия тщетны, выпущенные из его мушкета пули не способны причинить никому вреда. Прошло немало времени, прежде чем он понял, что покинул лагерь живых и теперь пребывает где-то между небом и землей. В этом новом для него пространстве не было никаких ориентиров: ни жарко, ни холодно, ни света, ни тьмы. Даже мысли остались где-то там, внизу на земле.

Эжен почувствовал себя безмерно одиноким, безотчетный страх овладевал его душой и сковывал волю. Крохотной точкой в этой непроглядной мгле было слабое воспоминание о ком-то родном и близком. Эжен попытался сосредоточиться и зацепиться за него, как утопающий цепляется за соломинку. Усилия не остались напрасными.

Сначала возникла мысль о дорогом друге, потом появился мерцающий силуэт женщины. «Виолетта», – понял он. И тут же рухнула стена отчуждения, отделяющая его от нового необъятного светлого мира.

Тревожные мысли уступили другим, спокойным и радостным:

Его путь на земле окончился, и слава богу! Впереди – только радость, к нему на встречу спешил его самый родной человек.

Он уже знал, что у него есть сын и что они с Виолеттой станут его ангелами-хранителями. Не только его, но и всех его потомков!

Эту милость он заслужил молитвами Виолетты.

Эжен прошептал: «Жена моя, невеста моя, сестра моя милая, наконец-то мы вместе, вместе навсегда!»

В небольшом домишке, будто в насмешку названном постоялым двором, было всего две комнаты. В одной крохотной комнатушке, половину которой занимала печь, ютились хозяева с детьми. Во второй, чуть побольше и почище, стояли несколько лавок, застланных то ли шкурами, то ли овечьими шубами, да небольшой стол с самоваром.

Мартин, кутаясь в хозяйский тулуп, шептал проклятия дороге, холодному климату, безлюдью и необъятности дикой страны. Его жена Жанетт покачивала люльку, подвешенную под низким закопченным потолком. Крохотное оконце было завешено какой-то тряпицей. Жанетт отодвинула «занавеску» в сторонку, в непроглядной темноте неба светили небольшие бледные звездочки. Среди них выделялись две яркие крупные звезды, они исходили праздничными лучами, радужно мерцали и сверкали как бриллианты.

– Взгляни-ка, Мартин. Похоже, эти две северные звезды приветствуют нашего Люка. У каждого из нас есть своя звезда, а у него целых две. Как думаешь, может, это души его родителей? – Жанетт суеверно перекрестилась.

– Полно тебе нести чушь! Хотя, по правде, парень и впрямь родился под счастливой звездой, и я даже знаю ее имя – Огюст де Пенкорнэ.

– Так ты думаешь, это его сын?

– Даже не сомневайся. Он только с виду такой благочестивый господин, а сам наверняка тот еще греховодник! Иначе с какой стати он отписал сироте такие деньжища! Впрочем, это не наше дело. Нам сполна заплатили за молчание.

– Деньги деньгами, но господин Пенкорнэ мог бы пожалеть мальчика, он еще слишком мал для такой трудной дороги. И каково всем нам будет жить в этой варварской стране?

– Говорят, при дворе Екатерины можно быстро разбогатеть, а Париж сейчас – не лучшее место на земле. Когда стены дворцов трещат по швам, нужно бежать подальше, а то угодишь как раз под обломки. С деньгами везде будет хорошо. Ну, хватит болтать, пора спать. Чуть свет двинемся дальше.

В доме все затихли, путешественники заснули. Они уже не видели, как две яркие звезды, двигаясь по небесному своду, очутились прямо напротив окна. От них исходили длинные тонкие лучи, вдруг они скрестились и упали прямо на лицо ребенка. Малыш улыбнулся во сне, ему снились два прекрасных светлых ангела. Они ласково смотрели на него и пели тихую песню о дивных мирах, далеких странах, непреходящей радости и вечной любви.

