Текст книги "Взрослые и дети. #Многобукв"

Государство ведет себя точно так же. В любом гранте государственном условия такие, что вы можете, например, напечатать тысячу календариков с текстом «Каждому ребенку – семью!», и будете молодцы. Но если вы захотите снять зал и там вести занятия Школы приемных родителей, чтобы это самое «каждому ребенку – семью» приблизить, выяснится, что вы не можете тратить грантовые деньги на аренду зала, и на оплату тренера не можете. А на календарики – пожалуйста. Потому что это легко поверить: вот календарики, вот счет из типографии. А ШПР ваша – да кто ее знает, была ли она вообще, да что, да как, а может, вы все врете. И каждый раз, чтобы сделать то, что действительно нужно, приходится придумывать, обходить, выкручиваться (вот это сейчас уже изменилось отчасти, что радует – Л.П.)

Про соотношение ресурсов в профилактике сиротства и сиротских учреждениях я уже молчу. Раз примерно в сто, я так понимаю, разница. Если пособие для малоимущих несколько сот рублей, а содержание в учреждении от 40 до 70 тысяч в месяц. Это без всяких спонсоров. Количество мест в приютах для матерей, которым некуда пойти с ребенком, и мест для уже оставленных такими матерями детей в домах ребенка соотносятся еще круче. В большинстве городов и регионов это просто нельзя посчитать, потому что делить на ноль нельзя.

Многие проблемы вообще часто зависят не от денежных ресурсов, а от других. От квалификации специалистов, от их системы ценностей, от законодательной базы и системы принятия решений. От того, что система ответственности опек такова, что им лучше и спокойнее, когда дети в учреждении. И от того, что власти у них немерено, а ответственности никакой. Из другой сферы: половина примерно сегодняшних бомжей, как я поняла из беседы с парнем, занимающимся помощью бездомным, прекрасно сами бы решили свои проблемы с крышей над головой, если б не система прописки (регистрации), которая раз выпавшего из нее человека обратно не пускает никак. И такого очень много.

21 января 2012 г.

Получаются такие критерии эффективности:

с точки зрения получателя – рыба или удочка (чем ближе к удочке, тем круче),

с точки зрения благодателя – степень компетентности, «вклада души»,

с точки зрения ресурса – КПД и системные решения.

Собственно, теперь можно на любой конкретный вид деятельности с этих трех точек зрения глянуть.

Например:

1. Безадресный сбор денег «на что-то хорошее». Примеры: браслеты в Макдоналдсе, «отправь смс», опусти в ящик денежку, купи подарок или памперсы и положи в кучу, подай подаяние.

Обычно рыба.

Вклад души дающего минимальный, если он есть, то со стороны организаторов. Общественный контроль минимальный.

КПД: чаще затыкание дыр (памперсы, сборы в пользу жертв катастроф, терактов), иногда просто глупость (игрушки в детский дом), иногда что-то более существенное (игровые комнаты в больницах, няни для детей и т. п.).

На что-то сложное и системное так редко собирают просто потому, что при такой форме нет возможности что-то подробно объяснять.

Имеет смысл, на мой взгляд:

– для затыкания дыр – вполне оптимально, потому что просто и оперативно;

– если есть доверие к самой собирающей организации, знание примерных направлений ее деятельности и достаточная уверенность, что она потратит их с толком.

В остальных случаях смысла не вижу. Лично я никогда деньги в абстрактные ящики «на помощь сиротам» не кладу и нищим на улице и в метро не даю тоже. Иногда предлагаю телефон горячей линии – позвонить и узнать, кто может помочь с оплатой «операции ребенку», раз у них «все справки есть». Они шарахаются.

2. Адресная материальная помощь. Примеры: сбор денег на операцию конкретному ребенку, поддержку конкретной семьи или на оборудование учреждению.

Рыба, в следующий раз опять придется собирать.

Вклад души чуть больше, хоть есть лицо ребенка, сведения о нем, иногда передача денег сопровождается конкретной помощью: привезти, передать лекарства, сфотографировать, помочь родителям и т. д.

