Текст книги "Взрослые и дети. #Многобукв"

6. Давить на жалость.

Пытаться объяснить агрессорам, как жертве плохо, и призывать посочувствовать. Не поможет чаще всего. Только укрепит их в позиции сильного, который хочет – казнит, хочет – милует. А жертву обидит, унизит или подкрепит ее беспомощность. Особенно если это мальчик. Я про это писала в книжке «В класс пришел приемный ребенок», там, где история Тимура. Очень частая ошибка.

7. Принимать правила игры.

Это самое важное, пожалуй. Ошибка – выбирать между виктимностью и агрессией.

Любая ситуация насилия провоцирует именно этот выбор. Либо «меня бьют, потому что я слабый, и всегда будут бить». Либо «меня бить не будут ни за что, я сильный и бить буду я». При всей кажущейся разнице обе эти позиции сходны. Они обе базируются на одном и том же убеждении о том, как устроен мир. А именно: «сильный бьет слабого». Поэтому если взрослый идентифицируется или подталкивает ребенка идентифицироваться с одной из этих позиций, он тем самым подкрепляет эту картину мира.

Подталкивать ребенка – это значит говорить ему «подумай, что ты сам делаешь не так» или «дай ему, чтоб неповадно было». В том и другом случае ребенок получает от взрослого такое послание: «Мир, знаешь ли, устроен так, и другого мира у нас для тебя нет. Ты можешь капитулировать перед насилием, предать себя и измениться так, как от тебя требуют. Им виднее, каким ты должен быть, они сильны, а значит – правы. Или можешь наплевать на собственную безопасность (не бойся!) и озвереть, тогда тебя не тронут. Еще вариант: отрезать от себя чувства (не обращай внимания!) и научиться изображать лицом не то, что происходит внутри. Выбирай, детка!». По сути, взрослый в этом случае солидаризируется с травлей как явлением и оставляет ребенка один на один с ней. Ребенок за всеми этими «Учись налаживать отношения» или «Дай сдачи» слышит: «Тебя никто не защитит, даже не надейся. Справляйся сам, как знаешь».

Собственно, оно, может, и ничего, если, опять же, мы имеем дело с подростком, которому уже пора обретать самостоятельность и рассчитывать на себя. Если до этого у него было достаточно поддержки, и если сейчас он все же застрахован от совсем крайних проявлений насилия, он может справиться. Тогда, как справедливо кто-то отметил, это будет инициация, опыт болезненный, но ведущий к развитию. Заодно подросток сможет принять собственное решение о том, так или не так устроен мир, и готов ли он с этим мироустройством согласиться. Это тоже зависит от того, была ли ему прежде взрослыми предъявлена иная система ценностей, и есть ли у него тыл в семье.

Если же ребенок младше, такое поведение взрослых лишает его защищенности и обрекает на преждевременную инициацию. Которую да, сильный ребенок может пройти, но всегда дорого за это платит. А слабый так и вообще ломается. И начинает верить, что «мир устроен так». Такие волны этой детской незащищенности плескались в комментариях к прошлым постам…

Когда я писала, что нужно идти на конфронтацию, я именно это имела в виду. Не конфронтацию с конкретными глупыми детьми, а конфронтацию с правилами игры, по которым «сильный имеет право бить слабого». С травлей как насилием, как болезнью, отравой, моральной ржавчиной. С тем, чего не должно быть. Что нельзя оправдывать, от чего любой ребенок должен быть защищен – и точка.

Этот тот самый главный вывод, о котором я уже писала. Без конфронтации здесь невозможно, уговоры не помогут, «командообразование» тоже. Идти на конфронтацию неохота, неловко, нет опыта, потому что сами мы почти все имеем опыт жертвы и/или опыт травящего, и сами мечемся между виктимностью и агрессивностью, достаточно те же комменты почитать.

А надо.