Виктория

1

Луна хорошо освещала полотно уходящей за поворот дороги и окраинные строения села. В быстро сгущавшихся сумерках виднелись очертания тополей и соломенных крыш. Ребята наметили маленькую, не отличающуюся от многих других крытую соломой хатку. Перед ней был разбит палисадник с вишнями, а впереди, перед плетеным забором, – заросли сирени. Ее густые кущи надежно скрывали скрючившихся в три погибели людей.

– Вроде бы тихо, можно выходить, – прошептал Сергей, поднимаясь во весь рост.

– Охолонь! – тоже шепотом осадил его Фёдор. – Подождем еще немного! Выйдешь, когда луна зайдет за тучи.

Ежась от холода, друзья снова спрятались в кустах сирени. От нечего делать Фёдор стал вспоминать события последних дней.

Прошло уже три недели, как парни покинули свои родные края. Село Голое стояло от станции Лиски довольно далеко, но фашисты наведывались сюда почти каждый день. Считалось, что их местности повезло: в ближайших деревнях расположилась пехотная дивизия итальянского Альпийского корпуса. Итальянские солдаты хоть и обирали дочиста все подворья, но людей не убивали. Приезжали на мотоциклах и обходили все дома в поисках съестного. Не брезговали ничем. К ним в дом тоже регулярно наведывался итальянский солдат. Мать его почему-то жалела. Он был совсем юным и очень худым. Зайдя в первый раз, спросил на ломаном русском: «Говорят, у вас есть коза? Мне очень надо его пить. Здесь очень холодно, еда плохая и грубая. Можно стать совсем больным. А у меня болезнь легких». С тех пор мать оставляла для него небольшую кружку козьего молока, а он в благодарность не забирал все остальное. «Это для девочек, у меня Италия тоже сестрички», – говорил он, глядя на двух маленьких сестер Фёдора.

Этот же солдат как бы между прочим сказал, что их дивизию отправляют куда-то южнее, а на их место прибывает мотострелковый карательный батальон.

Весть о скором прибытии карателей заставила многих решиться покинуть дом. Те, кто были в оккупации под немцами, рассказывали ужасное. Мужчин от семнадцать до пятидесяти расстреливали. Молодых женщин, девушек и даже детей угоняли в плен. Ждать было нечего.

Фёдор решил уйти из дома в одночасье. Первым, кому сообщил о решении, был одноклассник и задушевный друг Серёга Дымов. Думали уйти незаметно вдвоем, а получилось иначе. Как ни старались держать в тайне свои планы, о них узнала сестра Сергея, Наталья. И тотчас же рассказала об этом подруге, Надежде. Та с весны жила в доме Дымовых.

В дорогу собрались наспех: все теплые вещи на себе, небольшой запас продуктов уместился в двух узелках. Мать наварила картошки, несколько початков кукурузы. Прощались молча. Сестриц будить не стал. Мать надолго припала ко лбу губами, прошептала молитву и перекрестила.

Выходили из дома на рассвете по одному, собрались в ближайшем лесочке. В группе оказалось пять человек: кроме него самого – Пётр Тимошин, Надежда, Сергей и Наталья Дымовы.

Маршрут был тщательно продуман: лесами и перелесками – на север области, куда, по слухам, уже добралась Красная армия. Заранее наметили хутора и села, где, тоже по слухам, не было немцев. Еще заранее обговорили: к жилью приближаться только при крайней необходимости и после тщательной проверки.

Не прошло и недели, как эта самая «крайняя необходимость» возникла воочию. Съестных запасов, взятых из дому, хватило ненадолго. Если б не котелок, предусмотрительно захваченный Сергеем, было бы совсем худо.

Костер разводили редко. Выбирали овраг или балку поглубже, следили, чтобы дым костра не поднимался слишком высоко.

Главной добытчицей съестного стала Надежда. Еще до войны она поступила в московский университет и проучилась там целый год на факультете биологии. В конце сорок первого окончила кратковременные курсы медсестер и отправилась на фронт.