КПД (выношу за скобки результат лечения, тут понятие КПД неприменимо независимо от того, выздоровел он или нет). Создаются зачатки самоорганизации, использования социальных сетей, довольно высокий уровень общественного контроля, создается сеть доверия, репутации. Но есть и побочный эффект, особенно в случае с учреждением: поддерживается потребительство, государство поощряется в невыпол-нении своих обязательств.

На этом уровне помощи всегда сложно выбрать: ведь собирают много кто много на что, поди разберись, ресурс не бесконечен, – выбирая одного, оставляешь без помощи другого, в результате кто-то вообще от всего этого закрывается.

Я для себя проблему решаю через осознанное доверие. Есть несколько людей и организаций, которые я знаю, как работают, знаю их въедливость, честность, внимательность к людям, знаю, что лишнего не попросят и про важное не забудут. Если они просят, я, не особо вникая, делаю перепост и по возможности участвую материально.

Возможны и любые другие стратегии выбора: кто-то помогает людям с заболеваниями, от которых страдали их родные, кто-то – детям, кто-то – взрослым, кто-то – самым тяжелым, кто-то – тем, кому никто не помогает. Любое основание для выбора вполне достойно.

3. Создание механизма постоянной материальной и другой поддержки. Примеры: фонды (не бутафорские, для распила, а настоящие), которые уже не просто покупают и привозят памперсы, но регулярно решают проблемы учреждения, или категории получателей, выявляют и анализируют нужды и организуют «устойчивый поток». Обычно они со временем переходят от покупки лекарств и памперсов к приобретению оборудования, ремонту помещений, обучению специалистов, изданию литературы, созданию условий для обучения и работы людей с ограниченными возможностями и т. п. Они же иногда начинают систематическую работу по привлечению и обучению волонтеров (о чем дальше) и начинают ставить системные вопросы (о чем еще дальше).

Увы, но все-таки чаще рыба: учреждения берут, благодарят, но стоит потоку иссякнуть, все вернется на круги своя; для конкретных же получателей вполне бывает, что и удочка.

Вклад души организаторов – очень большой, обычно они становятся профессионалами. Вклад тех, кто поддерживает их деньгами, существенно меньше, одна из причин – организаторы работают так много и так задаром (то есть вынуждены подрабатывать где-то еще), что у них просто не остается сил и времени на пиар своей работы, отсюда идет про «не хочу кормить фонды» и «непонятно, что они там на наши деньги сделают». Как правило, контроль отдан на откуп государству, а оно, как мы знаем, любит календарики.

КПД при разумном подходе довольно высокий. Во всяком случае, точно в несколько раз выше, чем у аналогичных госструктур. Опять же создается инфраструктура, сайты, регулярные акции и т. д. К сожалению, на системном уровне проблемы чаще консервируются. Ну, носят и носят, и хорошо, можно продолжать те же памперсы в бюджеты не включать. Хотя сам факт постоянного присутствия и въедливого внимания к жизни учреждений безусловно в плюс.

Имеет смысл всячески поддерживать команды и фонды, которые вы знаете как честные и эффективные. Например, на моих буквально глазах из группы девочек-студенток в мощную команду превратилась «Старость в радость» – очень быстро. Я им доверяю совершенно, девчонки знают, что делают. Фонд «Здесь и сейчас» Тани Тульчинской – пример очень разумной стратегии поддержки учреждений. Ну, про «Отказников» я уже говорила сто раз. Есть много совсем небольших, но очень разумно и много работающих региональных фондов. Информацию найти совсем не трудно, зато будете уверены, что ваш ресурс будет использован с толком.

4. Конкретная непосредственная помощь: перевести старушку, стать волонтером в больнице, стать шефом ребенка из детского дома, переписываться с бабушкой из дома престарелых, помогать знакомой малоимущей семье и т. п.