* * *

Теперь, что можно сделать. Конечно, ситуации очень разнообразны, это общие принципы и шаги.

1. Назвать явление.

Никаких «У моего сына (у Пети Смирнова) не ладится с одноклассниками». Когда ребенка намеренно доводят до слез, согласованно и систематически дразнят, когда отбирают, прячут, портят его вещи, когда его толкают, щиплют, бьют, обзывают, подчеркнуто игнорируют – это называется травля. Насилие. Пока не назовете своим именем, все будут делать вид, что ничего особенного не происходит.

Дальше нужно понять, кто готов взять на себя ответственность за прекращение этого дела. Признак того, что готов – как раз готовность назвать травлю травлей. Идеально, если это сразу учитель. Если же он продолжает петь песню про «Ну, он такой» – придется пойти выше. Надо найти того, кто назовет происходящее своим именем. И с него начинать работу. Если это руководитель, пусть отдаст распоряжение и отследит выполнение, или сделает сам, раз подчиненные не способны. Обращаться во внешние инстанции – крайний вариант, но, если нет другого выхода, тянуть не надо. В нашем случае только с уровня директора пошли изменения. Директор тоже попыталась играть в игру «А что же вы со своим ребенком не поработали», но после вопроса: «То есть вы расписываетесь в том, что ваш педколлектив с травлей ребенка в классе справиться не может?» – быстро сменила стиль разговора и мы обо всем мило договорились.

Дальше тот взрослый, кто взял на себя ответственность, для простоты будем называть его учителем, хотя это может быть школьный психолог, вожатый в лагере, тренер, завуч и т. д., должен поговорить с группой, в которой происходит травля, и назвать явление группе.

По многим комментам бывших «травильщиков» видно, насколько дети не осознают, что именно делают. У них в голове это называется «мы его дразним», или «мы так играем», или «мы его не любим». Они должны узнать от взрослого, что когда они делают так и эдак, это называется вот так, и это – недопустимо.

Бывает, необходимо описать ситуацию с точки зрения жертвы. Мне, как ни странно, потребовалось делать это для педагогов. Иначе не получалось вытащить их из «подумаешь, дети всегда друг друга дразнят». Я им предложила представить себе: «Вот вы приходите на работу. Никто не здоровается, все отворачиваются. Вы идете по коридору – сзади смешки и шепот. Вы приходите на педсовет, садитесь. Тут же все сидящие рядом встают и демонстративно отсаживаются подальше. Вы начинаете контрольную – и обнаруживаете, что заранее записанное на доске задание кто-то стер. Вы хотите заглянуть в свой ежедневник – его нет на месте. Позже вы находите его в углу туалета, со следами ног на страницах. Однажды вы срываетесь и кричите, вас тут же вызывают к директору и отчитывают за недопустимое поведение. Вы пытаетесь пожаловаться и слышите в ответ: “Нужно уметь ладить с коллегами!” Ваше самочувствие? Как долго вы сможете выдержать?»

Важно: не давить на жалость. Ни в коем случае не «представляете, как ему плохо, как он несчастен?». Только: как было бы вам в такой ситуации? Что чувствовали бы вы? И если в ответ идут живые чувства, не злорадствовать и не нападать. Только сочувствие: да, это всякому тяжело. Мы люди и нам важно быть вместе.

Иногда первого пункта и хватает, если только-только началось.

2. Дать однозначную оценку.

Люди могут быть очень разными, они могут нравиться друг другу больше или меньше, но это не повод травить и грызть друг друга, как пауки в банке. Люди на то и люди, разумные человеки, что они способны научиться быть вместе и работать вместе без того, чтобы. Даже если они очень-очень разные и кто-то кому-то кажется совсем неправильным. Можно привести детям примеры, что нам может казаться неправильным в других людях: внешность, национальность, реакции, взгляды, увлечения и т. д. Привести примеры, как одно и то же качество в разные времена и в разных группах оценивалось по-разному. Есть еще классная ролевая игра про кареглазых и голубоглазых, но ее должны проводить профессионалы. А мозги хорошо прочищает.