Университетские знания вот теперь-то и пригодились. Девушка знала не только названия разных трав, но и грамотно применяла их в походной жизни: лечила царапины, случайные ушибы, порезы. А уж о том, что она клала в котелок с «супом», никто и не спрашивал. Деревенские даже не подозревали, что в лесу так много съедобных трав. Конечно, дома использовали крапиву, лебеду, ботву моркови и свеклы, но чтобы есть подорожник, листья липы и еще бог знает какие травы и корешки…

Конечно, Надежда нравилась всем парням в группе. Но зная об особом отношении к ней Фёдора, не пытались заигрывать с другими.

– Ты что, заснул что ли? – Сергей заглянул другу в лицо, потряс за плечи. – Просыпайся, пора идти. Видишь, как стемнело!

Фёдор посмотрел на небо:

– Повезло нам, экая тучища луну скрыла, это надолго.

– Ты смотри там, будь осторожней. Если хозяева станут расспрашивать, поменьше говори, а лучше прикинься деревенским дурачком. Если что не так, беги или зови на помощь. Я разом прибегу.

Фёдор натянул поглубже кепку и, спотыкаясь на каждом шагу, направился к хате.

Проводив товарища взглядом, Сергей взял в руки штык от старенькой трехлинейки. Это было единственное оружие, прихваченное из дома. Сама винтовка, закопанная в огороде еще с гражданской войны, давно пришла в негодность и покрылась ржавчиной.

Тишина вокруг стояла такая, что слышен был и осторожный стук Фёдора, и ответная возня у двери.

«Наверное, старенькая бабуська не может в темноте найти крючок, – решил Сергей и сразу успокоился. – Может, позовет в дом, накормит. Надо бы хоть чуть-чуть почиститься». Сергей принялся счищать штыком налипшую грязь с сапог.

Наконец тяжелая дверь со скрипом отворилась и на пороге возник силуэт высокой крепкой бабы в длинной ночной рубахе и странно повязанным на голове платком.

– Здравствуйте, мамаша. А не найдется ли у вас хлебушки или еще чего? – тихо начал Фёдор.

Вместо ответа «баба» вцепилась ему в горло.

Ошарашенный не столько яростью, сколько диковинным видом хозяйки, Фёдор почти не сопротивлялся, только хрипел. Еще не разобрав что к чему, Сергей бросился на помощь, в два прыжка подбежал к хате и услышал истошное «партизанен!». Тут только ребята поняли, что перед ними не баба, а здоровенный мужик, фриц.

Сергей не раздумывая воткнул штык прямо ему в шею. Фриц обернулся, страшно захрипел и стал заваливаться на Фёдора. Тот в ужасе отшатнулся, и фриц грохнулся плашмя на землю. С минуту ребята смотрели на страшное, перекошенное ненавистью лицо, а потом, охваченные страхом и отвращением, припустили к лесу что было мочи.

Бежали молча, тяжело дыша во весь рот и не различая дороги. Увидев их лица, товарищи даже не стали расспрашивать о подробностях. Разделив последние остатки еды, улеглись на лапник. Несмотря на страшную усталость, Фёдору никак не удавалось заснуть. Стоило прикрыть глаза, перед ними – страшная картина: огромный мужик с широко разинутым ртом и выпушенными белесыми глазами падает прямо на него.

Весь следующий день пробирались сквозь чащу почти без остановок. Ближе к вечеру вышли на опушку леса и сразу же наткнулись на паренька. На вопрос, что он здесь делает в такую пору, мальчик ответил уклончиво. Зато сказал, что на их хуторе немцев нет и не было, что живет с бабушкой и она обязательно накормит ребят.

Как ни уговаривал хлопчик пойти вместе с ним домой, решили перестраховаться: дождаться, когда совсем стемнеет.

На этот раз первыми пошли девчата, постучались в окошко.

– Кто? – послышался тревожный голос.

Девушки ответили, как договорились с пареньком:

– Здравствуйте, Вера Петровна, мы от деда Никифора.

Низкая тяжелая дверь со скрипом отворилась.

– Входите, входите, девчата. – Немолодая сухонькая женщина пропустила девушек в хату.

Через минуту в дом вошли остальные.

– Идите к столу. Вот я борща сварила, поешьте.