На первый взгляд – чистая рыба, однако сам по себе опыт общения с людьми «из большого мира» для многих категорий получателей как раз единственный способ получить хоть немного удочки.

Вклад большой, это и сила, и слабость, потому что люди очень выгорают и устают, особенно если учесть, что слова поддержки и одобрения они слышат редко, а вот что-нибудь вроде «тебе что, больше всех надо?» или «это вы собственные комплексы отрабатываете» – сплошь и рядом.

КПД: внешне не очень впечатляет. На самом деле при большом распространении имеет кумулятивный эффект, проблемы получателей становятся частью общественной жизни, их обсуждают, о них думают, они больше не «за забором», а опыт показывает, что если общество о чем-то всерьез думает, оно что-нибудь с этим да сделает. Есть очень много неочевидных составляющих КПД: если ребенок общается с постоянными волонтерами, которым он доверяет, ему всегда есть кому пожаловаться, а значит, многократно возрастает его защищенность от насилия. Кроме того, это мощная страховка на тот случай и период, когда государство не сможет и/или не захочет справляться со своими социальными обязательствами, а оно весьма вероятно в обозримом будущем. Из слабых мест – много организационных трудностей, связанных как с очень ограничивающим законодательством, так и с отсутствием в стране такой специальности, как социальный менеджмент, это на КПД отражается не в лучшую сторону.

Если есть ресурс – участвовать, если нет – просто поддерживать. Катастрофически не хватает инфраструктуры поддержки волонтеров, супервизий, групп по профилактике выгорания, конференций по обмену опытом, премий и других символов общественного признания. Между тем эти люди пропускают через себя мощные потоки чужого горя и боли, и им тоже надо как-то восстанавливаться. Скажите им спасибо. И чаю налейте.

5. Создание инфраструктур социальной деятельности, то есть условий, чтобы: сайтов, СМИ, центров, мест встреч, систем грантов и фандрайзинга, обучения волонтеров и т. п.

Удочка, но в этом и засада: поскольку акт «угощения рыбой» не проявлен, очень неохотно поддерживается спонсорами, и со стороны вообще непонятно, зачем («кормить фонды»).

Вклад души большой, участники профессионализируются и раздавать рыбу больше не хотят, нередко это происходит после острого кризиса разочарования в «простой» помощи.

КПД – разный, от очень большого до не очень. Часто невысокий КПД связан именно с недостатком профессионализма и понимания, что не все и не всегда хорошо делать на волонтерских началах. А приходится, потому что, опять же, деньги на это находить очень трудно. Ну, и государство затрудняет все и вся, как только может. Очень важная часть КПД – само по себе становление третьего сектора, которого в стране практически не существовало при СССР, потом начался бурный хаотичный рост в 90-е и самом начале нулевых, и период тяжелого выживания при путинском правлении. Но кто-то все же прочно встал на ноги и уже научился все преодолевать.

Невозможно ожидать, что на это будут собирать массово. Но там и затраты небольшие. Для мощных фондов не проблема, более-менее хватает тех самых 20 %. А вот малым НКО и начинающим бывает тяжко. Если бы те, кто способен оценить важность создания инфраструктуры, поддерживали прежде всего этот уровень, было бы здорово. Собственно, это прямая задача для спонсоров-корпораций: деньги невелики, а толку много. Но они как-то пока не готовы. Хотят рыбой кормить.

6. Создание и распространение новых технологий социальной деятельности, системно решающих проблемы получателей: экспериментальные площадки, аналитические группы по подготовке изменений в законодательстве, программы переобучения специалистов социальной сферы, исследовательские проекты, система грантов и фандрайзинга для новых видов деятельности.

Это даже не удочка, а мастерская по производству удочек.

Вклад большой, не только души, но и ума, и опыта. И его всегда мало, сколько ни вложи, потому что масштаб задач большой. А вот денежные вложения обычно нужно довольно скромные, но их невозможно почти раздобыть.