Конечно, все это получится, только если сам взрослый так искренне считает. Это должна быть проповедь, а не нотация.

3. Обозначить травлю как проблему группы.

Когда на людей наезжают, предъявляя им моральное обвинение, они начинают защищаться. В этот момент их не интересует, правы они или нет, главное – оправдаться. Дети не исключение. Особенно дети-зачинщики травли, потому что очень часто это дети с нарциссической травмой, абсолютно неспособные переносить стыд и вину. И они будут драться, как гладиаторы, за свою роль «супер-пупер альф». То есть в ответ на называние травли насилием, вы услышите: «А чего он? А мы ничего… А это не я», – и все в таком духе. Понятно, что толку от обсуждения в таком ключе не будет. Поэтому не надо его вести. Не надо спорить о фактах, выяснять, что именно «он», кто именно что и т. д. Нужно обозначить травлю как болезнь группы. Так и сказать: есть болезни, которые поражают не людей, а группы, классы, компании. Вот если человек не моет руки, он может подхватить инфекцию и заболеть. А если группа не следит за чистотой отношений, она тоже может заболеть – насилием. Это очень грустно, это всем вредно и плохо. И давайте-ка вместе срочно лечиться, чтобы у нас был здоровый, дружный класс. Это позволит зачинщикам сохранить лицо и даже предоставит им возможность хотя бы попробовать примерить роль недеструктивной «альфы», которая «отвечает за здоровье класса». И, что особенно важно, это снимает противопоставление между жертвами-насильниками-свидетелями. Все в одной лодке, общая проблема, давайте вместе решать.

С детьми постарше можно посмотреть и обсудить «Повелителя мух» или (лучше) «Чучело». С маленькими – «Гадкого утенка».

4. Активизировать моральное чувство и сформулировать выбор.

Результат не будет прочным, если дети просто прогнутся под формальные требования учителя. Задача – вывести их из «стайного» азарта в осознанную позицию, включить моральную оценку происходящего. Можно предложить детям оценить, каков их вклад в болезнь класса под названием «травля». Допустим, 1 балл – это «я никогда в этом не участвую», 2 балла – «я иногда это делаю, но потом жалею», 3 балла – «травил, травлю и буду травить, это здорово». Пусть все одновременно покажут на пальцах – сколько баллов они поставили бы себе? Если это не подростки, «троек» не будет, даже у самых отпетых агрессоров. В этом месте ни в коем случае нельзя пытаться уличить: нет, на самом деле ты травишь. Наоборот, нужно сказать: «Как я рад, у меня от сердца отлегло. Никто из вас не считает, что травить – это хорошо и правильно. Даже те, кто это делал, потом жалели. Это замечательно, значит, нам будет нетрудно вылечить свой класс». Так моральная оценка травли становится не внешней, навязанной взрослым, ее дают сами дети.

Если группа очень погрязла в удовольствии от насилия, конфронтация может быть более жесткой. Я описывала прием с «Гадким утенком» в книжке, перескажу здесь коротко. Напомнив детям тот отрывок, в котором описана травля, можно сказать примерно следующее: «Обычно, читая эту сказку, мы думаем о главном герое, об утенке. Нам его жаль, мы за него переживаем. Но сейчас я хочу, чтобы мы подумали о вот этих курах и утках. С утенком-то все потом будет хорошо, он улетит с лебедями. А они? Они так и останутся тупыми и злыми, неспособными ни сочувствовать, ни летать. Когда в классе возникает похожая ситуация, каждому приходится определиться: кто он-то в этой истории. Среди вас есть желающие быть тупыми злобными курами? Каков ваш выбор?».