Хозяйка вынула из печи чугунок с борщом, налила всем по полной миске. От борща валил пар, густой запах домашней еды кружил голову, но как ни голодны были все, усталость была еще сильнее. Заметив, что гости засыпают на ходу, Вера Петровна поставила на стол узелок с провизией.

– Вот, я вам здесь кое-что собрала. Как доедите, ступайте в сарай, поспите.

– Не боитесь? А вдруг немцы или полицаи дознаются? Знаете, наверное, что бывает за укрывательство партизан…

– Как не знать! Наслышаны. – Хозяйка села за стол и шепотом стала рассказывать. – Люди говорят, что в Воронеже одна женщина, Прасковья ее звали, укрыла то ли раненого красноармейца, то ли сбитого летчика. Кто-то про это прознал, и ее выдали немцам. Пытали женщину страшно, убили на глазах ее маленьких детей, но она раненого не выдала. Вот каких людей земля наша рождает.

История так поразила ребят, что они даже забыли про еду. У девушек на глаза навернулись слезы. Вера Петровна, горестно покивав головой, закончила:

– А я что… Немцев у нас нет, а полицаи если и знают что, помалкивают. Говорят, их у нас специально оставили, для связи с партизанами. Так что спите спокойно. На заре разбужу, тогда и пойдете дальше.

Как и обещалась, хозяйка подняла всех чуть свет.

– Ступайте, ребятки. Васятка вам покажет тропинку, по которой выйдете к местным партизанам.

Не прошло и двух часов их пути, как послышалось:

– Руки вверх!

2

– Руки за голову, и не вздумайте поворачиваться! – продолжил командовать хриплый голос. – Обыскать!

Кто-то быстро и неумело прошелся по карманам. Штык Сергея был сразу обнаружен и отброшен в сторону.

– Больше ничего, – отрапортовал высокий то ли детский, то ли девичий голос.

– Можете повернуться, – уже более спокойно произнес неизвестный.

Ребята не спеша обернулись. Прямо перед ними на поваленном стволе березы сидел сухонький мужик. На изможденном, сероватого цвета, морщинистом лице лихорадочно горели темные глаза. На сильно помятой и вылинявшей гимнастерке были едва различимы следы сержантских лычек. Видно, он здесь за главного. Вокруг него стояла небольшая группка людей, человек десять. Настороженность и недоверие на их суровых лицах читались так же ясно, как чрезмерная усталость и голод. Ребята не могли скрыть своего разочарования. Они надеялись выйти на большой партизанский отряд, а наткнулись на таких же, как сами, беженцев. Было сразу видно, что и сержант, и люди из его отряда крайне устали и истощены.

Сначала сержант лично допросил каждого из ребят по отдельности. Усадив рядом с собой на поваленное бревно, с пристрастием расспрашивал: откуда вышли и по какому маршруту следуют, сколько дней в пути, не встречались ли с фрицами. Больше всего его заинтересовал рассказ о встрече со странным, в бабьей одежде, фрицем.

– Вот сволочи, живут на нашей земле как у себя дома! Насколько надо страх потерять, чтобы спать ложиться в ночной рубашке и колпаке! Ну ничего, недолго им у нас панствовать!

Последней, кого допрашивал главный, оказалась Надежда. Ее спрашивал больше для проформы. Картина и так была ясной как белый день. Зато Надежда сразу определила, что дела командира отряда плохи. На рукаве линялой гимнастерке – следы запекшейся крови. Острый запах пота и застарелой раны, землистый цвет лица выдавали в нем тяжело больного, нуждающегося в срочной медицинской помощи человека. Сержант позволил осмотреть руку. Надежда ужаснулась состоянием раны, но виду не подала. Порывшись в своем узелке, нашла чистые тряпицы, ловко и быстро сделала перевязку.

– Эта повязка ненадолго. Вот разыщу в лесу нужные травки, сделаю отвар, дело пойдет на поправку.

– Некогда нам травками заниматься! – пробурчал сержант. – Мы идем солдатским шагом, ходко.

Надежда покосилась на ноги военного. Подошвы старых заскорузлых сапог, пришпиленные какими-то самодельными скрепками и обвязанные веревкой, держались на честном слове.