КПД потенциально самый высокий. Когда Боулби сумел донести до сознания членов английского правительства и английской общественности, что именно происходит с маленькими детьми в условиях депривации, дома ребенка в Англии были заменены профессиональным семейным устройством в течение чуть ли не пары лет. В Украине ряд изменений в законодательстве и тотальная переподготовка специалистов на основе другой системы ценностей сделали то, с чем не справились бы сотни фондов и тысячи волонтеров: ополовинили сиротские учреждения. К сожалению, у нас это все очень тяжело идет и очень высокий риск, что все наработанное будет уничтожено.

Мне посчастливилось работать именно в таком проекте – в 19-м детском доме, который хоть и был формально госучреждением (за что и поплатился потом), работал именно как инновационный социальный проект. Мы могли учиться у западных коллег, могли пробовать и обобщать опыт, были созданы полные пошаговые технологии семейного устройства любого ребенка, обучены специалисты из некоторых регионов. Было много бардака, мало контроля, много поиска и много находок. И много родительско-детского счастья, хотя и трудностей тоже. Мы набрали максимальные обороты, технология работала, дети все практически уходили в семьи, казалось, вот-вот и будет прорыв, начнется реформа системы на основании нашего, и не только нашего опыта. Вместо этого получили усиление мелочного контроля над приемными родителями, дурацкий Семейный кодекс, разгром служб, симулякр в виде приемной семьи и никакой реформы, никаких служб, никакой переподготовки кадров, никаких технологий.

Невидимые миру слезы

28 августа 2012 г.

(Пост написан по поводу дела Таисии Осиповой, которую около двух лет держали до суда в СИЗО, не давая возможности видеться с маленькой дочкой – Л.П.)

«Свидания с детьми младше 12 лет матерям запрещены». Да почему?! Что, ребенок на ход следствия повлияет? Маляву передаст в трусах? Или дети заключенных – не дети, и по мамам не тоскуют? Не имеют права хоть раз в неделю на час к маме прижаться? За что с ними так?

А ведь ни за что – просто удобно, хороший способ давить на женщин. И неохота связываться, все ж надо организовать, да еще пойдут слезы-мольбы, зачем это. Обыскивать ребенка, опять же, непонятно как. Проще запретить – и все. Пусть забудет поскорей, ему же лучше.

И если дети в больницах, лишенные возможности быть с мамой, вызывают сочувствие у всех (кроме медработников, ага), то эти – нет. Они ж дети «преступниц». Они ж «своим матерям не нужны, а то бы они думали головой, что делают». Это не та, не настоящая привязанность, не как у «порядочных граждан». Это не дети, это не тоска, это не любовь.

В какой же жестокой дикости мы до сих пор живем! И не знаем, пока не коснется нас самих или тех, кого мы выделили из общей массы, «своих». Я вот не знала, что все так. Вернее, знала, что есть вроде такие правила, встречались же по работе дети заключенных, но как-то не впускала в сознание, что происходит на самом деле. Например, что это действует и для женщин в СИЗО, вообще пока не признанных виновными. А для детей они уже казнены. Это в норму возведенное жестокое обращение с детьми, гораздо более жестокое, чем физические наказания или «плохой уход».

Ребенка, чья мать попала в эти жернова, искусственно делают сиротой, обрекают на все муки тоски и потери. Даже если он не сирота по закону, в эмоциональном, душевном плане он мать теряет. Особенно если маленький.

Большая очередь

26 января 2013 г.

Имела сегодня любопытный диалог с чиновницей из московского департамента соцзащиты, мы на записи телепередачи «Право голоса» были. Обсуждали, нужно ли создавать Министерство сирот.

У нас, говорит, очередь из желающих усыновить.

Я говорю: нет у вас никакой очереди, не дезинформируйте народ.

– Есть, есть, вот люди ждут полтора года.

– Тогда почему у вас до сих пор не то что детские дома – дома ребенка не опустели?

– Так им те дети, которые есть, не подходят по тем или иным параметрам. Там же знаете, какие. Гастарбайтеры в основном оставляют.