Этот же прием может помочь родителям осознать, что если травят не их ребенка, а наоборот, это тоже очень серьезно. Их дети находятся в роли тупых и злобных кур, а такие роли присыхают так крепко, что начинают менять личность. Они этого хотят для своих детей?

Для индивидуального разговора с ребенком, не понимающим, что плохого в травле, это тоже подходит.

5. Сформулировать позитивные правила жизни в группе и заключить контракт.

До сих пор речь шла о том, как не надо. Ошибкой было бы остановиться на этом, потому что, запретив детям прежние способы реагировать и вести себя и не дав других, мы провоцируем стресс, растерянность и возвращение к старому.

Момент, когда прежняя, «плохая» групповая динамика прервана, раскрутка ее губительной спирали прекращена, самый подходящий, чтобы запустить динамику новую. И это важно делать вместе.

Достаточно просто вместе с детьми сформулировать правила жизни в группе. Например: «У нас никто не выясняет отношения кулаками. У нас не оскорбляют друг друга. У нас не смотрят спокойно, если двое дерутся – их разнимают». Если дети постарше, можно разобрать более сложные ситуации, например, люди по-разному чувствительны и то, что для одного – дружеская борьба, другому может быть больно. Это может найти отражение в таком, например, правиле: «Если я вижу, что невольно задел и обидел человека, я прекращу делать то, что я делаю, немедленно». Но слишком много, тонко и сложно не надо, по крайней мере, для начала.

Правила выписываются на большом листе, и за них все голосуют. Еще лучше – чтобы каждый поставил подпись, что обязуется их выполнять. Этот прием называется «заключение контракта», он прекрасно работает в терапевтических и тренинговых группах для взрослых, и с детьми тоже вполне эффективен. Если правила кто-то нарушает, ему могут просто молча указать на плакат с его собственной подписью.

6. Мониторинг и поддержка позитивных изменений.

Это очень важно. В нашем случае это была главная ошибка: я поговорила с директором, та кого-то приструнила, вроде стало лучше, и мы не стали дожимать, надеясь, что все постепенно выправится. А оно притихло, но тлело, как торфяное болото.

Очень важно, чтобы взрослый, который взялся разруливать ситуацию, не бросал группу. Он должен регулярно спрашивать, как дела, что удается, что трудно, чем помочь. Можно сделать «счетчик травли», какой-нибудь сосуд или доску, куда каждый, кому сегодня досталось, или кто видел что-то похожее на насилие, может положить камешек или воткнуть кнопку. По количеству камешков определяется, хороший ли сегодня был день, лучше ли на этой неделе, чем на прошлой и т. д. Да множество есть всяких фишек, тренеры и игротехники их знают.

Суть в том, что группа постоянно получает заинтересованный интерес от авторитетного взрослого, и по-прежнему считает победу над травлей своим общим делом.

7. Гармонизировать иерархию.

Вот теперь пора думать про популярность. Про то, чтобы каждый имел признание в чем-то своем, мог предъявить себя группе, быть полезным и ценным в ней. Праздники, конкурсы, смотры талантов, походы, экспедиции, игры на командообразование – арсенал богатый, гуляй – не хочу. Чем дольше группе предстоит прожить в этом составе, тем этот этап важнее.

Признак гармоничной групповой иерархии – отсутствие жестко закрепленных ролей «альф», «бет» и «омег», гибкое перетекание ролей: в этой ситуации лидером становится тот, в той – другой. Один лучше всех рисует, другой хохмит, третий забивает голы, четвертый придумывает игры. Чем больше разнообразной и осмысленной деятельности, тем здоровее группа.

Ну, это уже из серии «совсем хорошо». В принципе, достаточно мирного, спокойного сосуществования, а реализовываться дети могут в других местах.

Как-то так. Никакой тут нет Америки, и непонятно, почему учителей чему-то такому не учат. Конечно, есть множество осложненных ситуаций, например, агрессивное поведение жертвы, или устойчивая виктимность, или поддержка травли родителями. Но это уже надо вникать и думать, как быть в данном случае. А общую стратегию я примерно описала.