– Возможно, идти придется долго, по прикидке до наших – еще дней пять. Так что придется вам, девчата, постараться за нами поспевать.

– Ничего, мы постараемся. А травки я и на ходу найду, лишь бы попались на глаза, – помогая надеть гимнастерку, примирительным тоном пообещала Надежда.

Маленький отряд в пятнадцать человек состоял из отставших от своих частей красноармейцев, припрятанных местным населением раненых, бежавших от немцев деревенских парней.

Опасения сержанта по поводу новичков оказались напрасными: новые попутчики были легки на ногу. И то сказать, они скитались по лесам совсем недолго, а благодаря Надежде еще не успели изголодаться и обессилить.

Не прошло и недели их совместных скитаний, как послышались звуки канонады.

– Это же наши зенитки бьют! Видать, перешли в наступление, – уверенно объявил сержант. – Эх, мать честная, повезло-то нам как! Это ж совсем рядом!

Это известие придало всем сил. Лица озарились надеждой и робкими еще улыбками. Чем ближе были звуки боя, тем быстрее продвигался отряд.

– Наконец-то добрались! Дошли до наших! – не таясь, во весь голос переговаривались люди.

На окраине леса наткнулись на разведку.

Грубый окрик: «Руки вверх, оружие на землю!» – прозвучал слаще любой музыки.

3

Им действительно повезло. Передовой отряд Красной армии, прорвав немецкую оборону, форсировал реку и закрепился на высоком берегу Дона. Огневые позиции начинались прямо от опушки леса.

После беседы в спецотделе все члены партизанского отряда были зачислены в строй. Хотя это была лишь ударная группа в тысячу человек, весь уклад в ней подчинялся общевойсковым правилам. От бойцов требовалось неукоснительное соблюдение дисциплины.

Обучение новобранцев проходило ускоренными темпами в тылах группы. Парней отправили на курсы молодого бойца. На занятиях учили стрелять из винтовок из разных положений: стоя, лежа, с колена.

Сурового вида сержант Степан Ильич Копылов гонял новичков по строевой подготовке до изнеможения. Он был большой, косолапый, с большими близорукими глазами. В вечно оттопыренных карманах сержанта прятались всевозможные вещицы – в нужный миг он как фокусник извлекал оттуда нужную вещь. Степан Ильич сразу же среди других прочих выделил Фёдора и Сергея за умелое обращение с оружием.

Ребята не раз с благодарностью вспоминали своего учителя по военной подготовке, Павла Фёдоровича. Его настоящим именем было Пауль Фридрихович, был он чистокровным немцем, оставшимся в этих краях еще с гражданской. Он влюбился в местную красавицу, женился, осел в станице. Некоторое время работал на шахте, потом, после специальных курсов, стал преподавать в школе немецкий язык, а заодно и военную подготовку. Под его руководством из винтовки Мосина научились стрелять не только мальчишки, но и девчонки. Его очень ценили, и когда в конце сорокового попытались его арестовать, село встало за него горой и местная парторганизация за него поручилась. И он продолжил работать с учениками. По утрам в школьном дворе раздавалось его гортанное «Шагом марш! Линке, линкс!» Незадолго до прихода немцев его забрали в Красную армию, говорят, сразу взяли в штаб переводчиком. Павел Фёдорович научил ребят не только метко стрелять, но и четко выполнять команды, так что солдатские будни не тяготили их. Уставы армейской жизни казались им понятными и справедливыми. Оба решили связать оставшуюся жизнь с армией, «если, конечно, живыми останемся».

Свободного времени было мало. Фёдору, кроме обычной подготовки, поручили освоить азы работы стрелка-санитара, для чего нужно было посещать занятия в медсанчасти.

Делал он это не без удовольствия, хотя бы потому, что там проходила службу Надежда. После успешной сдачи зачета ее зачислили санинструктором.

Наталью определили в дезинфекционный, попросту говоря, банно-прачечный отряд. Там трудились несколько женщин, прибившихся к армии в разное время. Среди пожилых была одна совсем молоденькая девчонка. Она очень нравилась Сергею.