– Это значит, что у вас нет очереди. У вас нет очереди на тех детей, которые у вас есть в учреждениях. Какое вам дело до очереди на кем-то придуманных себе виртуальных детей?

– Да как же нет, вот же у нас лежат списки, они и документы собрали, заключения получили. Ну, не готовы они национальных брать. Люди же имеют право брать такого ребенка, которого они хотят.

– В каком законе написано, что можно пойти и взять себе готовенького ребенка такого, как хочешь?

– (глубокая задумчивость)

– Почему вас вообще интересует, кто какого ребенка себе намечтал? Вам нужно устраивать тех, что есть. И у вас нет на них очереди. Ваша работа – ребенку семью искать, реально существующему ребенку, национальный он или какой.

– А, ну в этом смысле…

Да, именно в этом смысле. Они по-прежнему работают в парадигме «ребенок для семьи». И они сами уверены, что национального никто не возьмет. Как, скажите, можно устраивать детей, исходя заранее из того, что они никому даром не нужны? И какое Министерство тут может помочь, если такое в головах у всех, снизу доверху?

А в Смоленске было вообще нечто новое

31 марта 2013 г.

Это был семинар с последующей стратегической сессией для двух учреждений: детдома и интерната. Учреждений неплохих, с «традициями» и заинтересованными педагогами, с хорошим отношением к детям, но в целом довольно традиционных.

Сначала я два дня им рассказывала и показывала, почему для детей плохо то, что есть, и почему им с детьми трудно. Это, конечно, разные чувства вызывало, участников накрывало то виной, то жалостью, то протестом. Но было важно, что люди все это были готовы чувствовать, осознавать, и самим себе не врали.

То есть я считаю очень хорошей исходной точкой, когда сотрудник интерната говорит: «Я понимаю, что детям нужны семьи, и что нам нужна служба по семейному устройству, и по работе с кровной семьей, но если всех разберут, мы же останемся без работы». Это нормально, это честно и это на сто порядков лучше, чем лицемерное и слащавое: «да мы же любим их как родных, да им у нас лучше, да у нас же специалисты, и вообще, кто ж их возьмет – это ж такие дети».

От осознания исходного противоречия интересов детей и сотрудников уже можно отталкиваться. Потому что жизнь – игра с ненулевой суммой, и в ней вовсе не обязательно если одни выиграют, то другие должны проиграть. Если найти действительно правильное решение, выигрывают обычно все.

Собственно, именно это мы и попытались сделать на последующей стратегической сессии: вывести людей из состояния «ах, мы бедные-несчастные, детдом закроют и нас выгонят, но выступать против нельзя, мы ж не сволочи какие» и предложить подумать о своем учреждении в режиме стратегического планирования и целеполагания. То есть: как нам преобразовать наше учреждение из «детохранилища», которое детей травмирует и делает нежизнеспособными, в современный центр по профилактике и преодолению сиротства, в котором бы у детей: а) не рвались и по возможности восстанавливались связи с кровной семьей; б) во время пребывания в учреждении дети бы жили в максимально человеческих, приближенных к обычной жизни условиях; в) повышались бы их шансы на успешное устройство в принимающие семьи, если в свои вернуться нереально.

Два педколлектива работали параллельно, а мы между ними бегали и помогали (мы – это я и муж мой, которого я поставила под ружье, ибо он умеет эти все стратегические сессии гораздо лучше меня, и вообще его сложнее смести бурной групповой динамикой).

Надо сказать, процесс получился впечатляющим. Особенно азарт участников. Мы не могли их выгнать ни на обед, ни на кофе-паузу.

Группа детдома – там и так много всего уже изменено, а директор как именно лидер команды – просто супер, – исписали три огромных флипчартовых листа мелким почерком – цели, риски, ресурсы, дорожная карта перемен. Группа интерната листы исписать не успела, но на защите проекта выпалила столько всего с такой скоростью и плотностью, что мы только рты пооткрывали. Кое-где их занесло, но на то и обратная связь группы – риски сразу обсудили.