Предельный способ

8 января 2015 г.

(Написано вскоре после террористического акта в редакции «Шарли Эбдо» – Л.П.)

Вчера посмотрели с младшим ребенком «Житие Брайана». В виде акции солидарности со всеми, пострадавшими от мракобесов всех мастей.

Все это потакание истерикам «Ах, наши чувства оскорбили, быстро умоляйте о прощении, а то мы забьем вас камнями» приводят в конечном итоге вот к этому.

Если можно посадить на два года девчонок за «оскорбительную» песенку.

Если можно преследовать уголовно за «оскорбительную» трактовку истории, будь то отрицание Холокоста или отрицание безупречности и непогрешимости советских воинов-освободителей.

Если можно травить ученого-астрофизика за «оскорбительную сексистскую» рубашку.

Если все эти массовые истерики поддерживаются государствами и просвещенной общественностью, почему нельзя кому-то в конце концов уже пойти и пресечь саму возможность дальнейших «оскорблений» на корню, чтоб потом никому не повадно было?

При этом везде и всюду как будто уже нормой стало, что взрослые люди перестали различать чувства, сколь угодно оскорбленные, и реальный ущерб. Мыслепреступление (словопреступление, картинкопреступление, рубашко-преступление) и реальное насилие. Отдельным пунктом перестали различать прямое оскорбление и такое, когда, чтоб оскорбиться, надо сначала специально купить журнальчик или найти в ютубе ролик, всмотреться пристально, кто как одет, потом хорошенько пофантазировать (а что, если кто-то, увидев и услышав вот это, вдруг решит, что…), и уж тогда оскорбляться по полной, как в анекдоте про старушку: если встать у окна на табуреточку, и вот так изогнуться, то увидишь у них там тааааакое!

Это состояние оскорбленности, в котором все дозволено, состояние истерики, особенно коллективной – оно на самом деле очень сладостно, это измененное состояние сознания, опьянение собственной обидой и правотой, своего рода наркотик. Можно все, можно отпустить тормоза и отдаться потоку «священного» гнева. На этом основаны 99 % процентов успеха «профессиональных психопатов» а-ля Жириновский – они делают и говорят то, что слушатели хотели бы, но не смеют. Истерика привлекательна, она соблазняет возможностью сбросить все пошлые ограничения самоконтроля и приличий, она дает возможность Тени вырваться наконец на свободу и заговорить в полный голос. И Тень оказывается тем более могучей и безжалостной, чем дольше она просидела за фасадами лицемерия, «защиты прав дискриминированных», «защиты от оскорбления», «восстановления справедливости», «великого служения» и прочего в таком духе.

Если эта истерика еще и постоянно получает позитивное подкрепление (заверещи погромче и помассовей – и все будет так, как ты требуешь), стоит ли удивляться, что этот паттерн только разрастается, становится все более выраженным. Обида так легко и естественно переходит в насилие, ах, этот славный треугольник Карпмана, как стремителен бег по нему!

Истерики как инфантильный способ заявлять о своих интересах могут быть свойственны и отдельному человеку, и группам людей, особенно объединенных идеей «нас все обидели и нам все должны».

За таким восприятием себя и мира обычно стоят реальные травматические события, реальная боль, реальная несправедливость. Сами по себе чувства могут быть действительно сильными и неприятными, это может вызывать сочувствие, можно – и нужно – обсуждать, как помочь тем, кто чувствует себя обиженными, как выразить им поддержку, как исправить несправедливость. Особенно хорошо это получится, если пострадавший перестанет блажить и упиваться собственной обидой, а внятно сформулирует свои интересы и будет готов к переговорам с другими людьми, у которых тоже есть интересы.

Мы можем сочувствовать, например, человеку с посттравматическим синдромом, который он получил в горячей точке, но это не дает ему права запугивать и терроризировать свою семью или соседей. Мы можем признавать несправедливость и дискриминацию по отношению к какой-то общности, в прошлом или настоящем, но это не дает самой общности права на буллинг, на травлю любого, кто усомнится в ее священной правоте или в догматах ее верований, и уж тем более на применение силы.

Нельзя давать обиженному индульгенцию делать все, что угодно, раз он обижен. Нельзя превращать обиженность в валюту, которую можно легко обратить в пряники для себя и в кнут для окружающих. Хотя бы потому, что тогда будет слишком много заинтересованных в том, чтобы поток обид не иссякал никогда.

Если государство и общество начинают подыгрывать истерикам, если чьи-то оскорбленные чувства начинают конвертироваться в запреты на реализацию основных прав и свобод, в запрет на профессию, в уголовные преследования – жди беды.

Потому что предельный способ прекратить оскорбления и спасти наконец невинных жертв – это убить обидчика. А чего вы хотели?

«Иди и бейся от нашего имени»

Про героев и толпу на примере одной интернет-травли

21 января 2016 г.

«Два дня славы и последующие за ними несколько дней Ада дали мне такой опыт, которому не научат ни в одном Университете», – написал Константин Сенченко по следам нашумевшей истории с оскорблениями-извинениями в адрес Кадырова (Константина угрозами заставили принести извинения за критическое высказывание в блоге в адрес Рамзана Кадырова – Л.П.).

Еще бы. Такое может о себе сказать каждый, кто оказывался когда-либо на острие групповой динамики. Даже если это динамика небольшой группы, какого-нибудь отдела в организации. А уж если группа размером со страну…

В таких случаях человек, что-то сказавший или сделавший, вольно или невольно, осознанно или не вполне, подает группе сигнал (точнее, группа его считывает из его действий и слов), соответствующий неким групповым чаяниям. В этом сигнале группе мерещится возможность разрешить ее внутренний конфликт, возможность сказать, наконец, вслух о том, что замалчивается. Возможно, говорить об этом небезопасно, невыгодно или неприятно для самооценки. Поэтому начинать никому не хочется. Но потребность заявить о противоречии накапливается, нависает, как козырек камней над обрывом. И вот у кого-то сдают нервы, как написал сам Константин, после бессонной ночи, на фоне тревоги за близкого человека. Так оно обычно и бывает. В этот момент он оказывается «слабым звеном», точкой, в которой прорывает заговор умолчания. Группа немедленно выталкивает его вперед, как Пересвета, и отправляет недвусмысленный месседж: «Иди и бейся от нашего имени».

Наверное, каждый хоть раз да был свидетелем чего-то подобного. Например, в отделе работает замом Племянница Большого Начальства. Получает больше всех, ничего не делает, ведет себя нагло, всеми командует, мешает работать своими дурацкими идеями и требованиями. Всех достало до чертиков. Но никто не хочет быть крайним и вызывать огонь на себя. Кто-то приспособился, кто-то старается не думать об этом, кто-то фрондирует в безопасных рамках. Пока в один прекрасный день не приходит, например, новый сотрудник, не знающий расклада, и не дает внятную обратную связь на ее очередную «гениальную» идею. Или коллега, у которой ребенок всю ночь температурил и она очень хочет уйти домой как минимум вовремя, вдруг обнаруживает, что ей надо срочно переделывать работу, которую завалила Племянница. И она, наконец, высказывает вслух все, что на эту тему думает. А может быть, просто кто-то сорвется в ответ на очередное хамство протеже. Раньше промолчал бы, а сегодня вот нервы сдали.