Конечно, за один день они могли успеть только общие наметки сделать, впереди много обсуждений, попыток, разочарований и всякого разного. Это только начало, даже еще не первый шаг, а нулевой. Дай им Бог сил, здравого смысла и немного везения. И умного начальства. И толковых спонсоров (кстати, для них очень много делают их бывшие воспитанники, которые от них были усыновлены в США и сейчас уже выросли). И здоровья побольше. А единороссы пусть к ним не едут, не путаются под ногами.

Но я что хочу сказать.

Поразительно, как меняются люди, когда хоть на время стряхивают с себя виктимность. Те же самые люди, которые в первый день привычно жаловались на судьбу, начальство, зарплату, очернение в СМИ и то, что «нас не уважают». На третий день прозвучало: «Надо заставить с нами считаться». Как только в ответ на какую-то идею кто-то привычно заводил: «да мы не можем, да нам не дадут, да не положено», – тут же два или три человека отвечали вполне конкретными идеями, как сделать, чтобы смочь, чтобы дали, чтобы стало положено. Я не знаю, насколько это прочно, но оно есть.

И еще. Чем больше общаюсь с самыми разными коллегами (в широком смысле, людьми из сферы) в разных регионах, тем больше видно: на уровне глубинных, базовых ценностей мы совпадаем. Есть исключения, но с большинством, с тремя четвертями примерно – совпадаем.

Даже если они по конкретным вопросам думали всегда иначе. Или вообще о чем-то не задумывались, действовали по инерции. Правильный образ, небольшой сдвиг взгляда – и возникает вольтова дуга взаимопонимания. С внутренне чужими так не бывает.

Когда-то мне казалось, что миссия ИРСУ (Института развития семейного устройства) – менять систему ценностей у специалистов. Ни фига. Ее не поменяешь извне никакими тренингами. Можно только дать синхронизирующий импульс. Можно только быть с ними открытым, честным и уязвимым, и тогда получишь в ответ их подлинные, а не привычно-защитные мысли и чувства.

Миссия – обращаться к тому, что в людях уже есть, но они дали себе заморочить голову, что это стыдно, невозможно, «не принято», дали себя убедить, что норма – это черствость, цинизм, барыжничество и лицемерие. И когда они просто слышат от кого-то: ребята, это мы с вами нормальные, а не они, вот, смотрите, я тоже так думаю и чувствую, как вы, я ПОЗВОЛЯЮ СЕБЕ так думать и чувствовать, они становятся – не другими, нет, а как раз теми самыми, какие они и есть на самом деле. Хотя бы на один день, а хочется надеяться, что и на дольше. И они себе такими – нравятся, хоть и страшновато порой.

Когда уезжали из Смоленска, к нам не пришло такси. Что-то втуляли сначала, что машина застряла, потом, что придет другая, потом, что другой нету, потом, что ту, что уже не застряла, задержали гибддшники. И так минут 40. А до поезда уже полчаса. А мы в пригородном санатории, где был семинар, и там такая дорога в колдобинах и во льду идет к трассе, и темень, и никого, а у девушки Саши, организатора, еще огромный чемодан на колесиках. Мы поплелись, скользя и чертыхаясь, – а что делать? Единственный шанс – поймать попутку. Утром меня в Питере группа ждет, если не успею на этот поезд, не успею перепрыгнуть в «Сапсан», а люди со всей Ленобласти приехали.

Тут нас обгоняет черный шикарный джип, муж голосует, но я говорю: «Да не, эти не остановятся, зачем им извозом-то баловаться». Джип и правда проезжает мимо. А потом вдруг тормозит и сдает задом. В нем молодая пара, заднее сидение завалено сумками. На лету вникнув в ситуацию, они очень быстро разгребают сидение, мы впихиваемся, и нас со свистом доставляют к поезду. На вопрос: «Сколько мы… вам должны», – ответили: «Не все в жизни сводится к деньгам», – то ли со смехом, то ли всерьез.