Группа, до этого терпевшая, мгновенно просыпается, бросает все дела и начинает «поддерживать» нарушителя статус-кво, но при этом так, чтобы самим не подставляться. Нового сотрудника в доверительной беседе в курилке введут в курс дела, дав понять, что он – настоящий долгожданный герой, свежая кровь, которая так нужна коллективу. Усталой маме в перерыве посочувствуют, сто раз с ней согласятся и приведут аналогичные примеры из собственной жизни. Оскорбленного демонстративно похлопают по плечу и посоветуют написать (от своего лично имени, разумеется) докладную записку начальству. «А мы, если что, подтвердим, что все так и было».

Обычно ничем конструктивным подобные ситуации не заканчиваются. Начальник уволит не Племянницу, а того, кто «вылез». Остальные будут отводить глаза, максимум – сочувствовать в курилке. Чтобы цель группы была достигнута, и конфликт действительно был разрешен, группа должна взять на себя ответственность, «впрячься». Сильная, зрелая, эффективная группа провела бы обсуждение ситуации, сформулировала внятно свои интересы и требования, проявила бы готовность их отстаивать общими усилиями. Коллектив отдела мог бы пообщаться с начальством всей группой, или выдвинув уполномоченных представителей. Или высказать все самой Племяннице, потребовав либо нормального сотрудничества, либо освободить от своего присутствия. Но, скорее всего, сильная, зрелая и эффективная группа и не довела бы дело до такого состояния. Конечно, любая группа всегда имеет шанс сделать рывок в развитии уже в процессе конфликта. Иногда такое происходит. Но чаще все развивается по одному сценарию.

Вольно или невольно человек попадает ровно в «десятку», в болевую точку, и через секунду обнаруживает себя выдвинутым на самую линию фронта, лицом к лицу с враждебной агрессией, и при этом он обвешан наподобие новогодней елки моральными обязательствами перед «своими». Те называют его «мужиком», «героем», «последним оставшимся человеком с чувством собственного достоинства», «будущим лидером» и только что не мессией. В истории с Сенченко все это лавиной пронеслось по просторам медиа в считанные часы. Все, он попал. Теперь лучи всеобщего внимания скрещены на нем, как оптические прицелы.

Так работает групповая динамика, так выдвигаются лидеры противостояний.

Помните бесконечные дискуссии, любимые в советские времена всякими комсоргами и журналистами «Комсомольской правды»: кто лидер – кто не лидер. Социальная психология довольно давно знает, что нет такого постоянного качества личности – «лидер». Желание и готовность быть в центре внимания лидером человека не делают. Желание все и всех контролировать тоже. Эти черты могут позволить взять лидерство, которое «валяется на полу», в ситуации, когда группе, в общем, все равно, кто там будет как бы главным. Членские взносы в несуществующий профсоюз собирать. Ну, давай ты, раз тебе не в лом. Подлинного лидера выдвигает группа в тот момент, когда дело серьезное, а ставки высоки. Тогда она «спинным мозгом» решает, что именно этот человек подойдет для реализации ее потребностей.

Иногда это тот, кто действительно подходит. Так, в ситуации угрозы жизни, например, лидером может стать бывший военный, полицейский, путешественник или другой человек с опытом экстремального выживания, имеющий соответствующие навыки и не теряющий головы. До возникновения экстремальной ситуации он мог держаться в стороне, быть молчаливым и незаметным, и вообще букой, и мало кому нравился (любимый сюжет Голливуда). Или имел вид изнеженного аристократа в белых перчатках (Фандорин), или сумасшедшего профессора не от мира сего (Доктор Кто). А потом «вечер перестает быть томным» – и он мгновенно преображается, берет на себя ответственность. Теперь все идут за ним, и он всех выведет – кого только сможет.

Иногда это кто-то, очень чувствительный к подспудным групповым чаяниям, – своеобразный медиум, напрямую внимающий групповому бессознательному. Часто в прошлом аутсайдер – он долгое время старался найти свое место, понравиться группе, именно поэтому развил в себе тончайшую чувствительность к ее потребностям. И когда группа нуждается в нем, он с готовностью позволяет ей использовать себя, становится ее острием, жертвует не просто жизнью – жертвует собой, своей идентичностью, индивидуальностью ради группы. Так часто ведет себя в семье отвергаемый, нелюбимый ребенок – он готов на любые жертвы, чтобы доказать родителям свою нужность и преданность.

Такие лидеры часто поэтизируются. «Что сделаю я для людей!?», – сильнее грома крикнул Данко, вырванное из груди сердце, крест, костер, Жанна д’Арк. Потом группа по уголькам, оставшимся от сгоревшего ради нее лидера, направляется к желанной цели. Зато следующие поколения делают на этом месте мемориал и сувенирные лавки, в которых будут продавать сделанные в Китае магниты на холодильник в виде костра, креста или сердца. Да, и Голливуд, конечно, тоже в стороне не останется. Иногда на эту тему даже снимают кино злое и честное, как, например, «Житие Брайана». Если хотите лучше понять, как работает эта групповая динамика, пересмотрите сцену с «назначением» героя мессией. Он, бедолага, сначала отбивался.

Иногда – да что там, часто – группу переигрывают. Делают, как лохов. Ее чаяния улавливает и стремится оседлать рвущийся к власти манипулятор. Нет, он не вполне обманщик, не было бы чаяний или не попади он точно в струю – не бывать ему наверху. Обман в том, что в реальности его собственные цели для него важнее, он не посвящает себя группе (хотя вслух долго и громко заявляет именно об этом), а использует ее. Либо он действительно реализует волю группы, но вовсе не той толпы легковерных, которой манипулирует, а узкой группы, «внутренней партии», рвущейся к власти и привилегиям за счет тех самых «лохов».

Часто манипулятор подхватывает знамя, выпавшее из рук сгоревшего «Данко», а иногда и намеренно использует беднягу с самого начала, устраняя по достижении цели, – и прошедшие каторгу старые революционеры снова отправляются в лагеря по приказам, подписанным новыми партийными функционерами. Иногда даже бывает, что «Данко» и манипулятор – это один и тот же человек в разные периоды своей жизни, и он умело эксплуатирует и свои компетенции, полученные в бытность аутсайдером, и свои подвиги периода пылкого служения. Вдохновенный основатель проекта становится корыстным циником и властолюбцем.

Манипулятор начинает свой бурный «роман» с группой, улавливая ее тайные фантазии, чаяния и проекции, и немедленно на них отвечает. «Вы хочете песен – их есть у меня». Я один из вас, я понимаю вас. Но при этом гений и знаю, как надо. Я люблю людей. Но беспощаден к врагам, они не люди. Я рыцарь без страха и упрека. И очень, очень скромный. Я так люблю вас всех. Кто-то со мной не согласен? Значит, врагом оказался, как жаль, а я ему верил, придется убрать…

Хотите считать себя самыми-самыми, которым все можно? Я разрешаю – нет – я требую этого от вас! Хотите перестать думать, хотите заменить скучное чувство ответственности на эйфорию любви к Лидеру? Я разрешаю и даже требую. Завтра принадлежит вам. Сегодня для этого придется закопать миллион-другой, но мы же договорились: нам все можно, и никакой личной ответственности.

Что потом будет, мы знаем – угольки останутся от очень многих членов группы. Выжившие будут еще на поколения вперед отравлены опытом насилия и двойными посланиями токсичного лидера. И, возможно, еще три поколения спустя будут обсуждать – это он нам хорошо сделал или плохо?

Наконец, бывает, как в истории с Сенченко, что группа ошибается и выталкивает в лидеры человека, у которого были совсем другие планы на жизнь. И он, вместо того, чтобы идти и умирать за нее, вдруг оборачивается с недоумением и спрашивает: «Ребята, вы чего?». А высланному ему навстречу Челубею заявляет: «Парень, извини, я здесь как-то внезапно оказался и в таком формате с тобой общаться не планировал».